И в этот раз слово «пир» было произнесено точно с такой же интонацией. Я отдал бы все, что имел, чтобы оказаться за тридевять земель от этого праздника. Но я не мог бежать. Я должен был разобраться.
Бог или дьявол? Я мучился этим вопросом так, словно от этого зависела моя жизнь. Впрочем, она и зависела Она всегда от этого зависит. Я попал в плен собственного, в запальчивости брошенного слова.
Эммануил менее чем за год совершил то, для чего его предшественникам требовались по крайней мере годы, а иногда и десятилетия – он создал великую империю. И я был рядом с вершиной этой пирамиды. Я мог общаться с тем, кто стоял на этой вершине. Высота пьянила.
Мне нужно было с кем‑то поделиться своими сомнениями. Иоанн, конечно, знал предмет, но юный апостол отпадал. Я ему больше не доверял.
Оставался Матвей, он все‑таки не был таким узколобым солдафоном, как Филипп, или верным рыцарем, как Марк, и был способен размышлять. Хотя я не слишком верил в его эрудицию. Зато я был уверен, что он не выдаст меня ни при каких обстоятельствах, для этого он был слишком бесхитростен и прямодушен.
Матвей лежал в своей палатке и читал при свете карманного фонарика. Было уже довольно темно.
Я недооценил старого тусовщика. Выслушав мой рассказ, он кивнул и вытащил из рюкзака потрепанную Библию с многочисленными закладками.
– Я тоже интересовался этим вопросом, – объяснил он. – Вот, послушай‑ка. Так, Исход 12:21‑29. «В полночь Господь поразил всех первенцев в земле Египетской, от первенца фараона, сидевшего на престоле своем, до первенца узника, находившегося в темнице, и все первородное от скота». Ну, это ты знаешь. Дальше. 2 Царств 24:10‑15. «И послал Господь язву на израильтян от утра до назначенного времени; и началась язва в народе, и умерло из народа от Дана до Вирсавии, семьдесят тысяч человек».
– Ты читаешь Ветхий Завет…
– Ну конечно, Новый Завет читать приятнее – акварель, написанная розовыми и голубыми красками: звезда, поклонение, притчи, исцеления. Мелодрама о смерти и воскресении. А ты это почитай! Тьма и огонь. Слишком страшно? Но, может быть, это ближе к истине? Семьсот лет назад Христа изображали благословляющим одной рукой праведников, а другой рукой посылающим грешников в ад. А вдруг это правда? Что, если наши средневековые предки понимали гораздо больше нашего? Откуда мы взяли, что пришедший в славе будет так же кроток, как смиренный проповедник, погибший на кресте? Тот, кто приносит себя в жертву, и тот, кто царствует, должны вести себя по‑разному. Вот еще: 4 Царств 2:15‑23,24. «И пошёл он (Елисей) оттуда в Вефиль. Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города и, насмехались над ним и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он оглянулся и увидел их и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка». Теперь ты понимаешь, с кем мы имеем дело?
– С Богом? Или с дьяволом?
– Ты видишь разницу?
– Матвей, ты говоришь страшные вещи.
– Истина страшна. «Бог есть любовь!..» Любовь к кому? К убитым первенцам египтян, к детям, посмеявшимся над пророком? К кому еще? Альбигойцы считали дьяволом Бога Ветхого Завета.
– В колледже нас учили трактовать все это символически.
– А‑а. Так давай символически трактовать деяния Эммануила. Стало быть, там, вдоль дороги, в символических бамбуковых клетках и символических бочках с негашеной известью умирали символические китайцы. Что же тебя так возмущает? Хочешь выпить?
Я сел рядом и взял стакан. Матвей плеснул туда рисовой водки.
– За что пить будем? – спросил я.
– За доброго проповедника, который возьмет нас всех за ручку и приведет на небеса. – Матвей поднял стакан и посмотрел сквозь него на пламя свечи.
Выпили.
