– Слушай, Петр, давай зайдем к Матвею. Что‑то он не в себе.
Точно! А я и забыл о своих валерьянковых намерениях, сволочь, эгоист проклятый!
– Пошли!
Дверь в комнату Матвея была закрыта. Мы постучали. Тишина. Марк озабоченно посмотрел на меня. Вдруг за дверью раздался приглушенный грохот, словно что‑то упало. Марк среагировал мгновенно. Он отпрыгнул назад и с разбегу вышиб дверь.
Мы влетели в прихожую. Здесь было пусто. Дверь в гостиную тоже была заперта. Марк недолго думая вышиб ее ногой.
В гостиной под самым потолком на крюке от люстры висел и дрыгался в петле Матвей. Раздался выстрел. Веревка оборвалась, и Матвей упал на пол. Я оглянулся на Марка – в его руке дымился пистолет, – а потом бросился к Матвею и принялся снимать петлю. Он закашлялся.
– Жив, слава богу! Повезло!
От перелома шейных позвонков человек умирает мгновенно, но сие случается не всегда. Бывает, и от удушья. В страшных мучениях. Минуты три. Зато есть время вытащить неудавшегося самоубийцу.
– Марк, вызови «Скорую»! – распорядился я.
Матвей отчаянно замотал головой и опять закашлялся.
– Не надо, – пробормотал он. – Я в порядке.
– В порядке, да?!
Мы подняли его и перенесли на диван.
– Лука Пачелли устроит? – предложил я.
Матвей устало прикрыл глаза.
– Марк, давай за синьором Пачелли!
Марк ушел, и я сел на краешек дивана рядом с Матвеем.
– Неужели ты не понимаешь, что все кончилось, – тихо проговорил он. – Ты думаешь, я за свою шкуру испугался? Да ни хрена подобного! Ну, пристрелят. Пуля ничем не хуже петли. Просто было цветное кино, а теперь черно‑белое. Не хочется портить впечатление. Зачем после роскошной исторической эпопеи смотреть всякую дешевую белиберду?
Я почему‑то вспомнил известную программистскую шутку: «Жизнь – это такая ролевая игра, сюжет, конечно, хреновый, зато графика обалденная!» У нас, надо сказать, местами сюжет тоже был очень даже ничего. Я вздохнул. В общем‑то, я прекрасно понимал Матвея. Повеситься проще. Мне мешало только иезуитское воспитание и несколько пассивное отношение к жизни. В смысле, туда всегда успеется, а пока солнышко светит, и пущай себе.
Вернулся Марк в сопровождении Луки Пачелли, и мы оставили Матвея на попечение последнего. На пороге я оглянулся и посмотрел на спасенного.
– Надеюсь, больше в петлю не полезешь? Охрану не нужно приставлять?
Матвей осторожно потер шею и поморщился.
– Не беспокойся. Подожду пули.
На следующий день, утром, мы прощались с Мучителем. Он лежал в гробу такой же, каким был при жизни, смерть не исказила его черты. В головах, на отдельной подушке, вместо звезд и орденов лежало Копье Лонгина. На этом настоял Иоанн. Якобы по завещанию Эммануила Копьё должно быть похоронено вместе с ним.
Я поцеловал окоченевшую руку и поднялся с колен. За мной стояли Мария и апостолы, а потом – нескончаемая вереница людей. Прощание продолжалось до вечера, когда мы вновь собрались в кабинете Господа.
– Сегодня несколько священников служили запрещённую мессу, – доложил Марк. – Они арестованы.
– Верные или «погибшие»?
– Все «погибшие», за исключением одного. Но тот не довел богослужения до конца. В момент освящения даров стало плохо с сердцем, его увезли на «Скорой помощи». Он пока на свободе.
Я вспомнил свои страдания в соборе Святого Штефана и слова Господа о мессе: «Это похороны живого. Еще бы вам не становилось плохо от такого действа!» Но ведь теперь Господь был мертв. Тогда почему?..
– На свободе? – переспросил я. – Арестуешь, когда придёт в себя. Сколько их?
– Без него – двенадцать. Что с ними дальше делать?
– Сейчас не до того. Потом разберемся. Филипп, как у тебя дела?
– Пока спокойно.
– Кстати, а где Матвей? – вмешался Иоанн.
– Отдыхает, – пояснил я. – Приболел немножко.
– А‑а… Тут еще одна проблема. Называется «инспектор Санти». Глуп как пробка. Норовит допросить. Нам как, отвечать?
– Отвечать. Пусть расследует.
– Он смотрит на нас так, словно это мы отравили Господа! – возмутился Марк. – Он бы нас всех посадил! Может быть, сменить следователя?
– Не надо. У него работа такая – подозревать. Теперь…
Но я не договорил, потому что в комнату влетела Мария. В руке у нее был листок с каким‑то текстом.
– Вы это видели, заседатели?
Я взял листок.
– Что там? – взволнованно спросил Иоанн.
– Энциклика папы Павла VII «Об отречении от Антихриста»: «Всем верующим католикам. Я прошу у всех прощения, ибо поддержал Эммануила не по доброй воле. Все вы знаете, что я болен раком. Узурпатор, именующий себя Господом, около недели запрещал давать мне обезболивающее, и я не выдержал пытки. Но теперь, когда Зверь мертв, все, кто присягал ему, могут отречься от Сатаны и вернуться в лоно Святой Католической Церкви. Возвращайтесь, и братья примут вас! Павел VII». Мария, это правда?
– То, что Учитель мучил старика? Петр, как ты можешь спрашивать об этом! Здесь нет ничего, кроме клеветы. Просто папа решил вернуть утраченные позиции. Делит одежды Господа, как римские солдаты у подножия креста!
– Где ты это взяла?
– Сорвала со стены на площади Навона.
– Марк, твоя недоработка. Якоб, и твоя тоже.
Марк поднялся с места.
– Прости, Петр, я все исправлю. Пошли, Якоб.
– Действуйте, только быстро!
Я переплел перед собой пальцы рук и сжал так, что побелели костяшки пальцев. То ли еще будет! Я страшился завтрашнего дня.
Но утро не принесло новых неприятностей. А днем Марк с Якобом благополучно разгромили ватиканскую типографию и сожгли часть тиража листовок, оставшуюся нерасклеенной. Остальные полиции пришлось срывать со стен домов.
Прощание с Господом проходило спокойно, без эксцессов, и это утешало. На завтра были назначены похороны. Мы продержались уже более двух суток.
День начался с тумана и слякоти. Правда, снег наконец начал таять. Мы несли гроб к круглому древнему зданию в окружении темных высоких кипарисов – Мавзолею Августа. Пошел дождь. Мы медленно спустились по лестнице ко входу. Внутри гроб положили в мраморный саркофаг и накрыли плитой, пока без надписи. Вышли на улицу. Было противно и одиноко.
– Третий день, – сказал Иоанн.
– Что?
– Третий день, как мы без Господа.
У входа в Мавзолей собралась толпа, и мы направились в узкий проход между людьми. «Хорошо, что у нас есть охрана», – подумал я и начал подниматься вверх. Слева и справа от меня возвышались церкви Святого Карла и Святого Роко, а прямо передо мной под крышей заурядного серого здания сияла золотом мозаика с изображением то ли Августа, то ли Христа и надписью «Princeps pacis» [22].
Вдруг стало светло, словно выглянуло солнце. Нет! Десять солнц. Я обернулся. Мавзолей сиял, а над ним поднимался столб света, уходя в голубое небо, подобное горному озеру в разрыве тяжелых, словно каменных туч. Раздался грохот, и Мавзолей взорвался, разлетевшись на мелкие обломки. Когда улеглась пыль, мы увидели Господа, спускающегося к нам по развалинам, и бросились навстречу.
Он держал в руке Копье Лонгина. С острия капала кровь.
– Не прикасайтесь ко мне! Никто не пострадал?
Я оглядел толпу.
– Кажется, нет!
– Надеюсь, вы не проворонили Европу, пока я прохлаждался в склепе?
– Нет. Я взял все в свои руки, – гордо заявил я
– Молодец, Пьетрос! – Господь даже не удивился. – Мы возвращаемся во дворец.
Он поморщился. Учитель был в том же костюме, в котором его хоронили, к тому же изрядно запыленном, и это явно ему не нравилось.
Мы дошли до прохода в толпе. На Господа смотрели с ужасом и благоговением. Кто‑то упал на колени в грязь и норовил поцеловать ему край брюк.
– Не прикасайтесь ко мне! – повторил он.
– Господи, – шепотом произнес я. – Но ты же умер!
Он улыбнулся:
– Пьетрос! Но я же Господь.
– Господи, у нас тут некоторые проблемы…
– Завтра отчитаешься, дай мне прийти в себя.
ГЛАВА 5
Вечером я сел в свое любимое кресло, очень мягкое и обитое белой кожей, и включил телевизор. К подлокотникам кресла были приделаны маленькие столики, что мне особенно нравилось. Туда я поместил бутылку шампанского и всякую еду, а ноги водрузил на мягкий высокий пуфик. Это был отходняк! Ох как меня достали эти сумасшедшие трое суток!
Итак, я попивал шампанское, ел мясо по‑французски, запеченное с шампиньонами, и смотрел телевизор. По ящику показывали сцены смерти и воскресения Господа, смонтированные встык. Причем по всем каналам. Впечатляло. И скромненько, в конце новостей, прозвучало сообщение: «Сегодня, около полудня, после долгой и продолжительной болезни скончался Его Святейшество папа Павел VII. Завтра в Сикстинской капелле соберется конклав кардиналов для избрания нового папы».
– Туда ему и дорога, – заключил я. Я не мог простить старику то, что он так ловко обставил нас со своей энцикликой.
А на следующее утро я отчитывался перед Господом. Прежде всего я рассказал о кознях покойного папы.
– Он нам больше не опасен, – сказал Господь. Он сидел за столом и нервно крутил в руках шариковую ручку, а я стоял перед ним. Мы были в кабинете вдвоем.
Я доложил о мятежных священниках.
– Что нам с ними делать, равви?
– Повесить! – кратко ответил он.
Я не поверил своим ушам и с изумлением посмотрел на него.
– Ты меня удивляешь, – произнес он. – Тебя не смущает гибель Содома и Гоморры, но шокирует казнь десяти предателей!
– Двенадцати, – тихо поправил я.
– Неважно. Я даже готов их простить, если они раскаются
– Так я прикажу сказать им об этом! – обрадовался я.
– На небесах.
– Что?
– Я прощу их на небесах, после виселицы.
Я тупо смотрел на него.
– Выполняй, Пьетрос! Или ты тоскуешь по бензоколонке?
Я прикусил губу. Мыть машины не хотелось.
– Да, Господи. – Я кивнул и вышел из комнаты.
В коридоре я нашел Соломона, большого черного кота. Он был мертв и уже окоченел. При жизни Соломон, как и положено кошкам, гулял сам по себе, но был всеобщим любимцем. Однако сам он отдавал предпочтение Учителю, сидел у него на коленях и обожал тереться о его ноги, за что и был прозван Соломоном. Любовь к Господу – несомненное свидетельство мудрости. Я поднял трупик и понес хоронить в парк. Это несколько продлило жизнь осужденным священникам, но не могли же они сбежать до вечера. Впрочем, была еще одна причина моего почтения к бренным останкам мудрого животного. По дороге и за медитативным занятием рытья могилы я надеялся убедить себя, что Господь прав.
Когда я покидал парк, ко мне подошел инспектор Санти.
– Вы арестованы, – сказал он.
Я обалдело посмотрел на него.
