Я вздохнул.
– Это на будущее… Кстати, у меня есть несколько книг твоего Map Афрема, то бишь Ефрема Сирина. Прав‑до, стихи его несколько корявы, к тому же в них долго, занудно и дидактически доказывается, что душа отнюдь не бессмертна. Как тебе святой, не верящий в бессмертие души? Правда, он верил в воскрешение плоти. Но проза у него ничего. Хочешь, дам почитать?
– Нет.
– Почему?
– Мне будет больно.
Господь поморщился.
– Иди. Тебе не хватает твердости.
Я спускался с мраморного корабля, и казалось, что он и впрямь плывет по водам озера Куньмин, а на нем восседает одинокий кормчий, ведущий его сквозь мировой туман, единственный твердый правитель, единственный знающий путь, и над ним – таинственные огни с магическими письменами.
Ресторан «Fangshan» находился на северной оконечности Нефритового острова, на озере Бэйхай, давшем название парку. И до него оказалось не так уж близко.
В огромном зале с красными колоннами и стенами, увешанными пейзажами в традиционном китайском стиле, стояли многочисленные круглые столы. Я не сразу отыскал друзей в этом лабиринте, но Варфоломей первым заметил меня и помахал рукой.
Апостолы сидели за столом, покрытым белоснежной скатертью с вышитыми птицами и цветами. В центре стола стояли разнообразные кушанья, разложенные в изящнейшие приборы из тонкого фарфора, украшенные лепеcтками лотоса и пиона, так что стол больше напоминал клумбу или, скорее, утолок китайского садика. Варфоломей вёл себя как радушный хозяин.
– Здесь мы можем видеть знаменитейшие деликатесы императорской кухни, – начал он тоном экскурсовода. – Шедевры кулинарного искусства из различных провинций Китая от утки по‑пекински до известного на весь мир блюда гуандунской кухни «Битва дракона с тигром», которое делают из ядовитых змей трех видов, дикой кошки и более двадцати видов пряностей.
|
|
Гм… Мне сразу расхотелось его пробовать. Но Варфоломей не унимался:
– Вот она, прославленная «Битва», занимает достойное место в центре нашего стола, украшенная листьями лимонного дерева и лепестками хризантемы. Но, хотя суп здесь принято подавать в конце обеда, вовсе не обязательно менять привычки, так что начать я рекомендую с этого замечательного супа из ласточкиных гнезд, что изготавливают из слюны, которой ласточки скрепляют свои жилища.
Я вздохнул и посмотрел на Марка. Тот с аппетитом уплетал молочного поросенка, преспокойно пропуская мимо ушей синологическую лекцию Варфоломея. Я счел его пример разумным и принялся за утку по‑пекински.
– Не так, Пьетрос! – возмутился наш синолог моим вопиющим невежеством. – Нужно завернуть ломтики вон в те тонкие блинчики и есть, обмакивая в соевый соус.
– Какая разница!
– Так ты не почувствуешь истинного вкуса.
Я покорился и, в общем, не пожалел, мне понравилось. Сам Варфоломей с удовольствием поглощал жуткий отвар из слюны ласточек, а потом принялся за «Битву», ловко орудуя деревянными палочками, инкрустированными серебром. Нам же, грубым европейцам, подали вилки и ложки, что было очень кстати.
– Только грубые европейцы, великие лишь ограниченностью ума, могли вообразить себя носителями культуры, – разглагольствовал Варфоломей. – Нести культуру? Сюда? В страну с древнейшей философией и литературными традициями, насчитывающими тысячелетия? Что за досадная близорукость, что за глупое высокомерие! Даже в некоторых современных европейских исследованиях Китая свысока и презрительно говорится, что какой‑либо древний китайский ученый «догадывался» о том, что стало известно только в наше время. Да не догадывался он, а именно он все это и придумал! Еще в трактате «Баопу‑цзы» знаменитого алхимика Гэ Хуна содержится описание летательного аппарата тяжелее воздуха. И это более чем за тысячелетие до Леонардо да Винчи!..
|
|
Да, Варфоломей явно мог заговорить зубы кому угодно, даже мне. Хотя у меня тоже иногда получается молоть языком, когда я в ударе. «Язык – это бич воздуха», – пришло мне на ум средневековое образное выражение. И я искренне пожалел несчастный воздух, к которому Варфоломей был столь безжалостен.