– Знаешь, это наш грех, – сказал Матвей. – Наше грехопадение. После того как на Эммануила было совершено первое покушение, нас изгнали из рая.
– Покушались не мы, а «Союз Связующих».
– Ну и что? Он всегда наказывал одних за грехи других. Круговая порука. Баоцзя, как здесь, в Китае. Каждый отвечает за кого‑нибудь другого. Помнишь Вторую книгу Царств, которую я цитировал? Моровая язва была послана за то, что Давид устроил перепись населения. Так сказать, в доказательство тщетности человеческих знаний. А книга Есфири? Помнишь, по какому поводу празднуют Пурим? За то, что Аман хотел погубить иудеев, в Сузах было вырезано несколько сотен человек, а десять сыновей Амана – повешены на дереве. Вот так! Всеблагого и всемогущего Бога придумали греческие философы. В Библии не было ничего подобного.
– Ну, избранному народу многое позволялось. Теперь это ушло в прошлое.
– В прошлое, говоришь? Нет! Просто изменился критерий выбора. Теперь не по крови, не по языку и не по крещению. Теперь иной признак. Вот он! – и Матвей вытянул вперед сжатую в кулак руку со знаком на тыльной стороне ладони. – Теперь мы – избранный народ!
У входа в палатку послышалась какая‑то возня.
– Кто там? – крикнул я.
– Адъютант Господа Эммануила. Господь ждет вас на пиру!
– Ну что, пойдем? – задорно спросил Матвей и усмехнулся.
В центре военного лагеря горел огромный костер, точнее, полоса огня шириной метра в три и длиной в несколько десятков метров. Вокруг костра на толстых брёвнах, покрытых парусиной, уже расселись офицеры Господа и его приближенные. Для солдат тоже было устроено угощение, но у других костров, поменьше.
Господь сидел в центре, у полосы огня. Рядом с ним расположились Мария (по одну сторону), Хун‑сянь (по другую), Иоанн, Филипп, Марк, Варфоломей и прочие.
Ми с Матвеем подошли и поклонились ему.
– Очень рад вас видеть. Матвей, садись сюда, – и он указал на место рядом с Варфоломеем. – Пьетрос, по другую сторону костра, рядом с Вэй Ши.
Я посмотрел сквозь пламя костра. Там, прямо напротив нас, действительно сидел предводитель юйвейбинов.
– Да, Господи, – сказал я.
Марк печально посмотрел на меня. Да, это не предвещало ничего хорошего. Меня, единственного из апостолов, отсылали на ту сторону, к китайцам.
Я долго обходил вокруг огненной полосы, так что когда я сел рядом с Вэй Ши, Эммануил уже открывал празднество. После обычных обрядовых фраз о доблести нашего войска и преданных Господу последовало обычное веселье, и я уже было расслабился, как и весьма напряженный Вэй Ши. Но вот в руках у Эммануила появилась большая изумрудная чаша, казалось, вырезанная из целого камня. Он поднял ее высоко над головой так, чтобы было видно всем.
– Эта чаша была изумрудом в короне Люцифера в те времена, когда его еще величали «Несущим Свет» и ангелом утренней звезды. И Будда впервые погрузился в нирвану, сосредоточив свое сознание на восходящей утренней звезде. Только тогда наступило просветление. Теперь эта чаша у меня. Изумруд упал на землю во время войны в небесах, и теперь в этой чаше вино вечной жизни, которое никогда не кончается. Я приглашаю вас отведать его вместе со мной.
Он отпил из чаши, а потом передал ее апостолам. Когда последний из них пригубил вино и вернул чашу Эммануилу, Господь посмотрел на нас.
– Вэй Ши, встань и иди сюда. Для европейцев это вино вечной жизни, для тебя – патра Будды, наполненная живительной влагой. Это неважно. Суть одна.
Предводитель юйвейбинов начал было обходить костер, но Господь остановил его.
– Куда? Я сказал – сюда, а не вокруг костра!
