– Основателя чего? – переспросил я.
– Мазхаба, Пьетрос, правовой школы.
Понятно, христианство – религия философская, и разделение идет по вопросу о том, например, обладал ли Христос человеческой природой или только божественной. Ислам – религия правовая и разделяется по вопросу о том, что, до какого места и в. каких случаях следует отрубать. Ну, кроме, конечно, основного вопроса всех религий – вопроса о власти.
– Одна женщина из племени курайш [109]украла одеяло из дома Мухаммада, и люди стали говорить, что он собирается отрубить ей руку. Они ужаснулись этому и стали просить за нее. Мухаммад отказал. «Клянусь тем, в чьих руках находится моя душа, если бы Фатима – дочь Мухаммада, содеяла нечто такое, что содеяла эта женщина, то Мухаммад, безусловно, отрубил бы ей руку». Это хадис [110]восходящий к Аише. Даже диких аравийских кочевников возмущала подобная жестокость.
– Зачем же им было дано такое откровение?
Эммануил тонко улыбнулся.
– Не я его давал. Ты знаешь.
Да, я знаю, но впервые Эммануил заявил об этом так откровенно. И вовремя. Все равно он мой Господь, даже если сын того лучшего из ангелов, что был сотворен первым и наделен всеми добродетелями, кроме одной – смирения. У меня ее тоже не было.
Но пока я сидел на стадионе, смотрел на кровь, стекающую по плахе, и вдыхал запах жженой плоти. Муриды притащили еще троих осужденных, двух мужчин и женщину в чадре. Привязали к столбам. Прочитали приговор. Шпионы. Я понял, что будут расстреливать.
Один из муридов поднял автомат. Я заметил, что у них не было палача – исполнением приговоров занимались все по очереди. Да, отправление правосудия – долг каждого мусульманина. «Джихад руки» [111]. Точнее, топора и автомата.
|
|
Раздался залп. Двое мужчин справа и слева от женщины осели сразу, а она подняла голову и выпрямилась, несмотря на дыры от пуль в чадре.
Муриды замерли пораженные. На миг. Потом дали ещё залп. И она расхохоталась.
– Джинния! – выкрикнул кто‑то из зрителей.
– Джинния! – подхватил стадион.
– Мария, – тихо сказал я.
Но Марк услышал и выхватил пистолет. Ближайший к нам мурид упал как подкошенный. Из‑под хирки Дауда возник короткий автомат (не иначе как израильского производства). Принц положил еще троих членов Муридана. Они просто не успели опомниться.
А потом стадион накрыло тенью.
Я посмотрел вверх. Над нами плыла Дварака.
Раздались крики и снова выстрелы. Стадион был окружен. Наверху, на последних рядах, стояли пуштуны, от муридов, в общем‑то, ничем не отличавшиеся, но державшие их под прицелом. Я понял: племя.
Через пять минут все было кончено.
– Мы выполнили твой приказ, Дауд‑хан!
Принц важно кивнул.
Дварака плыла в сторону Кандагара. И нам туда же.
Но сначала Дауд потащил нас в ханаку благодарить пира за помощь и покровительство.
Санаи подозрительно посмотрел на Марию.
– Говорят, она джинния?
– Джинны тоже принимали ислам, – вступился принц.
– Она служит Махди так же, как и мы, – поддержал Марк.
– Ну что ж, одна праведная женщина стоит ста грешных мужчин, – сказал пир и впустил нас.
Торопиться не стали. Решили переночевать в ханаке. После вечернего намаза собрались у меня.
Мария много курила.
– Как тебя угораздило? – спросил я.
– Да для этих любая одинокая женщина, как бельмо на глазу. К тому же я не мусульманка. Раскусили.
|
|
– А как ты сюда добралась?
– Автостопом.
– Что?
– Нормально. Наврала, что я вдова и еду на могилу мужа. Подвозили только так. Жалели. Один даже предложил стать его четвертой женой – по примеру пророка. Это у них такая благотворительность. Давка, я просила тебя найти мне работу. Где работа?
По‑моему, «Давку» передернуло от обращения.
– Это не так‑то просто. Муридан запретил женщинам работать в СМИ. Сейчас, конечно, ситуация изменилась…
– Ладно, хватит базарить, – вмешался Марк. – Мария, мы завтра выезжаем в Кандагар. Ты с нами?
– Хм, куда ж денешься… С вами.
Дорога в Кандагар была столь же безлесной и рыжей, как все здесь. Впечатление дополняло осеннее запустение. Зато ясно, небо чистое, только над горами маячат небольшие белые облачка.
По дороге Дауд пытался заручиться моей поддержкой перед лицом Эммануила.
– Ты попросишь за меня, брат? Мы же ее спасли.
Сомневаюсь, нуждалась ли Мария в спасении. Давка пожал мне руку двумя руками, при этом он смотрел мне прямо в глаза.
– Петр, сделай это ради меня.
Я кивнул. Забавно, что принц меня о чем‑то просит.
Мы преодолели не менее полдороги до Кандагара, когда услышали позади отдаленный гул.
Я обернулся. Над дорогой поднимались столбы темного дыма.
– Дауд, что это?
– Смерчи?
Это было только предположение, принц не знал.
– Надо бы свернуть с дороги, – добавил он.
Легко сказать! Слева рыжая гора, а справа обрыв. Мы прибавили скорость. Не помогло. Столбы увеличились в размерах, и под дымом засияло пламя.
Али – слуга Дауда, как я теперь понял, – тоже обернулся и во все глаза смотрел на огненные столбы.
|
|
– Джинны! – прошептал он.
Я усмехнулся:
– Вот человек, не испорченный европейским образованием.
Но, честно говоря, было не до шуток. Правда, горы сменило каменистое плато, и мы съехали с дороги. Нас начало нещадно трясти.
Столбы двигались уже вровень с нами. В основном по дороге, но захватывая метров по десять придорожного полотна слева и справа от нее.
Я стал считать: десять, двадцать… Бесполезно! Появлялись все новые. На нас пахнуло жаром.
Войско огня.
Войско? С огненными столбами начала происходить еще одна метоморфоза: они уменьшались в размерах и обретали плоть. По дороге действительно двигалось войско. Войско рослых воинов в алых одеждах и черных старинных доспехах с круглыми щитами на спине. С пиками и кривыми саблями. Они шли на Кандагар.
– Джинны, – повторил Али. – Я же говорил.
– Старомодное у них вооружение, – попытался сострить я.
– Ага, – мрачно сказал Марк. – Живой напалм.
Войско джиннов спускалось с гор и обтекало нас несколькими огненными реками. Нас не тронули. Только обветрело и обгорело лицо, словно на жарком южном солнце.
Джинны вошли в Кандагар, и Муридан исчез как‑то сам собой, почти бесшумно и бездымно, только успев напоследок вякнуть по TV, что войско джиннов – войско Иблиса.
А Эммануил откровенно любовался,
– Как тебе мое новое войско, Пьетрос?
– Колоритно. А желания они исполняют?
– Только те, что не противоречат моим.
Не знаю, остались ли у меня желания.
Просить за Дауда не пришлось. Эммануил зла не держал.
– Маша несколько переволновалась, – сказал он. – Вы тут ни при чем. А Давку можешь успокоить, будет он падишахом.
Ах, вот оно в чем дело! Но, насколько я знал, Даудов дядя был еще жив и обретался в славном городе Риме.
– Жив, Пьетрос. Ну и что? Никогда не стоит восстанавливать у власти свергнутых правителей. Свергнутый правитель, как падшая женщина. Пусть сидит себе в своей Италии. Я заплатил ему отступные – немного, Пьетрос, какой‑то миллион солидов. Но он обещал поддержать Давку на Лойе Джирге. Мне нравится этот мальчик. Несколько импульсивен, но здесь все такие. Бывает хуже.
Я вспомнил «Давку» в национальной одежде: белая чалма со свободным концом, свисающим до пят, и кинжал за поясом. Давка‑удавка! Интересно, знает ли он, как его за глаза называет Эммануил?
Коронация Дауда состоялась в Кабуле непосредственно накануне рамазана и прошла вполне спокойно. Даудхан имел репутацию щедрого шейха, а это здесь ценилось чуть ли не выше всего. Так что народ в основном не возражал, а если кто и возражал, не смел пикнуть.
И тогда же открыли театры. В Национальном театре Кабула играли свеженаписанную пьесу по мотивам предыдущих событий. В конце спектакля на сцене появлялась женщина в свадебном платье, символизирующая собой мир. По сравнению с европейскими постановками эта показалась мне явной кустарщиной.
Так закончились наши афганские похождения. Наш путь лежал в Исфахан.
Правившая в Иране последние четыреста лет Сефевидская династия поддерживала шию (то есть партию) Фатимы, дочери пророка, и по сему поводу называлась шиитской. И это была проблема. Эммануил не имел ничего против того, чтобы жениться и на Фатиме. Только как это воспримет Аиша? Ее шия была больше. Ситуация осложнялась тем, что в Иране появился некий проповедник, тоже объявивший себя Махди. И, по слухам, Фатима с ним встречалась.
Рамазан решили переждать. В Афганистан должна была подтянуться армия. Давка не возражал. Ха! Попробовал бы он возразить!
Рамазан перевернул мои представления о посте. Да, это сложно, выдержать целый день без еды и питья, особенно в жарком климате, зато после заката начинается веселье. Улицы городов украшены иллюминацией и полны народа: все ходят друг другу в гости. И обжираются так, что на неделю хватит.
Мы ходили в гости к Дауду, а Дауд – к нам, то есть ко мне или к Марку. Иногда ночные приемы устраивал Эммануил, и тогда мы все собирались у него. Хозяйками были Аиша и Мария. Хун‑сянь стояла у дверей на пару с одним из джиннов.
Честно говоря, принимать у себя Дауда (а он каждый раз приводил с собой половину племени) было для меня обременительно, и я выпросил у Эммануила одного из джиннов. Джинн был мусульманином, происходил с севера Афганистана и звался Нурали абд‑ар‑Рахман. Из него получился неплохой мастер банкетов. По совместительству я использовал его как консультанта по исламу.
– Рамазан милосерден, – говорил мне Дауд на прощание.
– Аллах еще милосерднее, – неизменно отвечал я.
На время рамазана Дварака приземлилась вблизи Кандагара и ночами сияла, как полная луна. Местное население бродило по ее улицам, мимо белых дворцов, охраняемых джиннами и китайскими сянями, и только цокало языками. Даосских бессмертных представили мусульманам как особого рода джиннов, что, вообще говоря, неверно. Сяни – люди, ставшие бессмертными, и природа их другая.
В начале поста было лунное затмение. А через две недели – солнечное. Полное, с сияющим ореолом вокруг темного диска. С тьмой в середине дня. Говорили, что это знак явления Махди.
На третий день после праздника разговения Дварака поднялась в воздух и медленно поплыла дальше на запад, к Исфахану. Но первым пересекло границу Персии войско джиннов.
Приближалось Рождество.
Мы не встретили сопротивления. Сефевиды были слабы. Умирающая династия, Последний шах тем не менее пытался изображать пира. У меня было для него письмо от Санаи.
ГЛАВА 4
Площадь Имама, или Мейдене Шах. В длину никак не меньше полукилометра. Много я видел здоровых площадей, но эта переплюнула даже Конкорд и ненамного уступала Площади Небесного Спокойствия. Со всех сторон окружена двухэтажными арками, на юге – Шахская мечеть. Желтые стены, на ними изразцовый купол неопределенного цвета, то ли зеленый то ли оранжевый – словно ковер на вершине бархана. Два минарета – сине‑зелёные пики. Красиво.
Когда‑то Исфахан называли «половиной мира». Солнце падало за гору Загрос, такую же безлесную, как в соседнем Афганистане.
Я совершал эту экскурсию один. По случаю Рождества Господь послал в Рим Марка и Марию. Там в соборе Святого Петра планировалось отметить годовщину римской присяги. Эммануил собирался поехать сам, но в последний момент передумал.
Был вечер двадцать пятого декабря. Температура чуть выше нуля, но солнечно. Я с содроганием вспоминал заснеженный Рим.
Иран был наш уже более недели, только на севере в горах Эльбурс скрывался новоявленный пророк, объявивший себя двенадцатым имамом Мухаммадом Мунтазаром.
Фатиму мы так и не нашли. Эммануил хотел решить дело миром, пытался передать ей через посредников предложение о браке. Обещал, что они с Аишей будут жить в разных дворцах. В «Небесном Иерусалиме» на всех дворцов хватит. Заранее добился от Совета Улемов фетвы, утверждающей возможность такого брака. Известно, что Коран запрещает жениться на двух сестрах (объединять сестер), сунна запрещает брать в жены одновременно тетку и племянницу, а вот о мачехе и ее падчерице ничего не сказано. Забавно было то, что мачеха на несколько лет младше падчерицы.
Фатима не вняла и не оценила. Ответа не было. Тем хуже для нее. Темнело. В арках зажглись огни. Словно лампады.
Зазвонил телефон.
– Пьетрос, знаешь, что происходит?
– …?
– Срочно возвращайся.
Я был на Двараке в половине десятого по местному времени.
– Час назад, в одиннадцать вечера по европейскому времени, террористы захватили собор Святого Петра и площадь перед ним. Около ста пятидесяти тысяч заложников. Идиоты! У меня в заложниках целая страна.
Он скромничал, наш Господь, у него в заложниках было полмира.
Эммануил собрал нас всех: Иоанна, Филиппа Лыкова, Матвея. Не так уж много: Марк с Марией – в Риме (в заложниках), Варфоломей – в Японии, Андрей – в Индии Лука Пачелли и Якоб Заведевски – тоже в Риме. В заложниках?
– В заложниках. Успели позвонить по сотовым. Марк доложился: автоматчики на хорах, шахиды со взрывчаткой по периметру. Что на площади, он не знает.
Площадь показали по телевизору. Автоматчики по балюстрадам над портиками, между статуями святых. Утверждают, что центральный обелиск, оба фонтана и колоннады заминированы. Точно заминирована канализация под площадью. Площадь запружена толпой.
«Церковь Святого Петра, будучи матерью всех других церквей, должна иметь портики, что, подобно рукам матери, раскрываются всем: католикам для утверждения веры, еретикам для воссоединения с Церковью, а неверным для просвещения истинным светом веры», – говорил Бернини. Теперь «руки матери» больше напоминали щупальца спрута, охватившего толпу.
Эммануил смотрел на нас:
– Ну, какие будут предложения?
Он редко просил у нас совета. Или просто хотел разделить ответственность?
– Кто они? – спросил я.
– Не тебе об этом спрашивать, Пьетрос. Кто из нас Великий Инквизитор?
Я кивнул.
– Выясню.
Выяснилось само собой. В два ночи по европейскому времени террористы пустили к себе журналистов. Они требовали вывести войска из всех исламских стран. И немедленно. Эммануилу давали три дня.
Я был почти уверен, что ветер дует из Эльбурса. Подключил местные спецслужбы, созвонился с Даудом и Санаи. Мои догадки подтверждались.
Итальянские спецслужбы занялись исследованием возможности штурма. На стол к Эммануилу лег план подземных коммуникаций с комментариями. Места для взрывчатки оказалось до хрена, возможностей подхода тоже. Правда, террористы обещали взорвать все при малейшей опасности. У них наверняка имелись подземные посты. Быстро придумали пустить газ в канализацию, но это могло не помочь, если у них есть дистанционные взрыватели наверху. На открытом воздухе газ не поможет. Если только очень серьезная концентрация. Но на сто пятьдесят тысяч человек антидота не напасешься. Да и разнесет по всему городу.
