Единая церковь. Крестовые походы. Византия. 35 глава




Я вспомнил Москву трехлетней давности. Тогда я был с другой стороны: в толпе, а не во дворце. Три года! Мы даже не отметили это событие.

Тогда армия перешла на нашу сторону. Марк рассказывал мне, как этого добился Эммануил. У меня нет его силы. Если сейчас они переагитируют хотя бы несколько частей – может быть очень хреново.

– Брат Анджело! Ведите ваших людей в Сикстинскую капеллу. Пусть будет месса и причастие. Потом встаньте на выходах из ватиканских дворцов. Вы должны продержаться.

Тут же после их ухода я позвонил министру полиции.

– У вас на вооружении есть хлорацетофенон?

– Да. Вы считаете?..

– Я приказываю.

Это была любимая «черемуха» Марка. Я решил не выпендриваться и довериться опыту друга.

Большая часть ватиканских дворцов представляет собой лабиринт зданий, соединенных друг с другом, так что из дворца Сикста Пятого можно пройти в Сикстинскую капеллу, ни разу не выходя на улицу.

У подножия фрески Страшного Суда стоял брат Анджело и еще двое священников из «Детей Господа» и раздавали причастие. Над ними, почти под потолком, был написан Христос с лицом Аполлона и телом Геракла, решительным жестом мощной длани посылающий грешников в ад, властно‑презрительным выражением лица очень напоминающий Эммануила. За Христом, в смиренной позе, в которой подходят к причастию, приютилась богоматерь. Так что непонятно, он ее защищает или она сама его боится. И уж никому не придет в голову просить милости у такой мадонны. Вокруг Иисуса – апостолы и мученики с орудиями казни, от коих погибли, смотрят на него с опаской и надеждой, словно ни содранная кожа апостола Варфоломея, ни колесо Екатерины, ни стрелы другого Варфоломея не являются для Христа достаточным аргументом для оправдания.

Еще ниже: ангелы, трубящие в трубы, и лодка Харона с осужденными душами, плывущими в ад. И наконец: «Дети Господа». У подножия ада.

Я оценил длину очереди к причастию: не густо. Благословил уходящих, откровенно подражая Эммануилу

– Держите меня в курсе.

Вскоре зал опустел. Со мной остались только телохранители – пять человек. Это просто смешно, если толпа прорвется.

Позвонил министру полиции.

– Как у вас дела?

– Готовим операцию.

– Когда?

– Понимаете, это не совсем штатная ситуация.

– Понимаю. Когда?

– Ну, через час…

– Вы что, с ума сошли?

– Это не так просто…

– Пришлите хотя бы несколько машин. Мне надо защитить входы.

Не успел я отключиться, как телефон снова зазвонил. Марта.

– У северного входа прорывается толпа.

– Держитесь. Сейчас будет полиция.

До северного входа довольно далеко, через несколько галерей и залов.

Телефон зазвонил вновь.

– У Бронзового портала драка. Мы сражаемся.

Это брат Анджело. Изображает рыцаря. Неужели ангел смерти станет моим спасителем? Я позвонил министру.

– Выслали машины?

– Уже на месте. Не могут прорваться через толпу.

– Что значит «не могут»? Они что, безоружны?

– Но… Вы что, предлагаете стрелять в толпу?

– Я не предлагаю – я приказываю. Если у вас нет газа – стреляйте!

– Газ будет. Подождите.

– Я не могу ждать. Пусть прорываются. Как – меня не волнует!

Все монархии, которые были свергнуты, пали из‑за нерешительности монархов, обленившихся и разнеженных за годы правления. Я – простой человек и за три года с Эммануилом облениться не успел, да и не было возможности. Так что извините.

Революция в чумном городе смерти подобна! Хаос сейчас хуже любой власти. В этом я был солидарен с Эммануилом – не зря же я ему служил. Были, были точки соприкосновения! И последний свой приказ я бы отдал, даже если бы Эммануила надо мной не было.

Раздался звонок. Марта. Глухой, спотыкающийся голос.

– Они прорвались.

Грохот. Тишина.

– Отступайте к Новому крылу! – гаркнул я, но, по‑моему, меня никто не услышал.

Отключился, попробовал перезвонить – глухо. Обернулся к одному из телохранителей, Паоло, кажется.

– Идите в Новое крыло и доложите обстановку. Постарайтесь не пустить их дальше Апостолической библиотеки.

– Сеньор Болотов, здесь есть подземный ход к железнодорожному вокзалу. Вас выведут.

– К черту! Я здесь не затем, чтобы спасать свою жизнь, когда страна погружается в хаос. Делайте, что вам приказано!

– Слушаюсь!

Я увидел преданный блеск в его глазах. Никогда не считал себя харизматическим лидером (куда мне до Эммануила!) – а вот на тебе!

Сказать, что мне была безразлична собственная жизнь, было бы чудовищным лицемерием. В любом случае я предпочел бы смерть менее брутальную, чем под ногами толпы. «Если кто‑то спросит, боюсь ли я смерти, я отвечу – конечно, боюсь» [148]. Но я вошел в азарт. Тот благотворный азарт, что всегда меня спасал и позволял выходить живым из таких ситуаций, что я сам себе удивлялся.

Раздался далекий грохот. По‑моему, сломали дверь. Потом звонок.

– Новое крыло сдано! – задыхающийся голос Паоло. – Они в Апостолической библиотеке.

Шум приближался. Снова звонок. На этот раз Анджело.

– Оборона прорвана. Бронзовый портал пал.

Шум сменился ударами в дверь – ту, что направо от алтаря, под ладьей Харона. Двери здесь что надо, дубовые. Но и дуб поддается. Это уже не первая дверь. Я бы не чувствовал себя в безопасности, даже если бы она была из свинца.

Я стоял перед Христом‑Судией на фреске Микеланджело, и казалось, что в капелле больше никого нет: я и он. Христос в золотом сиянии, так похожий на Эммануила.

Кто такой Эммануил в системе Тейяра? Статистическая ошибка? Бог сотворил существо, слишком великое и в замысле своем совершенное, чтобы не допустить чудовищной погрешности. А может быть, эта погрешность и есть свобода? Даже если Богу известны все волновые функции всех частиц, он не обладает совершенным знанием мира. Неопределенность. Волновая функция дает только вероятность обнаружения частицы в данной точке, а большего знать невозможно.

Мысли неслись с бешеной скоростью. Но не так! Не в том направлении! Думай о том, как спастись!

– Откройте двери! – кричали с той стороны. – Выдайте наместника!

Один из моих телохранителей уже было двинулся туда, и я было проводил его презрительной улыбкой, но тут раздались выстрелы.

Удары в дверь стали реже, потом вдруг резко прекратились.

– Это полиция! Все живы?

Я обернулся к телохранителю, который собирался меня предать.

– Открывай!

В капеллу ввалились полицейские.

– Сеньор Болотов, с вами все в порядке?

– Со мной да. Жертв много?

Полицейский кивнул. Я покусал губы.

– Что же вы медлили с газом?

– Уже работаем. Площадь практически очищена.

– Бронзовый портал?

– Наш.

– Спасибо за службу. Пойдемте!

Мы шли мимо перевернутых столов и испорченных пулями росписей Апостолической библиотеки. Кровь на начищенном паркете, отражающем позолоту потолка. Раненые и убитые.

– «Скорую» вызвали?

– Да, да.

«Дети Господа». Тела, изуродованные толпой, словно пропущенные через каток. Сломанные конечности, синие от побоев лица – кровавое месиво. И другие, со следами от пуль – мятежники.

Я нашел Марту у выхода во Двор Пинии. Она лежала ничком. Узнал по белым волосам. Перевернул. При жизни она была, пожалуй, красива. Я никогда не испытывал к ней симпатии, но она умерла за меня. Почти как Николь. За меня, из‑за меня – неважно!

Я удержал власть и почти не испытывал угрызений совести по поводу жертв. Если бы я проявил слабость – было бы хуже. Революционеры не понимают одного: если до революции хлеба не хватало – после его вообще не будет. И начнутся казни якобы спекулянтов, а на самом деле белошвеек и сапожников с парой представителей свергнутой власти, подмешанных к приговоренным для солидности.

Войска подошли через полчаса после того, как все было кончено. Но я их оставил. Моя власть держалась на танках на улицах и «черемухе» наготове.

Через неделю пришло финансирование от Эммануила. Расщедрился все‑таки! Конечно, жаль терять Рим. Рим – это вопрос престижа.

Теперь я мог закупить провизию и лекарства, и у моей власти появилось еще одно, к сожалению, недолговечное основание. Деньги имеют свойство быстро кончаться.

Одновременно с траншем от Эммануила пришло письмо. Если отбросить назидательный стиль, смысл его сводился к одной фразе: «Ну что, огреб?» Огреб! Я проупрямился до июля и открыл церкви. Эпидемия шла на спад. Она унесла четверть населения города.

Было жарко. Казалось бы, выбросы пепла после извержения вулканов должны вызвать похолодание климата, но нет: римское лето было обычным, то есть раскаленным. Летом здесь не открывают ставни, преграждая путь немилосердным солнечным лучам. Коричневая гамма римских построек и зеленые ставни окон – город с закрытыми глазами.

У Колизея расцвели олеандры, пели цикады в траве возле Форума, и только пустынные улицы, навсегда закрытые частные лавочки и запах хлорки напоминали о смерти.

Эммануил не вызывал меня в Иерусалим до середины августа. Я уж думал, что так и останусь правителем Италии. Эта перспектива меня не радовала – моя власть была шаткой. Летом к прочим бедам добавились периодические отключения электричества. Часть электростанций вышла из строя, остальные испытывали перегрузку. К тому же итальянцы покупали электроэнергию во Франции, что после овернских событий стало проблематично. Транш Эммануила, который я потратил весьма популистским способом, постепенно иссякал. Я ждал нового бунта.

Господь мой не торопил, и я решил дожать компанию «Эль‑Аль». Вылететь удалось, но только через две недели. Уже на борту самолета я мельком увидел того самого старика, который призывал убить меня в замке Плантара. Говорить с ним у меня не было ни малейшего желания, мстить ему – тоже, а выдавать его я не собирался. А потому просто закрыл глаза, подобно городу Риму.

 

ГЛАВА 7

 

В Тель‑Авив прилетели в четыре утра. Я ехал в Иерусалим по темному шоссе, освещенному только фарами автомобилей и мотоциклов экскорта. В небе висела луна, багровая, как зерна перезрелого граната.

Иерусалим был так же темен, как дорога – ни одного огня. Только когда мы поднялись на холмы Нового города, я увидел вдали два освещенных здания: Цитадель и Храм.

– Что у вас тут происходит? – спросил я шофера.

– Электричество экономят. Включают только вечером с девяти до одиннадцати.

Хуже, чем в Риме! И Италия – все же провинция, хоть и привилегированная. А это Иерусалим!

Эммануил встретил меня в той же комнате, где провожал в Париж. За окном разливался рассвет, огненно‑красный, как знамя бунта.

– Рад видеть тебя живым. Ты неплохо справился, хотя можно было и лучше.

Я кивнул.

– Спасибо.

Он изменился, он устал. Седина в волосах, бледное лицо, жесты далеко не такие уверенные, как раньше.

– Иди, Пьетрос, отдыхай. Завтра понадобишься.

– Господи! – Я решился задать тот вопрос, который поклялся себе задать ему еще во Франции. – Почему разрушается мир?

Ни гнева, ни раздражения, которыми так путал Матвей. Он был совершенно спокоен.

