«…С ограды спускаются кисти лиловых и белых глициний. Слышен шум ручья. Птица хлопнула крыльями, перелетела на соседнюю ветку. Белые пионы. Капля росы на лепестке, которая не доживет до вечера.
Сатори и божественная благодать. У них много общего. Впрочем, мне ли судить об этом, едва коснувшемуся того и другого? Учитель говорит, что просветление наступает лишь однажды и длится вечно. Возможно. Тогда мое было лишь обманом. К чему я прикоснулся? К изначальному сознанию Будды, к Свету Христа, ко Вселенной? Я не получил официального свидетельства о просветлении. И не надо.
…Что христианская любовь без разума дзэн? Милосердие должно быть ограничено справедливостью, сердце – властью ума. Догматы или свободный ум? Встретишь Будду – убей Будду. Встретишь Христа? [62]Моя рука отказывается писать там, где не остановится кисть мастера дзэн, даже кисть ученика. Но плохо ли это? Когда вы достигаете определенной ступени духовного развития и понимаете, что добро и зло – одно и нет различий между плохим и хорошим, вас подстерегает величайший соблазн. Вы можете решить, что все позволено. Здесь и начинается дорога во тьму. Здесь надо остановиться. Христианство удерживает меня. Христианская любовь – вот узда для дзэнской свободы!
…Первое кваканье лягушки ничуть не хуже пения соловья. Далекая капля упала в воду.
…Читал «Историю Японии» Накамуры. Наткнулся на маленький эпизод. Один из вассалов Оды Нобунаги предал своего господина и выступил против него, но проиграл битву и совершил харакири [63]. Вдруг подумал: а что бы было, если бы случилось наоборот? Если бы Нобунага потерпел поражение? Может быть, тогда бы у нас был не период Нобунага, а какой‑то другой? Хидэеси? [64]Токугава? [65]Какие там еще были влиятельные семейства? К чему бы это привело? К периоду политической изоляции? Возможно, даже к гонениям на христианство. Десятки тысяч христианских мучеников, распятых на крестах над Землею Богов! И никакого взаимного влияния дзэн и христианства. Великая тьма!
Я отогнал видение. Нет! Случайностей не бывает. Не может такой мелкий эпизод перевернуть историю. Нынешнее влияние христианства в Японии не от покровительства Оды Нобунага, жившего более четырехсот лет назад. Просто миссионеров вел Бог, и они не совершили тех ошибок, которые могли бы совершить.
…Говорят, христианство в Японии извращено. Святой Игнатий, бывший у нас пять лет назад, морщился и ужасался. Иезуит, посещающий мастера дзэн? Христиане, празднующие буддистский О‑Бон?
Да, это трудно понять европейцу. Христианство в Японии не извращено – оно обогащено, как драгоценная руда. И святой Игнатий ничего не предпринял, потому что Господь дарует мудрость своим верным. Последнее решение Лойолы…»
Здесь текст неожиданно обрывался. Я перевернул страницу.
«…Некоторые европейцы говорят, что Япония – интеллектуальная помойка мира. Что мы перенимаем все без разбора и складываем в своей культуре, как дикари разноцветные бусы. О нет! Япония – это узел, который все связывает, конец и начало Путей Духа!
…Идея разделить орден. Да, я подчинюсь, я не могу не подчиниться».
Я встрепенулся. Последняя фраза меня заинтересовала. И вовсе не с литературно‑философской точки зрения. Орден иезуитов разделился! Дальше шел большой кусок зашифрованного текста. Я пропустил его и стал читать дальше.
«…Далекий звук колокола в предутренней тиши. Буддийский храм? Христианская церковь? Я ощущаю себя единым с этим миром, и я молюсь. „В этом мире нет ничего, что бы не было тобою…“ [66]Иногда небеса молчат. Голос Господа замолкает в сердце. Но видишь вечерние облака, тонкий стебель травы, луну, подернутую дымкой, – и всё возвращается. Небеса не молчат! Просто мы не всегда их слышим».