Между тем события развивались.
Поступила информация, что террористы расстреляли одного из заложников. Для примера. По телевизору продемонстрировали фотографию. Зря они это сделали. Господь был в ярости. С фотографии на нас смотрел Якоб Заведевски. Думаю, они знали, кого расстреливают.
Я вспомнил австрийский хёригер, и у меня стало черно на душе. Якоб был милейшим парнем. Даже если Эммануил – зло, добро и зло поменялись местами, и «светом стала тьма».
Звонил Марк. У него еще не сел мобильник. Они с Марией были в крипте. «Я что‑нибудь придумаю, – говорила Мария. – Меня не расстреляешь».
Около шести утра поступило сообщение о том, что Дети Господа захватили стадион в Риме и сгоняют туда всех, кто похож на араба.
Был телерепортаж, Марта стояла перед камерой, чуть позади – брат Анджело.
– За каждого убитого заложника мы будем расстреливать по десять мусульман. Погиб один из апостолов. Он стоит по крайней мере двадцати, но пока еще мы милосердны. – Ее белые волосы развевались по ветру, губы плотно сжаты, блеск в глазах. – Мы тоже шахиды, и мы умрем за своего Господа, только нас он воскресит, а их нет.
На ней – пояс, якобы со взрывчаткой. Зачем только? Приказу Эммануила они подчинятся и так, а больше некому приказывать. Скорее для того, чтобы произвести впечатление.
Милосердие Детей Господа заключалось в том, что они расстреляли все‑таки десятерых. Так же, как муриды, посередине стадиона. Слишком это напоминало Газни!
– Что с ними делать, Господи?
– Не мешать! А мне найдите родственников террористов.
Падишах Дауд и шах Ирана Тахмасп Третий прорвались к Господу просить за единоверцев.
– Найдите мне их родственников, – повторил Эммануил.
К этому моменту уже было известно, что основную роль в захвате заложников сыграла террористическая группа Муджахеддин е‑Иран и последователи новоявленного двенадцатого Имама.
Родственников террористов собрали в одном из дворцов Двараки и заминировали. Вокруг установили телекамеры.
– Как только прозвучит взрыв в Риме – будет взрыв здесь, – сказал Эммануил. – Единственный эффективный метод борьбы с терроризмом – это терроризм.
Дварака поднялась и поплыла на север, в сторону хребта Эльбурс, точнее, к городу Казвину, неподалеку от которого скрывался Мухаммад Мунтазар. Казвин накрыло тенью.
Вечером Господь выступил по телевидению.
– Во‑первых, ультиматум террористов не будет выполнен ни на йоту, ни при каких обстоятельствах. Во‑вторых, условия моего ультиматума. Если заложники не будут освобождены в течение суток, Небесный Иерусалим сначала раздавит Казвин, а затем будет взорван дворец с родственниками преступников. Если же заложники будут освобождены, я гарантирую жизнь всем сдавшимся террористам.
Если бы там был порох, можно было бы затопить подземные коммуникации под площадью Святого Петра. Но с современными взрывчатыми веществами этот номер не пройдет. Ни тротил, ни гексоген не гигроскопичны, плохо растворимы в воде и при длительном смачивании своих свойств не теряют.
К тому же поступила информация, что заминированы крыши портиков. Но, если взорвутся только колоннады, жертв все же будет меньше, чем в случае взрыва под площадью.
Горы Эльбурс вулканического происхождения. Скалистые и складчатые, зато не такие голые, как Загрос. Кое‑где видны деревья, напоминающие украинские пирамидальные тополя, без листьев и в снегу. Здесь настоящая зима,
А в Риме – дождь. Огромная толпа под дождем. Я еще раз пожалел о том, что гексоген не гигроскопичен.
