Нас не заметили.
Когда гул затих, Терезы уже не было. Призрак исчез. Я залез наконец в спальник и мгновенно заснул.
Тереза была там, в моем сне. Мы сидели у костра и разговаривали. Пещеры не было: бесконечная пустыня и небо над нами, полное бесчисленных звезд.
– Где мы?
– В Чистилище.
– Я люблю тебя.
– Ты любишь Бога.
– Я служил Дьяволу.
– Ты искал, но не нашел. Ты ошибся.
– Моя ошибка слишком дорого стоила.
– Ты искал…
Проснувшись, я решил пробираться в Яффу. Был вечер, алое небо над алыми скалами. Оставшееся расстояние можно было вполне преодолеть за одну ночь.
Пока догорал закат, я включил дешевый карманный радиоприемник, который добыл в том же супермаркете, что и все остальное. Среди прочих малоинтересных новостей и привычных сообщений о катаклизмах промелькнула информация о том, что Япония заявила об отделении от Империи. Началось! Я сочувствовал Варфоломею.
Яффа оказалась грязным лабиринтом каменных развалюх к югу от чистого и современного Тель‑Авива. В последний я сунуться не решился.
Где легче затеряться: в большом городе или в предместье? Учтем, что я не могу пользоваться ни гостиницами, ни магазинами, ни даже общественным транспортом. Везде оплата по кредитке. Костры из наличности догорели более года назад. Лучше всего найти какую‑нибудь трущобу, заброшенный дом или долгострой, а такие вещи более характерны для окраин и бедных районов.
Была еще одна проблема. Дело в том, что у меня кончилась вода. Израильский город в этом плане отличается от пустыни только наличием воды как раз в тех местах, куда мне не следовало соваться. Фонтаны здесь водятся, но редки, как плезиозавры. В Яффе я их не обнаружил. Был еще один источник: к каждому дереву на улице подведена отдельная трубочка, которая доставляет воду. Мне оставалось грабить зеленые насаждения. Но таковые были характерны для центра, а не для бедных городских окраин. Пришлось сунуться в центр.
|
|
В городе было полно полиции. Старый порт оцеплен. По мою душу. Именно по душу! Насколько же это верно в моем случае! Я усмехнулся. И Марк, и Эммануил – оба прекрасно меня изучили и заранее знают все места, где я могу появиться.
От полицейских лучше держаться подальше. Двухдневиое путешествие по пустыне плюс отсутствие душа и нормальной постели скрыть сложно. Наверное, им и приказано останавливать таких запыленных субъектов, как я.
Дерево нашлось. Как раз недалеко от старого порта, а значит, и от оцепления. Я успел наполнить бутылку и сунугь в рюкзак, когда вдали, за цепью солдат, увидел Марка. Он разговаривал по сотовому, повернулся и посмотрел в мою сторону. Я метнулся в подворотню и вжался в стену.
Марк! Это всего лишь Марк! Лучший друг, который не однажды спасал меня и которого я не спас. Что означает смерть и воскресение от Эммануила? Что он делает? Забирает душу или дает часть своей души? Это уже не Марк! В любом случае…
Раздались шаги.
– Он здесь!
Я кинулся во двор, вылетел в переулок, узкий каменный грот между двух глухих рядов зданий. Изнанка города. Закрытые двери. Я дергал все! И позади голос Марка, по‑моему, в мегафон:
– Стой, Петр! Я узнал тебя! Не делай глупостей. Я сейчас прикажу стрелять.
Пробежка в сорокаградусную жару не для моего сердца, отравленного неумеренным потреблением кофе и избалованного сидячей работой. В глазах темнело, кровь стучала в висках и кололо в боку на уровне пояса. Что там? Печень что ли?
|
|
Вот, кажется, то, что надо: ржавая лестница. Можно выбраться на крышу. Дома стоят вплотную друг к другу, а значит, по крышам можно уходить, как по улицам.
Раздались выстрелы. Не задели. Пока.
Я был уже наверху: плоская крыша с несколькими черными цистернами. Здесь в таких греют воду. Ни тебе котельной, ни угля – работа солнца. Я упал за одну из бочек.
Выстрел. Из дыры рядом со мной потекла струя теплой воды. Еще.
Голос Марка:
– Петр, ты только умрешь и воскреснешь. Я через это уже прошел. Кстати, должок за тобой! У тебя моя тетрадь.
Я оглянулся: в полуметре от меня – край крыши. Я откатился к нему и посмотрел вниз. Прямо подо мной был балкон с деревянным ограждением. Дерево черное и гнилое. Балкон казался запущенным. Я перевалился через низкую ограду крыши и повис на руках. До балкона оставалось метра полтора. Я отпустил руки. Передо мной была балконная дверь. Замок сломан. Бог хранил меня. Дом был пуст.
Облупившаяся краска стен, на полу слой пыли. Надо уходить. Рано или поздно Марк заметит и балкон, и пустую квартиру.
Я пробрался к выходу и вынырнул в еще одну каменную кишку. Несколько поворотов, просвет в конце. Я боялся увидеть там полицейского: нет, пусто. Вдалеке, слева от меня, спины оцепления.
На окраине города я нашел заброшенную стройку. Металлическая конструкция с перекрытиями полов, но еще без стен. Один из амбициозных проектов Эммануила, на которые не хватило средств.
Больше всего на свете мне хотелось спать. Я расстелил спальник прямо на бетонных плитах – постель не из лучших – и заснул с мазохистской мыслью: «Так. тебе и надо за все, что ты успел натворить».
|
|
Проснулся я на закате, с трудом разжег костер и приготовил себе нехитрый ужин. Продуктов осталось еще дня на три. Что я буду делать потом? Ладно! Проблемы будем решать по мере поступления.
На территории недостроя не горело ни одного фонаря, только вдали, в порту, виднелись городские огни, но и они погасли ровно в одиннадцать.
Может ли Марк обшарить все трущобы? Пожалуй! Яффа – небольшой город. Я решил не рисковать и погасил костер, хотя было довольно холодно. Потом заполз обратно в спальник и решил добрать недостающие часы сна.
Меня разбудил церковный хорал. Я вылез из спальника, накинул куртку, взял очки и пошел на звук.
Лестница в подвал. Там внизу какой‑то свет, который отражается на перекрытиях потолка над лестницей. Я надел очки и начал спускаться.
Подвал был почти достроен, в отличие от надземной части здания. Горят свечи. Толпа людей. Молятся. По‑старому – это я понял сразу. Я встал у стены поодаль от остальных. Мессу служил лысоватый старик. Я не сразу узнал его, потому что он был плохо виден за головами молящихся.
– Что вы здесь делаете?
Рядом со мной возник молодой человек, чем‑то похожий на Марка: широк в плечах, держится по‑военному, волосы коротко подстрижены.
– Слушаю, – ответил я.
– Снимите очки!
– Пожалуйста.
Я снял очки правой рукой, словно демонстрируя Знак. Сложил их в руке и поднял голову.
– Петр Болотов?
– Угу. Телевизор смотрите.
Он был растерян. Беспокойно озирался по сторонам – ожидая то ли помощи, то ли моих воображаемых спутников.
Наконец спросил:
– Мы арестованы?
Я покачал головой.
– Нет.
Он тронул за рукав ближайшего молитвенника.
– Позови отца Иоанна.
– Он служит.
– Может быть, стоит прекратить службу…
Второй «погибший» взглянул на меня, и челюсть у него отвисла.
– Сейчас.
Очевидно, Эммануил не объявил о моем бегстве, и меня все еще считали облеченным властью.
Пение стихло. Сквозь толпу к нам протискивался старик в белой одежде. Наконец я узнал его: тот самый соратник Плантара, который требовал моей смерти в замке Монсальват, а потом летел со мной одним рейсом Рим‑Иерусалим. Если они мне сейчас устроят показательную казнь, потом явится Марк, найдет мой труп и доставит Эммануилу. Он воскресит меня. И через два дня, и через три, и через четыре. Я это наблюдал на примере Якоба Заведевски. Возможно, время вообще не играет для него роли. Недаром он так легко отпустил меня, знал: уйти невозможно. Все дороги мои свернулись в спираль и сошлись в одной точке, имя которой Эммануил.
Старик остановился передо мной. Узнал сразу. Нас окружила толпа.
– Что вам нужно?
Спасения, помощи, приюта… Я бы сказал это Терезе, но Тереза умерла. Я не был склонен всерьез воспринимать свои сны и галлюцинации. Отцу Иоанну я этого не скажу.
– У меня дело к вашему королю.
– Его здесь нет.
– В Яффе или в Палестине?
– Неважно.
– Передайте, что я ищу с ним встречи.
– Передадим, а теперь уходите.
– Да, конечно. Кстати, с кем имею честь?
– Это Иоанн Богослов! – с придыханием объявил молодой человек, который первым заметил меня.
Отец Иоанн посмотрел на него косо. Похоже, он не хотел такого громкого представления.
– Да, конечно, – усмехнулся я. – Иноверца не следует принимать в своем доме и даже приветствовать. Ибо приветствующий его принимает участие в злых делах его. Второе послание, кажется?
– Уходите! – повторил старик.
– Да, да, понимаю. Не стоит портить паству.
Я направился к лестнице. У ступеней обернулся.
– Вы бы тоже уходили. Меня ищут. Здесь все обшарят ради меня. Попадете под горячую руку.
Старик молчал. Спросил бы хоть: «Почему ищут?» Чего он ждал? Что я брошусь ему в ноги и буду просить о милости? Не буду! Даже Эммануила не просил.
Я вернулся к своему костру и сел по‑татарски на бетонный пол. Выхода не было. Даже если я смогу встретиться с Плантаром, это вряд ли что‑нибудь изменит. Я всё равно не знаю, где Копье. Так, догадка. Марк весьма подробно описал путь в Эммануилову Святая Святых, место тайных жертвоприношений. Точнее, Антисвятая Антисвятых. Там была зеленая чаша. Мне казалось, что там же должно быть и Копье. Две реликвии, которые ее освящают.
Мой второй разговор с Плантаром не то чтобы получился, но был все же лучше первого. Но тогда я обладал властью и, следовательно, мог пригодиться. А теперь – кому я нужен? Кому я нужен, кроме Антихриста?
Я Эммануилов, я его. И бороться с этим так же нелепо, как со сменой времен года. Данность, непреложный факт. Может быть, в начале я и мог бы уйти. Теперь – нет. Уйти невозможно! Марк попробовал…
Вариант Марка. Попилиться, что ли, перочинным ножом? Нет смысла. Антихристу все равно, живым он найдет меня или мертвым. Марк не желает мне зла, потому что больше не считает злом то, что с ним случилось. Надо просто сесть и дождаться Марка.
Церковный хорал больше не звучал. Я рассеянно посмотрел в ту сторону. И отсветов на потолке больше не было. Вняли доброму совету – убрались. Куда, интересно?
Костер догорел, только угли переливались и вспыхивали. Светало. Рассвет, как догорающие угли. Или разверстая пасть Зверя. Того самого, Зверя из Бездны. Кровавая пасть.
У костра сидела Тереза и держала руки над огнем. Угли потухли.
Я даже не удивился ее появлению.
– Пойдем! – сказала она.
– Оставь меня! Зачем ты подаешь мне надежду, которой нет и быть не может!
– Не может не быть надежды! Пойдем!
Гул вертолета, визг сирен, свет фар. От догоревшего костра поднималась струйка дыма. Они не могли не заметить.
Она поднялась, протянула мне руку.
– Пойдем же! Проклят тот, кто отчаялся!
Мне слишком хотелось коснуться ее руки. Полно, да можно ли ее коснуться?
Я принял ее ладошку в свою ладонь, словно хотел поцеловать или пригласить на танец. И чуть не задохнулся от боли. Знак! Словно клеймо. Каленое железо. Не то приятное легкое жжение, что от прикосновения воскрешенных Эммануилом, не ощущение покалывания от рукопожатия другого обладателя Солнца Правды. Нет! Дикая, всепоглощающая боль. Я вскрикнул и выпустил ее руку.
– Прости…
Послышались шаги. Гром солдатских ботинок по бетону, эхо по перекрытиям. Голоса. Переговоры полицейских, короткие приказы.
– Пойдем! Все равно пойдем! Вставай же!
Она больше не подала мне руки. Просто стояла надо мной и умоляла: «Вставай!»
Я поднялся на ноги. Невозможно было не подняться.
– Ну! Скорее же!
Она метнулась к лестнице в подвал. Я бросился за ней. Если спасение предлагает призрак – почему бы нет? Жизнь стоит того, чтобы ради спасения заставить служить себе все силы, земные и небесные.
– Ну здравствуй, Петр!
Я обернулся у края лестницы.
Марк стоял в пяти шагах от меня и поднимал пистолет. Холодный взгляд Марка, который уже не Марк. И дуло пистолета.
– В сердце, Петр, так быстрее всего. Лучше героина.
Боль в Знаке. Я упал на колени. Тереза тянула меня за руку. Выстрел. Потом еще. Я не почувствовал боли, только рубашка намокла и прилипла к телу. И боль в Знаке стала затихать, отошла и распалась на отдельные волны. Я где‑то читал, что в момент стресса в организме выделяются морфиноподобные вещества.
Я скатился по лестнице и, к своему удивлению, смог встать. Тереза не выпускала мою руку, но боли больше не было. Мы промчались через зал, где проходила месса, темный и опустевший. Оказались в каменном туннеле, освещенном только сиянием, исходившим от лица и волос моей проводницы. Туннель упирался в решетку, похожую на вентиляционную. Я подергал – заперта. Тереза коснулась ее рукой, и решетка упала.
Она протолкнула меня туда. Мы были в каменной кишке со старинной кладкой. Да, дом новый. Но что может быть новым на Святой Земле? Здесь под любым офисом могут оказаться древние катакомбы. Потом были люк и тяжелая дубовая дверь, которую моя спасительница открыла так же легко, как решетку. Все плыло перед глазами, меня подташнивало. За дверью я упал и потерял сознание.
Надо мною был каменный свод пещеры – белый с желтыми разводами, на который ложились красноватые отблески. Наверное, рассвет или закат.
Я попытался приподняться на локте, и меня пронзила боль.
– Отец Иоанн! – надо мной склонилась девушка с черными вьющимися волосами и носом с горбинкой. Наверное, красивая. Но не в моем вкусе.
Иоанн подошел и положил руку на повязку у меня на плече. Там боль утихла, зато Знак словно залило пламенем. Я взвыл.
Он отдернул руку.
– Не стоит. Ему это не поможет, Мария.
Я посмотрел на девушку. Может быть, одна из тех Марий, что знали Христа. Нет. Смертная.
Боль в плечо вернулась. Я закусил губу.
– У нас плохо с лекарствами, – извиняющимся тоном сказала Мария.
Я осторожно приподнял правую руку. Знак был, конечно. А я уж думал, что меня излечило прикосновение Терезы, сожгло на моей руке Эммануилову печать. Как бы не так! Если ни колесо Екатерины, ни содранная кожа апостола Варфоломея, ни стрелы другого Варфоломея не аргумент для Него – как может быть аргументом такая мелочь!
– Есть водка, – добавила девушка.
Да, лекарство, конечно. Правда, по моему глубокому убеждению, исключительно наружное.
– Давайте что есть, – хрипло сказал я.
Боли это практически не сняло, но я заснул. И там в моем сне тоже была боль.
Когда я проснулся, голова раскалывалась. Да, отвык я от вина дешевле десяти солидов за бутылку. При этом по‑прежнему ныло раненое плечо.
– Мы тут достали немного для вас, – сказала вчерашняя девушка и сделала мне укол.
Это помогло. Следующее мое пробуждение было менее неприятным. Меня накормили куриным бульоном и консервами не лучшего качества. Но по тому, с каким видом их подала Мария, я понял: от себя отрывают. Возможно, последнее. Есть было совестно, но необходимо для того, чтобы выжить.
Девушка улыбнулась, встала, крикнула кому‑то:
– Государь!
И передо мной возник Жан Плантар. В потрепанных джинсах и рубашке, когда‑то явно недешевой, но пережившей не одну стирку. Юный д'Артаньян, отправляющийся в Париж из своей Гаскони. По одежде. По чертам лица. Но не по глазам: слишком много мудрости и скорби. Д'Артаньян с глазами Христа. Я вспомнил Эммануила на развалинах Лубянки. Опять ведусь! Да хватит уж! До сих пор Плантар не производил на меня такого впечатления. Наверное, последствия обезболивания.
– Вы искали со мной встречи?
– Да… Кстати, как я здесь оказался?
– Вынесли по подземному ходу, потом перевезли сюда.
– Как?
Он пожал плечами:
– На машине.
– Это Иудейские горы?
– Да.
– Откуда у вас все это? Машины, продукты, лекарства. Все же денег стоит.
Он улыбнулся.
– У слуг Сатаны есть одна приятная особенность: они берут взятки.
Как ни странно, эта фраза очень расположила меня к нему. Так мог бы сказать Эммануил. Все‑таки Плантар. реалист, хоть и рядится в одежды мистика. Значит, найдём общий язык.
– Зачем брать взятки? Имущество «погибших» все равно подлежит конфискации.
– Конфискованное идет в казну, а взятка – в карман.
– Логично. Но ведь не все берут.
– Где‑нибудь совсем наверху, ближайшие приближенные Эммануила, может быть, и не берут. Но нам это и не нужно. Для легализации кредитки достаточно мелкого чиновника.
Я вспомнил свои перелеты с Енохом, потом с Тейяром и с Иоанном. Что это, как не взятка? Почему обязательно деньгами: можно жизнью, можно спасением.
– Моя карточка осталась в Яффе.
– Ее все равно было бы невозможно легализовать. Слишком заметный счет. Так что вы мне хотели сказать?
– Месье Плантар… – я поколебался, как к нему обращаться. «Государь» – слишком подобострастно, да и какой он мне государь! Мой государь по‑прежнему Эммануил, с ним я или против него. «Месье Плантар» – тоже не идеальный вариант. Так обращаются к свергнутым властителям: «вдова Капет», «гражданин Романов». Но ничего лучше не приходило в голову. Я проследил за его реакцией. Нормальная реакция, то есть никакой.
– Месье Плантар, кажется, я знаю, где Копье.
ГЛАВА 3
Прошел месяц. Мы с Жаном как‑то незаметно перешли на «ты». Наша дружба с Марком началась со взаимного неприятия, нарождающаяся дружба с Плантаром – со взаимной вражды. Но я понимал, что Жан не заменит мне Марка, не говоря уже об Эммануиле.
Мы с Жаном ближе по уровню образования, правда, он гуманитарий и носит старомодный титул «Магистр искусств». Но, по сути, тогда нас связывала только любовь к французскому вину. Такового здесь не водилось, одно дешевое местное и только для причастия. То есть мне пришлось стать совершенным трезвенником и предаваться с Жаном ностальгическим воспоминаниям о бордо и шабли. Хотя, честно говоря, отсутствие кофе я переживал гораздо острее.
С мессой был полный облом. Мне по‑прежнему становилось плохо, и я уходил задолго до начала причастия. Меня не удерживали, за что я был благодарен.
Не знаю, доставалось ли Плантару причастное вино. У нас в колледже во время причастия на край престола ставили чашу с вином: «Подходи, кто смелый!» Жан был человеком, безусловно, храбрым, раз осмелился появиться без Знака в соборе Парижской богоматери, но здесь нужна другая храбрость. Я подозревал, что он ведет столь же трезвый образ жизни, что и я.
За месяц я перезнакомился с его сподвижниками. Рыцари Грааля. Тусовка многонациональная и весьма аристократическая. Был даже один русский: Дмитрий Раевский, граф. Тот самый парень, что первым заметил меня на мессе в Яффе. При встречах я улыбался ему несколько теплее остальных, и пару раз мы с ним предавались совместным воспоминаниям о любимой родине. Марка он напоминал только на первый взгляд: те же черные волосы, военная выправка и прямота суждений. Как и Марк, он играл на гитаре, правда, аккордов знал раз в пять больше и тексты предпочитал посложнее. Но изысканные манеры и правильная речь, полностью лишенная брани, практически сводили на нет это сходство.
Близко мы не сошлись. Всякий раз, когда я обращался к Плантару по имени, Раевский просто выходил из себя.
– Господин Болотов, вы хоть понимаете, с кем разговариваете?!
– По крайней мере не с Люцифером. И не с Богом.
– Дима, оставь! – одергивал Жан. Он старательно выговаривал «Дима», но все равно получалось с чудовищным французским акцентом.
– Да, государь, простите.
Другим интересным персонажем был колоритный усатый чех по имени Вацлав. Он, несомненно, тоже был аристократом, но внешне это никак не проявлялось. Рост под два метра, здоровенные плечи и вечная трубка в зубах. Типичный казачий атаман.
Из остальных мне запомнились австриец Франц, любивший говорить, что он именно австриец, а не немец, и соотечественник Плантара по имени Мишель. Было еще несколько французов, с которыми я почти не общался.
Рыцари Грааля. Ни один из них в подметки не годился д'Амени. Или просто я не смог сойтись с ними ближе. Скорее последнее. Меня окружала стена отчуждения, как чумного или прокаженного. Я так и не научился говорить об общине «мы». Я говорил «они». Жан оказался из них самым милосердным.
Мы сидели у костра недалеко от входа в пещеру, похожего на жерло печи. Багровое небо. Оно теперь всегда такое: рассвет, закат или полдень. И только ночью тьма без звезд или кровавая луна сквозь струи пепла.
Дима играл на гитаре что‑то классическое. Потом сменил музыкальную тему и запел. Низкий с хрипотцой голос:
У белых ангельских врат
Целует солнце луну.
Зачем мне, любимая, врать?
Я видел эту страну.
Я падал в эту траву,
Высокую, до бедра,
Где шьет небесам канву
Веселый звон комара.
Я вернулся, Господи, в руки Твои,
Встречай!
[151]
Они уже не боялись зажигать костры. Вечные сумерки, холод. Да и Эммануилу не до систематической ловли «погибших». Две недели назад отложились Североамериканские Штаты, потом Южная Африка и Скандинавия. От Эммануиловой Империи методично отламывались кусочки по краям. Штаты всегда и были полунезависимы, об отделении они не объявляли, просто прекратили отчисления в бюджет. Эммануил готовил карательную экспедицию.
Почему так долго? Дварака по‑прежнему лежала на востоке от Иерусалима и только ждала своего часа. Почему он медлит? Устал, растерял силы? Две недели, как это случилось. Раньше он был скор на расправу.
– Медлить больше нельзя, – сказал Жан. – Копье должно быть у нас. В подземный храм можно проникнуть через верхний.
Я пересказывал ему «Евангелие от Марка», но, видно, он не все услышал.
– Даже если вы сможете проникнуть под алтарь в Колодец Душ, в чем я сильно сомневаюсь, там внизу вас встретят минимум тридцать шесть бессмертных воинов, каждый из которых стоит десятерых. Ты намерен провести в Храм отряд из трехсот шестидесяти человек? При всем честном народе?
– Не при всем честном народе, а ночью. И не триста шестьдесят воинов, а гораздо меньше.
– Это безрассудство.
– Это храбрость. Трусов не держим. Трусость, Пьер, – это форма язычества. В этом мире никого не стоит бояться, кроме Бога, а он на нашей стороне.
– Ты верблюда‑то привязывай! – усмехнулся я.
– Привяжем верблюда. Кстати, ты можешь остаться здесь. Я понял дорогу.
– В нижнем храме я не был, это так, зато строил верхний. Я там сориентируюсь получше вас.
Жан печально улыбнулся: «Ты ко всему прочему еще и строил верхний Храм!» Но вслух сказал:
– Хорошо.
– Только вы уж привяжите меня к какой‑нибудь мачте, а то Эммануил действует на меня, как сирены.
– Привяжем. – Он встал. – Все. Сегодня вечером. Наверное… После молитвы.
– Жан, погоди. Да сядь ты! Во‑первых, Храм на ночь запирают.
– Откроем.
– И выставляют охрану.
– Людей?
– Конечно, людей! Будет он в Иерусалиме джиннов с сянями демонстрировать!
– Справимся.
– Сяней огнестрельное оружие не берет. Только мечи. У тебя сколько народа мечом владеет?
– Найду.
– Ну смотри. Как знаешь. В крайнем случае я вернусь к своему Царю.
– Даже не думай об этом!
Я пожал плечами. Будто от этого что‑то зависит, буду я думать или нет. Если меня там убьют, я определенно к нему вернусь. В любом случае.
После молитвы Жан вышел с просветленным лицом. На перевязи у него висел меч – прямо поверх джинсов. Смотрелось странно, но я бы не сказал, что смешно. Почему, собственно, джинсы – не рыцарская одежда?
С ним еще девять ребят с мечами, столь же мало озабоченных внешней стороной дела. Рыцари Грааля: Дима Раевский, чех Вацлав, Франц, Мишель и еще пятеро французов.
– Возьмешь какое‑нибудь оружие? – спросил меня Жан.
– Пистолет. Этим я все равно не умею. Желательно с серебряными пулями, вымоченными в святой воде в течение трех дней.
– Серебряных пуль не обещаю, а пистолет найдем.
Смеркалось. Небо затянули тучи, и из багрового оно стало пепельно‑серым. Пошел снег. Медленный снег крупными пушистыми хлопьями. Октябрь, Израиль, снег. Невозможно! Я вспомнил Рим.
Жан улыбнулся и подставил снегу лицо.
– Боже, как красиво!
– Не видел, что ли, никогда?
– Видел, в Бургундии, когда гостил у Шарля.
– Понятно. Что, поезд будет, три машины?
– У нас есть микроавтобус.
Нас было двенадцать: девять рыцарей Грааля, отец Иоанн, Жан и я. Впереди лежал темный Иерусалим.
Храм был слабо освещен, даже на него уже не хватало электричества. У «весов» стояла охрана.
– Попробуем пройти, – шепнул я Жану. – Я сам отбирал храмовую стражу, частью из своих телохранителей. Вы – за мной.
Охранники переговаривались. Знакомые голоса. Один из них Артем, он охранял нас с Марком в Японии и чудом спасся во время землетрясения. Другой – Стаc. Тоже знаю.
– К четвертой арке!
Стаc с Артемом шагнули вперед и направили на нас дула автоматов.
– Привет, ребята! Не узнаете?
– Господин Болотов!
– Петр!
– А Господь говорил, что вы на секретном задании…
Ага! Так вот какова версия Эммануила! Значит, надеется в скором времени предъявить публике меня воскресшего и заранее заботится о том, чтобы избежать лишних вопросов.
– Это и есть секретное задание. Эти люди со мной.
Артем кивнул.
– Сейчас мы откроем.
Стас бросился ему на помощь. Сияющие металлические двери распахнулись нам навстречу, и мы шагнули в Храм.
Я победно посмотрел на Плантара. Вот как мы здорово вошли! Без единого выстрела! И все благодаря мне.
Реакция Жана меня удивила.
– Секретное задание, значит? – сквозь зубы процедил он. – Дима!
Я почувствовал холод клинка у горла.
– Свяжи его! – приказал Плантар.
Мне сложили руки за спиной и стянули ремнем. Пистолет отобрали.
– Ну спасибо! – усмехнулся я. – Привязали к мачте, как обещали.
– Это ловушка? – спросил Плантар.
– Боже упаси! Кроме джиннов и бессмертных сяней, никого там не найдете – все, как обещал.
– Не поминал бы ты Бога, Пьер. Если это ловушка – умрешь первым.
– Если вы здесь поляжете – я все равно умру. Эммануил давно обещает даровать мне инфернальное тело. Очередность не так важна.
Жан не удостоил меня ответом, он шел к алтарю.
– За алтарем, метрах в трех, лестница в Колодец Душ, – сказал я.
– Ничего не вижу.
– Тогда отойди!
Под бдительным присмотром Димы я обошел алтарь и нащупал ногой тайный механизм. На полу словно раскрылся затвор старого фотоаппарата: каменные лепестки разъехались в стороны, открывая колодец с лестницей.
– Колодец Душ в принципе место открытое для посещения, но не всегда и не для всех. Свет есть у кого‑нибудь?
Плантар зажег свечу и начал спускаться.
– Пойдемте!
Колодец Душ – каменный грот с двумя маленькими алтарями. Плантар посмотрел на меня:
– Который?
– Не знаю.
– Ребята, попробуйте оба.
Рыцари разделились и попытались сдвинуть алтарные камни. Безрезультатно.
– Там, наверное, механизм, аналогичный храмовому, – предположил Плантар.
– Не знаю, – я выразительно пожал плечами. – Я не был в нижнем храме.
Плантар яростно взглянул на меня.
– Пьер, попробуй!
Я прекрасно понимал, о чем он думает: Колодец Душ – идеальная мышеловка. Как выйти наверх, известно только мне, как войти в нижний храм – возможно, никому или тоже только мне.
– Ладно, – сказал я и направился к одному из алтарей. Мой выбор был совершенно случаен.
– Пьер! – тихо, как шелест осенней листвы. Голос Терезы.
Я обернулся.
Она стояла на коленях у другого алтаря, положив на него руки. Камень разгорался теплым солнечным светом.
– Этот! – сказал я и шагнул к нему.
Камень дрогнул и отъехал в сторону. Это не добавило Плантару доверия ко мне.
– Так! – сказал он, и я понял, что ни он, ни остальные рыцари ни Терезы, ни света не видели.
Я поискал глазами отца Иоанна. Он‑то должен был видеть, если только это не плод моего больного воображения.
Святой вышел вперед, едва взглянул на меня без всякого выражения и направился к камню. Махнул рукой остальным:
– Пойдемте!
Рук мне не развязали, так что спускаться по крутой винтовой лестнице было весьма неудобно. Дима изредка поддерживал меня под локоть, чем напоминал о своем присутствии, и я косился на его обнаженный клинок.
Наконец, я увидел дно колодца, метрах в пяти под нами, слабо освещенное свечой Жана. Спустились. Лестница упиралась в гладкую каменную стену. Плантар обернулся ко мне.
– Ну?
– Еще один движущийся камень, очевидно, – сказал я.
– Открывай!
– У меня руки связаны.
– В Колодце Душ это тебе не помешало.
Я подошел вплотную к скале. Дверной проем был явный. Обсидиановое полукружье романской арки, и в ней, как в раме, гладкий камень – предполагаемая дверь.
– Посветите мне!
Жан провел свечой вдоль арки. Никаких признаков тайной пружины. Может быть, дверь вообще не открывается с этой стороны.
– Подальше от двери. Механизм не обязательно у арки.