– Потому что шестая печать снята. «И солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь».

– Но вам же это невыгодно! Зачем с таким трудом и жертвами собирать Империю, если она должна быть разрушена?

– Апокалипсис, Пьетрос, книга многократно цитируемая, но плохо прочитанная. «Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить». Как думаешь, кто это?

– Не помню.

– Ангел, если выполняет Божью волю. А печати снимает сам Христос, если ты помнишь. «Лев от колена Иудина, корень Давидов». В другом месте ангелом Божиим назван сам Вседержитель. Помнишь Иакова, который сражался с Богом и был наречен Израилем?

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Ты?.. А впрочем, почему бы нет. Разве «вы» говорят Богу? Да, я не хочу разрушения мира. Я делаю все, чтобы сохранить его. Да ты и сам не слепой, ты же видишь. Но я не хозяин в этом дворце, имя которому Мироздание. Хозяин куда более жесток.

Я онемел. Неужели он наконец признается? Прямо назовет себя?

– Да, Пьетрос. Я тот ангел, который был лучшим из Божьих творений, Носитель Света, Ангел утренней звезды. Точнее, его сын, еще точнее – полное воплощение.

Он улыбнулся и посмотрел мне в глаза. И в эту улыбку и этот взгляд можно было упасть и раствориться. Я отступил на шаг.

– Ты уйдешь, Пьетрос. Я знал, что ты бросишь меня именно сейчас, когда я проигрываю. Когда построенное мною здание на грани разрушения, а все замыслы мои терпят крах. Ты же давно догадался. Еще в Китае, я помню. А может быть, и раньше. Что же ты не ушел, когда Империя расширялась, а я одерживал одну победу за другой?

– Я не был уверен.

– Самооправдание, Пьетрос. Самооправдание, и больше ничего! – он поднял вверх палец, длинный указующий перст, как у Иоанна Крестителя на картине Леонардо. И так же улыбнулся: таинственно, страшно, чарующе. – Он тебе этого не зачтет.

– Ты солгал.

– Что я Бог? Почти нет. Люцифер равен своему создателю. Он слишком много вложил в меня. Слишком много себя.

– Не равен. Ты же не хозяин дворца.

– Уходишь, Пьетрос – уходи. Я никого не держу насильно. Мне служат только за совесть, а не за страх. За страх меня проклинают.

«Отойди от меня, Сатана!» Я не мог этого сказать, язык не поворачивался. Наверное, потому, что я не был святым. Куда там! Перспектива погибнуть вместе с ним вдруг показалась мне притягательной и прекрасной.

И слово «прости» уже зрело на моих губах, и колени подгибались, чтобы пасть перед ним и кричать, что я остаюсь, что вовсе и не хотел уходить, с чего он взял? Что буду сражаться с ним бок о бок, до конца, даже если от мира останется один камень, на котором мы сможем встать.

Я набрал в грудь побольше воздуха. Нет! Надо уйти к себе и все спокойно обдумать. И решить самому, не под влиянием минуты. Подальше от этих глаз и этой улыбки.

– Ты зашел слишком далеко, Пьетрос, и потому я тебя отпускаю. С той стороны тебя никто не ждет.

– Я подумаю…

– Постой! Прежде чем уйдешь, поговори с Марком. Ему есть что тебе рассказать.

В моих комнатах все было по‑прежнему, так же, как полгода назад. Даже убрались перед моим приходом – чисто. Я просидел за кофе до полудня: было мучительно трудно принять решение. Остаться – отчаяние обреченного, уйти – отчаяние идиота.

Марк… Он не встретил меня. Да и я хорош: до сих пор даже не позвонил. Мы не виделись с февраля и почти не общались. В водовороте французских и итальянских событий мне было не до звонков в Иерусалим. Иногда писал ему по Интеррету, но Марк не любил подробно отвечать на письма: две‑три строчки из дружеского долга.

Я поднял трубку.