– Вы обвиняетесь в убийстве Господа Эммануила, – пояснил следователь.
– Но он жив!
– Он был убит. Остальное следствия не касается.
Я всегда знал, что полицейские – исключительно тупые люди. Собственно, умные полицейские бывают только в детективах, поскольку последние пишутся ради утешения рода человеческого, так как повествуют о торжестве справедливости.
Пока я формулировал эту длинную мысль, на моих запястьях сомкнулись наручники. Я вновь не выполнил приказа Господа, и передо мной замаячил призрак бесплатной столовой.
– Но это же абсурд, – занудствовал я, когда меня заталкивали в полицейскую машину. – Вы что, не понимаете, что я без него – ничто?
– Без него вы возглавили полмира, – заметил инспектор Санти, и машина тронулась с места.
– Знали бы вы, как я обрадовался, когда он воскрес!
– Не знаем.
– Дайте мне связаться с Господом. Он прекрасно знает, что я здесь ни при чем.
– Откуда? Он что – полицейский?
– Он Господь, идиоты! Он всеведущ!
– Тогда зачем пил отравленный кофе?
Я задумался. Аргумент был убийственный. Кажется, инспектор Санти оказался не так уж туп, как я решил вначале.
– Чтобы продемонстрировать, что он властен над смертью. Чтобы умереть и воскреснуть! – наконец сообразил я
– А, так это было самоубийство?
– Не знаю.
– Мы допросим потерпевшего.
– Ну‑ну.
Допрос продолжился в участке, не слишком чистом и весьма обшарпанном. Здесь уже на меня наседали трое полицейских: инспектор Санти и двое крупных парней с пистолетами на боках. Связаться с Учителем мне, конечно, не позволили, и я решил перейти в наступление.
– Неужели вы думаете, что это сойдет вам с рук? Вы арестовали приближенного Господа без его санкции!
– Во‑первых, официально вы еще не арестованы, а во‑вторых, еще как сойдет, если мы докажем вашу вину.
– А если не докажете?
– Докажем. У нас множество оснований.
– Каких это?
– Вы были рядом с Эммануилом в момент его смерти.
– Там была целая толпа!
– Но только вы потом захватили власть.
– И тут же безропотно вернул ее, как только он воскрес.
– Еще бы! Вы же не самоубийца. Куда вам с ним тягаться! Вы же не рассчитывали на такое развитие событий, признайтесь. Вы же не знали, что он воскреснет?
– Никто не знал.
– Ну, вот видите.
– Что вижу? – взорвался я.
– Успокойтесь.
– Ладно. Какие у вас еще основания?
– Остальное – тайна следствия.
– Ага, значит, это – единственное.
– Нет, – инспектор Санти покачал головой. – Я бы на вашем месте написал чистосердечное признание. Если мы расскажем вам о других основаниях, это просто потеряет смысл. И мы ничем не сможем вам помочь.
Я улыбнулся. Спич о чистосердечном признании скорее всего означал, что у них на меня вообще ничего нет. Этот разговор все больше напоминал игру в покер, и я начал увлекаться.
– Блефовать изволите, господин полицейский?
– Так вы не будете признаваться?
– Не буду.
– Хорошо, мы пойдем посовещаемся, чтобы решить вашу дальнейшую участь. Вы пока подождете нас здесь. Джакомо!
Один из вооруженных парней встал с облюбованного им краешка стола и направился к выходу вслед за Санти Я остался в кабинете в компании второго полицейского.
Совещались они долго. За окном начало темнеть.
– Вы бы лучше сами все написали, – проникновенно посоветовал караульный. – Дать вам бумаги?
– Нет!
– Пока это еще возможно и будет принято в качестве чистосердечного признания А то будет поздно.
– У вас что, метод антинаучного тыка для поиска преступника? Ловите, трясете, а вдруг что‑нибудь высыпется, так?
– У нас много методов.
