– Передозировки не будет.
Марк усмехнулся:
– Это в пещерах‑то!
Я поревел взгляд на Эфраима.
– В замкнутом пространстве сложной конфигурации довольно трудно рассчитать концентрацию, – осторожно сказал тот.
– Значит, возможна и смертельная концентрация?
– Ну‑у, вообще‑то смертельная концентрация гораздо больше, Но есть еще осложнения,
– То есть кто‑то умрет не сразу?
– Ну‑у, не обязательно умрет…
Я задумался.
– Завтра расставим посты. Как следует, у всех известных выходов. Потом объявим, что через двадцать четыре часа в пещеры будет пущен отравляющий газ из арсенала боевых отравляющих веществ. Именно такая формулировка, – с формулировкой я был совершенно корректен, ирританты относятся к боевым отравляющим веществам, хотя и выделяются в отдельную группу «полицейских». – Кто не сдастся в течение суток – я им не нянька. И выводить за ручку не собираюсь.
Я представил Терезу. Почти услышал, как она сказала: «Я не сторож брату моему».
За сутки, после объявления о газовой атаке, нам сдались тридцать два человека. Мало, если учитывать, что, по нашим сведениям, в Бет‑Гуврине скрывалось более двух тысяч. Много, если записка Терезы дошла и люди должны были покинуть пещеры еще вчера. Я не знал, как относиться к этой цифре.
Допросил арестованных. Осторожно, без спецсредств. Это прояснило ситуацию. Все они принадлежали к различным сектам и частенько очень не любили друг друга. «Ах, эти! Да у нас нет с ними молитвенного общения!» Понятно. Похоже, что и обычного общения нет. Если связной Терезы и передал информацию, то только своим. Свои и ушли, бросив остальных на милость Эммануила. Жаль! Я был уверен, что она бы предупредила всех. По крайней мере тех, кого знала.
|
|
Ситуация нравилась мне все меньше и меньше. Но и эти люди тоже. Я не люблю сектантства.
После истечения суток я прождал еще часов пять. На всякий случай. Марк смотрел на меня с усмешкой.
– Может, хватит резину тянуть? – наконец сказал он.
Я вздохнул:
– Да, Марк, давай. Одна сотая миллиграмма на литр.
– Это уж как получится.
Газ действует быстро. За считаные минуты. На поверхности стали появляться люди: в слезах, с красными лицами, задыхающиеся от кашля. Некоторых рвало.
Я сжал губы. Я заставил себя смотреть. Им оказывали первую помощь, давали кислород, отводили к машинам «Скорой помощи».
– Перестраховщик! – ворчал Марк. – У них минут через пятнадцать все пройдет.
– А побочное действие? – я перевел взгляд на Эфраима.
– Правильно, правильно. Лучше перестраховаться.
Пятьдесят три человека пришлось отвезти в больницы. Остальных – по тюрьмам. Всего более двухсот человек за полчаса. Мало? Или много?
Солдатам приказали надеть противогазы и спуститься в пещеры. Я торопился. Доза зависит не только от концентрации, но и от экспозиции. В таком состоянии из пещер можно и не выйти.
Вначале все шло хорошо. Вытащили еще человек десять. Живых.
– Много там народу? – спросил я.
– Почти никого нет.
Я вздохнул.
Эфраим не разделял моего оптимизма:
– В пещерах несколько уровней.
Около шести вечера нашли первые трупы. Двое: мужчина и женщина.
– Место неудачное, – пояснил Эфраим. – Вещество тяжёлое, скапливается в таких углублениях.
В половине седьмого солдаты спустились на нижний уровень.
Хлорпикрин в несколько раз тяжелее воздуха и на нижний уровень должен проникать очень эффективно. Но система имеет трехмерную геометрию. Что, если спуск, а потом подъем?
|
|
На нижнем уровне прошли коридор и два зала, потом был этот самый подъем и третий зал. Там солдат встретили выстрелы.
Идиоты! Я уж надеялся обойтись малой кровью.
Полегло полотряда. Марк приказал отступать.
Мне стало ясно: второго акта не избежать.
Ночью я написал отчет Эммануилу и сел ждать ответа. Господь был оперативен и зол. В Америке дела шли неплохо. Накануне пала Парагвайская республика, орден иезуитов был окончательно уничтожен. Эммануил стал полновластным Господином Мира.
– Хватит с ними нянчиться. Закачайте туда что‑нибудь серьезное, чтобы никто не вышел! Кто не со Мною, тот против Меня! – он цитировал Евангелие от Матфея. К месту.
Утром я зашел к Марку и положил распечатку ему на стол. Было шесть утра. Я все равно не спал, но мой друг был уже одет и вполне в форме.
Бросил взгляд на письмо Эммануила, выглянул за дверь, крикнул кому‑то:
– Позови Ефима!
Ефимом у него назывался Эфраим Вейцман. Оба вояки вполне сработались, несмотря на нелюбовь Марка к евреям.
Минут через десять мы втроем склонились над очередными таблицами. Точнее, склонился я. Мои помощники и так ориентировались в этих вопросах.
Я ткнул пальцем в клетку с надписью «VX». Эта гадость привлекла меня в основном наличием антидота и вроде как легкой смертью, ежели таковой не поспеет вовремя.
Марк посмотрел на мой палец. Скептически.
– Петр, ты подумай немножко.
– А что?
– Вещь современная, конечно. Но нам не подходит. Тяжелый он, как сволочь. Будет та же история, что с хлорпикрином.
|
|
Я посмотрел на формулу и прикинул молекулярную массу. За сто. У воздуха – двадцать девять. Марк был совершенно прав.
– Здесь антидот есть, – вздохнул я. – Атропин.
– Петр, ну какой атропин! VX убивает минут за десять, а потом мы будем несколько часов ждать, пока осядет. При больших концентрациях против него противогазы не помогают. Здесь гробы надо готовить, а не атропин.
Я перевел взгляд на Эфраима.
– V‑газы стойкие, – сообщил тот. – Будет заражение местности.
– Угу! – подхватил Марк. – Мы здесь все загадим.
– А что ты предлагаешь?
– Смотри сюда!
– Цианид водорода?
– Синильная кислота. Позапрошлый век, но то, что надо. Легкое, подвижное и антидоты есть, если так уж хочется.
– И нестойкое, – подхватил Эфраим. – Здесь же кибуц.
– Кибуц в любом случае надо эвакуировать. Хрен его знает, куда ветер подует.
Цианиды прочно ассоциировались у меня с детективными романами. Герой пьет отравленное вино и умирает, не допив бокала.
– А как оно убивает?
– Ну‑у, – протянул Марк. – Остановка дыхания.
Я отобрал у него таблицу.
«Блокирует дыхательный фермент цитохромоксидазу и вызывает кислородное голодание тканей. При острых отравлениях наблюдается раздражение слизистых оболочек, слабость, головокружение, тошнота, рвота. Затем – редкое глубокое дыхание, мучительная одышка, наступает замедление и остановка дыхания».
– Это все равно, что их всех повесить, – заявил я. – Точнее, неудачно повесить, когда человек умирает не от перелома шейных позвонков, а от удушья.
– А что ты хотел! Петр, легких смертей не бывает.
– Я бы вообще не хотел!
– Оно понятно, – сказал Марк. – Я бы тоже не хотел. Я бы тоже поломался, если бы они не положили наших ребят, А теперь я закачаю отравой все их норы сверху донизу, и никто меня не остановит.
Понятно. «Наши ребята!» Для Марка – это все. Это фатально.
– Ну и закачивай!
– Угу! Так я считаю, что приказ получен?
Я проигнорировал его и повернулся к Эфраиму.
– Это были мои люди, – сказал он.
– Ладно. Два голоса против одного. – Я развел руками. Хотя, честно говоря, я их умыл.
– Пошли, Ефим, – сказал Марк. – Надо готовить операцию.
– Подождите!
Они обернулись.
– Я хочу объявить об этом и дать им еще двадцать четыре часа на сдачу.
– Ну ладно, поиграй, всемилостивейший ты наш, – усмехнулся Марк. – Только бесполезно это. Если они после хлорпикрина не вышли – значит, решили лечь костьми, Упертый народ!
Я объявил по радио и громкоговорителю о том, что через двадцать четыре часа в пещеры будет закачено отравляющее вещество в смертельной концентрации, и сел ждать.
Эвакуировали кибуц, подвезли оборудование для убийства и оборудование для спасения. На последнем настоял я. Несколько машин «Скорой помощи», снаряженных кислородными масками и арсеналом антидотов. Марк скептически усмехался.
Однако утром именно он выдал мне шприц и ампулу.
– Нитрит натрия. Если почувствуешь запах миндаля – коли в вену.
– Марк, честно говоря, я не умею.
– Хм… Вены не знаешь где? Ладно, я умею. Меня рядом не окажется – вон ты нагнал целый полк эскулапов! И вот, держи. – Он сунул мне противогаз. – Надевать умеешь?
– Учили на гражданской обороне.
– И то слава Богу.
Марк оказался хорошим психологом. За прошедшие сутки из пещер больше никто не вышел. Мне оставалось надеяться только на то, что, кроме тех любителей пострелять, там больше никого не осталось. Об этом я и молился – сам не знаю кому.
Мы встали с подветренной стороны. Обычно синильной кислотой накачивают кассетные авиабомбы. Нам этот способ не подходил: мы имели дело с естественным бомбоубежищем. Отраву надо было подавать в нари – отверстия пещер. А это предполагало наше нахождение в непосредственной близости от места проведения операции.
Прозвучал приказ надеть противогазы. Я медлил, Марк тоже.
– Петр, надел бы ты противогаз, – произнес он.
– А ты?
– Я человек опытный.
– Опытных цианиды не трогают?
Марк хмыкнул.
– Ты, кстати, чего для них больше хочешь: спасения или легкой смерти? Просто несовместимые желания.
– Спасения.
– Понимаешь, чем больше концентрация – тем быстрое действует, чем меньше концентрация – тем больше вероятность выжить, зато умирать мучительно.
Я молчал.
– Господь написал: чтобы никто не вышел. Так что я приказал закачать побольше.
Первая книга Царств. Так сказал Господь Саваоф, так передал через пророка Самуила царю Саулу: «Иди и порази Амалика [139]и истреби все, что у него… и не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла».
Я сжал губы.
– У меня была информация, что там скрываются целыми семьями, с детьми.
– Детей не видел, зато слышал выстрелы. Выпустишь – будут партизанить. Надел бы ты противогаз.
– В противогазе общаться неудобно.
– Нашел время общаться!
У выходов из системы суетились люди в противогазах. Стояли цистерны с жидкой кислотой, работали механические распылители. Мы с Марком были в паре сотен метров от них.
– Между прочим, ее на производстве применяют, – сказал Марк. – И крыс травят на кораблях. Почти бытовая химия.
Лучше бы он этого не говорил.
– Успокоил! Марк, не могу я их, как крыс!..
– Мне тоже больше нравиться стрелять по целям, как в тире. Но это война, Петр, а не стадион. И мы выполняем приказ.
– Тряпкой меня считаешь?
Марк хмыкнул.
– У тебя в каждой фразе подтекст: «тряпка», – сказал я.
– Понимаешь, Петр, не то чтобы тряпкой. Просто не люблю я этих выкрутасов с реверансами. Ты либо делай, либо нет.
Марк был совершенно прав. Я посмотрел на машины «Скорой помощи», вспомнил свои суточные отсрочки и радиоувещевания – все это материализованное самооправдание и ничего больше. И то, что я до сих пор без противогаза – из той же оперы. Марк тоже. Я понял, что все это дается ему далеко не так легко, как он хочет показать.
Подул легкий ветерок. Не с той стороны. И я почувствовал запах горького миндаля и металлический привкус во рту. Вдохнул полной грудью.
– Петр, отставить! – скомандовал Марк. – Противогаз, быстро!
– А ты?
– Хватит болтать!
Он почти силой натянул на меня противогаз. Потом надел свой и вытащил шприц,
– Вену давай!
Я еле услышал. Голос глухой, как из бочки.
Он вколол мне антидот, потом себе – тем же шприцем. Может быть, мне показалось, или это было искажение изображения толстыми стеклами противогаза: по венам Марка шла рваная цепочка от уколов.
Через полчаса, не снимая противогазов, мы спустились в систему пещер. В этот день я разменял свою сотню убитых, С верхом и перебором.
На верхнем уровне было довольно светло, солнце светило через нари. Высокие колоколообразные залы с белыми стенами. Когда‑то здесь добывали мел.
Почти пусто, только в одном из залов, в самой дальней северной части – около десяти мертвецов. Странно розовая кожа (артериальная кровь приливает) и синие губы. В центре зала – крест. Молились.
– Вниз пойдемте! – приказал Марк.
Свет фонарика шарит по стенам, замирает на трупах. Похоже на древний каземат, только цепей не хватает. Еще сто тридцать человек, Живых нет. Семьи были. Не помню сколько.
– После всех ваших усилий это можно считать самоубийством, – сказал Эфраим.
Еще одно самооправдание!
Защитники Масады убили себя, чтобы не стать рабами Рима. Но кто виноват: они или римляне, осаждавшие крепость три года и наконец проломившие стены?
Маймонид, глава «Законы основ Торы». «Во времена гонений, когда царь‑злодей вроде Навуходоносора преследует евреев, чтобы уничтожить их Закон или одну из заповедей – пусть тот, кому приказывают преступить заповедь, будет убит, но не преступит… любую заповедь». Кто виноват: тот, кто убивает, или тот, кто ценой жизни держится за какую‑нибудь ерунду типа соблюдения субботы?
Все же виновен тот, кто пускает синильную кислоту, а не тот, кто не уходит.
Спустились еще ниже. И нашли живых. Семнадцать человек. Условно живых. Вторая стадия отравления, с рвотой и одышкой. Вкололи аминнитрит, натянули противогазы, вытащили на поверхность.
К вечеру мы прочесали всю систему пещер. Живых больше не было. Я валился с ног, у меня болела голова и холодели руки, слегка подташнивало.
Наконец мы вылезли наверх. Я стащил противогаз и вдохнул полной грудью.
– Когда вернемся в Иерусалим – пойдем в русский квартал, – сказал Марк. – Там ресторан неплохой. Нам нужно расслабиться.
– Я бы лучше завалился спать.
– Не надейся, не заснешь.
Ресторан был с цыганами, расстегаями и русской водкой. Мы оккупировали ползала: я, Марк и охрана. Цыгане не в моем вкусе, водка тоже, но я отхлебнул.
– Пей, Петр, лекарство. – Марк, не поморщившись, опрокинул стопку. – Эй, ромалы! Давайте для моего друга что‑нибудь, чтоб за сердце брало!
Мне было забавно смотреть, как Марк изображает из себя купца.
А потом нас рвало. То ли от водки, то ли от синильной кислоты, то ли от того и другого вместе. Я вернулся домой под утро в полуживом и крайне нетрезвом состоянии и упал на кровать.
Приближалась Ханука.
ГЛАВА 8
«Два великих предводителя было у народа Израиля – Моше [140]и Давид, царь Израильский. Моше сказал Всевышнему: «Господь мира, преступление, которое я совершил, – да будет именно оно записано за мной, чтобы не говорили: „Видно, Моше подделал Тору или сказал то, что не было приказано ему“.
А Давид сказал Всевышнему: «Преступление, которое я совершил, да не будет записано за мной». И все наказания, которым подвергался Давид, были вдвойне…».
Я решился на чтение Агады после того, как Арье пересказал мне одну из притч. Занятие обещало быть не занудным.
Шел месяц кислев [141]. Из больниц периодически поступали известия о смертях от последствий отравления хлорпикрином и синильной кислотой. От первого даже больше. Из найденных нами в пещерах людей почти треть не прожили и месяца. Все мои усилия по их спасению напоминали грех Давида: я не хотел, чтобы преступления мои были записаны за мной.
Среди семнадцати человек, вытащенных нами с нижнего уровня Бет‑Гуврина после газовой атаки, оказался один бессмертный. Монах. Основатель монастыря Бар‑Саба – Святой Савва. Он выжил и был переправлен в тюрьму. Я пока не собирался с ним встречаться. Не люблю местных анахоретов первых веков – уже пообщался в монастыре Святого Паисия на Синае, где нас с Марком держали в заключении.
В двадцатых числах ждали Эммануила.
Дварака появилась утром двадцать третьего: белый небесный город в лучах рассвета. Мы вышли навстречу. Она проплыла над Иерусалимом и приземлилась на востоке от города.
Господь шел к Золотым воротам по новой дороге, расширенной и украшенной, к новому Храму. Храм только вчера освободили от остатков строительного мусора и отдраили к приезду Эммануила. Я оглянулся: это было грандиозное сооружение. Огромный сияющий кристалл, золотой в лучах рассвета. Тонкие иглы металлических шпилей на вершинах хрустальных башен.
Эммануил шел, обнимая за плечи Иоанна и Якова. Иоанн сильно возмужал за эти годы: не смазливый мальчик – восемнадцатилетний юноша с глазами бессмертного. Я встретился взглядом с Яковом: он тоже умирал.
– Осанна! Осанна сыну Давидову!
Он шел по пальмовым листьям, брошенным на дорогу, народ в экстазе снимал одежды и стелил ему под ноги. Все было гораздо круче, чем весной встречали Властелина Мира, истинного и безраздельного.
Маймонид, глава «Законы царей и войн»: «И если встанет царь из дома Давида, говорящий Торой и занятый заповедями, как Давид – отец его… и будет вести войны Всевышнего – у него презумпция Машиаха. Если сделал и преуспел, и победил народы вокруг, и построил Храм на своем месте, и собрал заброшенных Израиля – это, безусловно, Машиах».
Эммануил занимался войной явно больше, чем Торой, но «сделал и преуспел». В том, что он истинный Машиах, уже мало кто сомневался,
Он обнял Матвея, мы с Марком преклонили колени. Он кивнул нам:
– Встаньте!
Я почувствовал укор совести. Я не хотел исполнять его приказа, я пытался спасти его врагов. Когда я был с ним, я словно переходил черту: в моих мозгах все переворачивалось, и черное казалось белым.
Мы поднялись на Храмовую гору и вошли в Храм, еще официально не освященный. Эммануил отошел в этом проекте и от храма Соломона, и от храма Ирода, и от описания Маймонида. Храмовое пространство было единым: ни Зала, ни Святая, ни Святая Святых.
– Эра Машиаха – иная эра. После освящения Храма все посты станут праздниками, а Господь будет со своим народом, и любой сможет прийти к нему. И не станет ни йешивы [142], ни изучения заповедей, потому что заповеди будут начертаны в каждом сердце, как на скрижалях Завета.
Ультраортодоксы хмурились. Нет, говорил‑то Машиах все правильно, только Храм получился уж больно реформистский. Но Эммануил был слишком силен, чтобы обращать внимание на ортодоксов.
Господь осмотрел здание:
– Неплохо. Молодцы. Сегодня, на закате, жду вас здесь.
В центре Храма вместо алтаря стоял стол. Присутствовали все апостолы: даже Симон, которого я не видел более двух лет, даже Том Фейслесс. Из Японии приехал Варфоломей, из Европы – Яков Заведевски. Я улыбался им, я ловил взгляды. Только мы с Марком были живыми, только мы еще не умирали. Эммануил сидел во главе стола. Рядом с ним Мария Новицкая. После памятных афганских событий она больше его не покидала.
Храм сиял багровым, где‑то далеко трубили в шофар – или мне это показалось? Господь готовил причастие. Тайная вечеря.
Давно этого не было. Я возрадовался сердцем. Именно так, только высоким штилем! В этот момент я понял, что все мои метания, вся рефлексия объяснялась только долгим отсутствием этого хлеба и этого вина.
Чаша пошла по кругу, Господь преломил хлеб и протянул мне кусок. Я пригубил вино. Силоамское, но обычное Силоамское ничто по сравнению с вином причастия Третьего Завета. Я пригубил огонь, тот же, что в Китае, тот же, что в Японии. И мне мучительно захотелось рассказать ему о Терезе, моем предательстве, моем глупом милосердии, противном божией воле. Я предупредил его врагов. Это ли не предательство?
Эммануил в упор смотрел на меня.
Причастие закончилось. Мы встали из‑за стола. Эммануил подозвал меня.
– Ты хочешь остаться, Пьетрос? Ты хочешь мне что‑то сказать?
Мне стало страшно. Наверное, я побледнел.
– Останься! Я приказываю, – уже другим тоном сказал Эммануил.
Мы остались одни. Господь сидел за столом, я стоял перед ним.
– Ну! Давай, исповедуйся.
Я вздохнул.
– Я очень не хотел выполнять приказ об уничтожении обитателей Бет‑Гуврина и сделал все, чтобы жертв было меньше.
Я не упомянул о Терезе, хотя имя вертелось на языке, готовое сорваться. Я боялся не за себя – за нее. Ее не пощадят.
– Я знаю, – кивнул Эммануил. – Есть заповедь «не убий», но покорность слову Господа не выше ли исполнения заповедей? Это не первый народ, который я приказываю уничтожить. Был, например, амалик, вставший на пути у евреев, когда они вышли из Египта и скитались по пустыне. Царь Саул стер с лица земли этот народ по моему слову. Ты не послушался.
– Я применил газ.
– Не оправдывайся. Ты послушался не вполне. Для проклятия Саула было довольно того, что он оставил в живых царя амалика. Ты пощадил многих, но я люблю тебя и потому прощаю. Вы, мои апостолы, должны пройти через три посвящения, принести три жертвы: убить человека ради меня, убить святого ради меня и умереть ради меня. Две первые жертвы ты принес. Осталась третья. Я не настаивал на ней, во‑первых, потому, что мне нужно твое согласие – жертва должна быть добровольной, и, во‑вторых, потому что мне нужен был смертный во главе моего народа, ничем не отличающийся от него. Но эта ноша не для смертного тела. Ты – первый из моих апостолов, Пьетрос, и ты должен получить бессмертное тело так же, как все остальные.
«А Марк?» – я не произнес этого вслух, но он понял.
– Не беспокойся о Марке, думай о своей душе – не о чужой. Марк верен мне. Если я захочу дать ему бессмертие – он примет его, не колеблясь. А ты сомневаешься. Прошло время сомнений, Пьетрос, настало время выбора. Знаешь, почему Храм именно на этой горе?
– Здесь был Храм Соломона и Храм Ирода.
– А еще раньше?
– Не знаю.
Он вздохнул.
– Именно здесь, на этой горе, было жертвоприношение Авраама, именно здесь он должен был убить своего сына.
– Убийства не случилось.
– Ты воскреснешь.
У меня засосало под сердцем: я ждал этого и боялся.
– Не сегодня, Пьетрос. Еще не все готово. Храм еще не освящен, как должно. А завтра начинается ханука. После праздника, третьего тебефа, накануне Рождества, я жду тебя здесь в одиннадцать вечера. Не бойся, я не потребую от тебя героизма Варфоломея. У тебя девять дней на размышление. Если ты не придешь – мы расстанемся. Я устал тебя увещевать.
Храм был освящен на хануку, точнее, днем, накануне хануки – все еврейские праздники начинаются вечером, на закате.
Огромная процессия шла к Храму: впереди Господь и апостолы, за нами священники и народ. Эммануил восстановил институт коэнов – иудейских священников. Да, каждый теперь мог войти в любую часть Храма, но приносить жертвы – целая наука, без знатоков не обойтись. А Господь намеревался возобновить жертвоприношения. Заранее были изготовлены и преподнесены Эммануилу льняные священнические одежды. Он сам выбрал из колена Леви тех, кто должен был стать коэном. И они шли за нами: белые льняные хитоны под льняные пояса – одежды Аарона, и первосвященник в четырехслойных золотых одеждах и высокой шапке, напоминающей митру.
Когда мы поднялись на Храмовую гору, конец процессии еще был в Новом Городе.
Господь подошел к малому алтарю, который внутри храма: черный камень с золотым Солнцем Правды и двумя звездами Давида, слева и справа от Свастики Эммануила. Он воздел руки к небу и благословил народ:
– Благословен Господь Бог Израилев, ни одно слово его не осталось неисполненным!
Взял елея, помазал жертвенник и окропил священников.
Привели овена. Эммануил взял нож с сияющим лезвием и Солнцем Правды на рукояти, запрокинул голову жертвы и мгновенным ударом перерезал ей горло. Хлынула кровь. Шхита – традиционный способ убиения жертвы. Кошерный.
Я опустил глаза и тут же поднял: с моими грехами смешно бояться крови.
Кровью овена Эммануил семь раз окропил алтарь и вылил кровь к его подножию. Он знал Тору и точно следовал рекомендациям Левита, так Моисей освещал Скинию Собрания.
Вид крови будит в душе человеческой некие тайные струны, которые начинают звучать в унисон то ли с небесами, то ли с Преисподней. Недаром во всех древних религиях приносили кровавые жертвы, мазали себя их кровью и плясали в экстазе перед богами.
Священники подняли жертву и возложили на алтарь. Она вспыхнула странным белым пламенем без дыма, словно была пропитана бензином и в нее ударила молния. Белые, льняные, как у священников, одежды Господа засияли.
«От одежд, в которые Всевышний оденет Машиаха, будет исходить сияние от одного конца света до другого. И евреи будут пользоваться этим светом и скажут: „Благословен час, когда создан был Машиах. Благословенная утроба, из которой он вышел. Благословенно поколение, которое видит его. Благословенно око, достойное взирать на него. Уста его отворяются для благословения и мира. Язык его дает прощение, молитва его – сама сладость, мольба его свята и чиста“.
Сияние заполнило храм.
Он шел в этом сиянии к выходу, воздев руки к небу. Он вышел из дверей, он ступил на ступени, и облако сияния двигалось вместе с ним. После этого можно было поверить во все, вплоть до манны небесной и мяса Левиафана на мессианском пиру.
– Осанна! Осанна царю Машиаху!
Он вышел из Храма под восторженный гул и крики толпы.
Мессианский пир был. Пировали семь дней без перерыва, менялся только состав пирующих, люди уходили и приходили, а пиршество продолжалось. Апостолы и священники и вовсе покидали его только на время сна. Столы стояли во дворе Храма, а у его входа, на большом алтаре, все семь дней, не угасая, горели жертвы всесожжения. «Благоухание, приятное Господу». Не люблю запаха паленого мяса!
Ни Левиафана, ни Быка Подземного Царства, ни манны небесной на столах не было [143]. Традиционная телятина и баранина с овощами. Левиафана не было – зато был миндаль. Горы миндаля на каждом блюде. Миндаль расцвел на посохе Аарона в Святая Святых. Я не мог его видеть.
По правую руку от меня сидел рабби Акиба. Он был неожиданно задумчив.
– В чем дело, рабби? – спросил я. – Храм восстановлен.
– Да‑а…
Я ждал.
– Когда‑то я принял за Машиаха Бар Косибу и ошибся. Мы потерпели поражение. То, что я спасся – чудо Господне. Другие приняли мученическую смерть. Тринадцать лет я скрывался в пещере с моими учениками – Шимоном бар Йохаи и его сыном Елеазаром. Нас осталось только трое. Тогда я узнал, что при приближении римлян Бар Кохба взял ядовитую змею и заставил ее несколько раз укусить себя, чтобы не попасть к ним в руки. А его сторонники были казнены. Тогда я понял, что Господь даровал мне вторую жизнь, чтобы я смог исправить свою ошибку и узнать истинного Машиаха.
– Сомневаетесь в Эммануиле? Он жесток, но…
– Жесток! Бар Кохба брал в свое войско только тех, кто мог без звука отрезать себе палец или вырвать кедр с корнем, и без колебаний казнил недовольных. Машиаху трудно быть милосердным. Его дело – война во имя Господне. Дело в другом… Почему мир разрушается? Я получаю письма от своих учеников из Европы. Они ужасны. Время Машиаха – это эра гармонии. Почему у нас эра катастроф? Они даже не могут вернуться в Святую Землю – самолеты почти не летают. Корабли редко рискуют выходить в море, железнодорожные пути размыты или разрушены. Тот, кто выполняет заповеди, – укрепляет мир, тот, кто нарушает, – разрушает его. Кто грешит?
Я не ответил. Взял бокал, отпил Силоамского, стараясь забить запах горького миндаля ароматом вина.
Рабби Акиба поморщился.
– И это тоже. Зачем он подражает байкам о Ешу? [144]
– Может быть, Ешу и был Машиахом? – осторожно спросил я.
Рабби хмыкнул.
– Разве он прогнал римлян?
– Римляне стали его последователями. Это ли не завоевание?
– Бросьте! Он даже не был полноправным галахическим евреем. Мамзер [145].
Я проглотил то, что Христа при мне назвали ублюдком, и запил Силоамским. Рабби Акиба был забавным стариком, если только речь не заходила о христианстве.
На восьмой день Эммануил отпустил народ.
Было утро третьего тебефа. Я пришел к Терезе. Был трезв, как стеклышко, зато принес с собой бутылку бордо.
– Вас давно не было, – сказала она.
– Я, собственно, попрощаться.
– Что случилось?
– Сегодня вечером я стану бессмертным.
– Святым? – удивленно спросила она.
Она не знала. Ничего удивительного: Эммануил не афишировал теорию трех посвящений.
– Скорее полноправным апостолом Эммануила.
Я поставил бутылку на стол и разлил вино по тяжелым тюремным кружкам с округлыми краями. Из чего их делают, из свинца?
– Что это значит?
– Вино?
– Вино на прощание – я поняла. Что значит стать полноправным апостолом Эммануила?
Я опустошил кружку. Она тоже пригубила свою.
– Эммануил может воскрешать из мертвых.
– Да, я слышала. Но, говорят, воскрешенные им теряют душу.
– Не знаю насчет души. Но они становятся другими. Все апостолы, кроме нас с Марком, уже прошли через это. Настала моя очередь.
– Чтобы воскреснуть, надо сначала умереть.
– Конечно. Эммануил обещал мне легкую смерть.
– Беги!
– Тереза, ну куда я побегу? К твоим друзьям? Я отравил газом более сотни человек.
– Ты спас более полутора тысяч!
– Я не знал… У тебя появилась связь с внешним миром?
– Появилась. Они в катакомбах Бет‑Шеарим.
Она побледнела, запнулась: поняла, что сказала лишнее. Но собралась с духом и продолжила: