Я кивнул. Но игра не шла. Все‑таки я привык стоять на твёрдой земле, а не ждать каждую минуту, что она подо мной запрыгает. И я проиграл. С не слишком разгромным счетом, но проиграл. Японец улыбнулся и положил кий.
И тут тряхнуло еще раз. Точнее, затрясло так, что невозможно было удержаться на ногах. Я схватился за стол, но он оказался не надежнее пола. Стены трещали и ходили ходуном, в окнах полопались стекла, и рамы начали деформироваться, как старый автомобиль на переработке. Сверху посыпалась штукатурка. Я посмотрел на потолок. По нему пролегла глубокая темная трещина, и он складывался как гигантская книга, по этой трещине, словно по сгибу листа, направив на меня острые зубья сломанных металлических конструкций.
Кто‑то схватил меня за руку и потянул к окну. Мы отчаянно нырнули в стремительно сужающийся проем и упали на асфальт. От нас медленно уплывал и складывался, как картонный, огромный дом на той стороне улицы, а по середине мостовой пролегла пропасть шириной по крайней мере в метр, которая продолжала расширяться. Разом погасли фонари, и все кончилось.
И я услышал стоны. Одновременно, со всех сторон. Словно ветер.
– Что это? – спросил я у тьмы.
– Люди под завалами, – ответил голос моего соперники по бильярду.
– Так это вы меня спасли? Спасибо, я ваш должник.
Я поднялся на ноги.
– Вы не только мой должник, вы мой раб на следующие две недели, – напомнил мой спаситель.
– Как вы можете помнить в такой момент о какой‑то дурацкой ставке!
– Как я мог заподозрить европейца в том, что у него есть честь, – вздохнул Луис.
– У меня есть честь, но сейчас надо спасать людей!
– Сядьте, здесь везде трещины. Вы им ничем не поможете.
– У меня друг пошел в район Есивара. Я должен узнать, жив ли он.
– Вы никуда не пойдете.
Это начинало раздражать. В конце концов, что мне клятва? Господь – моя совесть и моя честь. Только те клятвы верны, что даны ему на верность. Но Луис Сугимори спас мне жизнь, Ладно, еще неизвестно, кто в конце концов окажется господином, а кто рабом.
Я достал сотовый и попытался позвонить. Он не работал.
Глаза постепенно привыкали к темноте. Мы стояли среди завалов, остатков домов, за несколько минут превратившихся в горы строительного мусора. Асфальт прорезали глубокие трещины, а на островках толпились люди – немногие спасшиеся.
Вдруг из‑за поворота на бешеной скорости вырвался автомобиль. Я замахал руками, но было поздно. Он попробовал затормозить, чем только ухудшил дело. Так у него был один шанс из ста перескочить через трещину. Теперь не осталось ни одного. Машина резко повернула и полетела в пропасть. Я рванулся к краю, но Сугимори схватил меня за руку.
– Не смей!
И был прав. Раздался взрыв, из трещины вырвался столб пламени. Я прикрыл глаза рукой и отвернулся. Потом поднял голову. Передо мной лежали развалины бильярдной, ярко освещенные огнем взрыва. Из‑под сломанной балки торчала рука с Солнцем Правды. Сергей? Или Артем? Послышался слабый хрип. Рука дернулась, и Знак начал исчезать. И я понял, что его обладатель умер. Так мы умираем. Бессильная безжизненная рука под грудой камней. Рука без Знака.
Я почувствовал себя неважно и сел на асфальт.
…Близился рассвет, Светлело небо над полуразрушенным городом, Подул слабый утренний ветер. В конце улицы, направо от нас, появилась группа людей. Когда они подошли поближе, я узнал Господа. Он шел впереди, сопровождаемый парящими в нескольких сантиметрах над землей бессмертными даосскими воинами, прямо вдоль трещины, Он шел, и разлом схлопывался перед ним. словно края чудовищной раковины или гигантские челюсти. Не оставалось ничего. Гладкая мостовая.
Я закричал на него:
– Почему ты этому не помешал?
– Здесь зона повышенной сейсмической активности, Пьетрос, – спокойно ответил он. – Полторы тысячи землетрясений в год.
– Но все же в твоей власти!
– Эта земля так сотворена.
– Почему?
Эммануил опустил голову и подошел совсем близко.
– Я не единственная сила в этом мире, – тихо сказал он. – Умножение добра приводит к противодействию. Зло восстает на нас со всей ненавистью. Я никогда не говорил вам, что мы обойдемся без борьбы.
Я склонил голову,
– Да, Господи. Что я должен делать?
– Пойдем, у нас много работы.
Я подчинился.
Луис, до этого момента стоявший рядом и во все глаза глядевший на Господа, сделал шаг вслед за мной.
– Кто этот человек? – резко спросил Господь.
– Это Луис…
– …Сугимори Эйдзи, – с поклоном закончил японец.
Господь вопросительно посмотрел на меня.
– Он спас меня во время землетрясения.
Эммануил перевел взгляд на Эйдзи.
– Благодарю вас, господин Сугимори. Буду рад видеть вас в моей резиденции.
Японец низко поклонился.
ГЛАВА 2
Мы занимались ликвидацией последствий землетрясения, и ни на что другое не оставалось времени. Сугимори не оставлял меня ни на минуту и давал весьма неплохие советы, которые, вероятно, считал приказами. Я доверял знаниям местного жителя и советам его следовал.
Марк был живехонек и трудился вместе с нами. По его словам, он спас из‑под завала хозяина какого‑то веселого заведения. То ли Такаги, то ли Тагаи. И тот обещал по гроб жизни поить его бесплатно. Марку это было не очень нужно, но все равно приятно. Все экономия…
Эммануил показал себя заботливым государем, не видящим разницы между старыми и новыми подданными Он вбухал в восстановление Токио ничуть не меньше денег, чем пару недель назад в войну с Японией. Ходили упорные слухи о воскрешении им нескольких мертвецов извлеченных из‑под завалов. Не знаю. Не видел. Давненько он никого не воскрешал.
Дело кончилось тем, что император признал Господа одним из ками первой категории высшего ранга [49]. Эммануил был в некотором недоумении относительно того, как к этому относиться.
– Император очень тонко поступил, – успокоил его Варфоломей. – Он не присвоил вам ранг, как другим ками, боясь вас обидеть, а признал его уже существующим.
– Но я не один из ками!
– Здесь все очень запутано, Господи. Некоторые местные философы считают Аматэрасу проявлением космического будды Вайрочаны, а остальных ками проявлением будд и бодхисатв. Или наоборот, бодхисатв – проявлением ками, а христианских святых – проявлением бодхисатв. Местное население рождается по‑синтоистски, венчается по‑католически и умирает по‑буддистски. Недавно в одном из дворцовых покоев я обнаружил прелюбопытную вещицу: христианский крест с буддой Амидой вместо Христа. Так что я ничуть не удивлюсь, если услышу, что Христос – тоже один из ками. А то, что будда Вайрочана и Бог‑Творец – одно и то же, так это просто самоочевидно.
Господь улыбнулся.
– Очень разумный подход. Везде бы так!
Он отпил глоток чая и откинулся на спинку дивана. Было жарко, и Господь был одет по‑европейски: в джинсы и белую рубашку, распахнутую на груди. Почти как в первый день нашего знакомства. Мы, то есть Варфоломей, Марк и я, стояли перед ним. Обстановка кабинета представляла собой компромисс между европейской модой и местными традициями: стол, стулья и диван соседствовали с раздвижными дверями на террасу – сёдзи, но не бумажными, а из матового стекла. На сёдзи падала чёткая тень дерева.
– Император издал указ о строительстве вам отдельного храма, – продолжил Варфоломей.
– А надо ли отдельный? Есть христианские.
– По‑моему, не помешает. Храмовый комплекс. Только пусть будет больше, чем в Исэ. Мы должны продемонстрировать, что ваш статус выше, чем у Аматэрасу.
Господь кивнул.
– Ладно, пусть строят. Буддисты признают меня Майтрейей?
– Работаем.
Сегодня утром за нами прислали и приказали явиться к Господу. Прошло уже полчаса, а мы так и не поняли зачем. Если Эммануилу надо было проконсультироваться с Варфоломеем по поводу особенностей японского мистицизма, при чем тут мы? В самом начале разговора он сказал, что доволен нашей работой, но так и не предложил сесть. Впрочем, демократизм Господа уже давно неумолимо утекал в неизвестном направлении. Так что ничего удивительного. Просто новая особенность этикета, введённая явочным порядком. В конце концов, кто мы такие, чтобы сидеть в присутствии Господа?
– Кстати, Пьетрос, что тебе известно о твоем новом знакомом? – внезапно спросил он.
– О Луисе?
– Да.
– Иезуит, одновременно самурай, хотя это и странно.
– Ничего странного. Иезуиты здесь – очень самурайский орден. Как вы познакомились?
Я скрепя сердце рассказал о бильярде и моем проигрыше.
– Да, я ожидал чего‑то подобного, – задумчиво проговорил Эммануил. – Последи за ним.
– Господи, но…
– Ты еще скажи, что ты не шпион! Радость моя, у тебя извращенные этические представления. Кстати, отчасти это касается вас всех. Существуют общественные интересы, перед которыми твоя дешевая спесь – ничто. Благородство не в том, чтобы не быть шпионом, а в служении господину, государю, Богу. Неважно как, хоть наемным убийцей. Между прочим, иногда самурайская этика весьма разумна. Нет ничего постыдного в том, чтобы обмануть врага. Постыдна только трусость и измена долгу. – Он помолчал. – Твой японец кажется мне подозрительным. И у меня есть к этому основания. Не только ваша дурацкая ставка. Считай, что ты свободен от клятвы, но ему этого не показывай. Просто понаблюдай. Пока ни о чем более не прошу.
– Хорошо, Господи.
– Вот так! – Он вздохнул. – Ну и последнее. Варфоломей, сегодня ночью ты сделаешь сэппуку.
Варфоломей побледнел и поклонился.
– Часа в два, – уточнил Эммануил. – В саду перед приемной залой. Это тебя не обидит? Я понимаю, что по твоему статусу надо бы во дворце.
– Нет. Все в порядке, – тихо сказал Варфоломей.
– Будут только свои и несколько японцев по моему выбору, в том числе представитель императора. Если ты хочешь видеть кого‑то еще – ничего не имею против.
– Спасибо, Господи.
– Назови своего кайсяку [50].
Варфоломей посмотрел на Марка. Марк побледнел.
– Я так и думал, – заключил Эммануил.
– Но!.. – воскликнул Марк.
– Не зря же я тебя учил, – вздохнул Варфоломей.
– Все. Варфоломей, можешь идти. Готовься. Пьетрос, Марк, останьтесь.
Мы едва дождались ухода Варфоломея и одновременно, не сговариваясь, пали перед Господом на колени. Но он не дал нам сказать ни слова.
– Я вас затем и оставил, что знал: все равно прибежите за него просить. Бесполезно. Он получил то, чего хотел.
– Но, Господи! – воскликнул я. – Это же не по‑христиански! Самоубийство – смертный грех!
– Греховность самоубийства, Пьетрос, заключается в нарушении воли Господа. Человек уходит из жизни не по Божьей воле, а по своей. Если же самоубийство совершается в соответствии с волей Бога, в этом нет никакого греха. В разъяснении ордена иезуитов от 1587 года греховным не считается даже сэппуку, совершенное по приказу господина, поскольку господин есть представитель Бога. Всё равно что государь. Тем более совершенно не противоречит христианству сэппуку по приговору сёгуна или даймё [51]. А в приложении 1614 года поясняется, что даже сэппуку вслед за господином, совершенное после его смерти, не греховно, если сделано с разрешения господина.
Я молчал, сказать было нечего. Зато заговорил Марк:
– Господи, Варфоломей верно служил вам. Даже сегодня он старался вовсю. За что вы его так?
– Надо отвечать за свои слова. И нельзя играть со мною!
– Господи, он лучший из нас, – тихо проговорил я.
– Возможно… Впрочем, поглядим.
– Пощадите…
– Пьетрос, ты опять впадаешь в маловерие. Верить – значит доверять. Если я что‑то делаю – значит, так надо.
– Господи, – отчаянно прошептал Марк. – Позволь мне нанести удар раньше него!
– Нет, Марк. Варфоломей хочет продемонстрировать свое мужество, и я не собираюсь лишать его этого удовольствия. Более того, Марк, ты не нанесешь удара, пока я не дам тебе знака. – Он махнул рукой. – Вот так. И никак иначе. Обещаешь?
– Да, Господи.
После полуночи все было готово. Невысокий помост у стены приемной залы был сплошь застелен белыми циновками. Посреди помоста положили одеяло и поверх него толстый ковер – чтобы не протекла кровь. Марк стоически следил за этими приготовлениями, а я не мог оставить своего друга. Наблюдать церемонию явился Луис и авторитетно давал советы по подготовке оной. Я не возражал против его присутствия. Что ж, послежу за ним.
– А иезуиты действительно не осуждают сэппуку? – поинтересовался я у него.
– Конечно нет. Если бы в Ордене презирали местные традиции, как бы мы добились такого успеха? Сэппуку есть священный храм японской души, великое украшение империи, столп религии и побуждение добродетели.
– А‑а…
– Ближе, ближе кладите циновки! Ну кто же так делает! Перед совершением сэппуку человеку свойственно нервничать, и он может споткнуться. Это очень некрасиво! Вы же не хотите, чтобы ваш друг опозорился!
Циновки придвинули друг к другу.
– Вот так! – Сугимори критически осмотрелся. – А почему в саду? Разве он не приближенный вашего императора? Какой у него ранг?
– Апостол, – вздохнул я.
Японец не заметил в моем ответе и тени черного юмора.
– Тогда зачем так его унижать?
– Варфоломей ничего не имел против, – сообщил я.
– Гайдзин! – презрительно бросил Сугимори,
– Что?
– Иностранец.
– Ну и что?
– Ничего, ровным счетом ничего.
Внесли подсвечники.
– Так, аккуратно ставьте, на равном расстоянии друг от друга! Ближе к углам. Иначе будут мешать кайсяку. Да. И два возле мест свидетелей.
Белое дерево подсвечников сияло в темноте не хуже циновок и казалось мрамором при свете полной луны.
– Его охраняют? – спросил Сугимори.
– Варфоломея? Зачем?
– Знаете, в такой ситуации даже очень мужественный человек может потерять самообладание. Лучше помочь ему продержаться.
– Варфоломей не потеряет, – твердо сказал я и сам поразился своей уверенности. Уж больно мне хотелось, чтобы наш друг утер нос этому презрительному японцу, ни на грош не верящему в мужество «гайдзина».
В половине второго зажгли свечи. И по углам заплясали тони, искажая очертания предметов.
Полная луна висела над высокой сосной, ветер шелестел в кронах деревьев, монотонно жужжали насекомые. Эммануил явно выбрал сад из эстетических соображений.
Появились Матвей и Иоанн (Филипп был с войсками и в церемонии не участвовал), сели на татами по‑японски. Я устроился слева от них. Сугимори опустился рядом со мной. Пришли и несколько других японцев. Ни одного из них я не знал, кроме представителя императора, которого однажды видел мельком. Все они ради такого случая были одеты в кимоно и хакама [52]изысканнейших расцветок. В юности я потратил некоторое время на чтение сочинений госпожи Сэй Сенагон и госпожи Мурасаки Сикибу [53]. Думаю, две эти достойные дамы нашли бы изящные названия для цветов этих одежд: «цвета увядших листьев», «цвета вишни» или что‑нибудь еще столь же эстетичное. Мой европейский костюм сразу показался мне серым и неуместным. Все‑таки приятно, что японцы не совсем отказались от своей национальной одежды и еще надевают ее в особо торжественных случаях. Уж очень красиво!
Господи, тот, который на небесах! И я способен думать о таких пустяках в такой момент! Сумимасэн, как говорят японцы. Мне нет прощения!
Марка с нами не было. Он ушел за Варфоломеем.
Без десяти два появился Эммануил – в белом кимоно и хакама. Одежда на нем как всегда сидела превосходно, словно он всю жизнь так одевался. Мы встали. Японцы поклонились, коснувшись лбом циновок. Господь быстро прошел к нам и сел на татами передо мной.
В два появился Варфоломей. Тоже в кимоно и хакама, Он шел довольно твердым шагом. По‑моему, Сугимори зря опасался, что он споткнется. В трех шагах позади Варфоломея шел Марк в белых одеждах.
Варфоломей опустился на ковер.
– Более месяца назад в Китае мои неумелые действия чуть было не послужили причиной смерти моего господина Господа Эммануила. Господь простил меня, но это не значит, что я сам себя простил. Я благодарю Господа за то, что мне позволено совершить сэппуку согласно желанию моего сердца.
Я порадовался тому, что голос его не дрожал.
– Неплохо, – шепотом прокомментировал Луис. – Просто и со вкусом. Ничего лишнего. Сибуй.
Марк вынул меч, положил ножны рядом и встал за Варфоломеем, слева от него.
Принесли кинжал на подносе. Иоанн встал, взял поднос и с поклоном положил перед Варфоломеем. Варфоломей наклонился за подносом. Марк встал в низкую стойку и приготовился нанести удар. Но Господь не давал знака.
Варфоломей взял поднос и поднял его над головой. Подержал так, поставил перед собой, выпрямился.
– Упустили момент, – прошептал Сугимори.
Варфоломей поклонился, спустил кимоно до пояса, обнажив живот. Подобрал рукава под колени, чтобы не упасть на спину. Взял кинжал, посмотрел на левую сторону живота, готовясь нанести удар…
Господь не подавал знака.
Мои нервы были на пределе. Как я не закричал Варфоломею: «Остановись!»? Он вонзил кинжал в живот и повел его вправо.
– А он неплохо держится, – с некоторым удивлением шепнул мой сосед.
Кровь хлынула из раны и залила белоснежный ковер. Но Варфоломей был еще жив. Он повернул кинжал и повел его вверх. Молча. Без единого стона. Только лицо его стало белее ковра, циновок и ширм.
Он вынул кинжал и вытянул шею.
Господь не подавал знака.
– Ну же! – прошептал Сугимори.
Варфоломей захрипел. Стон боли, слишком долго сдерживаемый, обернулся предсмертным хрипом. «Это уже агония», – понял я.
Господь поднялся с татами и шагнул к Варфоломею. Я готов поклясться, что он не подавал знака. Но Марк вскочил на ноги и нанес удар. Что произошло потом, думаю, никто точно так и не понял. То ли меч рассыпался в прах, коснувшись шеи Варфоломея, то ли клинок просто исчез, – но до удара он был, а после его не стало. Марк держал обернутую белым рукоять без клинка.
Но Варфоломей вздрогнул и упал вперед. Я уверен, что он был уже мертв.
Господь подошел к нему, ступил на залитый кровью ковер, повернулся, осуждающе посмотрел на Марка, бросил:
– Ты мог бы проявить побольше выдержки!
Опустился на колени рядом с Варфоломеем, прямо в кровь, и положил руку ему на плечо. Мертвец вздрогнул.
– Ты прошел через смерть, Варфоломей, – сказал Господь. – Но это не конец. Это только начало. Молодец, ты хорошо держался. Прости, что так жестоко. Так было надо. Встань и иди.
Варфоломей поднял голову. И я встретился с ним взглядом. Взгляд, который ни с чем не спутаешь. Взгляд бессмертного! Воскресший тяжело поднялся на ноги, и все мы вскочили на ноги вслед за ним. Эммануил обнимал своего апостола за плечи, воскресшего апостола в залитом кровью распахнутом кимоно. На животе Варфоломея не было ран.
Я обвел глазами японцев, стараясь встретиться с ними взглядом. Как они это восприняли? Поражены, шокированы? Но поражаться пришлось мне. Взгляды бессмертных. Среди приглашенных туземцев был только один смертный – представитель Императора. Эммануил пригласил на церемонию японских ками.
Звонил сотовый. Мы не успели прийти в себя после произошедшего, а тут звонок. Словно кинжал, вонзившийся в тело тишины. Словно весть из другого мира, где ездят автомобили и сияют на солнце небоскребы из стекла и металла.
Господь вынул трубку из‑за отворота кимоно.
– Да! Итигая? Только что! Да, буду. – Обвел нас взглядом. – Марк, Пьетрос, Матвей, через пятнадцать минут жду вас на вертолетной площадке. Варфоломей, переоденься, к тебе тоже относится. – Он перевел взгляд на японцев. – Ками Тэндзин [54], писатель Юкио Мисима со своими сторонниками поднял мятеж на военной базе Итигая. Мы сейчас вылетаем туда. Мне бы не хотелось кровопролития, и я думаю, что ваш авторитет неоспорим для мятежников. Я бы хотел, чтобы вы к нам присоединились.
Интеллигентный пожилой японец вежливо поклонился.
Эммануил перевел взгляд на его соседа, весьма крупного для японца буддийского монаха.
– Ками Хатиман [55], я уверен, что ваш авторитет в глазах господина Мисимы ничуть не меньше, чем у высокочтимого Тэндзина. Думаю, вы не откажетесь помочь нам.
Высокий монах поклонился с явно военной выправкой.
Вертолет летел над ночным Токио, его россыпью огней и светлыми линиями ярко освещенных улиц. Вдали, над цепью черных гор, плыла луна, подернутая туманной дымкой. «Луна в тумане» – символ таинственного и запредельного.
Красиво.
Когда‑то давно, еще будучи студентом, я пытался переводить один французский текст и наткнулся в нем на слово «spiritual». Я, разумеется, решил, что это «духовный». Но это только одно значение. Второе: «остроумный». В японском языке тоже есть слово для обозначения духа и души – «тама». А в составных словах оно означает… «духовный»? Ничего подобного – «красивый»! Вот так! Что русскому духовный, то французу остроумный, а японцу – красивый. А еще говорят, что нет национального характера!
Варфоломей сидел рядом со мной и как ни в чем не бывало занимался просветительской деятельностью.
– Юкио Мисима – престарелый писатель, лауреат Нобелевской премии, – объяснял он Марку.
– А чего это он?
Для меня не было вопроса «чего это он?», я Мисиму читал. В основном танатология эроса. Но текст что надо, и явно инспирированный, то ли небесными силами, то ли наоборот. Скорее наоборот. Нобелевку ему дали явно с целью досадить папскому престолу. Нобелевский комитет всегда любил пофрондерствовать.
– Он создал свою молодежную организацию. «Общество щита». Так, мальчишки, в войну играют. Впрочем, я удивляюсь, что он раньше не поднял мятежа.
Интеллигентный ками осуждающе смотрел на него.
– Не стоит так презрительно, ками Варфоломей. Юкио мне все равно что ученик.
Я несколько обалдел от обращения.
– Извините, ками Тэндзин, не знал, – ответил Варфоломей.
– Лучше зовите меня Сугавара‑но Митидзане. Тэндзин – небесный бог! Ну какой я небесный бог? Занимаюсь университетами. И Юкио помог с этой его западной премией. Хорошо, что он точно указал адрес Нобелевского комитета в своей молитве. Похлопотал. Заодно посмотрел страны западных варваров [56].
«Страны западных варваров» было произнесено с интонацией, означающей «ничего там хорошего нет».
– А почему не Кавабате? Не помолился?
Кавабата Ясунари – вечный соперник Мисимы – был обойден Нобелевским комитетом [57].
– У Мисимы стиль лучше.
– Как вы думаете – это серьезно?
– С захватом базы? Конечно! Юкио всегда мечтал о героической смерти. Успеть бы!
– А почему вы решили нам помогать, Сугавара‑сан? Из‑за Мисимы? – вмешался я.
– Не только. Ваш ками Эммануил сначала показался мне просвещенной личностью. И я принял его приглашение.
– Сначала?
– Да, до этого ужасного действа в стиле восточных дикарей.
Кто такие западные варвары, я уже понял. Но восточные дикари? Американцы, что ли?
– Он имеет в виду самураев, – шепнул мне Варфоломей, заметив мое недоумение.
– Почему?
– Восточные дикари, Болотов‑сан, самовольно узурпировали власть в Японии, поселившись сначала в Кама‑куре на востоке страны, а потом в Эдо, – объяснил Тэндзин.
– А я думал, что харакири – национальный обычай…
– Во‑первых, сэппуку, молодой человек, а во‑вторых, смертная казнь в нашей благословенной стране была отменена еще во времена императрицы Сетоку.
– Восьмой век, – просуфлировал Варфоломей.
– Потом, когда в двенадцатом веке к власти пришли восточные дикари, традиции милосердия были, к сожалению, забыты. Да и чего ждать, если вместо императора страной постоянно правит непонятно кто? Сначала проклятый род Фудзивара, потом эти солдафоны. Я надеялся, что ками Эммануил станет настоящим государем, сменив потомков Аматэрасу – слабый род, безропотно уступавший власть то министрам, то сёгунам. Я слишком много времени посвятил изучению китайской философии, чтобы не понимать, что способности государя определяются не происхождением, а благой силой дэ. Но ваш Эммануил разочаровал меня, пойдя на поводу у диких обычаев.
Господь повернулся к нам и с интересом смотрел на Тэндзина. Тот спокойно выдержал этот взгляд. Не робкого десятка ками, покровитель наук Тэндзин.
– Надеюсь, что я вас еще очарую, ками Тэндзин, – с улыбкой сказал Эммануил.
Вертолет тряхнуло. Мы шли на посадку. Варфоломей был бледен, как туманная луна, и сделался еще бледнее.
– Как ты себя чувствуешь? – тихо спросил я.
– Прекрасно!
– Прекрасно он себя чувствует, – сказал Господь. – У него теперь другое тело – тело духа. Вам всем это предстоит – пройти через смерть и измениться.
Я вздрогнул. Марк побледнел.
Варфоломей усмехнулся и положил мне руку на плечо. И я почувствовал жжение в знаке на руке, словно его смазали кислотой.
– Не бойся, Петр, – сказал Варфоломей. – Это не так страшно.
– Да, я видел.
– Тебе будет легче, – успокоил Господь.
Звучали выстрелы. Автоматные очереди.
У вертолета нас встретил японский полковник. Отдал нам честь. Поклонился Эммануилу.
– Ариеси Абэ, – представился он. – Командующий базой.
Господь кивнул и вопросительно посмотрел на него.
– Они захватили штаб, – доложил полковник.
– Сколько их?
– Человек двадцать.
– И вы два часа не можете с ними справиться?!
– Там компьютерный центр. Мы стараемся не применять минометы. Но мятежники окружены.
– У них нет шансов. Предложите им сдачу.
– Предлагали. Бесполезно.
– Понятно. Пошли.
Здание штаба, методично обстреливаемое со всех сторон, представляло собой печальное зрелище". Пустые глазницы окон, битое стекло у изуродованных пулями стен. Сомневаюсь, что от компьютеров что‑нибудь осталось. Можно было смело применять и танки, и минометы, и тяжелую артиллерию. Хуже не будет. По крайней мере для компьютерного центра.
Мы укрылись в здании напротив. Отсюда мятежников тоже обстреливали – два солдата с автоматами у окна непосредственно рядом с нами. Дадут очередь и укроются за простенком. И немедленно приходит ответ. Пули рикошетят по стенам.
Нам тоже выдали оружие, и я присоединился к солдатам. Мой военный опыт ограничивался сборами от университета. Один месяц. Десять лет назад. Так что стрелял я не особенно искусно. Но и страха не было. Почти. Господь воскресит, я был в этом уверен.
– Здесь опасно… – сказал Абэ. Судя по всему, он никак не мог определиться с обращением к Эммануилу.
– Мне нет, – ответил Господь и встал у окна. Варфоломей подошел и встал рядом с ним. Пули их не замечали.
– Дело не в компьютерах, Господи, – заметил Варфоломей. – Они берегут Мисиму. Лауреат Нобелевской премии – Национальное сокровище [58]. Это его официальный титул.
– Нельзя сказать, что они совсем не правы.
К окну подошел Тэндзин и встал рядом с Господом, почти не оставив мне места. В углу комнаты в позе лотоса воссел Хатиман и погрузился в медитацию.
Господь презрительно смотрел на мои тщетные усилия казаться хорошим солдатом.
– Оставь, Пьетрос. Здесь думать надо, а не переводить патроны.
– Разбомбить его к чертовой матери! – в перерыве между очередями предложил Марк, усердно трудившийся у соседнего окна.
– Нет, Марк. Я уважаю местные национальные сокровища.
Близилось утро. Светлело небо, и звезды становились меньше. Но вдруг время словно повернуло назад. Снова стало темнее, ветер затих, и ударила молния. Ужасающий раскат грома, близкий, словно в соседней комнате, заглушил звуки автоматных очередей. И при свете прожекторов мы увидели трещину на стене штаба и языки пламени в окнах.
– Вот так, – сказал Тэндзин.
Молния ударила еще раз, и здание запылало.
Эммануил благодарно посмотрел на Тэндзина, не только покровителя наук. Тэндзина – Небесного Бога, японского громовержца.
– Спасибо, Сугавара‑сан. Я знал, что вы нам поможете.
– А ваш ученик? – поинтересовался Варфоломей.
– Мисима жив. Я бил аккуратно.
– Хорошо. Надеюсь, он спасется.
Эммануил оглянулся на Абэ.
– По выходящим из здания не стрелять. Брать в плен.
Но из штаба никто не вышел. Зато на крыше появились два человека. За дымом было трудно разглядеть, кто это. Но Тэндзин подался вперед и судорожно схватился за подоконник.
Двое опустились на колени. Потом произошла заминка. Не было видно, что там происходит. Но дым на минуту рассеялся, и я увидел, что они расстегивают одежду. В отсветах пламени блеснули мечи. Звуков не было слышно – странная немая сцена. Двое падают вперед. Почти одновременно.
– Пойдемте, – сказал Господь и махнул нам рукой.
Мы шли по плацу, открытому всем ветрам и снайперам. Но никто не стрелял.
Господь подошел к штабу и протянул руку к пламени. Медленно опустил. И пламя повиновалось – как когда‑то на наших с Марком кострах. Пожар прекратился, только струйки дыма еще тянулись вверх изо всех окон.
Мы подождали еще минут десять, пока дым рассеется, и вошли в здание.
Бетонный монолит не так‑то легко спалить. Только черные стены и потолки да полопавшиеся стекла. От компьютеров, конечно, остались одни детали – раздолье для злоупотреблений, «Если списать – из каждых трех можно собрать один», – профессионально подумал я.