Прошло еще около часа. «Где же Господь? – думал я. – Неужели он еще не знает? А может быть, опять решил меня приструнить за то, что не побежал сразу вешать священников?» Ожидание начинало мне надоедать. Я встал и направился к двери.
– Куда? – поинтересовался полицейский. – Отсюда нельзя уходить.
Я пожал плечами и сел на место.
Наконец вернулись инспектор Санти и Джакомо.
– Ну что, будем оформлять арест, – печально сообщил инспектор.
– Вы что, с ума сошли? – вспыхнул я.
– Нас не интересует ваше мнение на этот счет. Ваш паспорт, деньги, ценные вещи.
Я достал паспорт. Дипломатический! Санти оторопело посмотрел на него.
– Что же вы сразу не показали? – пролепетал он.
– С вами было очень интересно беседовать.
Честно говоря, я просто переволновался и начисто забыл о своей дипломатической неприкосновенности. Но не объяснять же это полицейским.
– Так я могу идти?
– Нет. Теперь мы будем добиваться высочайшей санкции.
Инспектор Санти поднял трубку телефона, но номер набрать не успел, потому что дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился Господь в сопровождении свиты. Санти вскочил на ноги.
– Что здесь происходит? – строго спросил Учитель. – Как вы посмели арестовать апостола?
– Мы его не арестовали… У него дипломатическая неприкосновенность…
Господь внимательно посмотрел на него, потом на меня.
– Передо мной ни у кого нет никакой неприкосновенности, запомните это. Но не перед вами. Пьетрос, ты свободен. Иди сюда. Дело о моем убийстве передается в ведение Святейшей Инквизиции. Пьетрос, ты будешь его курировать. Инспектор Санти, снимите перчатки!
– Что? – Санти удивленно посмотрел на Господа.
– Снимите перчатки!
Инспектор послушался. На его правой руке маленьким спрутом вился Знак Спасения, а вместо левой был протез.
– Ладно, – смягчился Господь. – Вы переходите в подчинение к Пьетросу. Продолжайте расследование. Вы довольно глупо начали, но я желаю вам исправиться. Пьетрос, пошли!
Мы вышли на улицу и загрузились в длиннющий «Линкольн» Господа.
– Да, достается тебе, – улыбнулся Учитель.
– Простите меня, я не успел отдать приказ о казни бунтовщиков, – понуро проговорил я. – Меня арестовали.
Господь рассмеялся
– Им надо памятник поставить за то, что они тебя арестовали.
Я удивленно взглянул на Учителя.
– Америка собралась к нам присоединяться, – пояснил он. – А казнь очень бы повредила нашему имиджу. Не время. Пусть живут. Пока. Если бы не это, твой инспектор Санти болтался бы на виселице рядом со священниками!
Я похолодел. Нет, инспектор Санти, вероятно, вполне заслуживал такой участи, сволочь полицейская. Но Господь стал каким‑то нервным… Я начинал его бояться.
– Извини, что не выручил тебя раньше, – мягко сказал Господь, словно почувствовав мой страх. – Я был на заседании конклава.
– И кто теперь папа?
– Никто. – Учитель усмехнулся – Я здесь, и мне больше не нужен наместник.
ГЛАВА 6
Всю неделю мы занимались переездом в Ватиканские дворцы, а потом провожали Учителя в Америку. С ним летели Мария и, как всегда, любимчик Иоанн.
– Слушай, Петр, я кое‑что обнаружил, – шепнул мне Марк, когда мы возвращались из аэропорта.
– Да?
– Я веду параллельное расследование. С моими ребятами. Сегодня вечером, часов в одиннадцать, я за тобой зайду. Увидишь нечто интересное.
На всякий случай я приказал Санти быть на рабочем месте и прихватил с собой сотовый телефон.
Ехали мы куда‑то за город. У подножия невысокого холма Марк остановил машину.
– Выходим. Дальше только пешком.
На холме находились какие‑то старинные развалины, похоже, не особенно популярные среди туристов, судя по царящему здесь безлюдью. Обломки древних мраморных плит и колонн, поросшие кустарником, освещала огромная полная луна. Снег сошел, но было еще влажно и прохладно.
Вдали замерцал огонь.
– Что это?
– Сейчас увидишь, – невозмутимо ответил Марк. – Тише! Ложись!
Я печально посмотрел на еще не высохшую весеннюю грязь.
– Не дай бог, они нас заметят! – шепнул Марк, так надавив на слово «они», что я решил подчиниться и нехотя опустился на землю.
Марк достал внушительных размеров армейский бинокль и протянул мне.
Там горели костры. Точнее, четыре костра. А в центре, между ними, стоял высокий белый камень, похожий на остов колонны языческого храма. Возле костров суетились люди. Пять человек. Нет, не суетились, а двигались в строгом порядке, подчиненном неизвестному нам сценарию. Четверо кружились вокруг костров и что‑то бросали в огонь, а пятый стоял у камня, воздев руки к черному ночному небу, и, кажется, говорил.
– Марк, давай подойдем поближе. Здесь ничего не слышно, – одними губами прошептал я.
– Зато тебя слышно за версту. Топаешь, как гиппопотам!
– Я постараюсь поосторожнее.
– Ладно.
Когда мы подползли ближе, до нас донеслось заунывное пение и звуки флейты, холодные и пронзительные, как ледяная игла. Потом тот, что в центре, заговорил, но я не понял ни слова. Тарабарщина какая‑то.
– Марк, кто это такие?
– Точно не знаю, но все ниточки тянутся к ним.
– Как ты на них вышел?
– У меня свои осведомители. Да и у Санти неплохая база данных. Ты вообще читал дело, куратор?
– Читал, конечно.
– Помнишь запись об исчезновении слуги, который подавал кофе?
– Угу.
– Так вот, мои ребята его нашли. Точнее, то, что от него осталось. И не только его. Там в катакомбах есть еще кое‑что. Завтра покажу. Смотри, смотри!
Я посмотрел в бинокль, который мне сунул Марк. Да, действительно, там происходило нечто интересное. В руках у того, что в центре, билась небольшая белая птица. По‑моему, голубь. Он положил голубя на алтарь (в этот момент я неожиданно понял, что обломок колонны может быть только алтарем, и ничем иным), достал кинжал и вонзил его в белое тельце. Кровь забрызгала его руки и белоснежные птичьи перья. На алтаре стояла чаша, кажется серебряная, и туда была собрана кровь. Жрец, или кто там, плеснул из чаши в ближний к нам костер, потом в следующий против часовой стрелки, потом дальше. При этом он повернулся к нам спиной. Он был одет в длинный черный плащ‑накидку, на котором сиял большой золотой Знак Спасения
– Ты ошибся, – прошептал я. – Они верные. Они не могли желать смерти Учителю.
– Факты говорят о другом. Думаю, что они должны быть как минимум, арестованы, а там пусть Господь сам разбирается.
– У нас нет оснований для ареста.
– Какое сегодня число, Петр?
– Двадцать восьмое февраля.
– Через десять минут будут основания.
– Почему?
– Посмотри на часы. У тебя есть подсветка?
Я посмотрел.
– Одиннадцать пятьдесят.
– Вот именно. Через десять минут наступит первое марта и в силу вступит «Закон о Погибших». То, что они здесь делают, слишком не похоже на мессу Третьего Завета, чтобы сойти им с рук. В законе об этом отдельная статья.
– Тогда я позвоню Санти. Пусть окружает холм.
– Звони, только звук выключи. Пусть не пикает.
Инспектор Санти явился в рекордные сроки – меньше чем через полчаса. К чести его надо сказать, что мы не заметили никакого окружения, полицейский просто возник рядом с нами, неожиданно материализовавшись из ночного мрака.
– Все готово, – тихо сказал он. – Можно начать операцию?
– Начинайте!
