– Нет храма – нет жертвы, – сказал Эммануил. – Поэтому веками на ваших праздничных столах ягненка заменяло яйцо и баранья кость. Храма уже не было. Теперь все иначе. Храма еще нет. Но он будет. Это мое обещание, и я его выполню.
Он поднял третий кубок. Упала капля за погибших в Японии.
Арье продолжал читать курс кулинарного символизма. Мы макали петрушку и салат (горечь рабства) в соленую воду (символ слез).
Эммануил поднял четвертый кубок, вылил каплю за погибших в Индии, чуть помедлил, поднял голову и улыбнулся:
– Я принимаю вас к себе!
Это было рискованное заявление, впрочем, к четвертому кубку народ уже не обращал внимания на такие мелочи, как претензии на боговоплощение.
Налили пятый кубок. Я вопросительно посмотрел наг своего консультанта.
– Пятый кубок наливают, но не пьют, – пояснил Арье. – Его называют «Кубок Илии».
Эммануил улыбнулся:
– Теперь пьют.
Я вспомнил о старике, который чуть не заставил толпу убить нас на площади у Стены Плача год назад и которого арестовали с нашей подачи. Где он? В тюрьме его не оказалось. Выпустили. Скорее всего скрывается где‑нибудь в пустыне.
Господь вылил пятую каплю за убиенных мусульман. Отпил из кубка:
– Я провозглашаю Век Мессии!
Век Мессии должен был объявить Илия, но он не удостоил нас своим присутствием.
Мы шли по ночному Иерусалиму. Евреи отступили от многовековой традиции празднования песаха в качестве семейного праздника и высыпали на улицу. Везде были музыка и танцы. Мы шли через танцующую толпу. Белые одежды арабских евреев, шорты и майки европейцев, строгие костюмы выходцев из Ирана. Евреи похожи на китайцев и индусов, даже с кружочком краски на лбу. А ведь наверняка какой‑нибудь Самуэльсон, хотя полное впечатление, что, скажем, Чандрагупта. Я здесь видел то еще чудо: кошерный китайский ресторан.
Толпа расступалась. Господь улыбался, благословляя народ. За ним шли апостолы. Мы были как ангелы на людском пиру… или как призраки.
Утром на городских рынках и даже в некоторых магазинах появилось разливное красное вино под названием «Силоамское». На прилавках, цистернах и бочонках красовались наклейки «кашерное» [133]. Я усмехался.
Дело было в следующем. Слух о вчерашнем господнем чуде быстро распространился по городу (чему немало способствовали радио и телевизор), и к Силоамскому источнику выстроилась очередь. И не зря. Вода, взятая из купели, неизменно превращалась в вино. Торговцы воспользовались ажиотажем и быстро смекнули свою выгоду. Правда, большей частью их «Силоамское» было дешевым арабским вином, перелитым из бутылок, то есть примерно такой же степени кошерности, как свинина.
В эту ночь произошло еще одно событие, куда менее забавное. На стенах Купола Скалы появились глубокие трещины. Я подумал, что это неспроста, и вспомнил разрушение Лубянки. Эммануилу было крайне невыгодно наличие мечети на храмовой горе. Его храм должен был стать только его храмом.
Купол Скалы пообещали отремонтировать, но было не до того.
Начался счет дней до праздника Шавуот, дня дарования Торы, христианской Пятидесятницы.
Эммануил поторопился пихнуть в газеты свою родословную, доказывающую его происхождение от Давида, ибо в народе тихонько шептали, что он, возможно, вообще не еврей, Родословная Эммануила частично совпадала с изложенной в Евангелии от Матфея, только после Иосифа следовал некий Иаков, а после него – здоровый кусок от начала христианской эры до наших дней. Интересно, что Али там тоже был, по линии отца, через один из браков. А еще у основания родословного древа, тоже по отцовской линии, затесался Хирам – царь Тирский, тот, что поставлял кедры для храма Соломона, и Хирам – тирский медник, что участвовал в отделке храма. Оба! Родословная занимала газетный разворот мелким шрифтом.
В легендах о храме Хирам – скорее архитектор, а не ремесленник, художник, творец и частенько богоборец. Тот самый – человек огня!
Я подумал, не переборщил ли Господь со своими предками. Здесь у них здоровенные базы данных по этому поводу – проверить можно, Но евреи молчали. Вероятно, никаким известным данным родословная не противоречила.