Я дочитывал дневник Луиса уже в электричке, и мне казалось, что я убил себя. Не разговаривайте перед выстрелом со своей жертвой! Не читайте дневников тех, кого вы убили!
Электричка вплыла под огромный, нависший над ребрами перекрытий навес вокзала. Стиль модерн. Начало вика. Подражание Европе. Здесь их много, таких построек. Иногда ощущаешь себя почти как дома, а порой словно на Марсе. И кажется, что люди ходят на головах.
Я вышел на платформу и отправился к выходу в город. На привокзальной площади стояли три танка, уставившись орудиями на вокзал. Я опешил.
Гм… Интересно, кто сейчас у власти?
Я поймал такси, и мы поехали по улицам Токио. В переулке мирно отдыхал бронетранспортер, возле парка устроились еще два танка.
– Что происходит? – спросил я у таксиста.
– В город ввели войска.
Это я и так понял.
– Почему?
– Нам не говорят.
Последняя фраза явно означала: «Проклятые европейцы ничего нам не говорят».
– А кто сейчас у власти?
Всякий европейский таксист, услышав подобную фразу, вероятно, посмотрел бы на меня с удивлением. Посудите сами: к нему в машину садится голый по пояс мужик в штанах, не доходящих до щиколоток, а потом интересуется: «Кто сейчас у власти?» Но японец только вежливо улыбнулся:
– Шевцов‑сан и ками Тэндзин.
Я перевел дух. Это успокаивало, хотя ничего не объясняло.
Впереди показались белые стены императорского дворца. Я расплатился и вышел из машины.
Марк встретил меня с распростертыми объятиями.
– Ну наконец‑то! Мы уж тебя похоронили! – Он сиял, как свеженачищенный самовар. – Поедем! Ты очень кстати.
– Куда?
– На телевидение.
– Что?
– Это дело государственной важности!
– Дай мне хоть переодеться!
– В пятнадцать минут уложишься?
Я полулежал, прикрыв глаза, на мягком сиденье «Линкольна» Марка. Больше всего на свете мне хотелось спать.
Я был облачен в дорогущий темно‑серый костюм с искрой и галстук за триста солидов. На голове у меня была прическа, а не то безобразие, которое возникло там после моего двухдневного висения на скале. А потому мы опаздывали.
– Как только ты не вернулся, когда обещал, – доносился словно издалека голос Марка, – мы решили: что‑то случилось. А если случилось, то неспроста. Поэтому я ввел в город войска. На всякий случай. Лучше сжечь несколько лишних тонн бензина, чем проморгать заговор. – Марк явно был доволен собой. – Ничего, все тихо, – продолжил он. – Попробовали бы они высунуться! Так вот теперь эти, – он кивнул в сторону улицы, явно имея в виду японцев, – требуют объяснений. Надо выступить по телевидению. Я сначала отказывался, но Господь сказал: «Выступай». Что тут поделаешь? Только какой из меня к черту оратор! Так что давай. Твоя работа.
– А? – я посмотрел на него сонными глазами. – А что я им скажу?
– Ну я же все объяснил!
Я вздохнул.
– Слушай, у тебя нет ничего бодрящего?
Марк извлек из бара плоскую бутылку коньяка. Протянул мне. Все‑таки хорошая машина – длинный «Линкольн».
– Марк, я от этого только засыпаю!
– Ерунда! Давай! Пару глотков. Все зависит от дозы.
Я отхлебнул. Густая жидкость обожгла горло. Кажется, действительно стало лучше.
Было жарко. Свет юпитеров нещадно бил в глаза. Я сел за стол рядом с ведущей теленовостей. Очаровательная японка посмотрела на меня и улыбнулась. Включили камеры. Ведущая поклонилась невидимым зрителям и повернулась ко мне. Я неуклюже изобразил поклон.
