Человек не сделал второго шага – ждал. Я не видел его лица – пламя оказалось за спиной, – но в его позе и жестах мне почудилось что‑то смутно знакомое.
– Шарль, дай мне свечу! – приказал я.
И тут же устыдился. Я представил себе, как он будет спускаться в темноте по этой жуткой лестнице.
– Не надо, – услышал я голос «истинного короля», тоже смутно знакомый.
Он взял свечу с балюстрады, и она осветила его лицо. Тонкие черты французского аристократа и отдаленное – очень отдаленное! – сходство с Эммануилом.
– Жан Плантар!
– Вижу, вы меня помните.
– Гнилая солома и крысы хорошо запоминаются.
– Простите меня, мы тогда наделали много ошибок. Антихрист развращает не только тех, кто с ним, но и тех, кто против него. Мы поняли, что Сатана воплотился на земле, а это слишком страшно. Страх склоняет к жестокости. А тот, кто стал жестоким, из врага Дьявола тут же становится его союзником и последователем.
– Вы считаете Эммануила воплощением Люцифера?
– Да.
– Он слишком хорош для Сатаны.
– Сатана был благороднейшим из сотворенных Богом. Он пал, но разве могло ничего не остаться от этого первоначального блеска? Если бы он был тупым чудовищем – кого бы он смог соблазнить? Вождь, интеллектуал, харизматическая личность, да?
– Да.
– И он собрал лучших и сделал их своими апостолами.
– Спасибо за комплимент.
– Это не комплимент. Он собрал лучших и сделал из них убийц во имя свое.
Я прикусил губу. Да, убийцу он из меня сделал. Впрочем, что значит сделал? Я не кукла. Я был свободен в выборе.
– Христос поступил иначе, – продолжал Плантар. – Он избрал самых простых людей простого звания и сделал из них праведников, проповедников и основателей церкви.
– Христос не объединял мира. Для того чтобы ходить и проповедовать, не нужно убивать.
– Он объединил по крайней мере часть мира под властью церкви.
– Малую часть. И когда было объединение, были и жертвы.
– Тогда у мира было будущее. Теперь его нет.
– Верите в конец света?
– Я его вижу. Посмотрите вокруг.
Химеры в отсветах пламени: чудовищные птицы и люди‑демоны. Слишком человечные монстры с пятью пальцами на руках, атлетическими телами и задумчивым взглядом – гомункулусы, выращенные в лаборатории безумного мага; и смиренный ангел со сложенными крыльями – это все, что существовало в мире. Дальше – тьма. Но видно ни панорамы города, ни Сены, ни мостов, даже готического шпиля, который должен быть где‑то за спиной.
– Два часа дня, – добавил Жан Плантар.
– Это не первое на земле извержение и не последнее. Так уже было.
– Не все одновременно. Извержение, наводнение и техногенная катастрофа в придачу.
– Извержение в четырехстах километрах отсюда. Мы наблюдаем лишь отдаленные последствия, неприятные, но не опасные. Наводнение весной – штатная ситуация, а отключение сети совершенно естественно. Вторичная катастрофа. Три дня света не выключаем да еще вода! Перегрузка неизбежна, и очень вероятно короткое замыкание. Удивительно не то, что полетела энергосистема, а то, что она держалась трое суток.
Я лукавил, я помнил графики Варфоломея. Я успокаивал сам себя.
– Довольно спорить! – сказал он. – Я не собираюсь убеждать вас, и вы меня не убедите. О чем вы хотели со мной говорить?
– Хорошо, но прежде я бы хотел понять, с кем говорю. Жан Плантар, потомок Меровингов, «истинный король», хранитель Грааля… Я слышал еще одну версию: потомок Христа…
– Стойте! Сейчас вы зададите вопрос, который… Есть такая легенда. Юная Эльза, герцогиня Брабантская, была обвинена в убийстве своего брата…
Легенду о Лоэнгрине я знал, но перебивать не стал. Был назначен божий суд, и за юную герцогиню некому было вступиться, чтобы защитить ее честь, пока на реке Шельде не появилась ладья, влекомая белым лебедем. В ладье спал светловолосый рыцарь в серебряных доспехах. Он и заступился за девушку, и победил ее неправедного обвинителя, а потом женился на ней. Но было одно условие: Эльза не должна была спрашивать о происхождении рыцаря и его истинном имени, иначе он вынужден будет сказать правду и уйти. Для нее он просто «Рыцарь Лебедя». Девушка держалась довольно долго, по крайней мере больше девяти месяцев, поскольку успела родить ребенка, но наконец природное женское любопытство пересилило, и она задала роковой вопрос. Рыцарь Лебедя собрал местное дворянство, объявил им, что он Лоэнгрин – сын Парцифаля, короля Грааля из замка Монсальват, попрощался с женой и уплыл по реке Шельде, на ладье, влекомой лебедем, чтобы никогда больше не вернуться.
– Не всякий вопрос можно задавать, – пояснил Жан Плантар, – Вы можете удовлетворить свое любопытство, но тогда больше не ищите со мной встречи. И я не смогу вам помочь, если вы надеетесь когда‑нибудь получить прощение.
– Я не думаю о прощении. Я стараюсь совершать поменьше преступлений не потому, что боюсь Бога. Мне это просто неприятно – совершать преступления. А Бога я, пожалуй, не боюсь. По крайней мере меньше, чем Эммануила. Но и последнему я не раб. У меня свои представления о том, что должно, иногда противоречащие его приказам. Поэтому я хотел бы иметь с вами постоянную связь на случай, если мой государь замыслит очередное массовое убийство. Тогда я смогу вас предупредить.
– Уходите от него! Что вас держит?
– Власть. Посмотрите вокруг. Два часа дня, – я усмехнулся. – Если у меня есть власть, чтобы спасать людей – я не отрекусь от нее, пока еще могу использовать её во благо.
– Это не благо – это отравленное лекарство, которое только усугубляет болезнь. Вы делаете добро от его имени, и оно становится злом, поскольку увеличивает число его сторонников. Сейчас одно спасение – отречься от Антихриста.
– Я мерзкий позитивист, и, возможно, буду осужден вместе с ними, но я верю в то, что вижу, а не в то, что мне рассказывают. И если я вижу, что человек умирает – я буду спасать его земными средствами: подам лекарство, если болеет, или руку, если тонет, а не буду уговаривать отречься или не отрекаться.
Он повернулся к тьме над городом и положил руки на балюстраду, узкие аристократические руки с длинными пальцами. На них не было знака. Никакого, даже фальшивого. Я подумал, что надо обладать безрассудной смелостью, чтобы появиться так в центре Парижа.
– Хорошо, связь у вас будет, – проговорил он. – На будущее: если все‑таки решитесь уйти… Нам нужно Копье Лонгина. Если вы поможете его добыть – это станет хорошим аргументом в вашу защиту на том суде, который всех нас ждет и где судьею буду не я.
– Последний раз я видел его в Риме более двух лет назад. Думаю, оно в цитадели Иерусалима. Эммануил с ним не расстается.
Я подумал, не сказал ли лишнего. Да нет, факт, в общем‑то, очевидный. Я не хотел бросаться в объятия к Плашару не только из‑за своей благой власти. Этот изящный аристократ казался фигурой, несоизмеримой с Эммануилом. Он не мог быть тем вторым полюсом магнита, который заставляет выстраиваться события этого мира вдоль линий напряженности. Картинка получалась несимметричной вопреки всем законам физики. Или за спиной у Плантара стоял кто‑то несравненно более великий, либо это была объединенная сила, например церковь святых.
Д'Амени ждал нас на лестнице, он отошел ровно настолько, чтобы не слышать разговора. Когда мы спустились до второго яруса, я увидел внизу еще один мерцающий огонек, точнее, едва освещенную стену каменного колодца.
– Кто бы это мог быть?
– Сейчас увидим, – сказал Плантар и вышел вперед.
– Вода прибывает. Спускайтесь быстрее, иначе не выйдете, – под нами возник молодой монах, судя по одежде, доминиканец.
Я не обрадовался лишнему свидетелю, но тот был, кажется, искренне обеспокоен и намерения имел самые чистые.
На первом ярусе лестница уходила под воду. Монах склонился над ее черной гладью, провел рукой по стене, спустился на несколько ступеней так, что вода дошла ему до того места, что так обременяет монахов и вконец достало некоего Оригена, что‑то нащупал на стене под водой и наконец обернулся к нам:
– Здесь дверь сантиметрах в тридцати от поверхности. Она открыта. Поднырнуть можно.
– Все плавать умеют? – спросил Плантар,
– Да уж как‑нибудь, – хмыкнул я.
Д'Амени улыбнулся. Вопрос относился исключительно ко мне.
Первым был монах. Потом французы вежливо пропустили вперед меня. И я окунулся в холодную грязную воду парижского наводнения. Только что не трижды. Плавание в храме вызывало ассоциации с крещением. Какие грехи может смыть эта ледяная мутная гадость?
Вынырнул у стены хора, напротив деревянного рельефа с изображением воскресшего Христа, являющегося Марии Магдалине. Иисус стоял по колено в воде. В основной части собора горели свечи, последние, над самой водой, на высоких подсвечниках у полузатопленных скульптур святых. Вода дошла до фресок, написанных за последних два года в стиле брата Анджелико. По храму плавали деревянные стулья, на которых сидят во время мессы, иконы восточного и западного письма (из церковной лавки) и сувенирные открытки (оттуда же).
У выхода нас подобрала лодка с моими телохранителями (вспомнили наконец!). Мы соорудили фонарь из свечки и пустой пластиковой бутылки и так добрались до твердой земли, точнее, до мелкого места. У Елисейского дворца было где‑то по щиколотку.
Телефонная связь во дворце работала на автономном питании. Правда, далеко не всюду можно было дозвониться. Где‑то был поврежден кабель. Полностью восстановили связь только через два дня. И тогда же заработали мобильники. И только спустя неделю, когда стало светлее и багровое солнце проявилось наконец за пеленой дыма, было полностью восстановлено электроснабжение.
ГЛАВА 4
В середине марта начался спад воды. Наводнение, обычно бьющее более по кошельку, чем по численности народонаселения, на этот раз унесло более восьмидесяти жизней.
С кошельком было совсем туго. Я строчил очередной отчет Эммануилу, в коем беззастенчиво клянчил у него деньги. Кроме «устранения последствий катастрофического наводнения», отчет содержал еще две расходных статьи: «восстановление Оверни» и «премия за открытие причины СВС».
Самой объемной была вторая статья. Число жертв извержения превысило тысячу человек. Я утешался тем, что могло быть значительно больше, не эвакуируй я Клермон‑Ферран. АЭС и завод по обогащению урана, слава Богу, выстояли, зато были разрушены две гидроэлектростанции в Центральном массиве.
«Премия за СВС» представляла собой трату скорее радостную, чем печальную. Наконец‑то появилась группа микробиологов, которая вроде бы что‑то раскопала. Результаты их работы проверяла специальная комиссия.
Но на положительный ответ от Господа я надеялся слабо. Я по‑прежнему получал почту от Варфоломея, и чем дальше, тем меньше она меня радовала. В Китае, уже опустошенном оспой, начался голод. Варфоломей мрачно заметил, что если бы не оспа, было бы еще хуже – едоков поубавилось. Он тоже просил денег у Эммануила. И, думаю, не он один.
Образовавшуюся передышку в моей сумасшедшей жизни и окончание карантина я использовал на то, чтобы набрать собственный штат. До сих пор де‑факто моим секретарем работал Тибо, что было, вообще говоря, неправильно. И его задергали, и меня. Я решил обзавестись секретаршей. Конечно, можно было это сделать и по телефону, но я счел неразумным нанимать человека на столь ответственную должность, не посмотрев ему в глаза. А посмотреть в глаза не представлялось возможным.
Претенденток оказалось сотни две, но просматривать все их данные не пришлось, поскольку я наткнулся на фотографию Николь. Образование и опыт работы меня устраивали, но не это предопределило мое решение. Девушка была несколько похожа на Терезу. Я посмотрел на нее живьем и не разочаровался. Вообще говоря, она была гораздо красивее Терезы, но отдаленное сходство от этого не пропадало, и слава Богу.
Вряд ли кто посмеет обвинить в харрасменте апостола Владыки Мира. Ни театры, ни кабаре, ни ночные клубы я пока не закрывал. Эпидемическая ситуация не казалась настолько серьезной. Так что на третий день работы я пригласил Николь в только что открывшееся после наводнения «Lido». Она пригласилась.
Гвоздем программы были два полуобнаженных молодых человека, исполнявших то ли танец, то ли акробатический номер, вызывавший подозрения, что сие есть метафора однополой любви. Я явно проигрывал атлетам в красоте телесной, зато выигрывал в общественном положении. И отсутствие моей собственной накачанности с лихвой компенсировали мышцы охраны. Проигрыш в силе давал выигрыш в расстоянии до вершины власти. Золотое правило рычага.
После «Lido» мы поехали в Елисейский дворец и провели вместе неплохую ночь.
Кроме обретения секретарши и любовницы, я нанял повара‑француза. Несмотря на мое настороженное отношение к французской кухне, надо признать, что некоторые их блюда просто великолепны и заслуживают найма специалиста.
Удовлетворив таким образом потребности телесные, я почувствовал себя почти счастливым.
С потребностями прочими было посложнее.
Финансирование добралось до меня только в начале апреля, и я сразу пожалел о том, что назначил ученым такую большую премию. Денег было в три раза меньше, чем я просил. Но слово решил держать. Все равно инфляция. Нынешний миллион солидов – совсем не то, что два‑три года назад.
Причиной Синдрома Внезапной Смерти был новый вид бактерий, выделяющий в организм вещество, вызывающее паралич сердечной мышцы. Бактерии – это лучше, чем вирус. Значит, болезнь должна поддаваться лечению антибиотиками. Неприятность заключалась в том, что синдром никак не проявлялся вплоть до последних минут, когда лечить было поздно. А инкубационный период составлял не более трех дней. Передавалась эта дрянь и через телесный контакт, и по воздуху, а после смерти больного практически не оставляла следов, то ли из‑за нестойкости смертоносного вещества, то ли еще почему – я не врач.
Так как вакцины эскулапы пока не создали, оставался только один метод борьбы с эпидемией: тотальная проверка крови у всего населения каждые три дня. Думаю, на такой подвиг денег не нашлось бы даже в более спокойные времена, не то что сейчас. Я ограничился Елисейским дворцом и наиболее опасными стратегическими объектами, где внезапная смерть сотрудника может вызвать вторичную катастрофу.
Премию я выдал собственноручно в Елисейском дворце. Шла Пасхальная неделя, и удачливые микробиологи сияли, как надпись «Христос воскресе» над алтарями церквей. Я пожал им руки и пожелал поскорее найти вакцину. Число жертв только прибавлялось.
Тучи пепла больше не висели над Парижем, но солнце было по‑прежнему красным. Погода стояла холодная, гораздо холоднее, чем обычно в это время года, но на бульварах расцвели неизвестные мне деревья с сиреневыми цветами и розовые райские яблони. Улицы расчистили, освободив от грязи и песка, принесенных наводнением.
Хотелось прогуляться по городу пешком, как в старые времена, без охраны и «Мерседеса», вдохнуть влажного весеннего воздуха, посидеть где‑нибудь в саду Люксембург или Тюильри, развалившись, полуприкрыв глаза, сев на один общественный стул и положив ноги на второй, аккуратно сняв обувь, как это делают французы.
Я открыл окно: весенний воздух был вполне доступен, чего нельзя сказать об остальном.
Зазвонил телефон.
– Месье Болотов, это д'Амени.
Я понял. В его голосе звучало плохо скрываемое отчаяние.
– Да, Шарль. Что случилось?
– Я болен. У меня СВС.
Я даже не очень обеспокоился. Вовремя обнаруженный синдром вполне поддавался лечению.
– Сидите в номере, лечитесь. Я пока найду вам замену. Лекарства под рукой?
– Да, но… Я боюсь, что это уже не поможет. Реакция очень бурная. Думаю, мне осталось несколько часов.
– Что?! Когда вы в последний раз делали анализ крови?
– Недели полторы назад.
– Вы что, с ума сошли?! С людьми работаете!
– Устал, закрутился. Моя вина.
Честно говоря, моя тоже: я скинул на бедного Шарля всю медицинскую часть от проверки обитателей Елисейского дворца до организации того же на наиболее важных участках. С правом орать на исполнителей от моего высокого имени. А теперь ору на него.
Скольких он заразил? Вот она, победа сил добра над силами разума. Ярчайшая иллюстрация.
– Ждите, я сейчас.
Мне открыл врач, которого я прислал к нему. Все‑таки успел раньше. Он был в защитном костюме, напоминающем скафандр. Осуждающе посмотрел на меня через стекло шлема, но высказаться не посмел.
Шарль сидел на своем диване, сложив руки перед собой и опустив голову. Лежать незачем, до роковой минуты болезнь неощутима, как поток нейтронов – сиди и жди смерти.
– Все лекарства приняли? – с порога спросил я.
Лекарства, собственно, было два: антибиотики группы тетрациклина и антидот против яда, выделяемого бактериями, пока весьма несовершенный. На последних стадиях болезни терапия могла и не сработать, но попробовать стоило.
– Да, – сказал он. – Мне не нужен врач, месье Болотов, я два месяца занимаюсь исключительно СВС.
– Как он? – я оглянулся на врача.
Тот молча опустил голову.
– Отвечайте!
– Будем надеяться.
– Понятно.
– Месье Болотов, почему без маски? – это Шарль наконец соизволил посмотреть на меня.
– Кто бы говорил!
– Это смертельно опасно.
– Не вам учить меня осторожности. Я‑то выйду отсюда и накачаюсь антибиотиками. И сразу, а не хрен знает когда после заражения. Смертельно опасно пренебрегать анализами. А повязка разговаривать мешает. Может, еще этот «скафандр» надеть?
– Не помешало бы.
Я не то чтобы не боялся смерти. Но после европейской и азиатской войн, трех землетрясений, нескольких покушений и постоянной близости Эммануила этот страх несколько притупился. Я растерял часть инстинкта самосохранения, зато приобрел гордыню солдата, который «пулям не кланяется».
Человек в защитном костюме раздражал, являясь ярчайшим напоминанием о серьезности опасности.
– Вы все сделали? – спросил я.
– Да.
Он посмотрел на часы. Рука в защитной перчатке. Часы поверх.
Эти самые «скафандры» были только у нас, в армии, на АЭС и стратегических объектах. Остальные медики работали в марлевых повязках. Эта мысль несколько успокаивала.
– Через полчаса придет медсестра, – сказал он. – Нужна инъекция антибиотика.
– Хорошо, – сказал я. – В таком случае вы свободны. – Я сел рядом с Шарлем и обнял его за плечи. – Все будет хорошо.
Он попытался отстраниться:
– Не делайте этого!
– Да ладно! Где наша не пропадала.
Он побледнел, схватился за сердце, часто задышал. Я помог ему лечь.
– Я думал, что СВС никак не проявляется.
– Проявляется, если его лечить, – тихо сказал он.
Я вспомнил палестинские пещеры, слова Марка: «Чего ты больше им желаешь: спасения или легкой смерти? Просто одно другому противоречит». Похоже, здесь была та же ситуация: лечение могло привести к мучительной смерти вместо мгновенной, поскольку уменьшало дозу яда.
Пришла медсестра, Тоже в защитном костюме. Посмотрела на бледное лицо д'Амени, помрачнела. Пустила струйку из шприца. Опять руки в перчатках. Я взглянул на свои голые ладони и отвернулся к окну.
– Вам бы лучше уйти, – голос глухой, как из бочки, даже не сразу понятно, что женский.
– Мне лучше остаться, – сказал я.
– Вам лучше уйти и лечь в постель.
– Здесь я решаю!
Я остался. Сел на край постели Шарля.
– Ну как?
– Пожалуй, чуть лучше. – Он приподнялся на локте. Бледен был по‑прежнему. – Зачем вы ради меня рискуете?
– Вы больны.
– Ну и что? Я вам не брат.
– Вы больны отчасти из‑за меня.
– Из‑за себя.
Из‑за собственного разгильдяйства! Потому что шлимазл, как говорят евреи. Сколько их было, химиков, врачей, естествоиспытателей, погибших от собственного легкомыслия! Куски урана вручную соединяли, чтобы экспериментально найти критическую массу! Господин Беккерей носил в нагрудном кармане ампулу с радиоактивным веществом. Первооткрыватель фтора был то ли четвертым, то ли пятым в ряду тех, кому удалось его подучить, – просто первым выжившим. А уж господа медики какой только хрени себе не прививали! Я испытывал к этим людям тайное восхищение, смешанное с презрением к этому самому чувству: романтизм все это!
Д'Амени казался принадлежащим к этому сорту людей, хотя ничего не открыл. Но он тоже рисковал собой, и до боли неразумно. Жаль! Мне бы не хотелось его потерять.
Была еще одна причина, по которой я за него держался. Он был моей нитью Ариадны, способной вывести из метафизического лабиринта, куда меня завел Эммануил, моим связным с той стороной. Теперь я четко понимал, что Эммануил не Бог. Иначе он бы остановил разрушение мира, так ему невыгодное. Он лгал. Я слишком долго ему верил. Я чувствовал себя обманутым. Но уйти сейчас означало предать его в самый трудный момент. Это казалось нечестным. Но мало ли что? Я перестраховывался, я держал эту нить так, на всякий случай. Как тайную тропу для отступления, как пожарную лестницу, как запасной выход. Просто для душевного равновесия.
– Шарль, расскажите мне о себе.
– Зачем вам?
– Вы мне интересны. Откуда такие идиоты берутся?
Он пожал плечами.
– Бургундия, медицинский факультет Сорбонны, работа врачом…
– Вы родом из Бургундии?
– Да, из‑под Макона. Точнее, из Карматена. Есть такой маленький город.
Я вспомнил события почти трехлетней давности. Неудачная ядерная бомбардировка объединенных европейских держав – это было как раз там, под Маконом.
– Вы там бывали? – спросил Шарль.
– Да, с войском Эммануила. Странное совпадение…
– В череде странных совпадений, возможно, заключена воля божья. То, что мы с вами встретились – тоже странное совпадение.
– Пожалуй. А дальше, после работы врачом?
– Орден госпитальеров.
– Ого! Вы дворянин?
Я знал, что для вступления в орден госпитальеров нужно представить родословную из офигительного количества поколений предков.
– Да. В Карматене мой родовой замок.
Он еще и аристократ! Как всякий плебей, добившийся всего сам, без родственников и предков, я презираю аристократов. «И мой единственный отец: мой ум, мое к науке рвенье, мое перо». И при этом с детства люблю рыцарство, Как во мне это совмещается, одному Богу известно. Они же все были аристократы, эти рыцари!
– Как ваше настоящее имя?
– Месье Болотов, не спрашивайте меня об этом.
– Почему?
– Я буду вынужден ответить и уйти.
Я хмыкнул.
– Уплывете на ладье, влекомой лебедем?
Он печально улыбнулся:
– Думаю, более прозаично.
Зачем я его расспрашивал? Нашел время! Чем это лучше сыворотки правды – допрашивать умирающего?..
Умирающего? Я вдруг понял, что это так. Он не то что не уйдет – он не выйдет из этой комнаты. Надо воспользоваться случаем и все узнать. Кто информирован – тот господин. Все равно придется искать другого связного. Мысль была ясной и холодной, в стиле Эммануила.
– Отвечайте, – сказал я.
Он полуприкрыл глаза.
– Меня зовут Шарль де Борс. Так что «Шарль д'Амени» – почти настоящее имя. Амени – деревня в двух километрах от Карматена. А Борс – название моего замка, данное в честь самого знаменитого из моих предков. Я рыцарь Монсальвата, потомок Борса, короля Ганского, один из трех рыцарей, достигших Грааля.
– Ладно. Кто такой Жан Плантар?
Он задышал чаще, кожа приобрела сероватый оттенок. Ну! Поторопись!
– Король Грааля.
– Точнее! Кем он признан таковым?
– Советом Святых. Он – потомок Парцифаля, второго из рыцарей, достигшего Грааля. Третьим был Галахад, он не оставил потомства.
– Так! А Парцифаль чей потомок?
– Хеврона, зятя Иосифа Аримафейского, который привез Грааль в Европу. Сын Герцилойды, дамы Грааля, посланной им в мир.
– Я слышал другую версию: Грааль привезла в Марсель Мария Магдалина. Грааль – истинная кровь. Мария из Магдалы привезла в Европу своего сына…
– Остановитесь, месье Болотов! Не спрашивайте больше! Тот, кто спас герцогиню Брабантскую, должен был покинуть ее, тот, кто пытается спасти мир – должен уйти из мира!
– Все, все! Ответьте мне только на один вопрос, «да» или «нет». Жан Плантар – потомок Христа? – я взял его за руку.
Он дернулся и замер, рука обмякла в моей руке.
– Шарль!
Он не дышал.
Я вызвал врача, хотя был практически уверен, что поздно. Врач подтвердил мой диагноз:
– Он мертв. – Посмотрел на меня. – Вам нужно немедленно начать лечение.
– Да, да. Делайте все, что нужно.
– Пойдемте!
Я в последний раз взглянул на рыцаря Шарля де Борса. Мне казалось, что это я его убил. Впрочем, что за бред? Он умер от СВС, причем по собственной дурости. Или это та самая цепочка совпадений, в которой воля божья?
Мне о многом ещё хотелось спросить его. Например, что такое Грааль. Да, я знал, конечно, многочисленную средневековую литературу по теме: и Вольфрама фон Эшенбаха, и Кретьена де Труа, и Робера де Борона. Но можно ли доверять поэтам? Там с десяток различных версий. Мне бы хотелось знать, что это на самом деле.
Я бы так не интересовался этим предметом (или предметами), если бы не видел своими глазами Кровоточащее Копье в руках Эммануила во время ядерной бомбардировки и в час воскресения, если бы не знал, что он всегда возит его с собой под специальной охраной и хранит в отдельном бункере под Иерусалимской цитаделью, если бы не слышал от него самого, что это одна из форм Грааля.
Если бы не узнал, что Жана Плантара признал Совет Святых.
И далось мне его происхождение! Далась мне еретическая версия о потомках Христа! Даже если он его потомок – это, в сущности, ничего не меняет. В Израиле три тысячи семей возводят свой род к царю Давиду. Ну и что? Человек, решившийся противопоставить себя Эммануилу, сам должен быть кем‑то, независимо от происхождения. Просто мне хочется убедить себя самого, что мир не утечет в черную дыру Эммануиловой гордыни, что у него есть противовес в лице потомка того, кто заведомо его сильнее. Но есть ли прок от самообмана? Зять Иосифа Аримофейского, богатого иудея, похоронившего Христа и собравшего его кровь в чашу тайной вечери – и ничего больше.
ГЛАВА 5
Я почти не ощутил болезни, может быть, потому, что умирать категорически не собирался и точно знал, что не умру. Впрочем, была и естественная причина: эскулапы взялись за меня сразу, как только я покинул комнату, где на кровати остывал труп рыцаря Шарля де Борса. И накачали антибиотиками и антидотом еще до того, как обнаружили в крови антитела к СВС. Таким образом, моя беседа с умирающим Шарлем обошлась мне в три дня интенсивной терапии и неделю отсидки в четырех стенах по причине карантина. Дешево. Информация того стоит.
Было начало мая. Холодно, несмотря на ясную погоду. Градусов десять‑двенадцать. Аномально холодно для Парижа.
С промежутком в пять дней сообщили об извержении вулкана Гекла в Исландии и вулкана Эребус в Антарктиде. И то, и другое очень далеко от нас, но мне показалось, что солнце стало еще краснее, а небо приобрело серый оттенок.
Десятого сообщили о катастрофическом извержении Везувия. Город Солерно был полностью разрушен и погребен под пеплом, сильно пострадал Неаполь. Плотность населения здесь была одна из самых высоких в Европе, не то что в Антарктиде, в Исландии или даже в Оверни. Число погибших измерялось десятками тысяч. Волна цунами пересекла Тирренское море, обрушилась на Сицилию, Корсику и Сардинию, проникла в Лигурийское море и упала тридцатиметровой горой на побережье итальянской и французской ривьеры, смывая прекраснейшие города и знаменитые курорты: Геную, Сан‑Ремо, Канны, Монако, Ниццу… Вода дошла до Рима, правда, порядком обессилев, и не причинила серьезных разрушений. Довольно далеко от берега, но плоско, как поднос. Были полностью затоплены ближайшие курорты: Остия и Неттуно. Размыло железную дорогу Ницца – Рим.
Мне больше ничего не нужно было выдумывать относительно цвета солнца: по небу снова поплыли черные рваные облака дыма и пепла.
Череда катастроф ужасала, но уже не удивляла и не казалась неожиданной. Это в спокойной Европе! Даже здесь! Что уж говорить, допустим, об Индонезии, где постоянно что‑нибудь извергалось, или Японии, которую постоянно трясло. Прекрасная и совершенная гора Фудзи, столь почитаемая японцами, дважды за последний месяц напоминала, что она тоже вулкан.
Лука Пачелли тут же собрался на родину. Надо было лишь дождаться, когда осядет пепел. Италия от Сицилии до Милана погрузилась в такую же кромешную тьму, что висела над Парижем в марте.
Самолетом лететь не хотелось, да было и невозможно при такой видимости. В Альпах то сель, то камнепад, то землетрясение, железнодорожные пути разрушены везде, кроме ветки через Турин. Но и туда не сунешься по причине тьмы. Пока ждали осаждения пепла, потеряли время, и Лука решился на самолет. Ситуация в Италии осложнялась эпидемиями: СВС и легочная чума. Если первая шла на спад благодаря принятым мерам, вторая только набирала обороты. Мир рушился. Я ждал, когда наконец появится гигантская саранча и звезда Полынь падет на источники вод. Впрочем, все это метафоры.
Я пригласил Пачелли на ужин. Не мог я ему не сказать!