Утро, шесть часов по среднеевропейскому времени. У нас соответственно половина девятого. Камера установлена в Соборе, под балдахином Бернини (помню я это место). Теперь по четырем углам – четыре автоматчика с тротиловыми поясами, вокруг лестницы в крипту с мощами святого Петра – еще десяток. Держат под прицелом храм, набитый битком. Я вспоминаю, что Марк никогда не расстается с пистолетом. Не могли они обыскать такую толпу. Только какой здесь толк от пистолета?
К телекамере выходит одна из шахидок. Вся в черном. На головном платке – каллиграфическая надпись «Али». Вместо чадры короткая непрозрачная вуаль, закрывающая лицо так, что видны только глаза.
– Я сейчас сделаю то, чего никогда раньше не делала, но пусть те, кто мне близок, узнают меня и подтвердят мои слова для остальных, – произносит она.
И она убрала вуаль. Красива, как может быть красива арабка. Мне не нравится этот тип женщин. Возраст? Думаю, лет тридцать.
– Я Фатима, дочь пророка, да благословит его Аллах и да приветствует. Перед тем, как вознестись в Аль‑Джанну [112], мой отец предрек явление Даджжала [113]и Махди. «Они уже на земле, – сказал он. – Клянусь тем, в чьих руках находится моя душа. Многих соблазнит Даджжал‑обманщик, но молитесь, и вам дано будет различение». И теперь явились они оба: Эммануил – Даджжал и Мухаммед Мунтазар – Махди.
За ней, словно охраняя, стоял мужчина. Его лицо было скрыто маской, какие носят грабители и спецназовцы. Она обернулась к нему.
– Вот Махди. Двенадцатый имам, потомок Али, чье возвращение было предсказано. Он потомок Хусейна, моего сына, и носит то же имя, что и пророк, как и гласят пророчества.
Мужчина снял маску, но под ней не оказалось лица. Телекамеру ослепил свет.
Это продолжалось мгновение. Снова появилась Фатима.
– «Его свет – точно ниша; в ней светильник; светильник в стекле; стекло – точно жемчужная звезда»! Свет Аллаха на нем. Свет Аллаха проникает через него в мир, как через распахнутые врата. А потому сражайтесь со сторонниками Эммануила‑Даджжала. И мы здесь, чтобы сражаться до конца. Он зря надеется запугать нас убийством наших родственников и единоверцев. Все, кто сегодня будет убит Даджжалом, тут же окажутся в раю, в тех садах, под которыми текут реки. Они будут возлежать на ложах расшитых, в зеленых шелковых одеждах, и «черноокие большеглазые, подобные жемчугу хранимому, которых не коснулся до них ни человек, ни джинн – в воздаяние за то, что они делали». И мальчики, вечно юные, подадут им чаши, сосуды и кубки из текучего источника, и плоды из тех, что они выберут, и мясо птиц, из тех, что пожелают. И «не услышат они там пустословия и укоров в грехе, а лишь слова: „Мир, мир!“ Пророк, да благословит его Аллах и да приветствует, завещал не оплакивать мертвых. Сейчас смерть – благо, а война – долг и закон!
Эммануил видел это по телевизору. Он сжал губы так, что они побелели.
– Ах, вот как! Не видеть тебе аль‑Джанны, Фатима, королева женщин! Никогда! Где здесь ближайший аэродром? Я лечу в Рим!
– А Дварака?
– Пусть висит.
Я отправился с Эммануилом. Мы кружили на вертолете над площадью. Холодно, промозгло, туман. Виден грязный поток Тибра и серая громада замка Святого Ангела. Заложники сидят прямо на асфальте, несмотря на холод и морось. Три дня не простоишь.
По нам разряжают пару магазинов. Не достают.
Эммануил берет сотовый.
– Начинайте!
Это сигнал к штурму подземных коммуникаций.
А здесь? Террористы стоят по колоннадам между статуями святых. Я помню, что статуй сто сорок. Судя по расположению, шахидов не менее двухсот. Я с содроганием жду, что вздуется и поднимется асфальт площади, лопнет, как нарыв, и люди полетят в тартарары, превращаясь в кровавое месиво.