– Господа! Меня просили дать объяснение по поводу ввода войск. Не беспокойтесь, вам ничего не угрожает. В столице существовала угроза заговора, и мы приняли превентивные меры. В настоящее время ведется расследование. Пока я не имею права оглашать его результаты, но мы уже располагаем некоторыми сведениями. Часть имен заговорщиков уже известна. В связи с этим я объявляю Срок Милосердия. В течение пятнадцати дней всякий, добровольно признавшийся в своих преступлениях и принесший покаяние, будет освобожден от наказания. Надеюсь на ваше благоразумие.
– А ты здорово умеешь блефовать, – восхищенно шепнул мне Марк после выступления. – Поехали.
– Куда опять?
– Как куда? В аэропорт, встречать Господа.
– Марк – четыре с плюсом, Пьетрос – четыре с минусом, – усмехнулся Господь.
Он сидел на открытой веранде дворца, попивал зеленый чай и выслушивал наши доклады. В небе гасли последние краски заката, и на западе над желтой сияющей полосой вспыхнула первая звезда.
– Что я сделал не так? – вздохнул Марк.
– Надо было дать заговорщикам проявить себя.
– Это было очень рискованно.
– Зато полезно.
– Да и были ли заговорщики? Возможно, я просто перестраховался…
– Был мальчик, был, – задумчиво проговорил Эммануил. – Я в этом уверен. Кстати, Пьетрос, ты здорово придумал насчет Срока Милосердия. Иначе я бы влепил тебе тройку.
– Просто знаю историю.
– Угу! Историю Инквизиции. Как это пришло тебе в голову, Пьетрос, ты же всегда был противником этого Установления?
– С недосыпа, – честно признался я.
– Значит, надо поменьше давать тебе спать. Тогда тебе в голову приходят лучшие мысли. Где дневник твоего знакомого?
Я протянул ему дневник Сугимори.
– Там интересная фраза про разделение ордена, – уточнил я.
Господь бегло просмотрел дневник. Нашел это место и зашифрованный фрагмент.
– Нет, пожалуй, тебе все же пять с минусом, Пьетрос. – Протянул тетрадку Марку. – Пусть этим займется Служба Безопасности. Ты пока свободен, Марк. Мне надо поговорить с Пьетросом.
– Я убил человека, – сказал я, когда Марк ушел.
– Оставь, Пьетрос! Ты поступил совершенно правильно. Садись. Я оставил тебя не за этим.
Я поразился неожиданной чести сидеть в присутствии Господа, но подчинился.
– У меня для тебя тяжелое поручение. Боюсь, ты будешь возражать, поэтому начну издалека. Я знаю, что тебя волнует, и хочу развеять твои сомнения.
Я вопросительно посмотрел на него,
– Мы проехали множество стран и везде установили свою власть. Ты человек слишком умный и прилежный, чтобы не понять, что люди в этих странах верят в совершенно разные вещи. Тебя не обманешь грубой эклектикой религий, потому что они противоречат друг другу. И ты думаешь о том, что мой Символ Веры ложен, потому что нельзя быть одновременно Христом и Буддой. Они учили совершенно разным вещам.
– Но, Господи!..
Он поднял руку.
– Помолчи!.. Я вижу в твоей душе, и мне не нужны оправдания. Да, религиозная мораль похожа, аскетика – очень похожа. Но первое объясняется стремлением к стабильности общества, а второе – человеческой психологией. Цели же совершенно разные. Царствие Небесное и Нирвана – несовместимы друг с другом, потому что первое – полнота жизни, а второе – угасание, сухое дерево, потухший светильник, пустота. Ведь так?
– Буддисты говорят, что их Пустота – совсем не то, что пустота в европейском понимании, – слабо возразил я. – Варфоломей рассказывал об одном китайском поэте, который достиг просветления, услышав звук ручья, бегущего по долине. Тогда он сочинил стихотворение:
Звук ручья в долине – Язык Вселенной,
краски гор – все они Чистое Тело.