ГЛАВА 3
Господь не задержался в Иерусалиме и недели. Дварака поднялась в небо и поплыла на запад: Эммануил прихватил с собой войско джиннов и китайских сяней. Чтобы не смущать ортодоксов, Господь старался не демонстрировать бессмертных воинов в Иерусалиме, Они так и оставались на летающем острове. Он взял с собой жен, а из апостолов Филиппа и Иоанна и ринулся на помощь своему двоюродному брату Якову покорять Черный Континент, а на меня оставил Иерусалим. Не впервой! В конце концов был Рим, была Япония. Я вспоминал себя пару лет назад: мечтатель на кушетке у компьютера. Эммануил сделал меня сильным, и я был ему благодарен.
В качестве серого кардинала при мне остался Матвей, а в качестве военного специалиста – Марк. Первое было все же лучше, чем Иоанн, второе просто радовало. В качестве советника по местной культуре я привлек рабби Акибу. Ничего против он не имел. Рабби привел к Эммануилу шестьдесят пять тысяч своих учеников.
Светским консультантом стал Арье Рехтер.
Господь обещал вернуться к Пятидесятнице, то есть надеялся управиться дней за сорок пять. Не прошло и двух суток после его отбытия, как в Иерусалиме произошло землетрясение. Балла четыре‑пять. Я даже не обеспокоился: в Японии и Афганистане приходилось гораздо хуже. Но Купол Скалы был разрушен до основания.
Опасались терактов. Но в конце концов шахиды тоже не сумасшедшие: какой спрос с землетрясения? Эммануила можно было упрекнуть только в непроведении своевременного ремонта, но не упрекнули – все было тихо.
Еще через неделю мы решились заложить первый камень Храма Нового Века. Храм должен был занять всю храмовую площадь, а вместе с двором – всю храмовую гору. Стена Плача снова становилась стеной Храма (точнее, ограды храмового двора), а мечеть Аль‑Акса тихо и незаметно оказывалась внутри комплекса. Эммануила это вполне устраивало – отдельный загончик для мусульман, главное, что не в центре. Сохранившийся Купол Вознесения, построенный на том месте, где Мухаммед на небесном скакуне вознесся на небеса, и западная аркада должны были оказаться внутри Храма, под Хрустальным Сводом. На эскизе он напоминал гигантский кристалл, алмазную пирамиду, увенчанную золотым шпилем, гораздо выше любого из существующих на земле храмов. Проект мне нравился.
Середина апреля, или конец нисана. Яркое весеннее утро, еще не жарко. Ветер, еще не раскаленный. Я помню каждую деталь. Мы поднимались на храмовую площадь с западной стороны. Шли по лестнице к аркаде. Слева возвышался Купол Вознесения, справа – еще какие‑то мусульманские постройки. Впереди – ровная площадка там, где был Купол Скалы. Пепел (точнее, пыль) очередного храма.
Я шел первым. Чуть позади, по правую руку – Марк, по левую – Матвей. Потом рабби Акиба, Арье и представитель Верховного раввината, наконец охрана и строители. Марк ворчал: надо было пропустить охрану вперед. Но я пожертвовал безопасностью для пущей эффектности.
– Хоть бы бронежилет надел, – сказал Марк.
– А ты?
– Я здесь не главный.
– Бронежилет заметен. – Я обернулся к Марку. – Это ис…
Хотел сказать «испортит впечатление», но не успел.
Была боль и летящие на меня ступени лестницы. Я не слышал выстрела, только где‑то на периферии сознания мелькнул запоздалый крик Марка: «Ложись!»
Я очнулся в постели. Точнее, наполовину очнулся. Помню только боль в груди и смутно врача. Мне сделали укол обезболивающего, и я снова погрузился в небытие.
…Марк стоял у окна и делал себе инъекцию в вену. Точнее, силуэт Марка. Я не видел подробностей, я их знал.
– Как ты можешь? А Господь знает?
– Господь оставил нас, – сказал Марк. – А это всего лишь морфий. Один укол – и боль проходит. Попробуй!
Я сидел на кровати. Марк опустился рядом.
Я почувствовал укол и проснулся.
Марк сидел рядом на стуле. На плечах у него был накинут белый халат. Я еле удержался от того, чтобы спросить, не начал ли он снова колоться. Сон был слишком реален.
Надо мной склонился врач. Я посмотрел на свою руку, из вены торчал катетер.