– А здесь, Господи?
– Здесь будет казнь, Пьетрос.
Кажется, становится светлее. На площади блестит вода.
Я поднимаю голову.
Небо клубится и разрывается, обнажая рваный лазоревый лоскут. Луч света, как нож, падает на площадь.
Казнь здесь уже была. Я помню. Я уже знаю, что произойдет.
Сверкает молния. Грохот. Смотрю на площадь. Асфальт цел, зато около двухсот людей‑факелов пылают на крыше колоннады. Мгновение – и только пепел.
На площади – движение. Люди встают на ноги. Усталые, грязные. Смотрят вверх.
У Эммануила звонит телефон.
– Да, Марк, мы начали. Ничего не… Проклятье!
– Что, Господи?
– По‑видимому, аккумулятор. У Марка.
Еще бы! Как только прожил почти трое суток? Хотя, конечно, Марк – человек экономный и при этом любит хорошую технику. Если выключать телефон после каждого звонка и не болтать попусту – дотянуть можно.
От храма слышен шум вертолетов. Я оборачиваюсь. На крышу Сан Пьетро сброшен десант. Теперь парашютистов не достанешь с колоннад. Некому доставать. Штурмуют окна по периметру купола и под сводом.
Опять телефон. Господь кивает.
– Да, хорошо. Разминировали?.. Да, конечно. Не торопитесь.
Я вопросительно смотрю на него.
– Нельзя дать гарантию, Пьетрос. Там все забито тротилом.
Мы снижаемся. Зависаем метрах в пяти над площадью. Народ расступается.
Не рано ли? Взрыватели могут быть у тех, кто в храме.
– Спокойно, Пьетрос. Если я не хочу, чтобы что‑либо взорвалось, – оно не взорвется.
Я вспоминаю Францию. Маконские виноградники с неразорвавшимися бомбами. Но все равно мне не по себе.
Люди медленно покидают площадь, утекая с нее тремя ручьями на прилежащие улицы. Слишком медленно!
– Может быть, позже? Вдруг они ждут только нашего приземления!
Эммануил усмехается. Кивает пилоту.
– Сажай машину!
Приземляемся нормально. Выходим. Эммануил решительно направляется к собору.
Звонит телефон.
– Да! – Господь говорит, не замедляя шага. – Хорошо. Вовремя.
Поднимаемся по лестнице. Входим. Народ расступается перед нами.
Я смотрю наверх. На хорах – спецназовцы. Наши.
Сквозь железную ограду карниза под куполом видны тела людей в черном. Под ним, по золотому фону надпись по латыни «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою и дам тебе ключи Царства Небесного». По словам «Coelorum» и «tu es Petrus» стекает кровь.
Подходим к балюстраде вокруг спуска в крипту с мощами Святого Петра. Под балдахином Бернини, у центрального алтаря – два трупа: мужчина и женщина, рядом Марк и Мария. Живы.
Поднимаемся к алтарю. На платье у Марии дыры от пуль. Много. Крови нет. Эммануил смотрит на Марка. Спрашивает (почему‑то мне кажется, что разочарованно):
– Ты жив?
– Я отдал пистолет Марии.
– И?
– Она поднялась из крипты на виду у всех. По ней стреляли. Она шла. Выстрелила в упор в этих двоих. Успела снять еще четырех моджахедов, пока ее не схватили. Но мы отвлекли внимание. Вовремя. Им было не до взрывчатки.
Господь кивнул, обнял Марию за плечи – одной рукой. Она склонила ему голову на грудь, но он не сомкнул объятий.
Эммануил смотрел на убитых: Фатиму и двенадцатого имама.
– Снимите с него маску!
Марк опустился на колени и содрал маску. Под ней оказалась еще одна – зеркальная, точнее, из отполированного до зеркального блеска металла.