Как смогу я повторить на другой день
восемьдесят четыре тысячи стихов прошлой ночи?
«Восемьдесят четыре тысячи стихов»… Разве это пустота?
– Молодец, Пьетрос, учишься. Ты облегчаешь мне задачу. Но я этим не. воспользуюсь, иначе твои сомнения вернутся опять. Боюсь, что принц Шакьямуни не учил дзэн, хотя дзэн‑буддисты и придерживаются по этому поводу противоположного мнения.
– Никто не знает, чему на самом деле учил Будда.
Господь улыбнулся.
– Я не собираюсь реформировать хинаяну. Все равно по крайней мере одно противоречие останется. «Как смогу я повторить…» Все слишком мимолетно. Реальность не может вместить в себя просветленное сознание. Для буддиста реальность – зыбь на поверхности мироздания, для христианина – творение Божие. Как это примирить?
Я задумался, Мне казалось, что ответ где‑то близко и очень прост. Эммануил внимательно смотрел на меня.
– Пьетрос, что такое электрон, частица или волна?
Черт! Вопрос для средней школы.
– И то и другое. Корпускулярно‑волновой дуализм.
– Умница, помнишь. А протон?
– То же.
– А что такое мир, состоящий из этих частиц?
– Просто…
– Конечно, просто! Элементарно! Только человеческая гордыня мешает вам найти пути примирения. Есть очень известная буддистская притча про слепцов, взявшихся описать слона. Один схватился за бивень и кричал, что слон твердый и гладкий, другой ухватился за хвост и был убежден, что слон похож на змею, третьему попалось ухо, и он сравнил слона с куском лопуха. Принц Шакьямуни, рассказавший эту притчу, не понял одного. – Эммануил сделал паузу. – Того, что он – один из этих слепцов.
– Но кто же тогда зрячий?
– Слон – это Истина, Пьетрос. Истина – это Бог. Человеческое сознание не в состоянии вместить Бога. Вы вынуждены хвататься за части. Иного не дано. Все слепцы. И все зрячие. Подумай, у тебя нет никаких логических оснований для того, чтобы выбрать одну из религий. Они равноправны. И все содержат часть Истины, но каждая по отдельности не истинна и не ложна.
Он посмотрел мне в глаза. Подземный огонь или звездный свет?
– Истина – это я, Пьетрос! Истинно объединение. Мы совершили великое дело, объединив полмира. Никому до нас это не удавалось. Ни Цезарю, ни Александру, ни Чингисхану. Мы создали единую Империю. Одно царство на Земле, один царь, один Господь. Это величайшая мечта человечества. И теперь, когда мы почти у финиша, когда осталось сделать всего ничего – нашему делу грозит опасность.
– Разве разделение ордена иезуитов так уж опасно?
– Опасно не разделение ордена – опасна ложь. Поддельные знаки. То, что устояло во время землетрясения, разъест гниль и плесень. Мы должны найти обманщиков. Это вопрос выживания Империи. Ты должен найти!
– Я готов служить, Господи. Но как я это сделаю? Я не могу проверить знаки у жителей всей Империи!
– Пока речь идет только о Японии, потом посмотрим. Матвей и Иоанн тебе помогут. Им не нужно смотреть руки, достаточно посмотреть на человека. Им дано это знание.
– А какова моя роль?
– Не давать Матвею нервничать, а Иоанну увлекаться. Ты человек взрослый и уравновешенный. В Средние века инквизиторы не должны были быть моложе сорока лет. Тебе еще нет и тридцати, но все‑таки не двадцать и не шестнадцать.
– Инквизиторы?..
– Да. Этот момент самый тяжелый в нашем разговоре. Я назначаю тебя Великим Инквизитором Империи.
Сердце у меня похолодело. Я почувствовал себя на ледяной, продуваемой всеми ветрами вершине. Как в день смерти Господа.