Подали вино. Оно было теплым и желтоватым.
– Это шаосинское рисовое, – объяснил Варфоломей. – А это крепкое вино из проса – маотай. А это – несомненно жемчужина нашего ужина: вино из змеиного желчного пузыря. Здесь говорят, что змеиный желчный пузырь размером с палец дает столько энергии, что ее хватает на пару бессонных ночей.
Но мы не вняли. Марк принялся за маотай, а я за шаосинское, так что Варфоломей, к его великому удовольствию, остался единоличным обладателем желчного пузыря.
Даже мягкое шаосинское здорово обжигало горло, так что я скоро захмелел. Все‑таки я предпочитаю, что послаще и до двадцати градусов или уж приличный коньяк. Водка, конечно, тоже приемлема, но не доставляет мне удовольствия. Марку же, по‑моему, вообще все равно, что пить, лишь бы спиртосодержащее, так что это вскоре сказалось на количестве маотая и настроении моего приятеля.
|
|
– Смотрите, – еще довольно твердо сказал он. – За соседним столиком.
За соседним столиком сидело юное существо женского пола, столь нежное и прелестное, что мы с Варфоломеем разом уставились на него, причем совершенно бесцеремонно. Между прочим, существо сидело в полном одиночестве.
– Она что, здесь подрабатывает? – очень тихо поинтересовался Варфоломей.
– Почему ты так решил? – недоуменно спросил я. Девушке было никак не больше семнадцати, и вид она имела совершенно незатасканный. – Непохоже.
– В таком случае она сумасшедшая. Здесь женщин воруют и продают в жены бедным крестьянам.
– Но не в центре же Пекина!
– Что им центр Пекина? Недавно украли аспирантку Шанхайского университета.
– «Великая китайская культура»! – передразнил я.
– Это же совсем другое! Не путай культуру и цивилизацию.
Тем временем неподалеку от наших столиков появился официант с плакатиком с надписью по‑китайски. Я все еще с некоторым удивлением обнаружил, что могу ее прочитать, но она мне ничего не сказала. Что‑то типа «Хэ Сяньгу» или что‑то в этом роде. Зато Варфоломей впился взглядом в эти несчастные иероглифы.
– Бред какой‑то, – прошептал он. – Или розыгрыш…
Девушка встала и пошла к телефону, почти не касаясь пола. Мы разом повернули головы ей вслед, как подсолнухи за солнцем.
Ждали молча, как удавы кролика. Кролик вернулся, и наши головы приняли прежнее положение. Самым смелым, конечно, оказался Марк. Пока мы с Варфоломеем трепались, он, не мудрствуя лукаво, выдернул из центральной композиции утки по‑пекински большой красный пион, подозвал официанта, молча сунул ему цветок и кивнул в сторону существа.
Варфоломей рассмеялся:
– Ты даже не представляешь, насколько галантно поступил! В Китае пион считается царем цветов, который достоен произрастать только в императорской столице. И его дарят в знак любви. Интересно, возьмет?
Мы, затаив дыхание, стали ждать результата. Пион был благосклонно принят, девушка поклонилась и зарделась, а Марк расплылся в такой дурацкой улыбке, которой я у него никогда больше не видел – ни до, ни после.
Тут за дело взялся Варфоломей. Он тоже подозвал официанта и заговорил с ним по‑китайски:
– Скажи, что мы будем рады видеть ее за нашим столом и разделить с ней трапезу. И передай ей, что мы ее не обидим, мы – слуги императора.
Наш парламентер пошел исполнять поручение.