– С возвращением, – сказал врач.
Меня передернуло. Фраза напомнила мне об Эммануиловых воскрешениях.
– Господь вернулся? – спросил я Марка.
– Нет, он в Африке. Это не то, что ты подумал. Пуля прошла в сантиметре от сердца. Тебя еле вытащили.
Да, я наконец сообразил, что после воскрешения катетер ни к чему.
– И как вы?
Марк посмотрел на врача. Тот понял и вышел из палаты.
– Мы ничего, справляемся. Разделили с Матвеем твои обязанности. Мне – силовики, Матвею – экономика. Храм заложили.
– Когда?
– Как только тебя увезла «Скорая». Уж извини, прошлись по твоей крови. Так оно прочнее.
– Я не в обиде. Сколько я провалялся?
– Пять дней.
– Кто?
– Хрен его знает! На всякий случай я арестовал всех. Господь вернется – разберется.
Я поднял брови.
– Как это всех?
– Всех, кого достал. Работаю.
Я выдержал паузу.
– Всех подозрительных, – пояснил Марк. – От радикальных исламистов до братства «Беатэтюд», занимающегося обращением евреев в христианство. Илию ищем. Пока глухо. Ладно, пойду я, а то на меня врачи наедут. Ты отдыхай.
Отдыхать долго не пришлось. Я позволил себе поваляться без дела еще три дня и заказал у Марка документы о его с Матвеем деятельности за период моей болезни и свежие газеты.
В газетах, между прочим, обсуждался вопрос, нуждается ли Машиах в помазании на царство. Мнения разделились. Раввин Ицхак Мушинский считал, что не нуждается, поскольку он из рода Давида, а пророк Самуил и так их всех помазал в лице основателя династии. А рав Моше Спектор утверждал, что помазание необходимо и сделать это должен Синедрион. При этом уважаемый рав как‑то забыл, что Синедриона не существует уже шестнадцать веков. Самой неприятной для нас была позиция одного хасидского деятеля, который считал, что Машиаха должен помазать вернувшийся Элиягу (то бишь Илия) и вообще Машиах должен въехать в Иерусалим на осле, а Илия идти впереди и трубить в шофар – бараний рог. К тому же, пока он не восстановил Храма – какой он, на хрен, Машиах? Вот восстановит Храм – тогда посмотрим.
Я‑то знал, почему Эммануил отказался от ослика – прикосновение Господа убивает. Он не афишировал этот факт. Здесь же по поводу осла развернулась еще одна теологическая дискуссия. Сторонники буквального понимания пророчеств были разочарованы, зато любители символического толкования утверждали, что осел всего лишь символ материального и отказ Машиаха от осла означает, что его правление будет особенно духовным и угодным Богу.
Сообщения о покушении на меня уже сошли с первых полос и откочевали вглубь и вниз. В основном реакция была возмущенной: «Проклятые террористы!» В одной из статей, между прочим, утверждали, что я тоже из рода Давида через Соломона, так что покушение на меня – почти как покушение на Машиаха.
Мир – деревня! Я понял, откуда ветер дует. От Дауда – афганского падишаха, которому я впарил эту лажу. Ладно, лишь бы не ринулись проверять.
Вечером на тумбочке возле моей кровати лежал Маймонид – я решил изучить местную традицию, надеясь, что в голове у меня несколько прояснится. Точнее, Маймонид в кратком изложении. Полный Маймонид показался мне слишком толстым.
Маймонид (в местной традиции – Рамбам), а точнее, Рабби Моше Бен Маймон – это такой еврейский Фома Аквинский. Двенадцатый‑тринадцатый век. Все они тогда начинали: Ибн Араби, Маймонид, Аквинат, Франциск Ассизский, И так близко во времени и пространстве друг от друга, что, кажется, должны были встречаться. Мистическое возрождение!
Вся последняя глава была посвящена Машиаху. Эммануил подпадал под описание процентов на восемьдесят. Сомнение вызывало только то, что Машиах должен быть праведником, занятым изучением Торы. Для праведника наш Господь многовато убивал, но в главе «Законы царей и войн» я выкопал замечательную цитату о действиях правильного царя: «И убивает многих в один день, и вешает, и оставляет висеть многие дни, чтобы внушить страх и сломать руку злодеям Мира», Так что все путем. А что касается четырех жен – так у Соломона их было семьсот! Наш Господь очень скромен. Я не видел его за изучением Торы, но, судя по всему, он имел о ней представление.
С учётом всего этого степень совпадения возрастала процентов до девяноста девяти. Сверх того Эммануил еще творил чудеса, чего по Рамбаму от него даже и не требовалось,
В конце апреля я переехал в Президентский дворец.
Поступали вести из Африки о победном шествии Эммануила. Мне жаль, что африканские завоевания совершались без моего участия. Мне хотелось бы проехаться по гумилевским местам. Там была написана его знаменитая поэма «Возвращение в Африку», когда престарелый поэт вернулся в зените славы туда, где создал лучшие из своих ранних стихов.
В религиозном отношении Африка не представляла собой ничего нового. Мусульманский север, христианский юг. И совсем чуть‑чуть традиционного язычества, в основном в центре. Последнее можно было не принимать в расчет. К тому же местное население, измученное постоянными смутами и бедностью, встречало Эммануила, если и не как освободителя (освобождать было особенно не от чего, кроме собственных зарвавшихся правителей), но уж, во всяком случае, как панацею от всех бед.
Было тридцатое апреля, начало месяца ияр. Я шел инспектировать тюрьмы. Не слишком приятное занятие, но должен же я был понять, что тут без меня наваял Марк. Добрую половину арестованных им «подозрительных» я выпустил на основании документов. Но попадались и интересные личности.
Меня пропустили в одну из камер. Одиночку.
Девушка, которая стояла передо мной, была, пожалуй, самой интересной личностью из пойманных Марком. Святая Тереза из Лизье – вдохновительница и покровительница братства «Беатэтюд». Лицо ребенка и глаза воина. Из‑под черного покрывала монахини выбивается непокорная светлая прядь. На мой вкус, Тереза широковата в кости, хотя монашеская одежда, к сожалению, скрывает формы.
Девушка! Девушке за стольник! Маловато для святости, но ее канонизировали в порядке исключения. Лет в двадцать, умирая от туберкулеза в одном из французских монастырей, она написала книгу «Повесть об одной душе», Тиражи миллионные, раскупаемость неимоверная. Она дописала последнюю страницу, и чахотка начала проходить. После приступов удушья и кровохарканья. На последней стадии. Это исцеление сочли чудом Господним, как спасение Исаака.
После своего чудесного исцеления Тереза занималась в основном миссионерской деятельностью: в Африке, в Южной Америке, даже в Китае и Японии. Многому научилась: уходу за больными, врачеванию, жизни в экваториальном поясе и даже игре на скрипке. А лет тридцать назад за ее книгу папа провозгласил ее Учителем Церкви и святой.
– Садитесь, – сказал я. – Право, даже не знаю, с чего начать. Никогда не приходилось беседовать с Учителем Церкви.
– Мне неловко от этого титула. Конечно, приятно, что мои юношеские записки прочитали столько людей, но ставить их наравне со Златоустом и Августином просто смешно. Мне кажется, что папа поторопился.
– Вы напоминаете мне святого Франциска. Он тоже не считает себя святым. Это значит, что папа не поторопился. Так чем вам не угодил Господь?
– Тем, что он не Господь.
– Почему вы так думаете?
– «И с великой радостью провозгласят его царем, говоря друг другу: найдется ли еще человек столь добрый, праведный?» Это Ефрем Сирин.
– А‑а, Мар Афрем.
Я вспомнил расправу в Синайском монастыре. Прошло чуть больше года. Интересно, она специально процитировала именно его?
– Так всякий достойный правитель – антихрист? – спросил я.
– Нет, только тот, кто называет себя Господом.
– А если вы ошибаетесь?
– Если я ошибаюсь – Бог мне судья, но в Евангелии от Матфея сказано: «Ибо, как молния восходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого».
– Пророчества не всегда исполняются в точности, Почему Христа звали «Иисус», а не Эммануил, как было предсказано? «С нами Бог»? Натяжка! Почему он из Назарета, а не из Вифлеема? Перепись? Натяжка! Эммануил прошёл с запада до востока и с востока до запада. За два года. Чем не молния?
Она улыбнулась:
– Натяжка.
– Конечно, Но не более чем в случае с Христом.
Зачем я пришел сюда, зачем разговаривал с ней? Мне нужен был достойный оппонент. Я хотел убедить или быть убежденным. Еще нерешительно, не зло, но она приняла вызов.
– Время предъявляет свои аргументы, – сказала она. – Подождем.