Эммануил покачал головой.
– Ты побледнел даже больше, чем я ожидал. Но пора брать на себя ответственность. Ты уже способен на это, вполне: способен. Ты же хочешь сохранения Империи?
– Да.
– Тогда следует потрудиться для этого. И не страшиться самых жестких мер, поскольку они необходимы. Помнишь слова блаженного Августина: «Если убеждают человека удалиться от зла и сотворить благо, то это не принуждение, а проявление христианской любви». Наша работа – для спасения человечества.
– Что я должен делать?
Господь победно улыбнулся.
– Не мне тебя учить. Ты же знаешь историю инквизиции.
Я возвращался к себе и думал о том, что римским кесарям тоже было все равно, во что верят их подданные, – лишь бы поклонялись статуям императора. Сравнение неприятно кольнуло. Как резкий звук набатного колокола.
Мы с Матвеем сидели за столом, поставленным на ступенях алтаря церкви святого Франциска Ксаверия – самого большого католического храма Токио. Никакой местной специфики в архитектуре не чувствовалось: Возрождение и Возрождение – такие же своды, такие же витражи.
Перед нами проходили сотни людей, обходили алтарь, двигались к выходу. На выходе им выдавали специальные пропуска, свидетельствовавшие о подлинности Знака Спасения. Матвей смотрел на проходящих во все глаза. Иоанна я отослал работать в тюрьмах. Даже не потому, что он был мне несимпатичен – просто здесь было довольно одного, способного различать Знаки.
Пятнадцать дней, объявленных мной в качестве Срока Милосердия, благополучно миновали. Но это не значило, что эти две недели мы бездельничали. Я обещал простить всех, кто явится добровольно, но не обещал сидеть сложа руки.
Дневник Сугимори, к сожалению, пока не расшифровали. Зашифровано было по книге, по какой – неизвестно. Пришлось действовать иначе.
С первого дня в аэропортах задерживали всех монахов христианских орденов, пытавшихся вылететь на материк. Я решил не ограничиваться одними иезуитами. Кроме того, я приказал выяснить все связи Луиса Сугимори, особенно касающиеся его религиозной деятельности. Задержанных прибавилось. Тюрьмы постепенно заполнялись.
Явившихся добровольно сначала было немного. Но с распространением слухов об арестах их число прибавилось. Впрочем, не попадалось ничего интересного. Неприсягнувшие. С них взяли присягу и отправили по домам.
Я пытался сделать Инквизицию такой, какой ее хотели бы видеть святые первых пяти веков христианства – решительной, но милосердной. Инквизиции как таковой тогда не было, но преследования еретиков уже начались. Тем не менее смертная казнь еще ужасала.
Журналюги потребовали у меня объяснений. Я выступил по телевидению и попросил не волноваться. Никто по будет наказан без вины. Если задержанный невиновен – ему не о чем беспокоиться. Это только превентивная мера.
Что‑то часто я в последнее время поминал превентивные меры.
Но никого с фальшивым Знаком мы пока не обнаружили. Выловили нескольких монахов без Знака, но никто из них не отказался от присяги Эммануилу.
Я склонялся к тому, чтобы их выпустить. Но Господь остановил меня.
– Задержи хотя бы тех, кто занимает в орденах видное положение, и знакомых Сугимори.
– Бесполезно, Господи. Их допросы ничего не дали.
– Допроси их по‑другому.
Я посмотрел на него с безграничным удивлением.
– Успокойся, Пьетрос. Я не призываю тебя к средневековым жестокостям. Ну есть же наркотики!
– Наркотики отнимают свободу воли. Это не по‑христиански.
Он вздохнул.
– Пытки тоже отнимают свободу воли. Однако инквизиторы их применяли.
– Это было признано ошибкой.