Все происходило слишком быстро. Полицейские, поднимающиеся на холм бесшумно и слаженно. Лица злоумышленников, освещенные пламенем костров. Направленные на них дула автоматов.
– Стой, не двигаться!
Но они не слушают и молниеносно повторяют все одно и то же движение, заученное, как на параде. Снимают свои плащи и бросают их в огонь, четко и одновременно, как части одного механизма, а потом покорно застывают под дулами автоматов. Никто не успевает выстрелить, и кажется, что теперь это и не нужно. Пленники не собираются бежать.
– Сдать оружие! – командует Санти.
– У нас нет оружия, – мягко отвечает их предводитель и позволяет себя обыскать.
Я подхожу к нему.
– Кто вы такие?
Он слегка склоняет голову. Высок, строен, черноволос. Красивый парень, черт побери! Смотрю на руки. Знак есть! На пальцах железные перстни: один с черепом, другой со Знаком Спасения. Странное сочетание! Железный пояс из той же оперы: символика смерти и Солнце Правды. Я бы решил, что это подростки, заигравшиеся в инферно, если бы не два обстоятельства – обилие Знаков и возраст. Парень, похоже, был моим ровесником – поздновато в черепа играть!
– Меня зовут Иуда Искарти, – проговорил он. – А это мои помощники. «Союз Связующих».
– Это еще что такое?
– Вам не должно об этом знать.
– Ха! Не должно! Отвечайте, это вы пытались убить Господа?
– Да, сеньор. Мы его убили.
– Зачем?!
Он тонко улыбается.
– Вам мы больше ничего не скажем.
– С кем же вы хотите побеседовать?
– С Господом Эммануилом. Только с ним мы будем говорить.
– Боюсь, он этого не захочет. Неужели вы думаете, что жертве будет приятно общаться со своими убийцами?
Неожиданно Искарти расхохотался.
– Он не жертва!
– Почему?
– Вам не должно…
– Заткнись! Пусть Господь решает, что должно, а что нет. Уведите!
Мы почувствовали неладное уже на въезде в город, Под шинами автомобиля что‑то подозрительно зашуршало, а впереди на дороге вспыхнули в свете фонарей россыпи битого стекла. Мы проехали мимо разгромленной бензоколонки и магазинов, оскалившихся осколками стекол разбитых витрин.
– Что это, Марк? Что произошло?
Мой друг молчал, но с таким мрачным видом, что я решил, что он все знает.
Впереди послышался шум, и в нос мне ударил запах гари. Мы выехали на площадь. Шуршало битое стекло, возле тротуара горело несколько машин. Нам преградила путь толпа молодых людей, вооруженных чем попало: ножи, кастеты, длинные металлические прутья. Марк остановил машину. За нами остановились полицейские.
– Выходите! – крикнул нам длинный парень в черной кожаной куртке и черной повязке вокруг головы. На повязке сиял золотой Знак Спасения. – А эти пусть проезжают, – кивнул он в сторону полицейских. Но те не сдвинулись с места. Я сразу проникся благодарностью к инспектору Санти.
Мы с Марком вышли из машины. Я огляделся вокруг. У окруживших нас воинственно настроенных ребят были такие же черные повязки, как и у предводителя.
– Где‑то я вас видел, – задумчиво протянул длинный.
– Возможно, по телевизору, – спокойно предположил Марк.
– Молчать! Руки!
– Вы собираетесь нас арестовать?
Парень зло ухмыльнулся
– Руки покажите, идиоты! Ладонями вниз!
Марк яростно взглянул на предводителя. Похоже, мой друг всерьез обиделся. Я уже ждал, что он выхватит пистолет или покажет публике парочку приемов из восточных боевых искусств. Но, как ни странно, Марк подчинился.
– Я – Марк Шевцов, апостол Господа, – произнес он. – Вы хотели видеть Знак Спасения? Смотрите!
Длинный ошалело посмотрел на его руки, потом на меня, потом снова на него и опустился на одно колено.
