– Я видел Господа, истинного Господа, – вещал старик. – Я стоял с ним лицом к лицу. Эммануил – сын Сатаны и явился, чтобы соблазнить вас! Не слушайте его! Господь уже дважды отворачивался от Израиля, и храм дважды был разрушен. Осталась лишь эта стена, у которой вы молитесь и оплакиваете руины Иерусалима. Еще одно отступничество, и не останется ничего! Пламя, сошедшее с небес, затопит ваши земли и города. Опомнитесь! Доколе избранный народ будет поклоняться Ваалу? Доколе будет строить жертвенники кумирам, когда грядет истинный Господь?
– Кто ты? – с придыханием спросил кто‑то из толпы. Я оглянулся и увидел еще одного вооруженного до зубов солдата, восхищенно взирающего на белобородого пророка.
– Я Илия. Господь послал меня к вам, ибо наступают последние времена!
И тут старик заметил нас. Он сразу осекся, замолчал и поднял худую узловатую руку, похожую на ветку старого дерева. Желтый старческий палец распрямился и указал на нас.
– Вот они, слуги Сатаны! У них на руках печати Антихриста! Убейте их!
Толпа угрожающе качнулась к нам, а Илия так жег нас взглядом, что мы не могли шевельнуться. Взгляд бессмертного. Любопытный израильский солдат снял с плеча автомат и медленно повернул его в нашу сторону.
– Надеюсь, он не разрядит его в такой толпе, – шепнул я Марку.
Тот пришел в себя и вытащил сотовый телефон.
– Хватай! Звони в полицию! – крикнул он, швыряя телефон мне, и встал в боевую стойку.
Я молниеносно набрал «100», но и толпа не теряла времени. Марк применил пару приемов из годзю‑рю, и двое фанатиков оказались на земле с разбитыми физиономиями. Это несколько охладило толпу. Но надолго ли?
– Полиция? Стена Плача! Беспорядки! – орал я в трубку. – Готовится убийство! Мы – послы Господа Эммануила!
В следующее мгновение телефон выбили у меня из рук, и кто‑то раздавил его сапогом. Марк дрался красиво, так, что мне оставалось только не подставляться под удары, но силы были неравны, к тому же дуло автомата здорово нервировало. Похоже, солдат только ждал момента, чтобы никого больше не задеть очередью, кроме нас, грешных. Но пока Марку удавалось все время кого‑то держать между нами и автоматом.
Раздался вой сирен, и толпа расступилась.
– Что здесь происходит? – поинтересовался полицейский, выйдя из машины.
– Нас хотели убить. Вот подстрекатель! – Я указал на пророка, который, кажется, и не собирался бежать.
– А‑а, – протянул офицер. – У нас свобода слова. При чем тут мирный проповедник?
– При чем тут свобода слова? Нас хотели убить, вам говорят! Мы – представители Господа Эммануила. Вы хотите международного скандала и войны с Великой Империей?
Полицейский явно этого не хотел.
– Арестуйте его! – приказал он своим подчиненным. Пророка пихнули в полицейскую машину. Мы с Марком вдохнули с облегчением.
– А вы что здесь делаете? – обратился полицейский к солдату с автоматом. – Уличные беспорядки не касаются армии?
– Но я же не мог стрелять в толпу!
– Да, конечно, нам, как всегда, за все отдуваться, – проворчал страж порядка и сел в машину.
Толпа потеряла агрессивность и потихоньку начала расходиться, и тогда полицейские машины покинули площадь. Мы тоже направились к выходу, но вдруг раздались выстрелы. Лицо Марка исказилось от боли, и он медленно опустился на землю, Я бросился к нему. По брюкам ниже колена у него расплывалось здоровое красное пятно. Я оглянулся. На площади царила беспорядочная суета. Все куда‑то бежали, причем, кажется, в совершенно случайных направлениях. Выстрелы повторились, но на этот раз вроде бы никто не пострадал, только усилилась паника.
– «Скорую помощь»! Вызовите кто‑нибудь «Скорую помощь»! – крикнул я. Но, кажется, всем было наплевать.
– Ничего, – процедил сквозь зубы Марк. – Здесь недалеко телефоны. Иди!
– А как же ты?
– Ничего со мной не случится.
– Уже вызвали, – рядом с нами появился человек, пожалуй, больше похожий на араба, чем на еврея. Хотя черт их разберет!
«Скорая помощь» подъехала на удивление быстро, буквально через пару минут. Белый микроавтобус с красным могендовидом и надписью на иврите. Я помог погрузить Марка на носилки и в машину и сам сел рядом с ним.
Внутри оказалось многовато народа, человек пять. Зачем в «Скорой помощи» столько людей? Врач да шофер. Впрочем, Марку тут же оказали первую помощь и перевязали рану, что меня несколько успокоило.
Повернули налево. Видимо, к Мусорным воротам.
– В Западный Иерусалим? – спросил я.
– Да, там более современные больницы, – ответил один из санитаров.
Но ехали мы почему‑то на юг.
– Нам, наверное, нужно еще раз налево, – осторожно предположил я.
– Не нужно, – жестко ответил мой сосед, и я почувствовал, как что‑то твердое уперлось мне в бок. – Молчать. Пистолет заряжен.
Я растерянно посмотрел на Марка. «Врач» держал пистолет у его виска.
– Захир, – кивнул мой сосед молодому человеку арабского вида. – Давай.
Захир достал шприц и ампулы и очень ловко сделал укол Марку, при этом моего друга крепко держали за плечи еще двое арабов. Теперь я не сомневался в национальности наших захватчиков, хотя их намерения оставались туманными. Настала моя очередь. Мне тоже вкололи какую‑то гадость, и я благополучно отрубился.
Я очнулся в каком‑то темном помещении.
– Марк!
– Да, – тихо отозвался он.
– Как ты?
– Нормально. Наркотик, между прочим, еще и обезболивающее.
Я вздохнул.
– Надо было брать охрану.
– Ха! Задним умом умны даже суслики.
– Как думаешь, что им от нас нужно?
– Выкуп. Или вообще не от нас. Думаю, они знают, кто мы. Будут предъявлять какие‑нибудь требования. К Госроду или к евреям. А может быть, и к нему, и к ним.
Не знаю, что здесь было на самом деле, нас не поставили в известность. Похоже, террористов вовсе не интересовало наше мнение по этому поводу.
Через несколько часов, точнее не скажу – часы у нас отобрали, в потолке открылся люк, и нам спустили корзину с едой, прямо скажем, не слишком роскошной. При свете мы смогли разглядеть нашу тюрьму. Скорее всего, это был подвал какого‑то дома, но без обычного в таком месте хлама. Только стены, сложенные из крупных камней, что не особенно обнадеживало. Корзину подняли наверх, люк закрыли, и мы снова оказались во тьме.
– Марк, как ты думаешь, нас быстро освободят? Господь ведь нас не оставит?
– У него без нас дел полно. Когда дойдет сюда, может, и нас выпустит заодно. Вообще‑то в таких местах заложники сидят месяцами. Если, конечно, их не убивают раньше. Эти ребята очень любят отрезать пленникам головы и выставлять на всеобщее обозрение. Восток!
– Марк, но большинство местных арабов – христиане!
– Ну и что? Ты действительно считаешь, что это имеет значение?
Я задумался.
– Вообще‑то Торквемада тоже считал себя христианином…
– Вот именно.
– Ну и что ты предлагаешь?
– Как что? Бежать!
– Отсюда? Ты думаешь, это возможно?
– Я уверен. Вот только приду немного в себя. Нога… Но с этим нельзя затягивать. Чем дольше мы здесь проторчим, тем будет труднее. Ослабнем. На таких харчах далеко не убежишь.
– Но как?
– Они не слишком опытные тюремщики, – Марк перешел на шепот. – Они не отобрали у меня ботинки.
– Ну и?
– Увидишь. Еду из корзины будешь забирать ты, а я уберусь, пожалуй, подальше от этой дыры и от света, чтобы они поменьше меня видели. Спросят – скажешь, что мне плохо. Они не рискнут спуститься. А рискнут – им же хуже.
Дня через три Марку стало лучше, и он занялся осуществлением своего плана. Когда я забирал из корзины воду и хлеб, при тусклом свете, льющемся из люка, я заметил, что у ботинок Марка оторваны подошвы. Разобравшись с едой, я подполз к моему другу.
– Слушай, зачем ты испортил себе обувь? Ты так собираешься идти по пустыне?
– В пустыню надо сначала выйти. В ботинках, невинный ты человек, есть одна маленькая деталь, как раз между подошвой и стелькой. Вот! – Он дал мне потрогать нечто явно металлическое, – А заточить ее здесь нетрудно. Кругом камни. Ты когда‑нибудь играл в дартс?
– Вообще‑то да… Ты что, собираешься убить охранника?
– Не чистоплюйствуй! Они убьют нас не задумываясь. Это война.
Еще несколько дней ушло на изготовление заточек. За это время Марк потихоньку начал ходить и наконец объявил, что он в форме.
– Как ты думаешь, у них много народу наверху, когда они спускают нам еду?
– Да вроде тихо. – Помолчав, я сказал: – Ты хоть понимаешь, что такое идти босиком по раскаленному песку?
– Ходил по снегу – пройду и по песку. Ладно, время дороже. Главное – не промахнуться.
Все было готово, когда люк вновь открылся и корзина поползла вниз. Ее спускал человек, сидевший на корточках на краю люка. Его было хорошо видно, нашего тюремщика, ярко освещенного полуденным светом. А вот он нас скрытых в полутьме подвала, я думаю, видел неважно Марк прицелился и запустил заточку. Человек наверху даже не успев застонать, начал медленно падать лицом вниз прямо в люк. Я бросился было к стене, но Марк удержал меня за руку.
– Недалеко, – шепнул он.
Грузное тело упало прямо у нас перед носом.
– А вот теперь подальше, – Марк толкнул меня во тьму и потащил за собой мертвеца. И вовремя. Почти тотчас наверху появился еще один араб и наугад выпустил по нас автоматную очередь. Несколько пуль прошили тело первого тюремщика, которым успел закрыться Марк, но моего приятеля, похоже, не задело. Мы затихли. Верхний тюремщик, видимо, поверил в нашу смерть и наклонился над люком. Этого оказалось достаточно. Марк сделал молниеносное движение – и второй террорист упал вниз вслед за первым с заточкой в горле.
Мы прислушались. Было тихо.
– Кажется, пока все, – прошептал Марк. – Ну что, будем выбираться.
Он деловито вытащил заточки из глаза первого трупа и из горла второго и аккуратно вытер их о традиционные белые одежды арабов. Я отвернулся.
– Еще пригодятся. А ты смотри сюда. И для тебя будет работа.
Он разоружил охранников. У одного вынул пистолет и отдал мне, у второго забрал автомат.
– Автомат – это хорошо, – прокомментировал он. – Хотя то, что были выстрелы, – это плохо. Полезай ко мне на плечи. Ты легче. Достанешь до люка?
Я залез, но до люка оставалось по крайней мере полметра. Я не мог дотянуться: – Нет, Марк, никак.
– Видно что‑нибудь в комнате? Может быть, можно использовать веревку? У нас же есть веревка от корзины. Есть на что набросить?
– Не знаю. Почти ничего не видно, только стены. Марк, отсюда не выбраться! Они все продумали!
– Не нервничай. Слезай.
Я спрыгнул на пол.
– А эти на что? – Марк указал взглядом на мертвецов, потом наклонился и положил их один на другого. – Так выше. – Он бесцеремонно встал на трупы. – Теперь полезай. Дотянешься. Только возьми веревку, скинешь мне.
Я залез и дотянулся.
– Хорошо, упитанный араб попался, – прокомментировал Марк, и я понял по голосу, что ему больно.
– Как твоя нога, Марк?
– Болтай поменьше. Потом разберемся.
Я подтянулся на руках и оказался наверху. Комната была пуста. Я кинул Марку веревку, и он поднялся вслед за мной. Сквозь небольшое окно была видна пыльная и безлюдная улица арабской деревушки. Мы щурились от яркого дневного света.
– Сюда! – сказал Марк и открыл окно. Мы спрыгнули на землю. – Быстрей! Мы и так потеряли много времени.
Быстрей! Только куда? Фиг разберешься в этих каменных лабиринтах! В конце улицы показались люди, и Марк не задумываясь дал по ним автоматную очередь. Среди них была женщина. Я видел сползший с седой головы черный платок и глиняный кувшин, выскользнувший у нее из рук и разбившийся о камни. Вода расплескалась и смешалась с кровью и песком.
Еще несколько арабов появились из‑за утла. Эти, по‑моему, были вооружены, но у Марка реакция оказалась быстрее. Раздалась автоматная очередь, и мы устремились дальше.
– Все! – крикнул Марк. – Теперь это только лишняя тяжесть, – и отбросил автомат. Затем быстро освободился от своих полуразвалившихся ботинок. – Только мешают!
– Возьми! – шепнул я и пихнул ему пистолет. – Я все равно промахнусь.
– Ладно! Быстрее!
Мы выбежали из деревни. Перед нами простиралась пустыня – песок и камни, больше ничего. Не оглядываясь, мы бросились вперед. Только у голых желтых скал, что торчали на горизонте, когда мы выскочили из деревни, мы позволили себе передохнуть, упав на землю. Погони не было, и дальше мы двинулись медленнее.
Было около полудня, и солнце палило беспощадно.
– Слушай, Марк, – устало спросил я. – Как ты думаешь, сколько нас продержали?
– Даже если предположить, что мы долго валялись под кайфом, никак не больше двух недель.
– Ты хочешь сказать, что это апрель? Градусов тридцать.
– Скажи спасибо, что не сорок. Здесь такой климат. Пустыня все‑таки.
Мы решили идти на запад, точнее – на северо‑запад. Даже если это пустыня Негев, в этом направлении мы должны были выйти к границе или к морю, а море – это поселения. Но не было ни моря, ни дорог, ни поселений.
Ночью стало холодно, чертовски холодно, а нам нечем было разжечь огонь. К тому же Марк в кровь сбил себе ноги.
– Слушай, ты сможешь завтра идти? – спросил его я.
– Идти надо сейчас. По пустыне ходят ночью.
Но надолго его не хватило. Раны на ногах кровоточили, и мы вынуждены были остановиться.
– Может быть, с тобой поделиться ботинками? – произнес я. – Будем носить по очереди.
– У тебя какой размер?
– Сорок второй.
– А у меня сорок пятый. Так что помалкивай.
Уже на следующий день мы в полной мере ощутили прелесть пустыни. У нас не было воды, а жара и не думала спадать.
– Почему ты не захватил воды, Марк? – занудствовал я. – Ты же старый солдат. Ты же знаешь, что такое пустыня.
– Сначала было не во что, а потом некогда, – мрачно ответил он.
Третий день подарил нам новое развлечение. Кажется, это называется хамсин. Стало еще жарче. Поднялись пыль и песок, повисшие в воздухе густым туманом. Стало трудно дышать. Солнце превратилось в четкий стальной диск, но, вот странно, это нисколько не сказалось на интенсивности его излучения.
– Марк! Ну ладно дороги, города. Но куда делась граница? Я просто мечтаю об этих двух рядах колючей проволоки с минами посередине!
Марк только простонал в ответ. Он уже не мог идти. Рана на его ноге открылась и кровоточила. Это в дополнение к изуродованным ступням! Последние несколько часов я практически тащил его на себе, и мы двигались все медленнее. От жажды и палящего солнца у меня кружилась голова. Но Марк сдал все‑таки раньше. К вечеру он уже не мог передвигаться, даже опираясь мне на плечи. Некоторое время я пытался нести его на руках, но он, сволочь, весил никак не меньше восьмидесяти килограммов, и к наступлению ночи я опустил его на землю, сам без сил упал рядом на песок и не смог подняться.
Нас освещала огромная кособокая луна, заметали пыль и песок. Прохладный песок. Могила для живых. Язык двигался во рту как наждак, и нечем было смочить потрескавшиеся губы. Я зарылся лицом в песок.
Не знаю, сколько я пролежал так без движения. Вдруг сквозь полусон‑полубред я услышал приглушенные голоса:
– У них Знаки, Map Афрем. Может быть, лучше оставить их здесь?
– Нет. Тогда они точно погибнут.
– Они уже погибли.
– Не говори так. Ты отнимаешь у меня надежду. Ты, конечно, много достойнее меня, и потому тебе нечего страшиться. Мне же, человеку грешному, нерадивому и немощному совестью, не след считать этих несчастных хуже себя.
– Но, Map Афрем!
– Что, Михей?
– Они – апостолы Сатаны!
– Я вижу. Но только если мы спасем тела, у нас появится надежда спасти души. Никак иначе. Душе надо где‑то жить. Так что давай сюда флягу.
Чьи‑то руки осторожно повернули меня, и я почувствовал влагу на губах, а потом сделал глоток. Не помню, что случилось дальше, наверное, я просто заснул или потерял сознание.
Я очнулся в небольшой комнате с белыми каменными степами и вырубленным в камне высоким полукруглым окном. Окно было открыто, и в комнату вливались воздух и свет. Наверное, было уже поздно – часов десять‑одиннадцать. Я огляделся вокруг. Меня окружала весьма аскетическая обстановка: небольшой стол, жесткий деревянный стул, пюпитр и полка с несколькими книгами. В углу – иконы византийского письма.
Я сел на кровати. Марка в комнате не обнаружилось, я был один.
Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, на пороге появился щуплый молодой человек в монашеской рясе. Он держал в руках поднос.
– Как вы себя чувствуете? – по‑русски осведомился он, и я дико обрадовался.
– Вы русский?
– Нет, я еврей.
«Ну хоть не араб», – зло подумал я и начал бесцеремонно рассматривать посетителя. Он был смугл, сероглаз и остронос. Про такие носы обычно говорят: «Сыр можно резать». Монах выдержал мой взгляд с истинно христианским смирением и поставил поднос на стол.
– Это вам. Правда, сейчас Великий пост, и мы не ждали гостей. Так что простите нам скудость трапезы. У нас очень строгий устав.
На подносе были финики, инжир, немного сушеной рыбы, хлеб и вода. Действительно, не слишком роскошно, но я сейчас готов был сожрать хоть веник из полыни.
– Здесь что, монастырь? – спросил я, запихивая в рот ломоть хлеба.
– Да. Монастырь святого Паисия на Синае.
– Что? На Синае?
Монах кивнул.
– Теперь понятно, куда делась граница…
Он вопросительно посмотрел на меня.
– Мы бежали из плена с моим другом и, похоже, выбрали не совсем правильное направление… Кстати, где Марк?
– С вашим другом все в порядке. Он жив. Но у него открылась рана на ноге. Ему нужен покой. Пока его лучше не беспокоить… Кстати, меня зовут Михаил.
– Ладно, Михаил, – вздохнул я. – Спасибо.
Наевшись, я встал и подошел к окну. Довольно высоко. Этаж этак пятый. Слева и справа от окна видны участки желтых скал, а впереди простирается все та же пустыня.
– Мы что, в пещере? – заинтересовался я.
Михаил взял опустошенный мною поднос.
– Да. Кельи вырублены в скале древними монахами.
– Интересно было бы посмотреть на это снаружи.
– Конечно. Только у нас здесь все очень запутано, настоящий лабиринт. Давайте я зайду за вами минут через пятнадцать и покажу вам монастырь.
– Хорошо.
У подножия скалы вид оказался несколько веселее, чем из окна. Здесь цвел миндаль и пестрые цветы у входа. Я обернулся к кельям. Они напоминали ласточкины гнезда в высоком обрывистом берегу реки.
– Красиво тут у вас, – похвалил я.
– У нас есть запас воды. А так дождя не было уже три недели. Очень странно для апреля. Обычно в это время в пустыне все цветет.
– Да, нам повезло, что вы нас нашли.
Послышалось пение. Очень странное, не похожее на григорианское, мощное, сильное, словно голоса монахов рвались к звездам из глубины океана. Так поют обреченные накануне последней битвы.
– Что это?
– Гимны Map Афрема. Пойдемте, послушаем.
– Это не литургия?
– Нет, нет, просто гимны. Вы же сами слышите. Пойдемте, пойдемте!
Он взял меня за руку, чем живо напомнил отца Александра. Я вырвал у него руку и отступил на шаг.
– Что с вами? – удивился он.
– Вас зовут Михаил, ведь так?
– Конечно.
– А автора гимнов – Map Афрем?
– Да.
– Значит, это вы нашли нас в пустыне?
– Да, я и Map Афрем.
– И вы, Михаил, собирались нас там бросить?
Он кивнул и опустился передо мной на колени.
– Простите меня. Конечно, вы слышали наш разговор. Простите, что я не сделал этого раньше. Я должен был умолять вас о прощении сразу, как только вы проснулись и увидели меня.
Я растерянно смотрел на него, на его склоненную голову с выбритой тонзурой в обрамлении черных волос.
– Встаньте, встаньте! – смутился я. – Ладно, пойдемте слушать ваши гимны. Где тут у вас храм?
Храм оказался большой сводчатой пещерой, освещенной только свечами и убранной трауром. Аналой, накрытый черной тканью, черная ткань под иконой в центре храма, повсюду черная ткань. Монахами дирижировал невысокий лысый человечек с сосредоточенным выражением лица. Он заметил нас и кивнул Михаилу.
– Это и есть Map Афрем, – вполголоса проговорил мой спутник.
Map Афрем дал знак певцам, и они начали новый гимн:
Се, подъемлется к ушам моим
глагол, изумляющий меня;
пусть в Писании его прочтут,
в слове о Разбойнике на кресте,
что весьма часто утешало меня
среди множества падений моих:
ибо Тот, Кто Разбойнику милость явил,
уповаю, возведет и меня
к Вертограду, чье имя одно
исполняет веселием меня –
дух мой, расторгая узы свои,
устремляется к видению его.
Сотвори достойным меня,
да возможем в Царствие Твое войти!
[29]
Складывалось впечатление, что пели специально для меня, и даже специально был выбран именно этот гимн. Это было лестно, конечно, но настораживало.
После гимнов все‑таки началась литургия, и я почувствовал духоту. Своды храма стали ниже, сжались, сблизились и начали давить на меня всей огромной тяжестью скалы над нами.
– Извините, я выйду, – шепнул я Михаилу. – Мне надо на воздух.
Он увязался вслед за мной.
Близился закат. Жаркое солнце пустыни медленно падало к горизонту. Я сел на горячий камень в тени акации. Михаил, как часовой, встал рядом.
– Да отвяжитесь вы, – бросил я. – Сидите в ваших душных пещерах, так и сидите!
– Мы здесь счастливы.
– Без свободы? Без жизни? Без любви?
– Небесная любовь гораздо больше, – улыбнулся монах.
– Внушить себе можно все, что угодно.
– Неужели вы никогда не чувствовали сладости и благоговения во время молитвы?
– Чувствовал. Но не во время молитвы, а рядом с Господом Эммануилом.
– Эммануил – Антихрист.
– А‑а, Погибшие, значит!
– Это вы – погибшие, – вздохнул Михаил.
– Это я уже слышал. Только если Эммануил – Антихрист, откуда тогда благодать, та самая сладость и благоговение?
Монах отчаянно замотал головой.
– Подделка!
– И как же вы различаете?..
– Нам трудно. Зато вам легко. Вы можете сравнивать. Вы ведь знаете благодать от Эммануила, надо лишь вымолить благодать от Христа и сравнить. Давайте поставим эксперимент.
– Весьма опасный эксперимент.
– Почти всякий эксперимент опасен. Зато вы узнаете истину.
– Ну, и как это сделать?
– Для начала отстоять литургию.
– Эммануил говорил, что это похороны живого.
– Так, значит…
– Да. Я однажды потерял сознание во время литургии. Очень вредная вещь.
Михаил улыбнулся.
– Вокруг будут друзья. Вас поддержат. А вам надо только взять себя в руки и не подпускать к себе Врага.
– Нет, – резко ответил я и отвернулся.
Но от меня не отстали. Ночью, точнее перед рассветом, в мою келью явились Михаил и Map Афрем и безжалостно растолкали меня.
– Ну, что еще? – сонным голосом спросил я.
– Пойдемте! Это очень важно.
Шатаясь, я подошел к окну и вдохнул холодного утреннего воздуха. Это несколько взбодрило меня. Небо едва розовело над темной равниной пустыни.
– Это действительно важно? – уточнил я.
– Да, очень, – строго сказал Map Афрем.
Я посмотрел ему в глаза и понял, что он бессмертный. Так вот откуда у Михаила такой пиетет перед регентом хора!
– Ладно, пойдемте. Map Афрем, извините, а вы из этой обители?
– Нет, я из Сирии.
– А я не мог где‑то раньше слышать вашего имени или чего‑то похожего?
– Возможно.
Я взглянул на Михаила. Тот хитро улыбался одними уголками глаз.
– Михаил, что вас забавляет?
– Нет, ничего. – И он посмотрел на меня как на человека, который встретил слона и не узнал его.
Мы спустились на первый уровень и вошли в траурный храм.
– Слава показавшему нам свет! – прогремело под сводами.
Map Афрем направился к хору, поручив меня Михаилу. Меня сразу окружили другие монахи, причем очень плотно.
– И ради этого вы подняли меня ни свет ни заря? – возмутился я.
– Тихо, тихо, – прошептал Михаил и крепко сжал мою правую руку у запястья. Одновременно пожилой невысокий монах взял меня за левую руку. Я нервно оглянулся. Сзади стоял огромный черный эфиоп, тоже монах, явно готовый в любой момент прийти на помощь своим братьям. Я попытался вырваться и почувствовал у себя на плече его тяжелую ладонь.
– Тихо, тихо, – повторил Михаил. – Лучше послушайте. Ничего же страшного не происходит.
– Где Марк?!
– Не кричите. Увидите вы вашего Марка. Всему свое время.
– Когда?
– Не сегодня.
– Сволочи!
– Замолчите!
Я сжал губы. Близился тот самый мерзкий момент этого похоронного действа, когда мне стало плохо в соборе святого Штефана.
– Приидите и ядите, сие есть тело мое, – провозгласил священник. – Сие есть кровь моя, за вы изливаемая, – и сквозь полупрозрачную ограду алтаря я увидел, как пали ниц священники, и храм закружился надо мной. Вероятно, я повис на руках у монахов. Но паники по этому поводу не случилось. Я даже не успел отрубиться окончательно, как мне под нос сунули что‑то резко пахнущее, типа нашатырного спирта, и ко мне вернулось восприятие реальности. Меня бережно поставили на ноги, по продержался я недолго. Когда вынесли чашу, мне снова стало плохо. И все повторилось. Поддерживающие руки монахов и нашатырный спирт.
– У вас нет сердца! – простонал я. – Отпустите меня! Мне очень плохо!
– Лучше сейчас, чем потом, – строго сказал старик.
Не понимаю, как я дожил до конца литургии. Смутно помню, как на середину храма вынесли большую белую свечу, и тогда монахи наконец сжалились надо мной и под руки отвели наверх, в мою келью, и уложили в кровать, а потом оставили меня, и я услышал, как в замке повернулся ключ. Я снова был пленником. Хотя, конечно, я был им с самого начала пребывания в монастыре, просто понял это только сейчас.
Весь день меня не трогали, только Михаил принес надоевшие инжир и финики. Я сидел на кровати и рассеянно смотрел в окно.
– Я рад, что вам лучше, – улыбнулся монах.
– Спасибо за участие! – шутовски поклонился я. – Что у нас на завтра – дыба или «испанские сапоги»?
– Ну, если вам литургия все равно что «испанские сапоги»…
– Убить меня мало, да? Вы ведь хотели! Так, может быть, лучше было сразу, без мучений?
Михаил вздохнул.
– Мне жаль, что я не смог заслужить вашего прощения.
– Тошнит от вашего смирения! Смиренные монахи – тюремщики! Марк ведь тоже под замком, да?
– Да.
– Что вы вообще от нас хотите?
– Спасти вас.
– Против воли?
– У вас нет своей воли, только воля Антихриста.
– Ошибаетесь! Служить ему, кто бы он ни был, – это наш свободный выбор.
– Вы сможете выбирать, только когда отречетесь от Сатаны.
– Убирайтесь! Арабы, которые держали нас в подвале без света, были много милосерднее вас. Они хотя бы не лезли в душу.
Михаил смиренно поклонился, вышел из комнаты и запер дверь.
Вечером я услышал внизу звук мотора и подошел к окну. К монастырю подъехал джип, и из него, почтительно поддерживаемый монахами, вышел старик в монашеском одеянии. «Очередной бессмертный по мою душу», – подумал я и не ошибся. Скоро на лестнице послышались шаги, и на пороге моей кельи появились Михаил, Map Афрем и тот самый старик, седовласый и белобородый.
– Это авва Исидор, – представил его Map Афрем. – Мы хотели бы поговорить с вами.
– Садитесь, пожалуйста. Двое бессмертных! Какая честь! Вы хотите отслужить для меня персональную литургию?
Map Афрем вопросительно посмотрел на авву Исидора. Тот покачал головой.
– Посмотрим… – пробормотал регент.
– Еще одна троица спасителей! – не унимался я. – Нет, вы действительно надеетесь загнать меня в Царствие Небесное железной рукой?
– Эммануил пытается загнать всех железной рукой в свое царство, – заметил Map Афрем.
– Так если он – Антихрист, может быть, не стоит брать с него пример?
– Брать пример не стоит, – медленно проговорил авва Исидор. – Но сопротивляться можно и нужно, – и внимательно посмотрел на меня.
– А знаете, как мы бежали от арабских террористов? – усмехнулся я. – Слушайте! Мы захватили автомат, убив двух охранников, и выбрались из подвала по их трупам. Знаете, как по лестнице, очень удобно. А потом стреляли во всех, кто попадался нам на пути, неважно, мужчина, женщина или ребенок. Расстреляли целый магазин.
– Это можно считать исповедью? – поинтересовался авва Исидор.
– Для исповеди нужен священник.
– Во времена моей молодости еще сохранялись публичные исповеди перед общиной, – заметил Map Афрем.
– Да, их отменили позже, – подтвердил авва Исидор.
– Так что священник – это совершенно не принципиально, – заключил Михаил.
– Все равно в моих словах нет ни капли раскаяния, – заявил я. – Так что не пройдет!
– Ну, капля‑то точно есть, – возразил авва Исидор. – А может быть, и не капля. Вы бы не пытались ужаснуть нас своими подвигами, если бы они вас самого не ужасали.