– Да! В спокойную эпоху лени и религиозного равнодушия. Но если бы восемь веков назад Инквизиция не проявила решительности, от христианской церкви ничего бы не осталось. Еретики всевозможных толков – манихеи, богомилы, павликиане, катары, вальденсы – поглотили бы ее полностью. Некому было бы нести Свет Христов. Сейчас мы стоим перед таким же выбором. У нас слишком мало времени, Пьетрос. То Царство Будущего Века, которого чаяли все христиане, наступит не более чем через год. Вот срок, который нам остался! И в этот срок мы должны спасти многие и многие души, чтобы миллионы достойных вошли в Царство Божие вместе с нами. Тогда я обниму тебя за плечи и проведу под хрустальные своды Неба. Но разве наше счастье может быть полным, если кто‑то останется за порогом? Это твоя аскеза, Пьетрос. Помни, что строгость – только форма христианской любви, а жалость – одна из страстей, ничуть не лучшая, чем все остальные.
В тот же день я поручил Марку связаться со Службами Безопасности разных стран по поводу нетрадиционных методов ведения допроса. Мне казалось, что он лучше меня умеет общаться с этими людьми. Марк удивился, но послушался.
Нам прислали специалистов, но я медлил. Очень хотелось обойтись без этого.
Пока я начал с другого конца. Приказал явиться в церковь святого Франциска Ксаверия всем руководителям предприятий, главам общин и монастырей независимо от вероисповедания и приходским священникам. Этих людей надо было проверить прежде всего. Потом они сами должны были заняться своими подчиненными и приказать им принести присягу, пусть даже во второй раз. Плевать! Не крещение.
При корпоративной системе Японии этот выход казался самым разумным. Правда, присяга из сакральной превращалась в гражданскую… Ну и ладно. И так работает.
Сколько всего влиятельных людей в городе? Около одного процента? Или больше? Население города – несколько миллионов человек. Значит, мы должны проверить несколько тысяч. И это только Токио. А если виновные покинули город?
Я не мог закрыть Токио. Экономика этого не выдержит. К тому же было время буддистского поминовения усопших. Праздник О‑Бон. Японцы потянулись на кладбища. Впрочем, посты на выездах усилили, у всех въезжающих и выезжающих проверяли Знаки. Да что толку! Обычный полицейский не отличит поддельный Знак от настоящего.
Отловили еще пару сотен неприсягнувших. И то дело! Если они соглашались принести присягу и принимали причастие Третьего Завета – их отпускали. Если нет оставляли в тюрьме.
Я уныло смотрел на проходящих перед нами людей. Количество их удручало. Мы с Матвеем парились здесь уже третий день.
– Бесполезно, Матвей! Тот, кто виновен, ни за что сюда не явится, – шепнул я.
– Ошибаешься, – медленно проговорил мой коллега. – Эту проверку просто не воспринимают всерьез. Я ведь даже рук не смотрю.
– А как ты это делаешь?
– Просто чувствую.
– А что же Сугимори не почувствовал?
– Не пытался. Здесь надо настроиться.
– Ладно, молчу.
Уставал Матвей страшно. В конце каждой такой проверки мне приходилось отпаивать его коньяком. Работали по десять‑двенадцать часов в день. Я сам спал часа по четыре. К тому же мне надо было отдавать приказы об арестах и следить за тем, что происходит в тюрьмах.
То, что я отказывался пытать других, оборачивалось пыткой для меня самого. Но ничего! Потерпим. В Средние века считалось, что мучения грешников в аду должны доставлять радость праведникам. Увы! Я родился в другое время. Мне это не доставит радости. Лучше я не посплю, чтобы грешников в аду было поменьше.
– Третий от второй колонны, – шепнул Матвей. – В сером костюме.
Здесь каждый второй в сером костюме! Однако я проследил за взглядом Матвея. Средних лет японец, ничем не примечательный. Я кивнул охранникам, стоявшим у колонны. Японца без лишней грубости взяли под руки и подвели к нам.
– Покажите руки, пожалуйста.