ГЛАВА 4
На Шавуот по всему городу горели костры из бумажных денег.
– Дарование Торы – праздник вашего духовного освобождения, – сказал Эммануил, – Деньги порабощают.
Отныне все расчеты должны были проводиться по кредитным карточкам, со счета на счет. Деньги становились полностью виртуальными. Я тут же понял глубинный смысл реформы, и она мне не понравилась. Я слишком хорошо помнил Рим и то, как легко блокируется карточка. Я помнил римскую бензоколонку. Теперь и бензоколонка не спасет. Если карточка заблокирована – все. Остается просить хлеба на паперти. Именно хлеба, а не на хлеб.
– В общем‑то, какая разница, что является всеобщим эквивалентом, – успокаивал Эммануил. – В России были бунты против медных денег, да и бумажные прижились не сразу. Тогда казалось, что деньги – это либо золото, либо серебро. Томас Мор придумал страну с горами из золота и думал, что это отменит деньги. Ерунда. Расплачивались бы чем‑нибудь другим. Главное – договор, а не средство оплаты.
Эммануил успокаивал. Но новое (хотя и не такое уж новое) средство оплаты отличалось тем, что было полностью ему подконтрольно.
Еврейским банкирам, впрочем, это было только выгодно: больше счетов, больше трансакций. И они поддержали реформу. По телику шла ее массированная реклама. Вся наличность изымалась и сжигалась. Обладателей пока не сажали, но к тому шло.
В развитых странах реформы почти не заметили (и так все по кредиткам), а в развивающихся сочли прогрессорством, стоившим Господу немалых денег.
Из моего окружения обеспокоился только Арье, не связанный с финансовым капиталом:
– Кажется, мы не вышли из Египта, мы туда возвращаемся.
Это было смелое заявление. Арье вообще не был трусом, несмотря на то что не производил впечатления мачо.
Был праздник, В синагогах читали книгу Руфь. Мы с Арье и Марком на троих распили бутылку французского коньяка. Я был настолько расстроен, что дал уговорить себя на потребление напитка крепче двадцати градусов.
Арье был религиозным либералом и к кашруту [134]относился творчески. Его сестра служила раввином в одной из реформистских синагог. Но пьяницей он не был и потому трепался. А возможно, просто понимал, что я не выдам, а Марк тем более.
Марку денежная реформа была совершенно по фигу. Он был настолько предан Эммануилу, что не боялся порабощения. Но наушником не был никогда.
После коньяка я потащился к Терезе. Она встретила скептической улыбкой мой явно нетрезвый вид.
Я усмехнулся. Святая должна быть выше того, чтобы возмущаться тем, что пьяный мужик пристает к ней с разговорами.
Она и не возмущалась. Сдержанно спросила:
– Бремя предъявило новый аргумент?
Я кивнул и плюхнулся на стул.
– Эммануил предъявил.
– Множество золото и серебра и шелковые одежды не принесут никому пользы во время сей скорби, – процитировала она.
– Мар Афрем?
Она кивнула.
– И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его.
Я проследил за ее взглядом. Она смотрела на мою руку. Там чернело «Солнце Правды». Я поднял голову:
– Натяжка!
– Возможно. Но очень небольшая.
– Надеешься меня спасти? – Я сам не заметил, как перешел на «ты».
– Надеюсь.
– Я зашел слишком далеко. Кто бы ни был Эммануил, возвращение для меня невозможно.
– Это хорошо, что ты так думаешь, Это значит, что оно возможно.
Я осмотрелся. Я приказал директору тюрьмы дать ей все, что она попросит. Но прибавилось только несколько книг и настольная лампа. Не его вина. Не попросила.
Я ее холил и лелеял. Я берег ее, как бабочку коллекционера Фаулза. Только моя бабочка была лучше. Она не была пуста.
Я старался, чтобы Эммануил поменьше о ней знал. К счастью, Господу было не до того. Он счел свои дела в Африке незавершенными (несколько южных государств сохраняли номинальную независимость) и после Шавуота помчался обратно, пообещав вернуться к Еврейскому Новому году, то бишь где‑то в сентябре. Дварака, едва приземлившись, опять взмыла вверх. Летающий остров на краткий миг вновь закрыл небо над Иерусалимом, и его тень заскользила по Иудейским горам.
