В России, как и во многих странах Европы, наблюдались изменения в отношении к детям в направлении от инфантицида к детоцентризму. Однако эти изменения имели свои особенности, обусловленные как религиозными, культурными, семейными традициями, так и территориальными, географическими, экономическими и т. п. причинами.
Древнерусские фрески, житийные иконы, повествующие о жизни святых, изображение Богоматери с младенцем – единственное, что дошло до нас из «семейных портретов» того времени. Детские лица на этих живописных произведениях отличает недетская серьезность. Матери печальны, сдержаны. В книжной миниатюре дети изображены маленькими взрослыми, одетыми во «взрослую» одежду, окруженные людьми, занятыми своим, отнюдь не детскими тревогами и бедами. Это позволяет говорить о том, что на Руси, как и в других государствах того времени, люди не имели представления о детстве как особом периоде жизни человека.
Судя по некоторым церковным документам, материнство в православной концепции брака занимало одно из определяющих мест: лишь ради чистого рождения «чад» допускался сам брак («Жена сотворена единственной потреби – детородства ради»). Отсутствие детей в Древней Руси считалось величайшим несчастьем, «сугубой бранью». Оно могло даже поводом к разводу супружеской пары. Русский фольклор сохранил истории несчастных семей, которых Бог детьми «не пожаловал», стариков и старух, выращивавших себе детишек из бобовых и гороховых зернышек («Мальчик - с - пальчик»), лепивших их из снега («Снегурочка») и т. п. [7]. Малейшие подозрения на бесплодие воспринималось трагически. Для царской «супружницы» это грозило прощанием с короной и заточением в монастырь, как было с женой Василия III Соломонией в 1526 году. Простые же люди бездетных жалели, но подозревали их в каких-то скрытых пороках, проступках, за которые они и несут наказание [7].
Многодетность на Руси, как и у других народов, считалось даром Божьим. Она обеспечивала умножение фамильной собственности, сохраняла семью и род: бесчисленные болезни и моровые поветрия уносили ежегодно десятки тысяч жизней. Тем не менее, на необходимость «поднять», прокормить, воспитать большое число детей родители смотрели не без горечи. Это двойственное отношение к детям отразилось в пословицах и поговорках [4, 6, 7, 11, 12]: «Кабы вы, деточки, часто сеялись, да редко выходили», «У кого детей много, то не забыт Богом», «Беда на беду – два ребенка в году», «Один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын», «Первые детки соколятки, а вторые воронятки». Одну и ту же пословицу В. И. Даль приводит в противоположном вариантах: «С ними горе, а без них вдвое», «Без них горе, а с ними вдвое». В крестьянских семьях господствовала установка «бог дал, бог взял» и «на живое, так выживет». И не только в крестьянских семьях, но и в дворянских: «Огорченная мать не могла выносить присутствие своего бедного 19-го ребенка и удалила с глаз мою колыбель. По прошествии года с трудом уговорили мать взглянуть на меня…» – вспоминала на рубеже XVIII–XIX веков одна из первых выпускниц Института благородных девиц при Смольном монастыре Г. И. Ржевская [7].
Церковный закон требовал сурово наказывать тех женщин, которые пытались самостоятельно регулировать число деторождений, избегать нежелательных беременностей, прерывать их – отлучение от причастия, постами, покаянием перед священником. Причем, осуждались не только поступки, но и помыслы о них. Так, Устав Ярослава Владимировича (XII в.), князя Галицкого, прямо предписывал немедленно постричь матерей-детоубийц и отправить в монастырь. Тем не менее, измученные частыми родами женщины, продолжали использовать различные «зелия» – добиваясь выкидышей [7].
В борьбе за жизнь ребенка древнерусские церковнослужители настаивали на том, чтобы мать, «блюдя дитя во чреве», не делала в церкви земных поклонов. Суровое наказание – приравненное к каре за детоубийство – ждало мужа, «аще бил жену и оная извергла дитя», особенно если он делал это в нетрезвом состоянии.
Роды считались делом «нечистым». «Нечистой» в течение 40 дней считалась и сама мать: ей не позволялось входить в церковь и есть с другими членами семьи. В первые семь дней приписывалось поститься. Это предшествовало крещению ребенка и его первому причастию (что обычно осуществлялось на третий день после рождения). Кормили грудью долго. Поэтому древнерусские «жени» мечтали о том, чтобы молока было много.
Хорошей супругой считалась супруга многодетная, поэтому рождение дочери – будущей матери – считалось «честью дому». Несмотря на то, что в народной традиции отразилось определенное предпочтение, которое родители оказывали сыновьям перед дочерьми, в семьях, считавших себя благочестивыми, такое предпочтение должно было тщательно скрываться.
Нравственность, целомудрие формировались в ребенке прежде всего матерью. Поэтому именно матерям и были адресованы многие церковные поучения по воспитанию «молодых чад», главным методом которого считались строгость и наказание – но не в смысле физического воздействия, а в смысле убеждения и увещевания. Тем не менее, любое несогласие с требованиями родителей осуждалось: «младу отрочати перед старым молчати». Суровым возмездием угрожала «чадам, злосердием к родителям» и упредительная литература: «Если кто злословит родители своя – есть от Бога и от людей», а «иже кто бьет матерь – от церкви да отлучиться и лютою смертию да умрет. Писамо бо есть: материна клятва искоренит». Но и от самих воспитательниц учередительные сборники ожидали разумной строгости. Ни в одном из них не было призывов добиться подчинения с помощью битья («не озлобияй, наказуя детей»). Сурово осуждались те матери, которые своих детей «кляли» – сквернословно ругали. Однако в повседневной жизни встречалось всякое.
В XVI–XVII веках, как и в X–XV, детей оставляли, бросали, подкидывали (о чем свидетельствуют литературные произведения и юридические документы), но отношение к ним стало меняться; как и в других странах Европы: все чаще дозволялось войти в эмоциональную жизнь родителей, это, однако, исключало их самостоятельное духовное существование. Детей (особенно мальчиков) любили, а подчас и баловали. Не перечившие матерям «чада» вознаграждались лаской и заботой. Великий князь Василий Иванович и его супруга Елена Васильевна так пеклись о здоровье своего первенца, будущего царя Ивана Грозного, что все время обменивались любыми новостями и малейших изменениях его состояния. Отлучаясь из дома, великий князь просил жену, чтобы она «отписывала» ему все подробности, в том числе «и о кушанье Иванове, что Иван сын коли покушает – чтоб мне то ведомо было»[6].
Но к словам и переживаниям подростка, особенно неспокойного и несмирного, мало кто прислушивался. Любое своеволие выколачивали из него как «злое начало» – в ходу давно уже был «Домострой» – здесь и «сокрушение ребер» и «наложение ран», и другие физические методы воздействия со стороны отца. Но ни «Домострой», ни другие современные ему памятники не считали их методами материнского воспитания. Однако в реальной жизни каждая мать, вероятно, далеко не всегда предпочитала слово физическому воздействию. Законы XVI–XVII веков недвусмысленно предоставляли право обоим родителям не только распоряжаться брачной судьбой их детей, не только отдавать их в монастырь или в услужение (по Соборному Уложению 1649 года), но и управлять их действиями, наказывать. Согласно специальной статьи Уложения, дети не могли жаловаться на родителей; убийство сына или дочери наказывалось всего лишь годичным тюремным заключением, тогда как детей, посягнувших на жизнь родителей, закон предписывал казнить «безо всякой пощады». Это неравенство было устранено только в 1716 году, причем Петр I собственноручно приписал к слову «дитя» добавление «во младенчестве», ограждая тем самым жизнь новорожденных и грудных детей [4].
И все же матери поднимать руку на ребенка, особенно на дочь, не полагалось, о чем свидетельствуют пословицы того времени: «Мать, умей детей любить, чтоб их души не сгубить», «Замахнись – да не ударь, подыми руку – да опусти», «Не все таской, ино и лаской». В материнских письмах XVI–XVII века не встретишь грубого обращения детям, только «Алешенька», «Васенька», «златокрылая», «свет ненаглядный».
Частые потери детей наложили свой отпечаток на отношение к этому родителей: у одних боль утраты притупилась («На рать сена не накосишься, на семь ребят не нарождаешься»), у других утраты вызывали душевные потрясения. Матери «блюли» детей «с великой радостью», понимали неразумность маленьких «робят»: «Костеньку жалуйте, не покиньте, он еще ничего не домыслит – децкое дело!»
Любое предпочтение одному ребенку перед другими считалось в православии недопустимым: «Родители, кто своя чада не равно любит, но единого любит, а другого ненавидит или своя имения не равно раздай им – да есть анафема!» Здесь стоит указать, что в России никогда не существовал майорат. Плотность населения была ниже, чем в Западной Европе. Крестьянские общины периодически перераспределяли землю в пользу больших семей. До начала XVIII века дворяне получали поместья лишь во временное пользование за службу. В 1714 г. Петр I издал Указ о единонаследии. Но подданные считали закон варварским, не поддержало его и духовенство. В 1731 году Анна Иоанновна отменила Указ Петра I. Поэтому в России все сыновья получали свою долю наследства, всем дочерям давали равное приданное [4].
В XVII веке сохранение вдовства во имя благополучия детей было нормой в зажиточных семьях [6].
Безусловно, как и во всем мире, изменение отношения к детям зависело от сословия. В крестьянских семьях дольше сохранялись старые нравы. По свидетельству, Р. Я. Внукова «В крестьянском мировоззрении отсутствует пункт об ответственности родителей перед детьми, но зато ответственность детей перед родителями существует в преувеличенном виде»[4].
Тяжелое положение было у детей, рожденных вне брака: по церковным меркам они считались существами, неугодными Богу. В 1712 году Петр I указал Сенату на необходимость учредить во всех губерниях «госпитали» для незаконнорожденных младенцев. Петр обличал тех матерей как преступниц, которые либо бросали младенцев в непристойных местах, либо умерщвляли их. На первых порах не многие знали об указе и осмеливались им пользоваться. В 1719 году в московском госпитале насчитывалось 90 младенцев, в 1724 – 865 подкидышей. Однако после смерти Петра I госпитали пришли в упадок [6].
Хотя церковные дидактики требовали воспитания детей в строгости, без всяких игр и развлечений, хотя «Домострой» настаивал не улыбаться ребенку, когда с ним играешь, вряд ли было строгое следование этим предписаниям. Стиль родительского поведения варьировался не только от сословия к сословию, но и от семьи к семье.