Вэй Ши остановился и растерянно посмотрел на Господа. Их разделяла стена огня.
– Если ты не доверяешь мне – значит, не веришь в меня. Зачем мне такая преданность? Ты легко отправил на мучительную смерть несколько сотен человек, а сам боишься костра. Это только половина послушания. У тебя не должно быть своей воли. Ты принадлежишь мне так же, как и они. Как все здесь. Либо ты живешь в моей воле, либо не живешь вовсе.
Вэй Ши стоял на месте. Чашка, которую он почему‑то не оставил, когда направился к Эммануилу, и теперь держал в руке, чуть‑чуть дрожала.
– Отдай мне, – шепнул я.
Он отдал.
Эммануил поднял руку. И в его руке была смерть. Я отлично знал, что именно так он убивает. Но произошло совсем другое. Пламя стало ниже, где‑то по пояс человеку, как высокая трава, словно напротив Господа время разрушило участок огненной стены.
– Ну, иди же, это не так трудно.
Вэй Ши поднял глаза к небу, туда, где сияли огромные южные звезды и сверкала небесная река Млечного Пути. Не знаю, кому он молился. Нефритовому Императору? Шанди? Божественному Лао‑цзюню? Будде Амитофу?
И вот он сделал глубокий вдох и вступил в огонь, и я понял, что буду следующим. Одежда на нем мгновенно запылала, но он сжал губы, поднял голову и пошел вперед. И тут пламя вздрогнуло и взвилось ввысь, охватив его всего, Я опустил глаза.
– Прими эту чашу, Вэй Ши! Ты доказал свою преданность.
Я поднял голову. Пламя снова стало низким, и я увидел Вэй Ши, стоящего напротив Эммануила. На китайце догорали остатки одежды и тлели волосы. Я не знаю, как он выжил, и главное, сколько проживет после этого. Господь поднял руку – и огонь мгновенно погас.
– Садись рядом с Варфоломеем, по левую руку от ценя. Твои испытания закончились.
Вэй Ши подчинился, и сквозь поднимающееся пламя костра я увидел, как его обнял Варфоломей.
– Пьетрос!
Это было то, что я больше всего боялся услышать.
Я встал.
– Иди сюда!
Я вопросительно посмотрел на Эммануила.
– Да, Пьетрос, ты должен повторить то же самое. Тебе легче, ты видел, что предшественник твой выжил.
Я посмотрел на небо и перекрестился.
– Не туда смотришь, Пьетрос. Помнишь: «Господь – Пастырь мой! Я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою… Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной».
Я посмотрел ему в глаза и ступил в огонь. Пламя объяло меля, дым заполнил легкие. Страх и дикая боль. Но я смотрел в эти глаза, растворяясь в их стальном океане, погружаясь в ледяную трясину, – и боль становилась меньше, и я шел вперед.
Я выскочил из костра и упал у ног Эммануила.
– Встань, Пьетрос, ты выдержал это испытание. Возьми!
Я взял чашу и жадно приник к ней. Огонь потек по моим жилам, но он больше не обжигал. Он придавал сил и наполнял неизъяснимым блаженством.
– Ты почти вышел из моей воли, Пьетрос. Хорошо, что вернулся. Но для этого надо было очиститься. Сегодня день твоего истинного крещения, крещения огнем. Но это не последнее испытание. За первым посвящением будет второе. Возможно, оно покажется тебе даже труднее. Я скажу тебе, когда ты будешь готов. А пока иди, садись рядом с Марком.
До конца пира я не выдержал, мне стало плохо, и Марк отвел меня в мою палатку.
– Может быть, позвать врача? – участливо спросил он.
Я покачал головой.
Пришел сочувствовать Матвей. От него я узнал историю зеленой чаши.
