– Сразу несколько, – добавил Матвей. – В историческое время не извергались. Пьетрос, что с нами происходит?
– Я‑то тут при чем? Ты – бессмертный!
– Бессмертие не добавляет знаний.
– Тогда спроси у Господа.
– Сам попробуй. Такие вопросы его просто бесят!
Я перевел взгляд на Шарля, который сидел рядом со мной. Ему не стоило слышать этот разговор. Зря я его оставил.
– Теперь у вас нулевой уровень секретности, молодой человек, – сказал я и положил руку ему на плечо. Жест слишком покровительственный, но он не отстранился. Жжения в знаке не было. Хрен его знает! Одежда? Может быть, экранируется? Моя рука соскользнула на его кисть и накрыла знак. Жжения не было. Я перевел взгляд на Луку, потом на Матвея. Кажется, они ничего не заметили. Этот парень в рубашке родился!
Слишком расстроены? Или слишком сосредоточены на наших проблемах? Разговор напоминал похороны.
– У нас три случая чумы, – сказал Лука.
– Где конкретно?
– В Риме.
– Это плохо. Большой город.
– В наше время чума не очень опасна, – вмешался Шарль. – Она передается укусами блох. При современном уровне гигиены это зверь редкий.
– Да, если болезнь не перейдет в легочную форму.
– К тому же чума поддается лечению антибиотиками.
– Если не перейдет в легочную форму!
Пачелли насупился. Он был недоволен вмешательством в наш разговор. Да и я бы на месте Шарля не стал привлекать к себе лишнее внимание.
Я повернулся к нему.
– Вы потом изложите свое мнение, месье д'Амени, – жестко сказал я. – Сеньор Пачелли, продолжайте.
– Из трех случаев два – легочная чума.
– Это в рамках статистики?
– В среднем три тысячи случаев в год на планете, но в основном в Африке и Азии. У нас – первый за последние сто лет.
– Справитесь?
– Сделано все, что необходимо, но гарантии нет. Легочная чума передается, как грипп.
Я покусал губы.
– А СВС?
Он развел руками.
– Это хуже. Никто не знает, что с этим делать и почему это происходит. Чума – хотя бы известное зло.
Я подозревал, что с СВС следует бороться путем помазания дверного косяка кровью жертвенного ягненка. Но ответить так – значило отказаться от ответа.
– Десять казней египетских! – усмехнулся я.
Лука Пачелли улыбнулся в ответ так печально и обреченно, словно хотел сказать: «Пока не десять – все еще впереди».
Мы распрощались. Я пожал руки Луке и Матвею. Жжение в знаке, словно его помазали йодом. Все правильно. Никакого протеста это ощущение не вызывало, скорее наоборот: темная радость превосходства, ощущение общности.
Шарль тоже направился к выходу.
– Останьтесь, месье д'Амени. Садитесь, – сказал я, когда апостолы ушли. – У меня к вам несколько вопросов.
Он побледнел, сел на стул. Так, замечательно, пусть помучается. Тем более что у меня есть одно неотложное дело.
– Подождите минут десять, мне нужно сделать один звонок.
Я перешел в соседнюю комнату – пусть думает, что хочет. Если попытается сбежать, из здания его не выпустят – карантин. Даже с этажа не выпустят. Оружия у него определенно нет. Это уж проверили.
Меня волновала Овернь, точнее, Центральный Массив. Я слишком хорошо помнил Хиджаз. Небо над Меккой, полное вулканической пыли, рокот взрывов и поблекшее солнце сквозь тучи пепла.
Варфоломей писал из Японии. В его посланиях больше не было графиков, теперь – только факты. Активизация тихоокеанского вулканического пояса. Повсеместно. Огненный пояс дымил и извергался. Пока не катастрофически, с малым количеством жертв, зато практически постоянно. Небо над Токио посерело от пепла, и солнце приобрело красноватый оттенок.
На очереди Франция.
Я поднял трубку.
Филипп Тибо, французский наместник, был ставленником Иоанна, который всегда оставался рядом с Эммануилом, хотя официально отвечал за этот район. Посему месье Тибо не вызывал у меня доверия. Я его даже ни разу не видел – общались по телефону. Теперь вынужденно, из‑за карантина.
– Да?
– Это Пьер Болотов. Доложите мне обстановку в Оворни.
– Ничего особенного. Два холма задымилось: Пюи‑де‑Санси и Пюи‑де‑Мари. Никаких извержений.