Перед отъездом, на второй день Шавуота, Господь устроил очередной пир с Силоамским вином. Я уже понял, что эти пиры имеют смысл Эммануилова причастия. Вовремя: я уже начал испытывать синдром абстиненции. После пира мне полегчало, и я списал свои сомнения на вышеупомянутый синдром.
В июне мы с Марком и Матвеем отметили двухлетие нашей службы Эммануилу, распив бутылку «Clos de Vougeot». Марку этого показалось мало, и он до рассвета хлестал водку с охраной.
Следствие по поводу покушения на меня продвигалось вяло, как всегда в случае заказных преступлений и террористических актов. Я слегка давил по этому поводу на Марка, Марк – на следователей.
Дыры от пуль добавляют злости. К тому же покушение ограничило мне свободу передвижения. Какое удовольствие ездить по Иерусалиму в бронированном автомобиле? Я люблю ходить пешком.
Однако квартал Меа Шеарим я все‑таки посетил и насмотрелся на длинные сюртуки и черные фетровые шляпы в жару сорок градусов. Ультраортодоксальные евреи явно не имели отношения к покушению. Их несколько смущало отсутствие Илии в команде Эммануила (и вообще в Иерусалиме), но это не было главным. Если Эммануил восстановит Храм и возобновит жертвоприношения – они простят ему и Илию, и осла, я в этом не сомневался.
А в начале июля я прихватил охрану и прошелся по Виа Долороза. Это было делом куда более рискованным, поскольку часть Крестного Пути проходила по Мусульманскому кварталу Старого Города. По последним данным следствия, ниточки вели все же к «Исламскому джихаду". Среди христиан находились неутомимые проповедники вроде Терезы, но они вряд ли были способны взяться за оружие с оптическим прицелом и играть в снайперов. Уж скорее люди, увлеченные их пропагандой.
Солнце жгло нещадно. Сомнительное удовольствие этой прогулки усугублял бронежилет, надетый мной по настоятельному требованию охраны. Я понял, что такое тащить в гору крест по такой погоде. Правда, в месяц нисан обычно бывает полегче, но и тогда случается хамсин, раскаленный ветер из пустыни Негев, и температура поднимается до сорока градусов.
После Четвертой остановки, где, по преданию, Иисус встретился с Марией, мы завернули в ресторанчик Абу‑Шухри. Здесь было довольно сносно, по крайней мере гораздо прохладнее, чем на улице. Заказали хумус – отваренный турецкий горох с пряностями и чесноком. Охрана заняла четыре столика вокруг меня и с удовольствием кормилась за казенный счет. Вина было полно, и приличного, но я не решился на него в такую жару и заказал прохладительного. Охране тем более было не положено. Подали апельсиновый сок.
Под раскаленное солнце не хотелось, и я заказал кебаб с острым салатом. В общем, из ресторана вывалились часа в три. Стало еще жарче.
Дотащились до Шестой остановки, «Дома святой Вероники», где она обтерла лицо Иисуса своим покрывалом, на котором затем выступило чудотворное изображение Христа. Плат Вероники.
Охрана дышала, как стая загнанных псов – еще немного и высунут языки, – да и я был не лучше. Не стоит ли смилостивиться и на Голгофу не тащиться? Я замедлил шаг. А с другой стороны, больше половины пути пройдено, когда еще предоставится такая возможность? Но жара! Жилет этот дурацкий! Снять, что ли? Я остановился и задумался. Там, впереди, Храм Гроба Господня, в котором наверняка куда прохладнее. Осталось‑то всего‑ничего!,,
Я сделал шаг вперед, и тогда прогремел взрыв. На Седьмой остановке, Она называется «Судные ворота», хотя никаких ворот там нет. Перекресток Виа Долороза и улицы Сук Хан‑эз Зеид. Бронежилет бы не спас. Мы не дошли туда метров десять.
На меня накатила злость. Все! Я не собираюсь считать покушения на себя! Я выхватил сотовый и позвонил Марку.
– Я в Христианском квартале. Пусть оцепят! Немедленно!
Я прикинул цепочку звонков от меня, через Марка и до конкретных полицейских участков. Бомбисты могут успеть смыться. Если уже не смылись. Вряд ли это было устройство с часовым механизмом. Я опоздал на полтора часа, значит, радиоуправляемое, и террористы должны были меня видеть – по крайней мере у ресторана. Следовательно, далеко уйти не могли.
Полиция появилась минут через десять. Оперативно. У нас бы час ехали.