– Это я привез. Тибетская вещь. Выкуп крови, что‑то вроде того. Тибетцы народ смирный, воевать не любят. Далай‑лама принес присягу от имени народа и подарил чашу из своей сокровищницы в знак верности и мира. Когда я ее привез, Господь был просто в экстазе. Сказал, что эта чаша – не меньшее сокровище, чем Копье Лонгина.
Уже к утру я почувствовал себя лучше. Мои ожоги почти не болели, Точнее, ожогов почти не было. Я не знаю, как он это сделал. С Эммануилом разумнее всего было забыть о законах физики и опыте медицины. У Господа свои законы.
А дня через два стало известно о восстании населения Сычуани против местного диктатора. Народ признал Эммануила и просил его о помощи. Им, конечно, помогли, и к середине июня Китай полностью был наш. А еще исполнилась годовщина моего знакомства с Господом.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Будь как лотос, цветущий в бушующем пламени,
Будь как ветер среди огня,
Ты – ничто, Пустота наполняет сознание,
И бессмысленны «ты» и «я».
Ты – ничто, как и мир, только схватка вне времени,
Лишь движенье, удар меча,
Все отставлено прочь, только это мгновение
Беспощадно, как взгляд палача.
А когда ты очнешься от схватки неистовой,
В мир вернувшись, как в ножны меч,
Станет ярче земля, и осенними листьями
Будет кровью в закаты течь.
ГЛАВА 1
Когда мы вернулись в Пекин, Господь предъявил Японии тот же ультиматум, что ранее европейским державам. Через неделю мы узнали, что правительство страны приняло решение сопротивляться.
– Очень жаль, – заметил Эммануил. – Я уже не такой добрый, как год назад.
Истинное значение этой фразы проявилось вечером в теленовостях, а потом – в утренних газетах. Корреспонденты недоумевали. Япония словно исчезла с лица Земли, как недавно Пекин. Но тогда это было два часа, а теперь продолжалось уже почти сутки. Никакой информации оттуда. Никаких самолетов. Улетевшие туда не возвращались. Телефонная связь не работала. Радиостанции не отвечали. Телеканалы исчезли. Полная тишина.
Этим же утром стало известно о фотографиях со спутников. Ночью на всем архипелаге не горело ни одно‑го огня. «Темные острова» – нашел удачный эпитет кто‑то из корреспондентов. И все подхватили: «Темные острова». На следующую ночь острова оставались темными,
– Что там произошло? – осторожно спросил я у Господа.
– Электричество отключено. Химический состав горючего изменен. Так что самолеты не смогут подняться в воздух, а корабли и автомобили – сдвинуться с места. Ни связи, ни света.
Был вечер тридцатого июня, Мы. стояли перед Эммануилом – я, Марк и Варфоломей. Господь разговаривал по телефону:
– Это единственная линия, которая будет работать. В любой момент вы можете объявить о сдаче. Потомки богини Аматэрасу [47], безусловно, сохранят свой статус… как при сегунате… Нет, не противоречит. Богиня Солнца – такое же мое творение, как и весь невидимый мир. Не противоречит же это вашему христианству, Вы ведь христианин?.. И это очень кстати… Иначе?.. Смотрите Матфей 11,24.
Господь положил трубку и повернулся к нам. И я представил, как на другом конце провода в комнате, в которой горят свечи, потомок Аматэрасу медленно кладет трубку.
– Пойдемте! – сказал Господь и распахнул перед нами двери в соседнюю комнату. Там тоже горели свечи. Семь, Вдоль стола, напоминающего алтарь. И за этим столом уже сидели Филипп, Матвей и Иоанн.
Господь сел во главе стола. Перед ним стояла та самая зеленая чаша.
– Я собрал вас потому, что сегодня начинается новый этап вашего пути. Большая часть Евразии завоевана. Североамериканские Штаты признают нашу власть. Страны мира, еще сохраняющие свою независимость, гораздо слабее, и их подчинение – вопрос времени. Вы начинали как проповедники. Кто‑то более успешно, кто‑то менее. Но теперь важнее править, а не проповедовать. А для этого вам нужно стать другими людьми. Ваши предшественники две тысячи лет назад спорили, кто сядет у трона по правую руку от меня, а кто по левую. От вас я не слышал таких разговоров, что меня очень порадовало, По крайней мере вы при мне не делили министерские посты. Может быть, просто потому, что вы более образованны и менее наивны, чем апостолы прошлого. Тем не менее вы будете править миром. Но это не повод для интриг. Это призыв к самоотречению. Вы должны стать моими руками: и подчиняться мне так же, как слушаются меня пальцы на моих руках. Это жертва. У некоторых из вас уже был опыт такого самоотречения, – Эммануил посмотрел на меня. – Но этого мало. Вы должны измениться полностью. И та метаморфоза, которая с вами произойдет, достаточно мучительна, даже страшна. Но прежде вы должны отречься от своей воли. Если то, что произошло в Москве год назад, когда я впервые собрал вас, можно считать крещением, то теперь – постриг. А постриг должен быть добровольным. Поэтому те, кто не согласен, кто боится изменить себя и принять власть, могут встать и уйти. Никаких репрессий не будет. Вы все равно останетесь Верными. То, что человек не смог пройти весь путь до конца, – трусость, а не преступление.
Он обвел нас глазами. Холодно, медленно. От Иоанна к Матвею, от Филиппа к Варфоломею, от Марка ко мне. Все молчали и опускали глаза под его взглядом. Никто не ушёл.
– Хорошо, – сказал Эммануил. – Знаете, есть такой психологический тест. Представьте себе, что вы сидите за пультом. Перед вами кнопка. Вариант первый. Вы совершенно точно знаете, что, если вы не нажмете на эту кнопку в течение десяти секунд, Земля будет уничтожена. Если нажмете – умрете в тот же миг, но Земля будет спасена. Вариант второй. Если вы нажимаете на кнопку – Земля гибнет, зато вы спасены. Если не нажимаете – гибнете вы. Для некоторых людей активный вариант значительно труднее для альтруистического выбора. Да и для выбора вообще. Встать и уйти куда труднее, чем остаться сидеть. Сейчас мы попробуем пассивный вариант.
Он налил в чашу вина и отпил из нее.
– Сейчас я пущу эту чашу по кругу. Пусть тот, кто
согласен, отопьет из чаши. Тот, кто не согласен, пусть просто передаст чашу дальше.
Правильно, ножницы падают три раза. Это второй. Постриг…
Первым чашу взял Иоанн.
– Господи, неужели ты еще сомневаешься в моей преданности? – Отпил, передал дальше.
Матвей взял чашу и поставил перед собой. Сцепил над ней руки, сжал, опустил на них голову. Эммануил в упор смотрел на него. Матвей наконец собрался с духом, поднял взгляд и отпил из чаши.
Филипп сделал все просто, по‑военному. Так берут флягу с водкой солдаты, гниющие в окопной грязи, пьют для подкрепления сил и передают дальше, не глядя на соседа, без поклонов и церемоний.
Варфоломей отпил из чаши и улыбнулся с видом буддийского монаха, достигшего сатори.
Марк посмотрел на Эммануила.
– Я всегда твой солдат.
Отпил, передал мне.
– Я уже пил из этой чаши, – улыбнулся я. – Скоро это войдет в привычку.
Красное вино было странным на вкус и обжигало горло. Невозможно опьянеть от одного глотка, но так произошло. Восприятие мира изменилось. Может быть, обстановка?
– Я рад, что никто меня не покинул, хотя вы еще не поняли, какой выбор сделали, – сказал Эммануил. – Сейчас все могут идти. Со мной остается только Матвей. Сегодня Матвей. Но со временем это случится со всеми вами. Когда Матвей пройдет посвящение – если он его пройдет, – я запрещаю вам его расспрашивать. Один вопрос: «Матвей, а что там было?» – может обойтись вам очень дорого. Не торопите события. Да, слово того, кто прошел посвящение, для остальных – закон. Как мое. Всё. Идите.
Мы встали и пошли к выходу. Я оглянулся на Матвея, который остался сидеть слева от Господа, через один стул от него, как перед чашей сцепив руки и опершись локтями на стол, на котором догорали свечи. Почему‑то мне стало страшно.
Вернувшись в свою комнату, я открыл Библию. Матфей 11,24. «…но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе». Да, Матвей – не евангелист, а мой друг, – явно переоценил Христово милосердие. Ничего себе мелодрама с хорошим концом! Нет, всего лишь достойное продолжение Ветхого Завета.
Телефон в кабинете Господа молчал. Тот телефон, что напрямую был связан с дворцом японского императора в Токио. Неделю. Полторы.
– Упрямый народ, – с уважением сказал Марк.
Эммануил свирепо посмотрел на него.
Матвей был жив, но стал каким‑то нервным, как Господь после воскресения, и в глазах у него появился нехороший стальной блеск. Встречая его взгляд, я вспоминал бессмертных святых. Похоже и не похоже, то и не то. Тьма вместо света. Глаза фанатика. Такого не было, даже когда он хотел покончить с собой после смерти Господа и мы вынули его из петли. Тогда было только отчаяние. Отчаяние и страх. Теперь – решимость. Еще он полюбил отдавать нам приказы. Мелкие, вполне невинные. Ручку подать, кофе принести. Но все равно неприятно. Я стал избегать говорить при нем откровенно.
Телефон молчал. И к середине июля терпение Эммануила кончилось. На Токио был сброшен десант, к берегам Японии причалили наши корабли, на аэродром приземлились истребители.
Был вечер. Солнце стремительно катилось за гряду ближайших гор. Опускалась тьма. Эммануил шел по аэродрому уверенно и быстро. Сразу за ним шагали я и Матвей, дальше Варфоломей и Иоанн, вокруг – охрана. Из телохранителей я знал троих: Сергея, Макса и Артема. Филипп и Марк были с десантниками, и я знал только, что они живы.
Мы подошли к аэропорту, и в здании разом зажегся свет. «Почему они не стреляют? – думал я. – Неужели решили сдать аэропорт без боя?» Странно. Я ждал вестей от Марка, который командовал десантом, и не выпускал из рук радиотелефон.
Вдруг справа от меня раздался стон. Я резко повернулся. Макс корчился на земле, схватившись за горло, из которого торчал нож. Впереди упали еще два солдата.
– Ложись! – коротко скомандовал Эммануил. Но сам остался стоять. И рядом с ним стоял Матвей. Из укрытия выскочил отряд японцев, вооруженных катанами. Но пройдя не более трех шагов, они застыли на месте, словно их что‑то остановило.
Матвей лениво наклонился к Сергею и потянулся за автоматом:
– Дай, пожалуйста.
Он взял автомат, выпрямился и вопросительно посмотрел на Господа. Тот кивнул. И Матвей дал залп: по японским солдатам. В упор. Не было ни криков, ни стонов. Только падающие тела, как в замедленном кино. Живых не осталось.
Матвей наклонился ко мне и помог встать.
– Все нормально, Петр.
Я почувствовал жжение в знаке на тыльной стороне кисти правой руки и прикусил губу.
– Кроме всего прочего, посвящение освобождает от некоторых комплексов, – усмехнулся Матвей.
Эммануил строго посмотрел на него.
– Ну я же ничего не сказал, – пожал плечами мой друг.
– Все равно будь сдержаннее. В здание! – приказал Эммануил солдатам. – Аэропорт должен быть захвачен не позднее полуночи. И осторожнее. Холодное оружие тоже представляет опасность.
Тут у меня зазвонил телефон.