– Простите нас, – прошептал он. – Мы проверяем всех!
– Встаньте! – презрительно бросил я. – Кто вы такие?
– Дети Господа.
– Кто?!
– Дети Господа. Мы ведем священную войну с неверными.
– Это с лавочниками, что ли? Детки! Господь‑то хоть знает о вашем существовании? Или вы незаконнорождённые?
– Знает. Мы давно готовились к этому дню.
– Какому дню?
Наш собеседник посмотрел на нас с безграничным удивлением.
– Сегодня первое марта. День, когда вступает в силу «Закон о Погибших».
– Ах да! – пробормотал я. Теперь мне все было ясно. – Значит, грабите и громите тех, у кого нет Знака Спасения.
– Мы не грабим! Мы лишаем имущества тех, кто владеет им не по праву.
– Это как?
– Нет собственности. Все Господне, ведь так?
– Так.
– А правом управлять частями Господней собственности обладают только принесшие присягу. Остальные жe, претендующие на обладание имуществом, есть грабители, точнее, худшие из грабителей, потому что грабят самого Господа. Мы лишь наказываем преступников, и так поставленных вне закона.
Я задумался.
– Но Господь не приказывал никого грабить! – вмешался Марк. – В законе сказано, что Погибшие должны быть обращены.
– Мы так и делаем. Сначала мы предлагаем причастие Третьего Завета. И только если человек отказывается…
Где‑то впереди раздался звон очередной витрины.
– Антонио!
Длинный обернулся. Двое высоких парней волокли к нему упирающегося пожилого мужчину, изрядно побитого и помятого. Рядом шла светловолосая девчонка в кожаной куртке и с длинным железным прутом в руке.
– Кто это, Марта?
Девчонка шагнула к пленнику, но он рванулся, и тогда она хладнокровно ударила его под дых. Тело его обмякло.
– Посмотри на его руки!
Знака Спасения не было. Я поморщился.
– Прекратите это. Пусть его приведут в чувство!
На беднягу плеснули воды.
– Он что, тоже отказался от причастия?
– Да!
Девица дерзко смотрела на меня. Худое лицо с резковатыми чертами. Жесткий взгляд холодных серых глаз, вызывающий мысли о трудном детстве в рабочем квартале, где единственное развлечение молодежи – скабрезные разговоры под пиво в какой‑нибудь обшарпанной беседке, разрисованной натуралистичными фаллосами и расписанной лозунгами о превосходстве белой расы.
– Так вы носите с собой Святые Дары?
– Конечно, – кивнул Антонио. – Мы же Дети Господа, а не Псы.
– А есть еще и Псы?
– Да, господин Болотов. Они никому ничего не предлагают. Просто убивают. По‑моему, даже руки не всегда смотрят.
– Так… Ну, несите Святые Дары!
Появился священник с дароносицей. Он был очень молод, лет двадцати, одет в сутану, как и положено, но тоже с черной повязкой на голове. Кто его рукоположил в таком возрасте? Наверняка с той же рабочей окраины и свое священство считает величайшим карьерным достижением. И рукоположен уже при Эммануиле, потому и предан, как прикормленный зверь.
– Отец Анжело, – скромно представился он. Само смирение. Только крылышек не хватает!
– Давай сюда, ангел смерти!
Я взял хлеб и вино, опустился на корточки рядом с пленником и поднес чашу к его губам. Мужчина застонал, очнулся и с ужасом посмотрел на меня.
– Ну давай, один глоточек, – ласково сказал я. – Почему такой ужас перед собственным спасением?
Он отчаянно замотал головой.
– Не нет, а да, – заявил я. – Ничего…
Перед моими глазами сверкнул нож. Брызнула кровь. Причастная чаша дрогнула в моей руке, и вино пролилось на рубашку погибшего. Погибшего во всех смыслах. Я поднял голову и посмотрел вверх. Марта держала окровавленный нож и жестоко улыбалась.