– Марк, привет! Я в Иерусалиме.

– Уже знаю. – Как‑то глухо и холодновато. – Заходи.

Дверь не была заперта. Марк стоял спиной ко мне и, казалось, смотрел в окно. Я закрыл дверь, и он резко повернулся. В левой руке у него был шприц. Почему в левой? Марк правша. Куда он кололся? Рубашка с длинными рукавами. Все закрыто.

– Марк, ты обещал бросить.

– Это не так‑то просто.

– Эммануил знает?

– От него не скроешь.

– И ничего не делает?

– Делает, но меня это не устраивает.

– Это как?

– Помнишь смерть Илии?

– Еще бы!

– Теперь это регулярно. Вместо наркотика – кровь бессмертных. Не хочу! Нажрался!

– Ты знаешь, кто такой Эммануил?

Марк усмехнулся.

– Знаю.

– Давно?

– С полной уверенностью где‑то полгода. Впервые заподозрил еще в Риме.

– И что ты намерен делать?

– Уйти сейчас бесчестно.

Я вздохнул, от Марка трудно было ожидать другого ответа.

– Иди сюда! – сказал он.

Мы были в кабинете Марка. Письменный стол с компьютером и телефонами, на одной стене карта мира, на другой – щит с двумя скрещенными мечами, одним – европейским и вторым – явно восточного происхождения.

Марк взялся за рукоять восточного меча и слегка повернул. Щит отъехал в сторону. В стену был вмонтирован небольшой сейф.

– Так, Петр, запомнил? Катана. Слегка повернуть по часовой стрелке. Катану от рыцарского меча отличишь?

– Постараюсь. Зачем ты мне это показал?

Марк достал из нагрудного кармана сложенный вдвое листок из блокнота.

– Смотри. Первая строка – это код входной двери, вторая – код сейфа. Если со мной что‑нибудь случится – войдешь и возьмешь все, что в сейфе. Только не тяни! Обещаешь?

– Я не могу обещать. Возможно, меня здесь не будет.

– Подожди хотя бы дня три.

– Марк, тебе надо бросать! Что ты задумал?

– Я редко, только в особых случаях. Не в том дело.

– Сегодня случай особый?

– Да. Поехали!

Марк не взял ни охраны, ни шофера. И плюхнулся на место водителя в своем «мерсе».

Он был весел какой‑то ненормальной веселостью. Блеск в глазах. Я подумал: не умирал ли он. Нет! Взгляд сумасшедший, но земной. Не такой, как у бессмертных.

И что‑то странное со зрачками. Как иглы. Сколько бесов уместится на конце иглы?

– Ты что, собираешься вести машину в таком состоянии?

– Это всего лишь морфий.

– Морфий что, не наркотик?

– Да так, лекарство, обезболивающее средство.

– Угу! Немного позже морфия открыли еще одно обезболивающее средство. Астму лечили, кашель, бронхит. От депрессии прописывали. Очень эффективное оказалось. Героином назвали.

Марк посмотрел на меня так, что я сильно усомнился, что в его шприце был морфий. Может ли вообще героинщик перейти на морфий? Чтоб я что‑нибудь понимал в этих материях!

– Что болит‑то?

– Душа.

Марк гнал так, что машина ревела на поворотах и пела резина. Сто в час, не меньше.

– Иди на хрен! Давай я поведу.

– Да ладно тебе.

– Здесь же горы! Тебе что, жить надоело?

Марк усмехнулся.

На поясе у него висела кобура с пистолетом. Тоже мне новость! Марк всегда ходил с оружием. Но сегодня она меня нервировала. Пьяный Марк был нефункционален, но вполне безобиден. С Марком под кайфом я еще не сталкивался.

Я боюсь Марка? Что за бред!

Пронеслись мимо Вифлеема. Появился указатель на Хеброн. И тогда Марк начал клевать носом.

– Марк! – заорал я. – Давай поменяемся!

– Я тебя прекрасно слышу, – сказал он. – Не ори.