– В городе бои, блядь! – кричал в трубку Марк. – Японцы лезут прямо на стволы со своими железками. Мы их расстреливаем. Захватили их парня, ранен был. Вообще, они в плен не сдаются. Парень сказал, что у них все огнестрельное оружие вышло из строя – еще две с половиной недели назад, когда электричество отключилось. Недоглядели, прирезал себя, блядь! Сэппуку! Если мужик ранен и еще в сознании, он себе брюхо распарывает, чтобы живым в плен не попасть. А у Филиппа две бабы с небоскреба бросились, когда туда наш вертолет приземлился. А так ничего, продвигаемся. Все равно автоматы против мечей – это избиение младенцев. Вы осторожнее там, они в засадах поджидают и лезут врукопашную. Дерьмо собачье!
Я честно пересказал спич Марка, аккуратно вырезав всю лексику, не являющуюся необходимой для понимания ситуации и способную оскорбить слух Господа. Господь кивнул.
– Пожелай им удачи.
Я пожелал.
– Это называется атака в стиле «банзай», – прокомментировал Варфоломей. – Когда сражаются не ради побели, а для того, чтобы достойно умереть.
– Я бы предпочел, чтобы они достойно жили, – заметил Эммануил. – Если бы они сразу капитулировали, не было бы ни одной жертвы.
– Господи, разреши мне пойти вперед, – попросил Варфоломей. – Я неплохой мастер кэндо. Это пригодится в рукопашной схватке.
– Это не дуэль, Варфоломей. Дуэль – поединок равных. А когда люди сражаются со своим Господом, действии первых называются бунтом, а второго – справедливостью.
– Но я знаю местные обычаи. Я…
– Здесь надо знать автомат, а не местные обычаи. Угомонись, Варфоломей, ты мне нужен здесь.
Я сочувственно посмотрел на Варфоломея. Жаль. По‑моему, он просто устал ждать приказа Господа о сэппуку. Ещё раз жаль. Варфоломей являл для меня пример совершенного человека, поскольку обладал красным дипломом и черным поясом. Нет, первое я еще в состоянии понять, но уж второе!..
Варфоломей покорно склонил голову.
Аэропорт был взят к одиннадцати вечера, а к утру город был нашим. Около девяти Марк сообщил об аресте императора. Только аресте. Эммануил строго‑настрого приказал пальцем его не трогать.
В десять пятнадцать Господь вошел в комнату, где содержался потомок богини Солнца, и охрана встала у дверей. Они вышли вместе. На руке у императора чернел символ спасения.
В полдень по радио и телевидению, которые наконец заработали, были переданы сообщение о капитуляции и обращение императора к японскому народу. Мы победили.
Мы с Марком направлялись в район Есивара. Точнее, туда направлялся Марк. Лично я совершенно не понимаю, зачем платить четыреста солидов за то, что можно получить совершенно бесплатно. И у Марка проблем с этим ничуть не больше, чем у меня. Нет, язык, конечно, у меня лучше подвешен, зато у Марка общий вид куда солиднее.
– Ну, говорят, гейши – это совсем другое дело, – оправдывался Марк.
Мой друг явно эффективно избавлялся от порока скупердяйства: сначала алмазные запонки, теперь это. Уж не заболел ли?
Город медленно приходил в себя после войны. Убрали с улиц камни и битое стекло, вставили новые стекла в окна и витрины. Местное население смотрело на нас косо, но предпринимать что‑либо не осмеливалось. Тем не менее мы взяли с собой двух телохранителей, Сергея и Артема. Вечерние улицы были ярко освещены. Вскоре мы оказались под сияющей зеленой вывеской с надписью: «Бильярдная». Я оживился.
– Марк, давай зайдем.
– Ты играть‑то умеешь?
– Еще бы! В студенческие годы это составляло основную часть моих доходов.
– Да‑а?
– Сомневаешься? Сейчас увидишь!
Мы поднялись на второй этаж, и я подошел к одному из столов. Марк с охраной откочевали в бар. Здешний бильярд несколько отличался от нашего: лузы были больше, а шары меньше. Возможно, так даже проще. Я поинтересовался, играют ли здесь на ставки (еще как играли!), и для разминки сыграл на сто солидов. Не то чтобы мне нужны были деньги, но без этого как‑то скучно. Играть оказалось непривычно, но я быстро приноровился и выиграл. Потом еще. Мне это понравилось. Солиды местных мастеров покорно оседали в моих карманах, а их бывшие хозяева с уважением смотрели на Знак на моей руке, когда я держал кий, верно, считая, что все дело в Солнце Правды.
– Петр, может, пойдем? – пристал ко мне уже изрядно подвыпивший Марк.
– Хочешь – иди!
– Ладно, тогда я тебе охрану оставлю, – согласился Марк и опрокинул в себя остатки чего‑то, содержавшегося в маленькой фарфоровой чашечке.
Часа через два со мной уже никто не решался играть, и я пошел к соседнему столу. Здесь был свой чемпион. Японец, но на его руке тоже был Знак. Странно! Мы здесь недавно, и общей присяги еще не было, а я не знал этого человека.
Он в очередной раз выиграл и улыбнулся мне с истинно японской вежливостью.
– Хотите сыграть?
– С удовольствием. На сколько?
– У меня не совсем обычное предложение. Если выигрываю я, то вы слушаетесь меня во всем в течение месяца, если вы – то наоборот.
Я внимательно посмотрел на него.
– Это ставка Лойолы в игре против Франциска Ксаверия [48]. Вы иезуит?
– Да, молодой человек. Я имею честь служить Обществу Иисуса, – он сдержанно поклонился. – Меня зовут Луис Сугимори Эйдзи, самурай.
Факт принадлежности одного человека одновременно к иезуитам и самураям как‑то не укладывался у меня в голове, хотя был же рыцарем сам Лойола.
– Луис Сигимори Эдзи‑сан, – старательно повторил я.
– Можно просто «Луис». Это мое христианское имя, – смилостивился самурай.
– Петр Болотов.
– Я знаю. Я видел вас в Риме, на присяге.
Нельзя сказать, чтобы мне это было приятно.
– Вы были там?
– Да, вместе с моими братьями по ордену.
Ну теперь хотя бы понятно происхождение у него знака.
– Так вы согласны на мою ставку, Болотов‑сан?
Я колебался. Ставка мне не нравилась. Как известно, для Франциска Ксаверия его проигрыш окончился тем, что после месяца «духовных упражнений» с Лойолой он бросил все и вошел в Общество Иисуса.
– В конце концов, мы же служим одному господину, – проговорил японец и положил руку на край бильярдного стола, демонстрируя Знак.
– Ладно. Но две недели.
– Хорошо.
И мы начали партию. Сначала все было отлично. Шары покорно катились в лузы, пересекая стол по красивейшим траекториям, так что мой соперник скоро погрустнел. Я был совсем близок к выигрышу, когда на столе возникла очень хитрая комбинация. И я решил продемонстрировать мой коронный прием, открытый парижским бильярдистом Миньо. Если сильно ударить по шару кием, наклоненным под большим углом к столу, то сначала шар пойдет вперед, и можно расправиться с тем, что перед ним, а потом остановится и устремится назад, и так можно разобраться еще с одним, а лучше двумя или тремя шарами. Я ударил и уже ждал аплодисментов публики, как вдруг пол подо мной вздрогнул и в баре зазвенела посуда. Я еле удержался за край стола. Все длилось не более половины минуты и сразу стихло. Но этого оказалось достаточно. Шары сместились со своих траекторий, и ни один из них не достиг лузы.
Самурай даже не изменился в лице. Он как ни в чем не бывало загнал в лузы оставшиеся шары и победно посмотрел на меня. Вероятно, вид у меня был жалкий.
– Наверное, вы не привыкли к землетрясениям, господин Болотов, – произнес он. – У нас это часто бывает. Я не засчитаю эту партию. Давайте сыграем еще одну.