Знака не было. Чего и следовало ожидать.
– Угу, – устало сказал я. – Вы задержаны.
На сегодня пятый. Всего‑то! Как же это меня достало!
Я вынул сотовый и позвонил Марку:
– Марк, слушай… Я даю добро. Да, на это. Пусть ребята поработают. Только ласково, без передозировок. Чтоб все были живы! – Последние две фразы я добавил в порядке самооправдания. – Я сейчас приеду.
Аскеза так аскеза! Если я обрекаю людей на это унижение – я должен видеть последствия собственных приказов. Иначе я просто трус.
ГЛАВА 5
Было около девяти вечера, когда я вошел в здание токийской городской тюрьмы. Здесь не было отдельной инквизиционной, пришлось потеснить воришек и их следователей.
У лестницы я нос к носу столкнулся с Марком.
– Четвертый этаж, – коротко сказал он.
– А ты?
– Домой. Я солдат, а не ищейка.
Я вздохнул.
– Прости, что поручил тебе эту собачью работу.
Марк пожал плечами и зашагал к выходу.
Комната, где проходил допрос, была куда менее мрачной, чем те, в которых в свое время допрашивали меня. Скорее медицинский кабинет, чем камера. Это меня успокоило.
Следователя Святейшей Инквизиции я знал – все назначения проходили через меня. Он познакомил меня со «специалистами».
Виновный (точнее, подозреваемый) лежал на кушетке и вызывал скорее отвращение, чем жалость. Расслабленная поза, безвольные черты, струйка слюны в уголке рта.
Я сел рядом со следователем.
– Кто это?
– Эндо Хасэгава, один из местных иезуитов.
– И что?
– Ничего. Боюсь, его придется выпустить. Знак подлинный. Ни о каком разделении ордена ему неизвестно.
Я взглянул на «специалистов».
– Это надежно?
– Если один раз – то не очень. Надо правильно сформулировать вопрос, а потом еще разобраться в ответах. Если последующие вопросы вытекают из ответов, полученных в прошлый раз, – это гораздо надежнее.
– Насколько это вредно?
– Да уж не полезно! – усмехнулся «специалист».
– Отвечайте четко. Выживет человек после необходимого числа допросов или нет?
– Выживет‑то выживет… Только доживать ему придется скорее всего в психиатрической клинике. Понимаете, такие методы применяют обычно к тем, кого не собираются выпускать на свободу.
– Понимаю.
Хасэгава пошевелился и открыл глаза.
– Пить. Дайте пить, пожалуйста!
– Дайте! – приказал я следователю.
Ему принесли стакан воды. «Специалист» присовокупил к нему пару белых таблеток.
– Что это? – поинтересовался я.
– Нейтрализатор.
– Пейте, – кивнул я.
Все это больше напоминало медицинскую процедуру, чем пытку. Это усыпляло совесть.
Подозреваемый по‑собачьи смотрел на меня. Наверняка видел по телевизору.
– Дайте мне протокол допроса, – попросил я. – Насколько я понимаю, я опоздал к началу.
Мне протянули компьютерную распечатку.
«Вопрос: Вы знакомы с Луисом Сугимори Эйдзи?
Ответ: Да.
(Гм… Интересно.)
Вопрос: Вы принадлежите к одному ордену?
Ответ: Да.
Вопрос: Сколько вам известно орденов иезуитов?
Ответ: Один.
Вопрос: Что вам известно о разделении ордена?
Ответ: Что?
Вопрос: Орден иезуитов разделился?
Ответ: Не знаю».
– Почему такие односложные ответы? – поинтересовался я.
– Специфика допроса, – пояснил следователь. – Повторить?
– Нет.
Пытку применяют только один раз. Даже по средневековому законодательству. Правда, можно «продолжить». Но не стоит подражать средневековым инквизиторам в лицемерии.
Хасэгава Эндо смотрел на меня с надеждой.
– Я ни в чем не виноват, Болотов‑сан! Я ничего не знаю ни о каком разделении ордена!
Я посмотрел на «специалиста».
– Он может помнить то, о чем его спрашивали?
– Вряд ли.
Я перевел взгляд на Хасэгаву.
– Меня спрашивали об этом и раньше! – забеспокоился он.
– Да, – подтвердил следователь.
Я вздохнул.
– Вы давно знакомы с Луисом?
– Пару лет.
– Тесно общались?
– Жили в одной резиденции ордена.
– Так! Помните прошлое Рождество?
– Ничего особенного не происходило. Праздничная служба.
– Луис присутствовал?
– Конечно.
– Так! – Я обернулся к следователю. – Вы записываете?
Он растерянно смотрел на меня. Зато один из «специалистов» гордо продемонстрировал красный огонек на диктофоне.
Эндо побледнел и удивленно смотрел на меня.
– Это так важно?
– Все важно. В чем заключались обязанности Луиса в ордене?
– Руководство духовными упражнениями…
Я усмехнулся.
– …проповеди, лекции. Иногда он выполнял обязанности священника.
– Он был духовным коадьютором? [67]
– Да.
– У него было место преподавателя в одной из иезуитских коллегий?
– Нет. Просто он вел лекторий для всех желающих. Скорее лекции‑проповеди. Типа катехизации.
– Последний месяц тоже?
Эндо задумался и опустил глаза.
– Понимаете, сейчас каникулы. К тому же О‑Бон.
– При чем здесь О‑Бон?
– Мы чтим местные обычаи.
– Ладно! Чтите. Но я не поверю, что иезуит бездельничал целый месяц. Его что, в отпуск отправили?
– Нет. Он получил другое послушание.
– Какое?
Чем дальше я спрашивал, тем с меньшим энтузиазмом отвечал Хасэгава. После этого вопроса он молчал по крайней мере минуту.
– Это внутреннее дело ордена, – наконец выдавил он.
– Здесь нет внутренних дел ордена! Все – дело Господа. Отвечайте!
– Не знаю.
– Не знаете? Кто возглавляет вашу резиденцию?
– Я.
– И вы не знаете?!
– Не знаю. Приказ был послан в обход меня.
– Интересно. Вас это не удивило?
– Удивило, но… сейчас и не такое происходит.
– А что происходит?
– Просто это не единственный случай в ордене.
– Расскажите подробнее.
– Это не более чем слухи… Бывает, что кто‑то из членов ордена получает приказ от какой‑либо высокой инстанции, выводящий его из непосредственного подчинения начальства.
– Так! Кто? Когда?
– Я не знаю имен. Слухи – не более.
– Хорошо. Пока оставим. Вы видели приказ, который получил Сугимори?
– Да.
– Что это был за документ?
– Приказ о переводе, заверенный орденской печатью.
– Чья подпись была на приказе?
– Не помню.
– Ложь!
Он замотал головой.
– Не помню, Болотов‑сан!
– Может быть, повторим? – поинтересовался сообразительный «специалист» с диктофоном.
– Простите, напомните, как ваше имя? – Черт! никакой памяти на японские имена, особенно если мне представляют несколько человек одновременно.
– Цуда Сокити.
– Отныне вы курируете это дело, Цуда‑кун [68]. С вас спрошу. – Я протянул ему свою визитную карточку с прямым телефоном. – Будут новости, позвоните.
– А как насчет?.. – он кивнул в сторону Хасэгавы.
– А с вами мы так договоримся, господин Хасэгава. Если в течение двадцати четырех часов вы вспомните подпись на приказе – ваше счастье. Если нет – допрос придется повторить. Вспомните имена иезуитов, получивших странные приказы, – совсем хорошо. Настоятельно рекомендую вспомнить. – Я повернулся к следователю. – Дайте мне копии протоколов всех допросов. Я хотел бы их изучить.