– Ты спишь!

– Это другой сон. Спроси меня о чем угодно – я отвечу, я все вижу и слежу за дорогой.

– Ты спишь!

– И сплю тоже. Это как две программы по одному каналу: сон и реальность – одно просвечивает через

другое.

Как Марк следит за дорогой, я понял, когда мы подъезжали к Хеброну. Машина вильнула, как пьяная. К встречной полосе. К здоровому грузовику, несущемуся к нам навстречу.

Я бросился на руль. Увильнули! Дистанция была сантиметров десять.

– Марк, тормози!

Он тормозил! Но исключительно в переносном смысле. Хватит! Я нажал на тормоз за него, бесцеремонно отдавив ему ногу. Резина засвистела. Нас развернуло на девяносто градусов и вынесло на обочину. Слава Богу, трасса была не очень оживленная и в нас никто не впечатался.

– Все, Марк, выходи. Вроде живы.

Наконец он послушался. Я помог ему занять мое место, а сам сел на место водителя.

– Куда мы едем?

– На юг.

– Это я понял. Точнее.

– Тимна.

Я порылся в памяти.

– Это недалеко от Эйлата?

– Да. Копи царя Соломона.

– Шахты?

– Шахты. Медь добывали.

Я почувствовал холодок в груди. Струя холодного ветра.

Марк дремал. Я больше не стал проверять двойственность его состояния.

Беершеба… Иерохам… Сде Бокер…

Наконец Марк проснулся и объявил, что он в порядке и готов вести машину. Он действительно выглядел спокойным и уравновешенным, но насчет вождения я сомневался. К тому же до цели было уже недалеко.

– Обойдешься, – сказал я. – Что там?

– В шахтах?

– Ну конечно.

– Нас пытались убедить, что ничего: туннели‑де обвалились, размыты водой и засыпаны песком. Пока мы не нашли подземный лабиринт, в котором можно разместить город. Точнее, нам показали вход – везде есть предатели.

– И что там было?

– То же, что в Бет‑Гуврине.

– Лагерь «погибших»?

– То же, что в Бет‑Гуврине! С начала и до конца. Только куда больше.

– Понятно. Ты решил исповедоваться?

– Ты мне вряд ли отпустишь грехи. Все, стоп! Приехали! Вылезай.

Мы были в огромной долине, окруженной скалами из белого и желтого песчаника. У подножия чахлые деревья с плоскими кронами, похожие на грибы. Белые россыпи камней. На камнях редкие кусты колючек. Синее небо, ни облачка. И температура сорок градусов в тени, но реально все пятьдесят, за отсутствием последней. Первое побуждение: немедленно вернуться в кондиционированную прохладу автомобиля.

– Это что, Чистилище?

– Да вроде того. Нам сюда!

Мы шли к красной скале с огромной аркой, образованной постоянной работой ветра и песка. Вверх, под палящим солнцем. Сердце заходилось. Я пожалел о том, что пил кофе.

На каменистом плато множество дыр в скале, в основном действительно засыпанных песком, но есть и опасные пропасти. Впереди три небольшие груды белых камней, явно сложенных рукой человека.

– Все, пришли.

– Что это?

– Шахты. Точнее, братские могилы. Петр, я не знал, что она была там.

– Кто она?

– Твоя Тереза.

Я задохнулся, голова закружилась, и потемнело в глазах. Жара, подъем, утренний кофе. И ощущение потери, словно у меня вынули сердце.

 

Помоги мне закрыть эту страшную пропасть в груди…

[149]

 

Я сел на камень у одной из могил.

– Здесь?

– Не знаю. Я не занимался похоронами. И о ней мне доложили потом. Опознали.

– Она собиралась в Бет‑Шеарим.

– Там был перевалочный пункт. Небольшие катакомбы с каменными гробами, не то что здесь. Шахты по тридцать метров! Общину Бет‑Шеарима мы уничтожили еще в марте. Ее там не было.