– Госпожа говорит, что не смеет ослушаться блистательных приближенных величайшего из императоров, – доложил он, вернувшись. – Однако она хотела бы убедиться, что господа – действительно слуги императора.
Варфоломей сжал руку в кулак и протянул ее в сторону официанта, вверх тыльной стороной. Тот уставился на черный Знак Спасения.
– Тебе известно, что это означает? – тоном разгневанного феодала спросил Варфоломей.
– Да, господин… Но ваши друзья?..
Мы последовали примеру Варфоломея. Официант кивнул и отправился было продолжать переговоры, но был задержан властным окриком нашего доморощенного мандарина.
– Подожди! Выясни у госпожи, действительно ли ее зовут Хэ Сяньгу, и, отвечая, пусть помнит, что отвечает слугам императора.
– Ее звали к телефону под этим именем, – пожал плечами официант.
– Тебя это не удивляет?
– Это не мое дело, господин.
– Зато мое. Выполняй, что приказано!
– Зачем так круто‑то? – спросил я Варфоломея, когда. парень в очередной раз переместился к соседнему столику.
– Здесь по‑другому не понимают.
– Госпожа желает убедиться сама, – вернувшись, доложил наш парламентер. – Она спрашивает, нет ли у вас какого‑нибудь документа, заверенного императорской печатью?
– Тьфу! – вышел из себя Варфоломей. – Вот она, конфуцианская этика! – Однако начал рыться по карманам в поисках документа.
Самое интересное, что документ у него оказался. Варфоломей извлек на свет божий несерьезного вида бумажку и помахал ею у нас перед носом. Печать на листке присутствовала, круглая, с иероглифами.
– Старая императорская, – пояснил он. – Пока не была готова новая, Господь пользовался ею. «Вечная жизнь, процветание и мир», – продекламировал Варфоломей.
– Это что? – поинтересовался я.
– Надпись на печати.
– Нет, что за документ?
– Да так, некоторые особые полномочия, – равнодушно протянул наш знаток китайской культуры и сунул бумажку официанту. – Из рук не выпускай. Потом отдашь мне.
Китаец принял документ, кинул на него мимолетный взгляд, упал на колени и благоговейно поцеловал печать. Пока мы дивились этому ритуалу, девушка встала из‑за стола и направилась к нам. Не вставая с колен, официант показал ей бумагу. Она кивнула и как ни в чем не бывало села за наш столик напротив Варфоломея. Тот посмотрел ей в глаза, побледнел как полотно и схватил ее за руку, казалось, мертвой хваткой.
– Ты пойдешь с нами, – жестко сказал он,
Я так и не понял, как ей удалось вырваться, хрупкой девушке из железных рук мастера меча, но она вырвалась, выпорхнула, как птичка, или, скорее, утекла, как вода, словно маленький ручеек, и устремилась к выходу из ресторана.
– За ней, быстро! – воскликнул Варфоломей, вскакивая из‑за стола и на ходу вырывая бумажку из рук официанта.
– Да что на тебя нашло? – возмутился я. – Видно, твой змеиный желчный пузырь обладает не только общетонизирующем действием!
– Да, какое у тебя право нам приказывать? – вмешался Марк.
– Идиоты! Она бессмертная!
И тогда мы наконец кинулись следом за ним.
Мы вылетели в ночной парк.
– К берегу! Там, на пароме!
Да, кажется, там действительно мелькнуло ее светлое платье. Мы прыгнули на паром, и он тут же отошел от берега. Но Хэ Сяньгу как сквозь землю провалилась.
– Упустили, – констатировал Марк.
– Возможно, – протянул Варфоломей и тоскливо оглянулся назад. Там под убывающей луной лежал Нефритовый остров, а над ним, словно призрак, плыла похожая на островерхую шапку мага Белая пагода. – Кстати, Марк, ты интересовался моими правами. Вот, читай!
И он отдал Марку ту самую замусоленную бумагу. Я тоже заглянул в нее.
"Повелеваю всем всячески содействовать Варфоломею Антонову в поимке любого человека, на которого он укажет, и подчиняться любому его приказу, не представляющему непосредственной опасности для жизни моих подданных.
Царь Славы Эммануил Спаситель».
И императорская печать.
– Ничего себе! – заметил я. – Ну и власть у тебя!
– Господь слишком долго объяснял мне границы этой власти, чтобы я решился применить ее не по назначению. Я не самоубийца. Эта бумажка для особых случаев.
– Каких, например?
– Например, как сейчас.
Мы уныло сошли на берег, и тут вдали снова мелькнули светлое платье.
– Она? – спросил я.
– Скорее! – Варфоломей снова потащил нас вперед.
Мы бежали по прямым пекинским улицам под бельем, свисавшим со вторых этажей домов, мимо ночных рынков, еще далеко не пустых, где, похоже, до рассвета собирались торговать всякой всячиной, все дальше от центра города.
Вскоре мы оказались на полутемных улицах, в лабиринте одинаковых некрасивых низких домов. Мы свернули в переулок и уперлись в такой же обшарпанный домишко. Тупик. Девушки нигде не было.
– Смотрите, она наверняка вошла сюда, – Марк показывал на покосившуюся деревянную дверь, ничем не отличавшуюся от всех прочих.
– Ну давайте проверим, – вздохнул Варфоломей.
Мы толкнули дверь, и она легко открылась. Прямо перед нами была абсолютно темная лестница в подвал. Марк зажёг огонек зажигалки и пошел первым. Внизу нас ждала ещё одна дверь, очень массивная, из крепкого дерева. К нашему удивлению, она тоже оказалась открытой. Мы вошли внутрь и обалдели.
Это был старинный дворец или храм. Скорее храм. У входа горело несколько свечей, тускло освещавших зеленые каменные колонны (я бы не удивился, если бы это оказался нефрит), фигуры неизвестных мне божеств и росписи на стенах. Варфоломей отобрал зажигалку у Марка и подошел к идолам.
– Сиван‑му, мать Западного неба, – сказал Варфоломей. – Дун Вангун – князь Востока. А вот и наш друг, Нефритовый Император Юй‑хуанди в окружении бессмертных.
– Где мы?
– В гостях у даосов, – небрежно обронил Варфоломей и направился к росписям. – А вот это даосский рай Шоушань, Гора долголетия, – и Варфоломей повыше поднял зажигалку, осветив горный пейзаж с озерами, протоками и скалистыми берегами, где среди сосновых рощ и садов прятались изящные мостики и беседки. – Смотрите‑ка, здесь надпись. «Ты слышал уже флейту земли, но не слышал еще флейты неба». И еще: «Рождение как сон, смерть как пробуждение». Интересно… Это Чжуан‑цзы.
– Что?
– Чжуан‑цзы – древний китайский философ. Четвертый‑третий века до рождества Христова. Написал трактат, тоже «Чжуан‑цзы». Некоторые исследователи считают его древнее «Дао‑Дэ цзин».
– Древнее чего? – переспросил Марк.
Варфоломей тяжело вздохнул. Он явно не привык иметь дело с такими невеждами. Но тем не менее терпеливо объяснил:
– «Дао‑Дэ цзин», трактата Лао‑цзы, которого считают основателем даосизма.
В храме стоял какой‑то странный запах, немного напоминающий аромат курительных палочек, но другой, не такой, как у сандала. И от этого запаха становилось холодно в груди.
– Это не храм, – словно издалека раздался голос Варфоломея. – Идите сюда.
Варфоломей стоял возле длинного стола, уставленного различными емкостями, очень напоминавшими химические колбы и реторты, только они были непрозрачными, возможно, из‑за толстого слоя пыли, покрывавшего здесь все без исключения.
– Здесь лет сто никого не было, – заметил Варфоломей.
– Тогда кто же зажег свечи? – возразил Марк.
Варфоломей оставил его вопрос без ответа, так как заинтересовался книгами, точнее – толстыми папками с тетрадями и свитками из шелка, исписанного иероглифами.
– Сочинения даосских алхимиков. Ребята, это не храм или не только храм. Это лаборатория. Пьетрос, ты химию знаешь?
– Не особенно.
– Смотри, здесь остатки какого‑то красного вещества. Это не киноварь?
– Может быть. А почему именно киноварь?
– Основной компонент даосских эликсиров бессмертия.
– Но это же соединение ртути!
– Еще бы. Несколько императоров династии Тан жестоко поплатились за свою мечту о бессмертии. Они один за другим умерли в страшных мучениях от отравления тяжелыми металлами. Даосы их ложками кормили своими эликсирами.
– Так здесь могут быть пары ртути! Я очень хреново себя чувствую.
– Честно говоря, я тоже, – задумчиво проговорил Варфоломей,
Я чувствовал себя более чем хреново. У меня отчаянно кружилась голова, а в груди словно плавал айсберг. Еще минута, и я заметил, как удлиняются следы моих пальцев на пыли стола и неумолимо поворачивается потолок. Последнее, что я увидел, было лицо Марка, искаженное гримасой ужаса.
ГЛАВА 3
Я упал на зеленую траву, мягкую и высокую, и зажмурился от полуденного солнца. Надо мной нависали ветви дерева, усыпанные розовыми цветами с тонким приятным ароматом. Я повернул голову. Там росло другое дерево, его ветви склонялись под тяжестью персиков и в этом определенно было что‑то неправильное. Я приподнялся на локте и осмотрелся. Это был склон горы, и далеко внизу сияла река, пробиваясь между скалистыми берегами, а надо мной возвышался улыбающийся китаец в малиновом халате.
Я вскочил на ноги и сразу стал выше китайца. Голова больше не болела. Мало того, я чувствовал себя превосходно.
– Ничтожнейший обитатель этой презренной горы, недостойный Гэ Хун, нижайше приветствует блистательнейшего из сановников величайшего из императоров Эмануинь, – и китаец низко поклонился. – Простите, как ваше драгоценное имя?
– Мое? – признаться, я растерялся.
Гэ Хун расцвел почтительнейшей улыбкой и кивнул.
– Петр Болотов, – сказал я.
– Болотофу, – старательно повторил китаец. Видно, мое имя показалось ему совсем уж непроизносимым.
– Где я?
– Ваше превосходнейшее тонкое тело – на этих ничем не примечательных Пещерных небесах, а физическое пока осталось у входа в подземную обитель.
– Каких небесах?
– Пещерных. – Гэ Хун улыбнулся еще слаще, хотя это казалось невозможным. – В знаменитых Славных горах есть пещеры, через которые можно попасть на десять больших и тридцать шесть малых Пещерных небес, населенных бессмертными. И эта жалкая гора, блистательный Болотофу, находится в моем управлении, – и китаец снова поклонился.
Я недоверчиво глянул ему в глаза и увидел в них по два зрачка. К тому же я обратил внимание, что кончики ушей моего собеседника были заостренными. Гм…
– Бессмертными, говорите? Уж не с помощью ли даосских эликсиров они обрели бессмертие? – недоверчиво поинтересовался я.
– Да, ученейший из сановников! И с помощью наших немудреных эликсиров.
– На основе ртути?
– Киновари! О невежественный, – китаец неожиданно вышел из себя, – о обывательская ограниченность! О узость кругозора неучей, не видящих разницы между точной наукой и презренным шарлатанством, достойным лишь работы палача! О высокомерие невежд! Ну, подумай сам: ведь если из белой ртути получается красная киноварь, почему бы этой киновари не быть заодно и эликсиром бессмертия?
– Не вижу связи.
Гэ Хун вздохнул.
– Все очень просто, о невежественнейший из солнцеподобных, ведь при нагревании из киновари выделяется ртуть, а при дальнейшем нагревании белая ртуть вновь превращается в красную киноварь. Таким образом, в киновари сочетается красное и белое, как в зародыше, который образуется из белой спермы отца и красной менструальной крови матери, тоже из белого и красного. То есть в киновари гармонически сочетаются инь и ян, причем ян содержится в утробе инь. Киноварь – это зародыш бессмертия! – наконец торжественно заключил алхимик.
– Бред! Это же яд!
– Правильно, – обрадовался мой просветитель. – Мы сейчас и говорим об обретении бессмертия через освобождение от трупа.
– А‑а…
– Вот, например, если ты сейчас останешься здесь, на Пещерных небесах, твое прекраснейшее физическое тело тебе больше не понадобится, и его можно будет, скажем, сжечь, причем это нисколько не повлияет на твое пребывание на этой невзрачной горе.
Мне стало несколько не по себе.
– Но есть множество других способов обретения бессмертия, благороднейший Болотофу. Ведь эликсир можно создать и из соков собственного тела посредством дыхательной гимнастики, медитаций и сексуальной практики. Но не затем я переместил сюда твое драгоценнейшее тонкое тело. Дело касается вашего несравненного господина Эмануинь. Мы, то есть школа «Письмен Трех Августейших», готовы поддержать его!
Китаец явно ждал фурора, но такового не получилось.
– Очень приятно, – холодно сказал я.
Но это не расстроило алхимика, по крайней мере, он этого не показал.
– Там, где осталось твое бесценное физическое тело, есть роспись с изображением этой недостойной горы, – таинственным тоном начал Гэ Хун. – Но это не настенная роспись. Она бумажная, а за ней – дверь. Вот ключ, возьми! – И он с поклоном вручил мне старинный медный ключ, большой и очень красивый. – За дверью вы найдете помещение, похожее на склеп, – продолжил китаец. – Но это не обитель смерти – это колыбель вечной жизни. Там ждет своего часа восемьдесят один искуснейший воин. Мы дарим их императору Эмануинь. Они бессмертны и неуязвимы. Как только божественный Эмануинь спустится к ним, жизнь вернется в их тела, если только он тот, кем мы его считаем. Но пусть будет осторожен, школа Небесных Наставников его не признала. Они говорят, что Эмануинь искажает дао. О невежественные! Как можно исказить дао? Ведь где дао, там и истинный путь. Можно лишь следовать ему. А теперь торопись, вернейший из сановников, ибо опасаюсь я, что твое незаменимое тело может слишком остыть в твое отсутствие. Там не совсем правильные условия для хранения.
Гэ Хун в очередной раз низко поклонился, и мир снова изменился, как картинка на экране телевизора, когда роскошный исторический фильм резко прерывает какая‑нибудь жуткая реклама или выпуск новостей. Я снова лежал на полу в даосском храме, и мои руки были на удивление холодны и плохо сгибались, словно окоченели, так что я с трудом сумел приподняться.
У стены, освещенные слабым светом единственной свечи, прямо на полу сидели обнявшись Марк и Варфоломей. Услышав мою возню, Марк посмотрел на меня, как на привидение, и потряс Варфоломея за плечо.
– Смотри! Он очнулся!
– Этого не может быть, – промямлил тот сонным голосом и лениво открыл глаза. – Пьетрос! Ты жив?! Мы уже не надеялись… У тебя не было пульса. А мы не могли даже вызвать «Скорую». Все двери оказались заперты, мы не смогли выйти.
Я удивленно смотрел на них.
– А почему так темно?
– Мы потушили все свечи, кроме одной, – еще вчера, когда поняли, что можем остаться в полной тьме, – и стали жечь их по очереди. Это последняя.
– Ещё вчера?
– Ты был без сознания более суток.
– Мы говорили всего минут пятнадцать.
– Говорили? С кем?
– С Гэ Хуном.
– С Гэ Хуном? У тебя были галлюцинации? – Варфоломей посмотрел на меня крайне заинтересованно, взял свечу и поднялся на ноги, осветив роспись у себя за спиной.
И я узнал пейзаж, несмотря на огромную тень Варфоломея, скрывавшую добрую половину картины. Это была та самая гора, на которой меня встретил китайский алхимик и во мне сразу что‑то переменилось, словно меня подцепили на крючок и приподняли над землей. Боль и сладостная покорность. Невидимый рыбак рывком поставил меня на ноги и подтолкнул к картине. Я сделал шаг, и Варфоломей отпрянул в сторону. Наверное, вид у меня был совершенно сумасшедший. Я шел прямо на стену, абсолютно не владея собой. Да, это была бумага, и очень старя бумага. Она разорвалась сразу, без особых усилий и я оказался перед тяжелой железной дверью, украшенной литыми тиграми, и драконами, и иероглифическими надписями. Варфоломей уже пришел в себя и стоял со свечой чуть позади, освещая дверь.
–.Здесь цитата из «Дао‑Дэ цзин», – тихо сказал он. – "Кто умеет овладевать жизнью, идя по земле, не боится носорога и тигра; вступая в битву, не боится вооруженных солдат. Носорогу некуда вонзить в него свой рог, тигру негде наложить на него свои когти, а солдатам некуда поразить его мечом. В чем причина? Это происходит оттого, что для него не существует смерти».
Когда я услышал эти слова, небесный рыбак снова вспомнил обо мне. Покоряясь его воле, я разжал руку. В ней был ключ. Я быстро нашел замочную скважину, Ключ подошел, я повернул его, и дверь со скрипом подалась.
Перед нами была еще одна лестница, ведущая куда‑то вниз, Варфоломей опустил свечу, но это не помогло, все равно она освещала только несколько ступеней. Я пошел вперед. Лестница медленно поворачивала, извиваясь по внешней окружности широкого колодца. Мы спускались все ниже, и скоро дверь и даосский храм‑лаборатория остались где‑то далеко наверху. Стало холодно.
Наконец мы оказались перед каменной аркой, за которой был провал во тьму. На арке сияла молочно‑золотистая надпись: «Баопу‑цзы сказал: „Сказано: «Великая благая сила Неба и Земли есть жизнь“. Мы прошли под ней, и сразу стало чуть светлее. Это свет свечи отразился в идеально отшлифованном молочно‑золотистом камне тонких резных колонн, поддерживавших своды огромного зала. Здесь на возвышениях лежали воины в старинных одеждах, и каждый из них держал тонкий длинный меч.
Варфоломей поднес свечу поближе к одному из воинов. Глаза его были открыты, и в них чернело по два зрачка.
– Вот это да! – прошептал Варфоломей. – Нет, вы не понимаете! Вы просто не в состоянии понять, что происходит! – Он нервно поправил на носу маленькие круглые очки, – Смотрите, у них острые кончики ушей!
Я присмотрелся. Да, совсем как у Гэ Хуна. Я случайно задел край халата одного из воинов, и ткань рассыпалась в прах, обнажив кожу руки. Точнее, не совсем кожу. Она была серебристой и больше напоминала чешую. Пламя свечи заиграло на этой «коже», как на лезвиях мечей, тоже светлых и чистых, не тронутых временем.
Увидев это, Варфоломей пришел в неописуемый восторг и только восхищенно качал головой, не находя слов для выражения оного восторга.
– Они мертвые, – спокойно сказал Марк.
– Мертвые?! – взвился Варфоломей. – С чего ты взял?
– Они холодны как лед. – Похоже, Марк единственный из нас решился к ним прикоснуться.
– Да, как Пьетрос пятнадцать минут назад. Ты, часом, не мертвый, Пьетрос? Как ты себя чувствуешь?
– Да ничего.
– Вот именно. Ты посмотри им в глаза, Марк! У мертвых не бывает таких глаз. Да и вообще так в Китае не хоронят. Кстати, как ты объяснишь то, что ткань на их одежде рассыпается при легком прикосновении, а тела свеженькие, как будто их хозяева только что прилегли отдохнуть? От мертвецов бы давно остались высохшие мумии, если не скелеты.
– Ты хочешь сказать, что они могут встать в любую минуту? – усмехнулся Марк. – Многовато их на нас троих… Сколько их здесь?
– Восемьдесят один, – тихо проговорил я.
– Что? – одновременно произнесли Марк и Варфоломей, разом уставившись на меня.
– Гэ Хун сказал, что их восемьдесят один.
– В глюке? – заинтересовался Варфоломей. – Ты все это уже видел?
– Если это был глюк… Нет, я видел только Гэ Хуна и гору с персиковыми деревьями, которые одновременно цвели и плодоносили.
– Так…
– Гэ Хун сказал, что это Пещерные небеса.
– Так…
– И что его школа каких‑то там письмен, кажется, трех государей…
– «Трех Августейших», – поправил Варфоломей.
– …поддерживает Господа и дарит ему восемьдесят одного бессмертного воина, которые воскреснут, как только он спустится сюда.
– Так…
– И он дал мне ключ. Вот этот. – Я отдал ключ Варфоломею.
Он долго внимательно рассматривал старинную работу.
– Есть старинная легенда про двух монахов, буддийского и даосского, как они в тонком теле путешествовали из Сычуани в Янчжоу, то есть из Западного Китая в Восточный, чтобы полюбоваться там знаменитыми хризантемами, а потом сорвать цветок и принести его с собой. Когда буддийский монах вернулся в свое физическое тело, его ладонь оказалась пуста, а даос сжимал в руке хризантему. Никогда не мог в это поверить… до сего дня. Знаешь, когда ты потерял сознание и мы не смогли привести тебя в чувство, мы нашли там наверху курильницу. Из нее шел какой‑то дым. Мы ее сразу затушили. Дело в том, что даосы активно использовали галлюциногены в своих практиках. Удивительно, что мы тоже не вырубились.
– Наверное, ему нужен был я.
– Возможно… Хотя странно…
– Он даже не знал моего имени.
– Думаю, ему просто нужен был кто‑то один, неважно кто. Ты оказался самым восприимчивым. Что он еще тебе сказал?
Я задумался.
– Знаешь, мне, наверное, нужно встретиться с Господом.
– Да, конечно, ты прав. Ты не обязан говорить то, что не предназначено для наших ушей.
Мы поднялись на поверхность. Уже совсем рассвело, и на улице было полно народа.
– Странно, – заметил Марк. – По моим расчетам, сейчас должно быть часа четыре.
– Восемь утра, – возразил Варфоломей, взглянув на часы,
– Петр, – не унимался Марк, – когда ты очнулся, я посмотрел на часы. Было два часа ночи. Вы хотите сказать, что мы шесть часов бродили между мертвыми китайцами?
– Судя по тому, как я хочу пить, может быть и шесть часов, – заметил Варфоломей. – Пойдемте, вон торговец гороховым напитком.
Он был абсолютно прав. Меня тоже мучила жажда. Этой самой зеленоватой гадостью, гороховым напитком, торговали прямо на улице, и услужливый китаец налил нам по пиале. Гадость по вкусу очень отдаленно напоминала пиво. Мы закусили лепешками чуньбин и сразу пришли в себя.
Улицы уже запрудил сплошной велосипедный поток. По количеству велосипедов Пекин мог соперничать с весьма велофицированной Веной. К тому же обитатели европейской легкомысленной красавицы предпочитают возить велосипеды на крышах автомобилей на случай «пробки», а здесь для многих это единственный вид транспорта. Что, впрочем, совершенно не исключает «пробок», кои мы имели несчастье наблюдать, когда приблизились к центру города.
Машины заполняли собой улицы, как детали картины‑головоломки, и абсолютно никуда не двигались. Так что мелькнувшая было у нас идея поймать такси отпала сама собой.