– Пока! Холмы рядом?
– Не совсем…
– Точнее!
– По разные стороны перевала.
– Что там рядом?
– Курорты, центр зимнего туризма, музей вулканов…
– Музей?
– Музей далеко, где‑то в пятидесяти километрах от Пюи‑де‑Санси.
– Так! Музей закрыть, курорты эвакуировать!
– Музей недавно открыли. На строительство потрачено около миллиона солидов.
– Ну и хрен с ними!
– Вы преувеличиваете опасность, месье Болотов.
– Боюсь, что нет. А что говорят специалисты?
– Специалисты обеспокоены. Говорят, что тихие вулканы – самые опасные. Но они вечно делают из мухи слона!
Я вспомнил историю с извержением вулкана Монтань‑Пеле на острове Мартиника в 1902 году. Там город не эвакуировали из‑за близости выборов. После извержения остался в живых один негр, который сидел в тюрьме – стены спасли. Двадцать восемь тысяч человек погибли за несколько минут.
– Эвакуировать всех немедленно, я сказал! Хотя бы один человек погибнет – будете иметь дело с Господом! – заорал я и бросил трубку.
Терпеть не могу орать на людей, но иногда помогает.
Шарль сидел на том же стуле и почти в той же позе, как я его оставил. И правильно: бежать глупо.
– Итак, молодой человек, теперь с вами, – произнес я. – На кого вы работаете?
Он посмотрел на меня с удивлением и страхом.
– У вас знак фальшивый.
Он молчал.
– Вас действительно зовут Шарль?
– Это неважно.
– Вы так думаете?
Я взял стул, перевернул его спинкой вперед и сел напротив него.
– Так. У меня нет времени с вами препираться. Наличие фальшивого знака – достаточное основание для того, чтобы вас повесить. Мне это не впервой. Думаю, наслышаны. Однако мне хотелось бы решить дело иначе. Если вы будете со мною откровенны – сохраните жизнь.
– Ценой присяги Эммануилу?
Я задумался. Тот факт, что «погибший» поселился в Елисейском дворце в соседней комнате со мной, казался итогом тщательно спланированной операции и наводил на мысль о наличии единого центра и четкой организации. До сих пор я считал, что вся их деятельность есть чистая кустарщина. Но, с другой стороны, как такое спланируешь? Вроде бы просто цепь случайностей. СВС мотоциклиста (диагноз, точнее, его отсутствие, подтвердили независимые медики), то, что к нам подоспела именно машина Шарля и что мы с Матвеем полезли осматривать труп. Непредсказуемо! Хотя, возможно, я просто не вижу способа все это спланировать по причине неопытности в подобных делах.
Ладно! В любом случае и информация, и свой карманный «погибший» мне не помешают. Хотя бы для обратного перелета.
– Возможно, нет… – протянул я и внимательно взглянул на своего собеседника.
– Хотите начать сепаратные переговоры с противной стороной?
Я улыбнулся. Интересная мысль. Она мне пока не приходила в голову. По крайней мере на этом можно поиграть.
– Допустим. Вы уполномочены?
– Нет.
– Как мне связаться с тем, кто уполномочен?
– Я не могу этого сказать.
– Почему?
– Мне надо посоветоваться.
– Хорошо, советуйтесь.
– Я не могу выйти из здания.
– Есть телефон.
– Это опасно.
– Я тоже рискую. В крайнем случае вы под моей защитой. И мой вам совет: постарайтесь поменьше попадаться на глаза бессмертным и не обращать на себя их внимание. Ваша лекция о чуме в присутствии Пачелли и Матвея была редкой глупостью. Бессмертные могут легко вычислить человека с фальшивым знаком. То, что этого не случилось, – величайшее везение.
– Вы меня вычислили.
– Это тоже величайшее везение. Если бы вас вычислил кто‑нибудь другой, вы бы уже болтались в петле, скажем, под Триумфальной аркой.
Он пожал плечами.
– Я не знаю, насколько это везение. Могу ли я вам доверять?
– У меня есть послание, которое необходимо передать в Кармелитский монастырь в Лизье.
Он вздрогнул.
– Значит, знаете, – удовлетворенно сказал я. – Это одно из подразделений вашей организации?
Он молчал.
– Молчите. И так все ясно.
– От кого послание?
– От Терезы Лизьесской. Сможете передать?
– После окончания карантина.
– Это когда?
– Через неделю, если никто больше не умрет.
– А если умрет?
– Обычно добавляют еще неделю. В общем‑то, сроки произвольные. Инкубационный период все равно неизвестен.
– Ладно, подождем. Но не надейтесь, что я вас отпущу. Вы пригласите сюда человека, который доставит письмо.
– Я пленник?
– Это не плен – скорее служба.
– Кому?
– Это я и хочу выяснить. Откровенность за откровенность. Я вам очень много наговорил. Теперь ваша очередь. У неприсягнувших есть организация?
– Есть истинная церковь.
– Катакомбная?
– Да.
– И истинный папа есть?
– Есть истинный король.
– С ним можно встретиться?
– С ним нужно встретиться.
Я хмыкнул. Подозреваю, что мой собеседник имел в виду Христа.
– Имя? Кто он?
– Я пока не могу его назвать.
Ладно, допустим, у организации есть земной глава. Уже интересно.
– Хорошо. Тогда немного о другом. Операция по проникновению в Елисейский дворец была спланирована?
– И да, и нет.
– Это как?
– Мы планировали такое проникновение, молились о предоставлении шанса, но все произошло совершенно неожиданно для нас. Мы не подстраивали смерть человека из вашей охраны, хотя в диспетчерской «Скорой помощи» была договоренность, чтобы, если случится что‑нибудь в аппарате наместника, послали именно меня. Так что мое появление там не совсем случайно. Дальше я действовал по обстоятельствам.
– У вас были запасные варианты?
– Были.
– В каких еще организациях у вас договоренность?
– Этого я не скажу.
– Ладно, это сейчас не главное. Так вас зовут Шарль?
– Называйте меня Шарлем. Пока.
ГЛАВА 2
Ночью я слышал отдаленный грохот, словно гроза или канонада. Молний не было, только оранжевые городские огни. Войны тоже не предполагалось. Тучи, что ли, разгоняют? Или готовятся к салюту? Какие праздники в марте? До Пасхи еще далеко.
Я долго не мог заснуть. Наконец задремал где‑то около трех. На периферии сознания все крутилось какое‑то имя, и было ощущение озарения.
В половине пятого меня разбудил телефонный звонок.
– Месье Болотов! Около двух часов назад в массиве Мон‑Дор взорвался вулкан Пюи‑де‑Санси, – это был Тибо. Он выпалили все одним махом, чуть не заикаясь.
Я ожидал чего‑то подобного.
– Почему сразу не доложили?
– Я сам узнал полчаса назад.
Блеф! Скорее выяснял детали и не решался позвонить. Значит, дело плохо.
– Много жертв?
– Много. Мы начали эвакуацию, как вы приказали, но что мы могли сделать за несколько часов?
– Эвакуируйте всех, кого еще можно, из всего района. Это не последний взрыв, я вам гарантирую. Держите меня в курсе.
Я опустил трубку на рычаг и долго лежал с открытыми глазами. Было тихо, никакой канонады. Неужели я слышал гром взрыва? До Оверни четыреста километров.
Встал, включил комп, запросил карту Оверни. Плотность населения самая низкая во Франции – уже утешает. Крупнейший город Клермон‑Ферран примерно в шестидесяти километрах от Пюи‑де‑Санси. Зато совсем рядом другой вулкан Пюи‑де‑Дом. Якобы потухший.
Тут я вспомнил, каким источником энергии пользуются жабоеды, и ужаснулся. Заказал соответствующую карту. В открытом доступе ее не было.
Позвонил Тибо. Было около шести утра.
– Чтобы через пятнадцать минут в моем распоряжении была карта АЭС Франции! – распорядился я.
– Я вам и так могу сказать. Атомные станции в долине Роны, там же завод по обогащению урана. Это далеко.
Я взглянул на карту. Да, километров сто пятьдесят. Далеко, конечно, по европейским меркам. Примерно, как от Москвы до Шатуры, Не приказать ли Тибо тормознуть энергоблоки? Пожалуй, он сочтет меня сумасшедшим. Ладно, подождем.
– Эвакуируйте Клермон‑Ферран.
– Это далеко.
Я перевел в привычный масштаб: как от Москвы до Дмитрова.
– Эвакуируйте, я сказал!
Около половины седьмого я позволил себе задремать. В восемь меня разбудил еще один звонок.
– Месье Болотов? – на это раз д'Амени. – Сегодня ночью умер человек из вашей охраны. Луик Мишон. Я осматривал тело.
– СВС?
– Похоже на то.
Я усмехнулся:
– Значит, еще пообщаемся.
Не успел я положить трубку, как телефон зазвонил снова.
Тибо был не менее взволнован, чем три с половиной часа назад.
– Овернь полностью погрузилась во тьму. Облако пепла закрывает солнце. Сумерки вплоть до Пуатье и Бурже. Ветер южный. По прогнозам синоптиков, через несколько часов оно будет над Парижем.
– Людей эвакуировали?
– Работаем.
– Сколько жертв?
– Данные уточняются. В районе катастрофы практически невозможно работать ни врачам, ни спасателям. Воздух заполнен пеплом. Видимость несколько метров.
– Обеспечьте их всем необходимым, и пусть работают, как могут.
Я положил трубку, встал, подошел к окну. По всему небу разливался алый рассвет, Неестественно алый. После извержения индонезийского вулкана Кракатау в Европе несколько лет подряд вставали такие красные зори.
Включил телевизор. Главная новость дня по всем каналам, только с видеорядом хреново. Лучи фар и прожекторов прорезают кромешную тьму. Грязные усталые люди в противогазах. Красные сумерки над Пуатье, черные – над долиной Роны, Лангедоком, Перигором и Лемузеном. Число жертв неизвестно. По оценкам специалистов – несколько тысяч человек.
Показали картинку. Конечно, без Клермон‑Феррана не обошлось. Черное небо, улицы, засыпанные пеплом, разрушенные дома – извержение сопровождалось подземными толчками. Шел репортаж об эвакуации. Хорошо хоть есть, кого эвакуировать.
И только в конце новостей мельком показали взбухшую Сену, с ревом врывающуюся под арки мостов, и затопленные деревья в сквере на Сите. «Обильное таяние снегов после аномально холодной зимы вызвало подъем воды». Я понял, что одними вулканами мы не отделаемся. Около четырех дня черная туча закрыла небо. Облако пепла было не таким плотным, как над южными провинциями, изредка сквозь него прорывалось солнце, багровое, как на закате.
Стало холодно, температура упала градусов на пять, подул холодный ветер. Я открыл окно, несмотря на запрёт врачей, ответственных за карантинные мероприятия. Казалось душно. Я не видел смысла в карантине – все это условность при неизвестном инкубационном периоде. Мне чертовски надоело сидеть взаперти.
Вечером было две новости: плохая и хорошая. Мне доложили о смерти моего шофера (СВС), и я получил письмо от начальника Иерусалимской тюрьмы, где содержалась Тереза. Она бежала. И, судя по всему, успешно – не нашли.
Я ужинал с д'Амени. Возможно, мне не хватало Терезы, и я нашел ей суррогатную замену – еще один человек с той стороны.
На столе располагался чудный французский шашлык с аккуратными кубиками мяса со стороной полтора сантиметра и длиной шампура в половину нашего. Я заказал сразу три порции. Точнее – шесть (с учетом д'Амени). К шашлыку я поставил белое бургундское «Montrachet», несмотря на то, что надпись на бутылке гласила, что его подают к рыбе или сыру. Я не очень люблю бордо, несмотря на то, что его так ценят французы – слишком терпкое.
Вообще слава французской кухни сильно преувеличена. Правда, лягушек я так и не решился попробовать, но, например, жареные зеленые кабачки не вызывают у меня ничего, кроме удивления. От огурцов неотличимо. Я долго (то есть пока меня не просветили) пребывал в полной уверенности, что французы жарят конкомбры, то бишь крупные огурцы. Есть еще мелкие – корнишоны. Их они замачивают в чистом уксусе с круглым перцем и мелкими луковицами. Для всех, у кого есть хоть слабый намек на гастрит, такую баночку с маринадом следует снабжать ярко‑красной надписью «ЯД».
Месье д'Амени умял одну порцию шашлыка, аккуратно снимая кусочки вилочкой, и невозмутимо запил бургундским. Я уже ждал, что он выскажется, что белое вино к мясу не подают, но он продемонстрировал французскую вежливость и не повел бровью.
Зато высказался на другую тему.
– Месье Болотов, а вы знаете, сколько это сейчас стоит? – он обвел взглядом стол.
Честно говоря, я понятия не имел. Два с лишним года этот вопрос не волновал меня вовсе. Я не ходил по магазинам, а пользовался услугами поваров. Я не платил за еду – мне ее приносили. Но и к вопросу Шарля стоило отнестись критически: французы – самая скупая нация в Европе.
– Ну и сколько?
– Средний обед в среднем ресторане где‑нибудь в предместье Парижа обходится в тысячу солидов.
– Ни хрена себе! Вы не шутите?
– Не до шуток. Цены вздуты до небес. Третий год не урожай, мы доедаем старые запасы.
– С ума сойти! И это во Франции?
– Это в Европе. В менее развитых странах – гораздо хуже. В Африке – голод.
– В Африке всегда голод.
– Не так глобально!
– Думаете, конец света? – улыбнулся я.
– Знаю, – серьезно ответил он.
– Почему? Ничего чудесного не происходит: ни падения звезд, ни гигантской саранчи, ни труб ангелов. Просто активизируются традиционные механизмы разрушения.
– Вот именно. А трубы ангелов у нас еще впереди.
– В таком случае, если древний злобный бог Яхве посылает на землю такую кару – почему вы с ним?
Шарля передернуло. Он побледнел и опустил глаза. Вздохнул.
– Господь, истинный Господь, ничего не насылает. Все происходящее – последствия деятельности Эммануила.
Я хмыкнул.
– Эммануилу это крайне невыгодно. Ни один властитель не радуется нестроениям в своем царстве.
– Я и не говорил, что он этого хочет. Но иначе невозможно. Каждый его шаг вызывает обратную реакцию. Чем больше власти он сосредоточивает в своих руках – тем больше противодействие.
– Противодействие чего?
– Мироздания.
– Угу! Вспоминаю Индию. Единый космический закон Рута, который правит богами и людьми. Вам не кажется, что это ересь, молодой человек?
– Не все можно объяснить в рамках ортодоксии.
– Чтобы опорочить врага, можно даже отступить от ортодоксиии?
Он замолчал, опустил голову, потом тихо спросил:
– Вы хоть поняли, что Эммануил – не Бог?
– Я давно это понял. Но он – величайший из людей.
– Что же вы ищете контактов с его врагами?
– Я их не ищу – сами возникают. Почему я вас не повесил? Допустим, я сомневаюсь. Я хочу иметь тропинку для отступления на случай, если все полетит в тартарары.
– Уже летит.
– Возможно. – Я поднял бокал. – Ну что? Продолжим пир во время чумы?
Он помедлил.
– Возможно, зря я вам поверил.
– Не зря. Я не предаю тех, кто мне доверился.
Утром был дождь, смешанный с пеплом. Капли оставляли грязные следы на стекле.
По телику передали, что проснулся Эльбрус. Я даже не знал, что это вулкан. Но вулканологи считали, что, в общем‑то, вполне мог проснуться: Кавказ – молодые горы. Наш апокалипсис проходил естественно, как естественная смерть. Я подумал, что СВС тоже должен иметь естественную причину. Нечего сваливать сию беду на духа то ли Господа, то ли Вельзевула, носящегося над Европой и выбирающего свои жертвы по одному ему известному принципу.
Позвонил Тибо.
– Месье Болотов? Я как раз собирался вам звонить. В городе опасность наводнения. Вода прибывает с каждым часом.
Это не было для меня неожиданностью, хотя я собирался говорить совсем о другом.
– Наводнение будет, – спокойно сказал я. – Пусть примут все меры, вплоть до мешков с песком вдоль набережной. Врачи, спасатели, полиция – всех поставьте на уши. Я проверю.
Я устало опустил трубку. Я чувствовал себя бессильным. Что я могу? Орать на Тибо? Выбивать финансирование из Эммануила? И все! Я же человек, а не Бог.
Было около полудня. Небо стало еще темнее: дождевые тучи, смешанные с пеплом. Шел дождь. В моей комнате горел свет и был включен телевизор. Я пил седьмую чашку крепчайшего французского кофе (мертвого поднимет) и обдумывал отчет для Эммануила.
По «ящику» снова показывали Клермон‑Ферран, ход эвакуации, прямой эфир. Вдруг картинка заходила вверх‑вниз, словно оператор бежал, раздался грохот, резко сменившийся полной тишиной, словно вырубился звук. Над городом вставал столб огня, стало светло, несмотря на пепел, две башни готического собора выделились черным силуэтом. Пламя достигло облаков пепла и разлилось огненным грибом: полное впечатление ядерного взрыва. Реки лавы потекли по склонам горы Пюи‑де‑Дом со скоростью курьерского поезда.
В чашке из‑под кофе зазвенела ложка, и слабо завибрировал пол, словно под нами проходила линия метро.
А на экране телевизора лава шла на полуоставленный город. Потоки лавы на минуту скрылись за ближайшим низким холмом и возникли снова уже в предместьях. Вспыхнули пожары, резко, разом, словно дома были облиты бензином.
Звонил Тибо.
– Уже знаю! – рявкнул я. – Смотрю телевизор. Сколько там осталось людей?
– Уже немного. Часть администрации, полиция, журналисты и вулканологи, – в его словах звучали нотки уважения. Если бы не я, они бы не почесались эвакуировать город.
Лава шла непосредственно на телекамеру, жуткий и великолепный огненный поток. Через минуту картинка исчезла.
А потом раздался отдаленный гул и задрожали стекла: звук взрыва наконец‑то добрался до нас.
Над городом повисли сумерки. Около четырех пополудни включили фонари. По телику показывали затопленные деревья на нижних набережных Сены – голые ветви, торчащие из мутного потока. Спокойная Сена приобрела норов горной реки.
Я позвонил Тибо и приказал эвакуировать Лувр, точнее, вывести экспонаты с нижних уровней. Насколько я помнил, музей расположен довольно низко, гораздо ниже Елисейских полей, и почти на набережной.
Первые улицы затопило около одиннадцати.
ГЛАВА 3
Мне до жути надоело сидеть взаперти. Хотелось быть в центре событий. Я и так был в центре, но информационно, а не физически. Я должен был сам все увидеть, а не торчать в четырех стенах. Не плюнуть ли на дурацкий карантин?
Я вытерпел ночь и еще один день. За это время затопило центральные станции метро и пирамиду Лувра. Музей закрыли. Вода плескалась на улицах Сите и острова Сен‑Луи. Затопила археологическую крипту на площади Нотр‑Дама. Начали эвакуацию жителей.
Пятого марта я позвонил Тибо и наконец сказал то, что давно собирался.
– Назначьте премию тому, кто первый найдет причину СВС. Миллион солидов. И обеспечьте все условия для работы микробиологов.
Тибо вздохнул на другом конце провода.
– У нас катастрофическое наводнение. До того ли!
– До того. Иначе у нас будет катастрофическая эпидемия.
Вода стояла выше метро «Елисейские поля». Я взял моторную лодку, посадил в нее д'Амени и двух телохранителей. Фонари так и не выключали: день не отличался от ночи. Черная вода под черным небом. Дождь перестал, но дул холодный ветер. Температура градусов десять.
Я наглым образом нарушал карантин. Неделя со времени смерти моего шофера, последней на данный момент смерти от СВС в моем окружении, еще не кончилась. Для очистки совести я приказал всем надеть марлевые повязки – обрядовое действие, вроде ношения оберегов, все равно никто не знает, как эта хрень передается.
Мы неслись по затопленным улицам мимо деревьев Елисеев, стоящих по колено в воде, к площади Конкорд. Выскочили на площадь – черное озеро с торчащим из него колесом обозрения, египетским обелиском и скульптурами фонтанов. Вытянутые отражения огней.
В саду Тюильри из воды торчали только кроны деревьев и верхняя часть ограды. Помельче у арки Карусель, черные пологие волны у основания пирамиды Лувра. Мы доплыли до площади перед Нотр‑Дам. Когда‑то Гюго писал о черной громаде Собора Богоматери и темном колорите веков, облагородившем фасад. В наш век собор отреставрировали и отдраили до снежной белизны. Вулканический пепел несколько испортил стены, и храм казался бледным мертвецом с сероватой кожей. У входов суетились люди, надстраивая баррикады из мешков с песком. Вода еще не проникла в собор.
И тогда погас свет. Кромешная тьма. Я тут же выключил двигатель. Мы плыли по инерции, но все равно довольно быстро. Где‑то впереди и чуть слева слышались голоса спасителей «шедевра готики».
Позвонил по мобильнику – глухо. Связи не было.
– Надо куда‑нибудь причалить, – сказал я. – А то мы так навернемся.
– К Нотр‑Дам! – отозвался д'Амени.
Я включил самый малый и попытался ориентироваться на звук.
Лодка несильно ткнулась носом во что‑то твердое. Явно не мешки с песком. Камень. Я поднял голову. Над нами нависала другая темная громада, гораздо меньше собора и только чуть темнее неба. Я не сразу понял, что это.
– Шарлемань, – сказал д'Амени.
Ну конечно! Мы врезались в памятник Карлу Великому. Ничего, целы. И теперь точно знаем, где мы, и можем ориентироваться.
– Левее и вперед! – скомандовал я.
Голоса стали громче, показалась узкая полоса света, расширилась, возник слабо освещенный дверной проем. Мы впечатались в мешки, чуть не разрушив дамбу. За ограждением было относительно сухо, мы вошли в храм, освещенный пламенем свечей. Туристов, понятно, не было, только добровольцы из паствы, помогавшие бороться с наводнением.
Я осмотрелся: собор изменился с тех пор, как я был здесь два года назад. Стены больше не были белыми, их расписали под тринадцатый век золотом и лазурью.
К ним навстречу вышел один из священников.
– Здесь нельзя находиться. У нас за последние сутки было два случая СВС.
– Тем лучше, – сказал я и с удовольствием содрал повязку.
Д'Амени посмотрел на меня осуждающе.
– Наверняка здесь есть те, кто не болен. Для них мы все равно опасны. Кроме того, тут могут быть зараженные, а они опасны для нас.
– У нас тоже были случаи СВС, – пояснил я. – Три и четыре дня назад. – И кивнул в сторону священника: – Они без масок.
– И очень зря.
Но святой отец не слушал, он ошарашенно смотрел на меня.
– Месье Болотов?
– Он самый. У вас телефон работает?
– Нет.
– Вода прибывает! – это кричали на улице.
Я обернулся.
– Пойдемте, ребята, поможем.
Все равно без связи я ничего больше сделать не могу. Хоть потаскаю мешки. Собор мне нравился, особенно теперь, когда его стены стали напоминать фрески моего любимого Фра Анджелико.
Я с охраной вышел на улицу и только здесь заметил, что с нами нет Шарля. Ладно, никуда отсюда не денется. Наводнение плюс кромешная тьма.
Долго изображать чернорабочего не пришлось. Я услышал за спиной шепот д'Амени:
– Месье Болотов, пойдемте.
– Куда?
И тут я услышал шум воды: прорвало дамбу.
Он схватил меня за руку.
– Пойдемте же!
Если благовоспитанный француз хватает тебя за руку и куда‑то тянет – значит, случилось что‑то экстраординарное.
Мы вошли в храм. По каменному полу растекалась вода.
– Сюда!
Это была боковая дверь внутри собора, и вела она в каменный колодец с винтовой лестницей. Освещения не было, так что приходилось довольствоваться свечой, которую держал в руке Шарль: огонек, растущий из белого парафина в маленькой жестяной баночке – скорее лампада, чем свеча. Мы поднимались вверх. И чем выше мы поднимались, тем меньше мне это нравилось. Охрана осталась у дверей собора. Я вспомнил историю с Сугимори.
– Стойте, Шарль! Объяснитесь.
Он остановился.
– Я устроил вам встречу с тем, с кем вы хотели. Он тоже один.
Я помедлил.
– Если боитесь – можете остаться, – сказал он.
Я хмыкнул.
– Последнее время я мало чего боюсь. Просто разумная осторожность. Мне нужны гарантии моей безопасности.
Он пожал плечами.
– У меня нет оружия.
– У меня тоже.
Не носил, полагался на охрану. Дурак!
– Пойдемте вниз, – произнес я.
– Вы отказываетесь от встречи?
– Я хочу взять охрану.
– Нет. Моему государю тоже нужны гарантии безопасности.
– Государю? Это и есть ваш истинный король?
Шарль молчал.
Я был заинтригован. Такая встреча стоила некоторого риска. К тому же охрана – лишние свидетели.
– Хорошо, пойдемте.
Мы поднялись на галерею третьего яруса. У балюстрады между башен собора стоял человек, перед ним на ограждении горела такая же, как у Шарля, низкая свеча, слабо освещая химер слева и справа от него и ангела за спиной, каменного ангела на коньке крыши. Человек повернулся и шагнул ко мне, открывая путь свету, и я увидел, что ангел трубит в трубу, но не поднятую вверх, а опущенную вниз, к людям. В его фигуре не было ни порыва, ни экспрессии, как в ангелах более поздних времён – только смирение и покорность. Тощий невысокий ангел с маленькими крыльями, на которых явно невозможно летать – не крылья, а только символ небес.