Я усмехнулся.

– Я вижу, ты славно тут поработал без меня.

Марк вынул пистолет. Этот жест показался мне угрожающим. Но он повернулся спиной и зашагал в пустыню. Я его не удерживал. Раздались выстрелы: Марк разряжал пистолет по камням и колючкам.

За один день я потерял Бога, возлюбленную и друга.

Ладанка Мейстера Экхарта до сих пор была при мне. Я открыл ее, вынул записку, развернул.

«Где Бог – там свобода, где несвобода – там не Бог».

Запоздалый афоризм. Несвобода Эммануила. Несвобода его причастия, его вина, его голоса, его взгляда. А где свобода Бога?

Я уронил ладанку и пустил записку по ветру.

Выстрелы прекратились. Марк возвращался. Сел рядом на камень, вынул пустой дымящийся магазин, демонстративно отпустил и отбросил ногой.

– Эммануил приказал мне убить тебя.

– И что же ты? Ты же ему верен.

– Тебе тоже.

– Гонка под кайфом входила в программу? Решил, что умрем вместе?

– Нет. Просто в этом состоянии я не боюсь… – Марк помедлил.

«Даже Эммануила», – подумал я.

– Даже себя, – закончил Марк. – Ты можешь больше не считать меня своим другом, но я им остаюсь.

Почти до Вифлеема мы молчали и не смотрели друг на друга. Машину вел Марк. Вначале вполне спокойно и на нормальной скорости. Только после Хеброна начал дергаться, нервничать, резко жать то на газ, то на тормоз и наконец сдался. Выехал на обочину, остановился.

– Петр, смени меня.

Я пожал плечами и сел за руль.

– Стой! Подожди немного.

Он достал из бардачка простую железную кружку, пол‑литровую пластиковую бутылку из‑под минералки, наполовину полную, и квадратный бумажный пакетик. В пакетике оказался белый порошок, который он высыпал на дно кружки. Туда же плеснул воды из бутылки. И достал шприц.

Больше всего меня поразила суровая обыденность происходящего. Не ампула с раствором (кто ему сделает в такой концентрации!) или хотя бы дистиллированной водой, не одноразовый шприц и чистые руки. Вот так на дороге, в железной кружке, водой из бутылки – и шприц, если теоретически и одноразовый, то никак не на практике.

Марк перегнал в шприц содержимое кружки, чуть отдернул манжету на правой руке, открывая цепочку следов от уколов, и всадил его в вену на запястье.

Мне хотелось сказать ему что‑нибудь медицинское, например: «У тебя что, вода из‑под крана?», «Ты кружку‑то помыл?», «Сепсис заработаешь!» или «Ты хоть знаешь, сколько плеснул – или у тебя глаз наметанный?» Или хотя бы ехидное: «Что, опять „особый случай“?» Но я вспомнил братские могилы Тимны и не сказал ничего. Туда тебе и дорога.

Думаю, что меня хранят от наркомании не только уроки отцов‑иезуитов, но и природная брезгливость.

Через каждые шесть часов – это много или мало?

– Спасибо, Петр! Я тебя люблю! Поезжай.

Когда мы приехали, Марк уже начинал дремать. Но из машины вышел самостоятельно и смог сказать:

– Помни о моей просьбе.

Ночью я не спал. Чем я лучше Марка, что смею судить его? В Бет‑Гуврине мы были вместе. Он не виновен передо мной, потому что вина предполагает умысел. Ему бы найти хорошего доктора.

Как только ночь сменил очередной кровавый рассвет, я позвонил Марку, еще не понимая, что скажу. Ладно, по обстоятельствам.

Телефон не отвечал.

Мне стало тревожно.

Ладно, может быть, еще спит и телефон выключил. Я позвонил еще через час.

Щелчок определителя и длинные гудки, долго, до бесконечности. Марк был жаворонком в отличие от меня.

Не берет трубку?