– Прочешите район, – приказал я. – Арестовывайте всех подозрительных.
– Как всех? – спросил полицейский офицер.
– Всех. Я разберусь.
Я вернулся в президентскую резиденцию на постылом бронированном «Мерседесе». Полиция нахватала много, в том числе несколько человек, которых искали годами и поймать не могли. Но кто из пойманных имеет отношение к взрыву, ясно не было.
– И эти сойдут, – сказал я. – Допросите их как следует.
Я мечтательно подумал о восстановлении пыток и с тоской вспомнил Японию. Надо бы проконсультироваться у Арье, являются ли подобные методы достаточно кошерными и не противоречат ли Торе.
Спросил.
Арье повилял, повилял и наконец сказал, что пока лучше ограничиться детектором лжи.
– Слюнтяи! Хотите быть святее папы – потому и решаете свои проблемы десятилетиями и все решить не можете!
Арье надулся, но возражать не стал.
– Ладно, Пока ограничусь, – примирительно сказал я.
Был пост семнадцатого таммуза. В этот день в семидесятом году от Рождества Христова римляне проломили стены Иерусалима, что привело к разрушению Второго Храма. Пост походил на мусульманский (ни есть, ни пить от восхода до заката), за исключением последующего ночного веселья. Эммануил рекомендовал нам соблюдать местные обычаи, и я честно постился. Когда Арье позвал меня на ланч, я поднял брови и выразительно сказал:
– Семнадцатое таммуза.
Он даже как‑то смешался, кивнул и опустил глаза.
Моя верность традиции привела к тому, что он пригласил меня на Шабат. Правда, с оговоркой «после Тиша бе‑Ав». Оговорка объяснялась тем, что последующие три недели до очередного поста на Тиша бе‑Ав – самое печальное время для иудеев, вроде нашего Великого Поста. Ортодоксальные евреи даже не слушают музыки, а с первого по девятое число месяца Ав не едят мяса.
Наступил месяц Ав, и температура воздуха, и так непереносимая, перевалила за пятьдесят. В Новом Городе плавился асфальт, а камни Старого обжигали через подошви сандалий. В больницах города от жары умерли несколько десятков человек. Арье утверждал, что такого никогда не было.
Марк не терял времени. Среди арестованных в день взрыва нашелся один, явно имеющий к нему отношение. Христианин, араб. Абд аль‑Малак ал‑Хариси. Сначала его вычислил детектор. Только тогда я позволил Марку использовать ту же гадость, что и в Японии, и мы узнали еще о троих.
Эти были мусульмане. Такой союз показался мне странным, но бывают еще и не такие союзы. Амин Нуссиб, Сулейман Хуссейни и Фасаль Нашиб. Их пришлось разыскивать отдельно. Нашли на первой недели Ава. Их объяснение причины покушения было кратким и исчерпывающим: «Во времена Махди не может разрушиться Купол Скалы, Значит, Эммануил не Махди, а его наместник не халиф».
Допросили без реверансов. Ниточки потянулись одновременно к исламским террористическим организациям и горным христианским монастырям. Я вспомнил о Терезе.
Ее привели в кабинет следователя, который временно занял я, следственный секретарь от инквизиции и специалист по нетрадиционным методам допроса. За моей спиной висел здоровый лазурный флаг с Солнцем Правды и надписью «RGES», а на столе скромненько стоял израильский, как и положено флагу автономной республики в составе Всемирной Империи.
Она посмотрела на знамя Эммануила, усмехнулась, перевела взгляд на меня. Слишком понимающий взгляд. «Да, конечно, после очередного покушения ты не в себе, но это ничего не значит».
Я не знал, с чего начать. Она единственная из святых, с кем мне приходилось общаться, сумела заставить меня почувствовать себя Пилатом. Даже Лойоле этого не удалось.
– Садитесь. Имя?
– Тереза, – она улыбнулась. Опять слишком понимающе. «Эта рутина нужна тебе для того, чтобы прийти в себя».
– Фамилия?
– Мартен.
В ее глазах был вопрос.
– Да, – сказал я. – Это необычный допрос. Впрочем, в вашей власти сделать его обычным. Я собираюсь применить к вам наркотик, подавляющий волю. Я никогда бы этого не сделал, если бы у меня не появились доказательства связи террористов, организовавших покушение, с христианской оппозицией. Но вы можете избежать этого, если ответите на мои вопросы.