– Обманщики, – усмехнулся Господь. – Уловка средневековых самозваных пророков. Ничего нового не придумали. Ну, Марк, снимай и эту.
Маска поддалась не сразу, но Марк справился с механикой, и нашим взорам предстало обычное человеческое лицо, темнокожее и темноволосое, с крупным носом. Скорее всего его обладатель был арабом, а не персом.
– Этот меня не интересует, – сказал Эммануил, – Бросьте его с остальными. – Он перевел взгляд на женщину. – А вот ты моя. Он отпустил Марию и склонился над Фатимой.
Я не верил глазам: он воскрешал одного из злейших своих врагов.
– Любите врагов ваших, – усмехнулся он.
Фатима открыла глаза.
– Я твой Господь, королева женщин… Уже три дня как. Ты знаешь.
– Кутиба, – тихо сказала она.
«Так было суждено».
– Где Якоб Заведевски? – спросил Эммануил.
– В крипте, – ответил Марк.
– Три дня прошло, – заметил я.
– Всего‑то! – улыбнулся Эммануил.
– Мы его принесем? – спросил Марк.
– Я сам спущусь.
Он спускался по лестнице легко и решительно. Мы шли за ним: я, Марк и Мария.
Запашок тот еще! Трехдневное пребывание толпы людей, которых не выпускают в туалет, сказалось на местном воздухе не лучшим образом. Сквозь вонь пробивался запах гниющей плоти. Я посмотрел вниз и заметил засохшие капли крови на пестром полу.
Якоб лежал прямо у стены, даже не в нише. И не покрыт ничем. Куртка в пятнах крови, и запекшаяся кровь на светлых, почти белых волосах.
Я вспомнил Вену. Ночной Дунай, бар «Георгий и дракон», хёригер… Веселый город.
Эммануил склонился над трупом. Я отвернулся. Мне надоело смотреть на сцены воскрешения: ничем не лучше агоний.
– С возвращением, Якоб! – услышал я голос Господа.
– Здравствуй, Якоб! – сказал я, когда он встал, и тут же отвел взгляд, взглянув в его глаза, полные пламени.
ГЛАВА 5
В тот же вечер мы вернулись в Иран, но не задержались там и суток. Наш путь лежал дальше на запад.
Битвы за Багдад не было. Аиша была нашим пропуском, а Фатима – въездной визой (сторонников шии здесь было процентов тридцать).
Дварака приземлилась чуть выше по течению Тигра, и был организован торжественный въезд в Город Мира. Впереди шло войско джиннов и шестьдесят даосских сяней, Там же, в войске, наравне со всеми, была Хун‑сянь. Вряд ли ей это понравилось, но она никогда не осмеливалась перечить господину. За ними, в белом открытом лимузине медленно ехал Эммануил. Он не взял с собой никого, кроме шофера. Дальше в белом паланкине, на белом верблюде, ехала Аиша. Рядом с нею покачивался на плечах черных слуг черный паланкин Фатимы. А потом уж – все мы. Без выкрутасов. В автомобилях.
Марк переживал, что так он не может как следует следить за дорогой, но ничего не произошло.
Уже в Багдаде мы встретили Новый год.
А в середине января была двойная свадьба Эммануила с двумя невестами. Низкие столы поставили буквой «П» в финиковой роще королевского дворца и накрыли человек на пятьсот. Во главе стола на золотом ковре сидел Эммануил, облаченный в белый балахон (недавно я узнал, что он называется «галабея») и клетчатый головной платок. Вылитый араб! Даже кожа казалась темнее. Меня всегда поражала его способность перевоплощаться.
Недавно он пустил в народ свою родословную, возведенную к Али. Я смотрел на него и думал, что это не так уж абсурдно.
По правую руку от Эммануила сидела Аиша, а по левую – Фатима. Я даже не очень удивился, что она согласились на этот брак. Помнил Мисиму. После воскрешения отношение к Господу, видимо, резко меняется (по крайней мере, если оно оставляло желать лучшего),