На всякий случай перезвонил ему на сотовый. То же.

Я поколебался еще минут пятнадцать и стал одеваться.

У апартаментов Марка никого не было. Я позвонил в дверь. Подождал минут пять и еще раз позвонил. Никакой реакции. Набрал код. Щелкнул автоматический замок. Дверь подалась, и я вошел.

– Марк! Ты дома?

Тишина.

В коридор выходили двери столовой, гостиной, кабинета и спальни. В первых двух царил порядок, но хозяина не было. Я заглянул в кабинет: все то же, что и вчера, никаких признаков вторжения. И компьютер выключен. Пусто.

Я нашел его в спальне, на кровати. Даже не сразу понял, что случилось.

– Марк!

Подошел ближе. Он лежал на спине, глаза закрыты, очень бледная кожа.

– Марк, тебе плохо?

Я взял его руку, холодную, с негнущимися пальцами. Марк был мертв уже несколько часов.

Осмотрел комнату. На тумбочке у кровати стояла кружка и пластиковая бутыль с водой, рядом – ложка с остатками белого порошка и шприц. Еще пару дней назад я бы не нашел связи между этими предметами: шприц счел бы не имеющим отношения к остальному. Теперь мне все было ясно.

В общем‑то, этим и должно было кончиться, но больно уж странное совпадение. Я заподозрил самоубийство.

Вышел в кабинет, повернул рукоять катаны, набрал код сейфа. Там была черная папка с какими‑то документами. С какими, я посмотреть не успел. Послышался звук открываемой двери.

– Алекс, останься у входа! – голос Эммануила.

А я так и стою в кабинете перед открытым сейфом с папкой Марка в руках. Шаги приближаются, звучат у двери кабинета. Я затаил дыхание. Нет! Эммануил прошел дальше, прямо в спальню.

Я аккуратнейшим образом закрыл сейф и повернул рукоять катаны: щит бесшумно вернулся на место. Я перевел дух.

Алекса я знал, он был из старой, еще московской охраны, из «Рыцарей стальной розы». Вряд ли он меня задержит. Я усмехнулся: если только у него нет приказа убить меня.

Я вышел из кабинета и повернулся спиной к двери, за которой был Эммануил. Я не сомневался в том, что там происходит. Процесс, обратный агонии. Я держался за ручку входной двери, когда услышал из спальни: «С возвращением, Марк!»

Алекс стоял у входа в полном соответствии с приказом. Я кивнул ему.

– Привет, Алекс!

– Здравствуйте! Не знаете, что с Марком?

– Он умер и воскрес.

Я не стал возвращаться к себе: слишком опасно. Кредитка и документы были со мной. Первую я еще надеялся использовать, вторые скорее всего не понадобятся.

У подъезда стоял автомобиль Эммануила, длиной и пропорциями напоминавший подводную лодку. Я кивнул шиферу, курившему возле дверцы, и еще одному телохранителю, точнее, мальчику на побегушках. Эммануил держал охрану исключительно для приличия, после римской смерти и воскресения она была ему не нужна. Даже Хун‑сянь отослал на Двараку к прочим бессмертным воинам: джиннам и сяням.

Может, слуги Господа и удивились, что его апостолу вздумалось прогуляться пешком, но ничего не сказали. Мало ли, какие у меня дела!

Я посвятил день воспоминаниям о туристской юности. В магазине спортивных товаров присмотрел спальник, рюкзак и кроссовки. Мне везло, карточка не была заблокирована. Не успел? Не до того было? Или надеется по транзакциям выследить меня? Я склонялся к послед‑ному.

Лучше бы переместиться в другую часть города. Общественный транспорт отпадает. Вся оплата по кредиткам. Сесть в автобус – значит собственноручно прочертить свой маршрут на Эммануиловом компе. Автостоп вряд ли сработает: бензин дорог, частник зол. Тот, который остался. Поставить машину в гараж и ездить автобусом на порядок дешевле.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-26 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: