Впереди колыхались знамена, сияли золотые драконы и царило над всем Солнце Правды, золотое на голубом. За знаменосцами шли музыканты и танцоры, Медленный ритуальный танец. А прямо передо мной покачивался паланкин Эммануила. Шитая золотом парча занавесок. Драконы, драконы, драконы… Отсветы факелов или пламя, вырывающееся из пасти? Сумеречная фантасмагория.
Сегодня Эммануил должен был принести жертвы на Алтаре неба и по праву стать императором Поднебесной. И я вспомнил, что сегодня Вальпургиева ночь,
Апостолы были здесь же, Впереди шли Варфоломей и Иоанн, рядом со мной – Марк, за нами – Филипп, Матвей, на днях вернувшийся с Тибета, и остальные. В отдельном паланкине, украшенном вышитыми сказочными птицами с разноцветными перьями, несли Марию.
Варфоломей наклонился к паланкину Господа и тихо спросил:
– Господи, вы читали мое письмо?
Занавеску отодвинула тонкая рука с длинными пальцами и чуть желтоватой кожей. Рука Господа. На безымянном пальце сверкнул перстень с красным камнем. Капля крови, пылающий уголь в костре. Я раньше не видел у Господа такого кольца.
– Читал. Варфоломей, ты ни в чем не виноват. Ты ведь это хотел услышать?
– Нет, Господи, виноват. Это ведь я дал ему прорваться к Тебе!
– Варфоломей, послушайся доброго совета: не искушай Господа твоего. Легко писать письма. Ты ведь был уверен в моем запрете, не так ли?
– Я должен был спросить разрешения, как хороший подданный. Это не позерство. К тому же на мне было обвинение.
– Ладно, я отвечу.
Разговор явно для меня не предназначался, но звучал уж больно загадочно. Я тогда не знал, о чем речь, но у меня возникли некоторые предположения, от которых мне стало не по себе. В письме к Эммануилу в общем‑то не было ничего странного. Господа совершенно невозможно было поймать перед коронацией, так что письменная просьба представлялась вполне разумной. Но о чем просил Варфоломей?.. Об этом я узнал день спустя и понял, что угадал, несмотря на все безумие моего предположения.
|
|
Но пока мы входили в Храм неба. Больше всего он напоминал конусообразную соломенную шляпу местного крестьянина, но с чуть приподнятыми вверх полями. Точнее, три шляпы, поставленные одна на другую, освещенные желтоватой половинкой луны,
Эммануил сошел с паланкина и стал подниматься по ступеням. Он был одет в роскошный лазурный халат с вышитыми на нем солнцем, луной, звездами и драконами.
Мы вошли в Храм, и Алтарь неба вырос перед нами. Круглая, уступчатая, суживающаяся кверху пирамида из трех ярусов. Отсветы факелов на ослепительно белом мраморе как луч закатного солнца на кучевых облаках.
Жрецы в длинных шелковых одеяниях ставили на Алтарь таблички с иероглифами. Вот верховный владыка неба – Шанди, вот духи солнца, Большой Медведицы, пяти планет, двадцати восьми созвездий, духи луны, ветра, дождя, туч и грома. Для китайца табличка с надписью – то же, что для христианина священный образ, если не больше. Табличка духа столь же священна, как и дух.
Перед табличками зажгли свечи и курительные палочки. Стало душно.
Хорошо, что Юань Шикай запретил кровавые жертвоприношения, так что не было жертвенной трапезы, только шелк и нефрит. На длинных столах перед табличками были разложены куски голубого, красного, белого и желтого шелка, нефритовые украшения, шкатулки и статуэтки.
|
|
Заиграла музыка, раздалось пение хора. Эммануил медленно взошел на верхнюю часть Алтаря неба, на большую каменную плиту, выше мраморных балюстрад с фениксами и драконами. Но он не преклонил колени перед табличкой Небесного императора, как того требовал обычай. Смолкли голоса и смолкла музыка. В полной тишине Эммануил поднял священный голубой нефрит и вознес его к табличке владыки неба.
– Сегодня, в первый день пятого месяца, я, царствующий Сын Неба и Небесный император Шанди, сошедший с небес и воплотившийся на земле для спасения людей и управления Поднебесной, объявляю начало своего царствования и его девиз: тяньчжи – небесное правление. Мне не о чем просить Небеса и светила, потому что они мне подвластны. Я приношу эту жертву, и я её принимаю!
Эммануил вернул нефрит на место и воздел руки к небу. Жертвоприношения вспыхнули и мгновенно сгорели, не оставив следа. Все это время в храме царило напряженное молчание.
А утром происходила коронация Эммануила. Все было обставлено очень пышно. Еще часов в десять на площади Тяньаньмэнь собрались знаменные войска, даосские бессмертные, свита и музыканты. Апостолы были здесь же. Рядом стоял паланкин Марии. Все ждали Его.
Я не помню, кто заметил в небе черную точку, может быть, Марк? Но уже минут через пятнадцать все разглядели шестерку драконов, спускающихся на площадь. За драконами летело нечто похожее на перевернутый панцирь огромной черепахи, и на нем стоял Эммануил и держал поводья. На Господе были свободные голубые с золотом одежды с очень широкими рукавами, развевающимися по ветру, как золотые крылья.
|
|
Драконы приземлились и царапнули мостовую всеми пятью когтями на каждой из тигровых лап, изящно изогнув змеиные чешуйчатые туловища, и черепаший панцирь поплыл за ними в полуметре над землей.
Эммануил кивнул нам и приказал сопровождать его. Мы подошли ближе и встали за странной повозкой. За нами выстроились даосские сяни. На плече у Господа сидела большая птица с разноцветными перьями – желтыми, белыми, красными, синими и черными, пышным хвостом, змеиной шеей и гребнем в виде трезубца на голове. Такими же птицами был расшит наряд и паланкин Марии.
– Феникс, – прокомментировал всезнающий Варфоломей. – Это знак правления великого благоденствия. Во времена Яо фениксы поселились у него во дворе.
Ворота Тяньаньмэнь напоминали мышиные норы в огромной красной стене под тремя башнями с двойными изогнутыми крышами под золотистой черепицей. Три норы посередине и две по бокам.
Процессия протекла под стеной и оказалась в Императорском городе.
Мы шли по вымощенной каменными плитами Императорской дороге между двух рядов почетного караула с разноцветными знаменами и сияющими символами спасения на голубых стягах. Впереди был главный вход Запретного города – Полуденные ворота Умэнь с Башней пяти фениксов под двухъярусной крышей. За воротами Умэнь – большая площадь, окаймленная дворцовыми зданиями. В центре площади – изогнутый, как тело дракона, канал, облицованный белым мрамором. Через канал перекинуты пять чуть горбатых мостов с резными каменными балюстрадами, издали – жемчужные нити, вблизи – тяжелые каменные плиты между низких столбов, увенчанных мраморными луковицами. Мы шли в Тронную палату высшей гармонии, где новый император должен был принимать поздравления.
Эммануил сошел с черепашьего панциря перед широкой каменной лестницей дворца, и парящая повозка медленно опустилась на землю.
В глубине огромного зала Тронной палаты возвышался трон с эмблемой дракона. Трон окружали символические фигуры журавлей и слонов, нефритовые и яшмовые сосуды и золотые курильницы для благовоний. К нему вели пять лестниц с изогнутыми перилами: три – перед нами и по одной слева и справа, а на колоннах и над троном висели таблички с иероглифическими надписями.
Зал уже был полон: мы, даосские бессмертные, личная гвардия Императора, верхушка юйвейбинов (то бишь Вэй Ши со товарищи), высшие чиновники и послы иностранных государств – тех, что еще остались.
Эммануил величественно подошел к трону и стал медленно подниматься по ступеням. Всего пять. Он не успел дойти до последней – раздались выстрелы, и я увидел, как пули прошили голубой с золотом парчовый халат. Но крови не было. Эммануил даже не вздрогнул. Он медленно повернулся и посмотрел в зал. Холодный взгляд стальных глаз, как острие шпаги, как лезвие меча.
Он ничего не сказал, но все опустились на колени. Все, кроме одного человека. Он стоял где‑то между юйвейбинами и чиновниками, опустив голову.
Вэй Ши отполз от него подальше прямо на коленях и умоляюще взглянул на Эммануила.
– Тянь‑цзы, клянусь, это не наш!
– Я знаю, – тихо сказал Господь. – Кто ты? – обратился он к одиночке.
– Фань Сы, жрец Храма неба, – дерзко ответил тот.
– Фань Сы, – повторил Господь. – Человек, даже не сянь. Чем же я не угодил тебе, жрец Храма неба?
– Ты осквернил Алтарь и оскорбил Верховного владыку Шанди, не преклонив перед ним колени. Ты назвал себя богом!
– Ты еще сомневаешься? – усмехнулся Эммануил. – Что же ты стоишь здесь, слушаясь каждого моего слова, даже не бросив пистолет? Ты же хотел бежать, Что же ты не спасаешься бегством?
Фань Сы не шелохнулся.
– Ну, то‑то же, – заключил Эммануил.
– Нет! – воскликнул китаец. – Ты можешь заставить меня говорить и не двигаться с места. И тебе не страшны пули. Но даосские маги могут и не такое. А если ты бог – останови солнце!
Эммануил расхохотался.
– Ты остроумен. А ты понимаешь, что будет, если я остановлю солнце, глупый человек? Взять его! – приказал он гвардейцам.
Господь спустился с трона и вышел на улицу. Все двинулись за ним.
– Смотрите, – сказал он и поднял руку, указывая на солнце. – Я. приказываю земле остановиться. Пусть Фань Сы привяжут к столбу на площади Тяньаньмэнь. И знайте, что вечер не наступит, пока он не попросит у меня прощения и не признает Верховным небесным владыкой Шанди. А пока не наступит вечер, не давать ему ни пить, ни есть.
Я посмотрел на часы, потом на небо. Около двенадцати. Солнце стояло в зените.
Фань Сы увели, а мы вслед за Эммануилом вернулись в Тронную палату. Господь взошел на трон и как ни в чем не бывало продолжил церемонию, даже не потрудившись сменить поврежденный пулями халат.
Поздравления продолжались долго, очень долго. Среди прочих здесь были послы Кореи, Непала и Лаоса – стран, чьи правительства благоразумно решили сразу признать Эммануила, а не ввязываться в безнадежную войну. Все преклоняли колени перед новым императором и приветствовали его, и я заметил, что в этот момент у каждого из них на тыльной стороне ладони появляется черный Символ Спасения.
Так прошло часов пять. Было жарко, душно, и я уже порядком устал.
– Петр, – услышал я шепот Марка. – Посмотри на тени.
– И что?
– Они не двигаются.
– Ерунда! Господь пошутил.
– Почему?
– Потому что мы еще живы.
Марк вопросительно взглянул на меня.
– Марк, я, конечно, не физик, но это задачка для средней школы. Скорость вращения Земли приблизительно 436 метров в секунду для точек, расположенных на Экваторе. Ну, у нас немного меньше. А теперь представь себе ветер со скоростью 436 метров в секунду. Если Земля резко остановится, с нее просто все сдует.
– Да? Ну ладно. Может быть, мне показалось.
После этого церемония продолжалась еще часа три. Полный рабочий день, блин! Когда наконец все закончилось, мы вышли на свежий воздух. Я посмотрел на небо. Солнце стояло в зените. Кстати, огромная толпа, вывалившая из Тронной залы, занималась тем же самым – смотрела на небо.
– Марк, – спросил я. – Сколько на твоих?
– Сколько, сколько! Тут и смотреть нечего! Восемь часов.
Нас окликнул Иоанн.
– Господь назначил нам всем аудиенцию. Завтра в полдень. В Тронной палате сохранения гармонии. Он хочет сделать какое‑то объявление только для апостолов и приближенных.
– В полдень? – переспросил я. – Иоанн, как ты на это смотришь? – И я кивнул на небо.
– Без энтузиазма. Не люблю спать при свете.
– Но ты хоть понимаешь, что Землю нельзя остановить плавно и без последствий, словно это личный автомобиль?
– По законам физики нельзя. А ты уверен, что он не властен над законами физики?
– Кто его знает, – вздохнул я. – После той истории с неразорвавшимися бомбами я уже ничему не удивлюсь.
– Ладно, – улыбнулся ангелочек. – До завтра.
– Слушай, – сказал Марк, когда мы остались вдвоем. – А может быть, это массовый гипноз?
– «Это не гипноз, это глинтвейн», – вспомнил я рассказ Матвея в мою первую ночь после освобождения из Московской инквизиционной тюрьмы и вытер пот со лба. От гипноза было весьма жарко.
В этот «вечер», который так и не наступил, я затащил Марка к себе, и мы пили холодное баночное пиво и смотрели телевизор. По ящику вещали обалдевшие журналисты и показывали попеременно на небо и на часы. А также, конечно, авторитетно рассказывали про то, что все сдует, и делали предположения про гипноз. Воистину, ограниченные мысли сходятся!
– Правда, – заметил один из тележурналистов, – мы не располагаем официальным императорским указом об остановке Земли. Известно только, что пока презренный преступник Фань Сы не раскается в своем мерзком злодеянии и не признает Тяньцзы [45]Верховным Небесным владыкой, солнце не зайдет.
– Но если у нас не наступит вечер, то это значит, что в Америке не наступит утро, – вслух размышлял я. – Марк! Лови Штаты!
Марк потыкал пальцем в «ленивку». Ничего. Один Китай.
– Дай сюда! Ничего не умеешь!
Я погонял частоты. Ни фига! Как будто вся Земля исчезла. Осталась одна Поднебесная.
Переключились на Шанхай. Все то же самое. Солнце стояло в полуденном зените, а часы показывали полночь. Ещё объявили о том, что потеряна связь со спутниками на орбите. Со всеми. Теперь понятно, куда делась Америка. Я усмехнулся.
Марк с надеждой посмотрел на меня.
– Ты что‑нибудь понял?
– Откровенно говоря, ничего. Так, мелочь, – вздохнул я.
Распрощались около часа. Оказывается, я тоже не люблю спать при свете. Несмотря на задернутые шторы, в окно пило полуденное солнце. К тому же становилось все жарче. Я промаялся бессонницей до четырех утра (по часам), встал, с ненавистью взглянул на неподвижное солнце и выпил снотворное. Проспал до одиннадцати. Солнце висело на прежнем месте.
Тронная палата сохранения гармонии была несколько меньше и скромнее той, где Эммануил принимал поздравлении. Господь сидел в тронном кресле, чуть подавшись вперед, опираясь локтем на подлокотник и подперев голову рукой, и исподлобья недобро смотрел на нас. В окна сияло полуденное солнце.
– Ну что, все собрались? – устало спросил он и выпрямился. – Речь пойдет о Варфоломее. Два дня назад я получил от него письмо, в котором он просил меня разрешить ему совершить сэппуку, поскольку в подземном даосском храме он пропустил ко мне Люй Дунбиня, что только благодаря чистой случайности не послужило причиной моей смерти (гм… если бы это было возможно). Итак несмотря на то что многие из вас повели себя тогда значительно хуже, – он выразительно взглянул на нас с Иоанном, – я решил удовлетворить просьбу Варфоломея и разрешаю ему совершить то, что он хочет.
Я заметил, как побледнел наш синолог.
– Но это должно произойти публично и в соответствии с самурайскими традициями, когда мы будем в Японии, – продолжал Господь. – Поскольку я хочу, чтобы апостолы научились настоящей преданности, а японцы увидели, что мои воины обладают не меньшей силой духа, чем самураи.
Варфоломей преклонил колено и склонил голову.
– Можете идти, – сказал Эммануил.
Мы с Марком вышли из зала вслед за Варфоломеем.
– Варфоломей, уезжай! – шепнул я. – Тебя же никто не держит. Ты не арестован.
– Никогда. Я тогда потеряю лицо. Ты понимаешь, что такое потерять лицо? Это значит лишиться всего: чести, положения в обществе, уважения – стать изгоем.
– Да плюнь ты на это лицо! Жизнь дороже. Ты же европеец!
– Европеец? – Варфоломей усмехнулся. – Многие годы я изучал Восток. Писал статьи, защищал диссертации. Теперь мне интересно, смогу ли я жить, как они? Точнее, умереть. Считайте, что я ставлю научный эксперимент на себе. Пойдемте!
– Слушай, – подключился Марк. – Да я тоже чуть не пропустил эту Хун‑сянь! У тебя же меч рассыпался! Ты‑то тут при чем?
– Это неважно. Господь считает, что при чем – значит, при чем.
– А я тогда вообще должен был себе горло перерезать немедленно и без разговоров, – в отчаянии сказал я.
– Ты не воин, Петр, от тебя этого никто не требует, – Варфоломей улыбнулся. – Как вы думаете, мы скоро попадем в Японию? Месяц? Два?
Я опустил голову.
На душе было хреново. От нечего делать мы с Марком отправились на Тяньаньмэнь. Фань Сы по‑прежнему был привязан к столбу под палящим солнцем и выглядел изможденным. Его окружала толпа, настроенная весьма враждебно, даже воинственно. Каждый новый зевака считал своим долгом бросить пленнику какое‑нибудь оскорбление и вдоволь поиздеваться над ним, а порой дело не ограничивалось словами: в преступника летели камни, пустые бутылки – все, что попадется под руку. Его бы давно забили насмерть, если бы не охрана, удерживавшая толпу на почтительном расстоянии:
– Все‑таки у нас народ милостивее к падшим, – заметил я.
Марк кивнул. Мы были здесь единственными, кто не присоединился к этой общенародной казни.
Повсюду сновали вездесущие журналисты и фотографировали несчастного во всех ракурсах. Вещали свой дежурный бред телевизионщики. Разумеется, все осуждали Фань Сы. «Мерзкий преступник, из‑за которого погибнем мы все. Гнусный упрямец, до сих пор не умоляющий Тянь‑цзы о прощении, когда давно уже все ясно».
Я поморщился. Марк, похоже, разделял мои чувства.
– Петр, пошли отсюда, тошно.
Мы вернулись в Запретный город и оказались перед Тронной палатой высшей гармонии.
– Зайдем, – предложил Марк. – Я хочу кое‑что проверить… Петр! – воскликнул он, когда мы подошли к подножию трона. – Она движется!
– Что?
– Тень. Я вчера точно заметил ее положение. Она переместилась! Так, словно прошел час или около того.
– Посмотри на часы, – угрюмо посоветовал я, но сразу осёкся. Я вспомнил даосское подземелье, в котором несколько дней прошли для нас как несколько часов. – Марк, он не останавливал Землю – он ускорил время!
– Может быть. Не мог же он остановить Землю, как ты сказал, – задумчиво проговорил мой друг и стал медленно подниматься по ступеням трона. Того трона, перед которым местные чиновники били поклоны, даже если на нём никого не было. Я, конечно, не китаец, но все же…
– Марк! Ты куда?
– Нужно еще кое‑что посмотреть.
Я плюнул и взбежал по ступеням вслед за Марком.
На деревянной резной ширме, увенчанной драконами, что возвышалась за троном, были видны следы от пуль. Точнее отверстия. Стенку пробило насквозь.
– Ничего себе! – изумился Марк.
– Что здесь удивительного? Бывают же ранения навылет.
– Бывают. Но пули прошли так, будто до этой деревяшки у них на пути вообще ничего не было.
– Ты хочешь сказать, что он призрак?
– Не знаю.
– Слишком материальный призрак! – отрезал я. –Мертвых воскрешает, время заставляет идти быстрее. Хотя… Ты помнишь, он раньше очень любил всех обнимать, целовать в лоб и гладить по головке. А потом все это резко прекратилось. Не помнишь, когда?
– Зимой.
– Слушай, Марк, ты уверен, что он все еще человек?
– Служу, кому присягал, и буду служить, кто бы он ни был. Пошли!
Я обернулся вместе с Марком. В дверях Тронной палаты стоял Иоанн и рассеянно рассматривал свои ногти.
– Ты следишь за нами? – взорвался я.
– Боже упаси! Меня послал за вами Господь.
– Откуда он знает, где мы?
– Ему по должности положено, – усмехнулся ангелочек.
– Куда идем? – спросил Марк.
– На Тяньаньмэнь.
Фань Сы просил прощения. Его отвязали от столба настолько, чтобы он мог встать на колени и сделать земной поклон. Эммануил стоял перед ним один среди коленопреклоненной толпы.
– Я раскаиваюсь, Тянь‑цзы. Вы сделали то, что невозможно для человека, – прошептал жрец Храма неба пересохшими потрескавшимися губами. – Вы можете убить меня.
Эммануил кивнул и тонко улыбнулся, а потом коснулся его плеча кончиками пальцев. Тело китайца обмякло и повалилось вперед вниз лицом. Он был мертв.
Я не видел и не слышал этого, но мне рассказывали, как в этот самый момент в эфир прорвались все теле– и радиостанции мира. Их передачи были датированы вчерашним днем и заняты одной сенсационной новостью: Китай со всеми его городами и телебашнями по непонятной причине исчез из эфира всех стран Земли почти на два часа.
Да, новый «глинтвейн» Эммануила был бы забавен, если бы на площади Тяньаньмэнь не лежал труп человека, убитого его прикосновением.
Эммануил стоял возле стола в своем кабинете и был одет в камуфляжную форму и армейские ботинки. Я подумал, как это он может обходиться без парчового халата, расшитого драконами, и высоченного трона. На столе за Господом стояли многочисленные телефоны и звонили почти не умолкая.
Было шесть часов утра, второе мая. А я‑то надеялся выспаться в эту ночь, которая наконец наступила! Но не тут‑то было. Эммануил начинал войну, и ему понадобились сразу все. И все вертелось вокруг него. Он был центром мира и представлял собой единственную неподвижную точку мироздания – точнее, вращающуюся вокруг своей оси между бумагами, телефонами и посетителями.
– Полно, Пьетрос, засиделись мы в этом болоте! – объявил он, как только я вошел.
– Война?
– Государь не воюет, государь карает! [46]Ты, Пьетрос, будишь подле меня,
В этот же день начались бомбардировки войск бывшего императора Гунхэчжи в мятежных провинциях Гуандун, Гуанси, Гуйчжоу, Сычуань, Хунань и Фуцзянь. Уже через неделю была развернута наземная операция. Эммануил считал всю Землю своей вотчиной, в этом была по крайней мере одна положительная черта – он не хотел ее портить.
Сопротивление бунтовщиков было не слишком ожесточенным. Или, возможно, мы больше верили в нашего Государя. В первых рядах армии сражались вооруженные юйвейбины, которые по поведению напоминали итальянских Детей Господа, превосходя всех если не храбростью, то жестокостью.
В середине мая мы вошли в Нанкин. Традиционно мятежная «южная столица» пала, и ее жители благоразумно вышли на улицы, чтобы приветствовать нового государя. Государь милостиво принимал подарки и поздравления. Охапки цветов ложились под гусеницы танков, Не думаю, чтобы это было проявлением любви, скорее конфуцианской «сыновней почтительности», утверждающей: «Кто у власти, тому и следует подчиняться», – или просто инстинкта самосохранения.
Гунхэчжи успел бежать из Нанкина в Шанхай. Мы последовали за ним. Через два дня мы вошли в Шанхай, но опять опоздали. Бывший император уплыл на военном корабле в Японию.
Прямо в порту, на набережной, Вэй Ши стоял на коленях перед Господом и просил прощения за то, что упустил Гунхэчжи. Был вечер. Солнце падало за город, превращая дома в черные силуэты с теплыми огоньками окон. Море погружалось в сумерки, но было еще жарко, несмотря на морской ветер.
– Ничего, он недолго протянет в христианской стране под властью иезуитов, – сказал Эммануил. – Я пошлю туда Лойолу. Можешь встать. Впредь будь порасторопнее. Я хочу видеть службу, а не пустую болтовню о сыновней любви и преданности.
Войска двинулись дальше на юг. Мы видели туманные горы – цепи, закрывавшие горизонт, как наложенные друг на друга силуэты, вырезанные из цветной бумаги: чем ближе, тем темнее. На склонах рос чайный куст, в долинах – влажные бамбуковые леса, а дальше, по склонам пологих холмов, как кривое зеркало, испещренное трещинами, или крылья гигантского насекомого, раскинулись бесконечные рисовые поля.
В Фуцзяни мы видели остатки сгоревшего буддийского монастыря. Это не было последствием бомбардировки. Монахи сожгли себя сами, чтобы не попасть под власть Эммануила. Это было скорее исключением, чем правилом: большинство монастырей признали его Майтрейей.
Господь едва взглянул на развалины.
– Мало кто мог спастись в эпоху будды прошлого Кашбы и в эпоху будды настоящего Шакьямуни. Но вот наступила эра Белого Солнца – эпоха будды Майтрейи, когда спасение легко и возможно для всех. Жаль, что есть те, кто отказывается от спасения. Ну что ж! Это их выбор.
Мы с Варфоломеем бродили по пепелищу во влажных вечерних сумерках.
Кони, в грусти по мне,
прямо к небу взывая, ржут.
Ветер, в грусти по мне,
скорбно листьями шелестит, –
продекламировал Варфоломей. С тех пор как Эммануил разрешил моему другу совершить сэппуку, я смотрел на него, как на неизлечимо больного, и старался быть тактичный и обходительным. Варфоломей же стал значительно молчаливее, и в его жестах, взгляде и словах появился какой‑то тихий свет, словно отблеск иного мира.
– Что это за стихи? – спросил я.
– Тао Цянь, поэт IV‑V веков, «Поминальная песня», – Варфоломей улыбнулся. – Да не смотри ты на меня так! Неужели ты думаешь, что живешь иначе? Все мы – приговоренные к смерти с отсрочкой исполнения приговора.
– Извини…
Совсем стемнело. В лесу раздались крики каких‑то животных, высокие и отрывистые.
– Что это, Варфоломей?
– Думаю, обезьяны. Древние китайцы считали, что их крики навевают печаль.
Может быть, и печаль, но мне они показались зловещими.
– Наверное, мы их потревожили. – Варфоломей оглянулся на дорогу, где всего метрах в пятидесяти от обугленных стен монастыря двигалась бесконечная вереница танков и БМП, поднимая облака пыли, гулом тревожа лес, разрезая огнями спокойствие сумерек.
Централизованной власти на юге Китая больше не было. Остались удельные князьки, поддерживаемые наемной армией и ненавидящие друг друга не меньше, чем Господа. Наемники же кормились за счет местного населения, очевидно, не слишком довольного таким положением вещей. По‑моему, в такой ситуации разумнее всего было просто ждать, но Эммануил торопился. Он повел войска в Гуйчжоу, а вторую половину армии под предводительством Филиппа отправил через Цзянси в Хунань. В Гуйчжоу армии должны были соединиться. Однако гуйчжоуский князек Чжан Бо оказал ожесточенное сопротивление, так что мы пересекли границу провинции только к концу мая. Здесь Эммануил встал лагерем в окрестностях Гуйяна.
Мы летели на вертолете над дорогой в город. Эммануил осматривал свои позиции. Я сидел рядом с ним, по другую сторону – Вэй Ши. Было раннее утро, и лес еще был окутан туманом. Вдоль дороги на одинаковом расстоянии друг от друга я заметил какие‑то черные предметы, примерно в рост человека, словно там были выставлены посты или почетный караул. Люди не двигались. Если это были люди. С такой высоты невозможно было что‑либо разобрать.
– Что это такое? – спросил я.
– Действительно интересно, – заметил Эммануил. – Снижайтесь.
– Тянь‑цзы, я вам говорил об этом, – вмешался Вэй Ши. – Я выполнил ваш приказ.
Господь внимательно посмотрел на него, но решения не изменил. Вертолет приземлился прямо на дорогу. Впрочем, еще раньше я понял, что это за предметы. Вдоль дороги стояли бамбуковые клетки в форме усеченных пирамид, и в них были заключены люди – так, что голова осужденного оставалась над клеткой, а шея опиралась о перекладину, что сразу могло привести к удушению, однако под ноги несчастному было подложено несколько черепиц, которых он едва касался пальцами ног.
– Местный обычай, – проговорил Эммануил. – Черепицы постепенно уберут, и наступит смерть. Виселица по‑китайски.
Мы прошли немного вперед. Между клетками изредка стали попадаться огромные бочки. Над крышками бочек тоже торчали головы осужденных.
– А это что, Вэй Ши? – поинтересовался Эммануил.
– Это называется «стоять в бочке». Работает почти так же, как бамбуковая клетка, только под ноги злодею насыпают негашеную известь и наливают в нее немного воды.
– А‑а. А что ж так мало?
– Бочки труднее достать, Тянь‑цзы, да и негашеную известь тоже. Так что только для офицеров.
– Сомнительная привилегия.
Я посмотрел в глаза одной из жертв. Страдальческие глаза, полные боли. Раздался приглушенный стон, скорее хрип. И я представил, как его ступни разъедает бурлящая известь. Что я мог сделать? Эммануил с Вэй Ши уходил дальше, вперед по дороге, спокойной прогулочной походкой. Туда же, насколько хватало глаз, до горизонта, тянулись бесконечные бамбуковые клетки с заключенными в них людьми.
Я бросился за Эммануилом.
– Господи, прекрати это!
– Это не я. Это юйвейбины.
– Ты дьявол! – крикнул я и испугался собственной смелости.
Эммануил усмехнулся.
– Зачем дьявол, если есть человек?
– Я только выполнял приказ, Тянь‑цзы! – попытался оправдаться Вэй Ши.
– Я приказал только наказать бунтовщиков. Этого, – Эммануил кивнул в сторону клеток, – я не приказывал.
– Это наемники, Тянь‑цзы, они посмели поднять против тебя оружие.
– Я понял.
Эммануил поднял руку, и я увидел, как ближайший к нам осужденный дернулся и затих. Потом следующий, за ним еще. И так в обоих направлениях, по обе стороны дороги, Волна смерти очень быстро катилась от одной клетки к другой. Наконец Господь опустил руку.
– Это все, что я могу для них сделать, Пьетрос, – жестко сказал он. – Они заслужили смерть, хотя, возможно, не такую, какую приготовил для них Вэй Ши. Кстати, – Эммануил обернулся к предводителю юйвейбинов, – сегодня вечером я устраиваю пир в честь нашей победы. Ты приглашен.
Он сказал слово «пир» с такой интонацией, что Вэй Ши смертельно побледнел и очень неловко поклонился.
– Очень не хочется называть это мероприятие банкетом, – как ни в чем не бывало продолжал Эммануил. –Званый ужин для армии в походных условиях. Какой это банкет! Есть замечательное старое слово «пир». Пьетрос, тебя бы я тоже хотел там видеть.