Когда меня спрашивают, я всегда говорю, как было. Но у меня все полу чается как-то неудачно.
Например, мне говорят:
- Готов отвечать?
Я говорю:
- Нет.
- Почему?
- Не выучил.
- Почему не выучил?
- В хоккей играл.
Ребята начинают смеяться. Учитель сердится. А я - виноват? Я сказал правду. Я на самом деле играл в хоккей. Чего ж тут смешного?
Учитель говорит:
- Разве ты не понимаешь, что это безобразие: играть в хоккей вместо уроков?
Я отвечаю:
- Понимаю. Но у меня так вышло.
Ребята опять смеются. А я виноват, что у меня так вы шло? Я не забывал, что надо уроки делать. И я не буду врать, что я там заигрался и забыл или что у меня бабушка заболела. Я все помнил. Только мне со двора уходить не хотелось. И я сказал правду. Значит, нужно мне поставить двойку - и все.
Но меня начинают спрашивать:
- Если понимаешь, то почему не делаешь?
- Тебе что - хоккей важнее уроков?
- Ты что, и дальше намерен так поступать?
Я очень не люблю отвечать на такие вопросы. Хотя ответить ничего не стоит. Сначала нужно сказать: «Я понимаю, что это нехорошо». Потом: «Извините, пожалуйста». И под самый конец: «Честное слово, больше не буду».
Тогда получится, что я осознал свою вину и хочу исправиться. А я еще не знаю, исправлюсь я или нет. Или, может, я завтра под трамвай попаду и снова уроков не выучу… Тогда мне опять скажут, что я не держу своего слова.
У нас в классе есть Вовка Дутов. Он всегда говорит: «Извините, пожалуйста, это в последний раз». Но с этим последним разом он уже два года сидит в шестом классе. Он скоро дырку просидит на своей парте. А у меня только две тройки: по ботанике и по поведению. Но все равно на собраниях меня ругают.
На прошлом тоже ругали.
Сначала все было ничего.
Елизавета Максимовна сидела за столом, Лина Львовна села за мою парту - наверное, хотела, чтоб я ее простил. Но я нарочно от нее отвернулся.
Елизавета Максимовна постучала по столу карандашом, и мы стали выбирать разные должности.
- Ребята, вы должны отнестись к сегодняшнему собранию серьезно, вдумчиво, по-пионерски, - сказала Елизавета Максимовна. - Если кто-нибудь хочет высказаться, не стесняйтесь, говорите прямо. Начнем со старосты. Как вы думаете, хорошо работала в прошлом году Вика Данилова?
Ребята молчали. Никто не хотел начинать первым. Потом Вовка Дутов запыхтел. Он всегда пыхтит, прежде чем сказать что-нибудь. Елизавета Максимовна посмотрела на него.
- Ну, Дутов?
- Хорошо, - сказал Вовка.
- Значит, возражений нет? Данилова остается старостой. Кто за это предложение?
Все подняли руки. А я не поднял. Я не был «против», но «за» я тоже не был. У нас в классе вообще никакой работы не ведется. Один раз только стенгазету сделали: вырезали из «Огонька» картинки и наклеили на лист бумаги. Сверху написали: «За отличную учебу». Только там никакой учебы не было. Вырезали одни самолеты и еще про служебных собак.
Данилова тоже работы не вела. Она из класса всех выгоняла в переменку. Если уж она так хорошо выгоняла, то пожалуйста… Я бы еще лучше выгнал.
- А ты, Шмель, почему руки не поднимаешь? - спросила Елизавета Максимовна. - Ты - против?
Я говорю:
- Нет, Елизавета Максимовна, не против. Я не согласен, что «хорошо». Данилова нас из класса выгоняла. Если даже она очень хорошо выгоняла, то все равно больше ничего не делала.
- А ты сам что делал? - крикнула Вика. - Я тебя больше всех выгоняла.
Я повернулся к Вике и говорю:
- Ну и что? Если бы я из класса сам выходил, тебе вообще было бы делать нечего. Вот и получилось бы, что ты плохо работала. А так, из-за меня, ты хорошо работала.
Ребята засмеялись. И Лина Львовна засмеялась. А Елизавета Максимовна сказала:
- Тебя, Шмель, почему-то не выбирают. Садись на место и не мешай.
- Я не мешал, вы сами спросили.
- Хорошо, хорошо. Довольно разговоров.
Я сел и показал фигу Вовке Дутову. А он погрозил мне кулаком. Тогда я быстро нарисовал в тетрадке человека с еловой шишкой вместо головы и опять показал Дутову. Он запыхтел и снова погрозил кулаком.
Пока я рисовал, Борьку выбрали председателем совета отряда за то, что он клеил газету. Он и в прошлом году был председателем, потому и газету сделал. За Борьку я голосовал - все-таки мы с ним живем на одной лестнице.
В это время открылась дверь, и вбежал Владик, наш вожатый - весь красный и волосы мокрые.
- Уф! - сказал он. - Извините, Елизавета Максимовна, что я опоздал. Только что тренировка кончилась.
- Нужно уметь рассчитывать свое время, - сказала Елизавета Максимовна. - Садись. Мы сейчас звеньевых выбираем.
- Не могу, - сказал Владик. - Я только на минутку… у меня кончилось по волейболу… Сейчас будет по баскетболу… Соревнования! Я потом прибегу. - И Владик исчез.
Елизавета Максимовна строго взглянула на Лину Львовну. Лина Львовна посмотрела на открытую дверь. Но там, где только что стоял Владик, никого не было, одни пылинки кружились в луче солнца.
Лина Львовна встала и закрыла дверь.
- Будем продолжать, - сказала Елизавета Максимовна. - Лина Львовна, у вас есть какие-нибудь предложения?
Лина Львовна встала из-за парты и принялась теребить концы галстука. Наверное, раньше она так же стояла перед Елизаветой Максимовной, когда отвечала урок.
- Я не знаю… - тихо сказала Лина Львовна. - Мне бы хотелось… пусть ребята сами… пусть подумают и выберут. Мне кажется, им даже думать лень. Они привыкли, что им подсказывают. Ну и…
- Кто же им, по вашему мнению, подсказывает? - спросила Елизавета Максимовна.
- Ну… я… и другие…
- Хорошо, - спокойно сказала Елизавета Максимовна. - Но давайте об этом мы с вами поговорим после собрания. И без посторонних.
- Они не посторонние… - едва слышно сказала Лина Львовна.
В классе было так тихо, что если бы Лина Львовна не сказала, а только подумала, мы бы и то, наверное, услышали. Ребята прямо замерли на местах. А мне даже показалось, что Елизавета Максимовна сейчас выгонит Лину Львовну из класса. Но Елизавета Максимовна сделала вид, что не расслышала. Я сижу на второй парте, и мне было видно, что она изо всех сил старается показать, будто ничего не случилось. Только ничего у нее не вышло. Я сразу понял, что она злится. Потому что она сначала стала поправлять прическу, а у нее прическа и так всегда гладкая - ни один волосок в сторону не торчит. Потом она полистала журнал. А журнал листать нечего - это ведь не урок. Я по себе знаю: если тебе нужно сдерживаться, то обязательно или нос зачешется, или кашлять захочется и вообще начинаешь без толку руками возить.
Но Елизавета Максимовна все-таки сдержалась. Она даже улыбнулась чуть-чуть. Только смотрела она не на нас, а куда-то вверх, на стенку. Там у нас висит портрет Дарвина. Наверное, Дарвину она и улыбнулась.
- Ну что же, ребята, - сказала Елизавета Максимовна. - Я жду. Пора заканчивать. Нам нужно выбрать звеньевых и редактора газеты. Предлагайте кандидатуры.
Ребята сидели молча и посматривали то на Елизавету Максимовну, то на Лину Львовну. А Лина Львовна сидела рядом со мной и рисовала на бумажке звездочки. Она нарисовала восемь звездочек и стала их зачеркивать.
- Я думаю, что звеньевыми можно поставить Летицкого, Никифорову и Дутова, - сказала Елизавета Максимовна.
Ребята засмеялись и все сразу посмотрели на Вовку Дутова. Мы думали, что она шутит. Вовка Дутов - второгодник. У него тройки пополам с двойками. Правда, он здорово в футбол играет, особенно головой. Мы его так и зовем: «Вовка - футбольная головка». Он длиннее всех в классе. И сильнее всех. Ну и что? Из-за этого звеньевым выбирать? Он даже и сам удивился, что его назвали. Надулся и запыхтел.
- Ты что-то хочешь сказать, Дутов? Ты не согласен? - спросила Елизавета Максимовна.
Дутов поднялся с места.
- Я?
- Ну конечно, ты.
- Пых… - сказал Дутов. - Пых… Согласен.
- Видишь ли, Дутов, - сказала Елизавета Максимовна. - Конечно, следовало бы подождать, пока ты исправишь свои двойки. Но… класс оказывает тебе доверие. Класс надеется, что ты изменишь свое отношение к учебе. Может быть, новые обязанности помогут тебе в этом. Как ты на это смотришь, Дутов?
- Пых… - сказал Дутов. - Я… изменю… Пых…
Все снова засмеялись. Но Елизавета Максимовна сказала, чтобы мы сидели тихо и не превращали собрание в забаву. Она еще сказала, что нехорошо смеяться над товарищем, а надо ему помочь. Как будто мало Дутову помогали! И учителя с ним сидят все время… Он сам учиться не хочет. Он говорит, что после восьмого класса его возьмут в футбольную команду мастеров.
Всем было так смешно, что уже хотели голосовать за Дутова, чтобы посмотреть, какой из него получится звеньевой. Я взглянул на Лину Львовну и увидел, что она поднимается с места. У нее было такое обиженное лицо, как будто ее ударили. Она стояла очень серьезная и очень бледная. И я даже испугался, что она заплачет.
- Елизавета Максимовна… - сказала Лина Львовна. Елизавета Максимовна сразу как будто окаменела. Она сидела очень прямо и смотрела на портрет Дарвина.
- Елизавета Максимовна, - уже громче сказала Лина Львовна.
Елизавета Максимовна медленно повернулась к Лине Львовне.
- Я вас слушаю.
- Елизавета Максимовна, мне нужно с вами поговорить. Я прошу вас… давайте выйдем в учительскую.
- Выйти? - удивилась Елизавета Максимовна. - Почему такая срочность? - Она взглянула на Лину Львовну и вдруг быстро поднялась из-за стола. - Ну хорошо, идемте.
Они вышли в коридор и закрыли дверь.
Ребята сразу повскакали с мест и окружили парту Дутова. Его в классе никто не любит. У нас говорят: если Дутову голову поменять на футбольный мяч, а вместо мяча дать футболистам Вовкину голову, то ни учителя, ни футболисты не заметят разницы. Но его не любят не за то, что он глупый, а за хитрость. При учителях он - тихий-тихий. Учителя думают, что он неспособный, но зато послушный. И Дутов в классе сидит тише всех. Только он все запоминает. Не уроки, конечно, а кто что про него сказал. А после уроков подойдет и - раз кулаком или портфелем! Да еще обязательно подкараулит, когда человек идет один. С ним один на один никто не может справиться.
Мне-то вообще неважно, кто будет звеньевым - все равно никто работы не ведет. Но уж Дутов - извините, пожалуйста!
Когда мы обступили Дутова, он завертел головой, запыхтел, а сказать ничего не может.
Тогда Вика Данилова спросила:
- Дутов, ты правда хочешь быть звеньевым?
- А твое какое дело!
- Конечно, мое дело, - сказала Вика. - Ведь я же тебя выбираю.
- Ну и выбирай.
- А я не хочу тебя выбирать.
- Сама ты дура, - сказал Дутов.
Ребята засмеялись. Только смеялись они как-то не очень весело - как будто их нарочно заставляли смеяться.
- А я тоже не хочу! - крикнул Алик Летицкий.
- Сам дурак, - ответил Дутов.
Теперь никто не засмеялся. Это уже получалось вроде игры. Все стали говорить: «И я не хочу! И я…» Дутов сначала отвечал, а потом перестал. В общем, половина класса у нас получились дураки, а остальные - неизвестно кто.
Тогда я сказал:
- Ребята! Алё! Знаете что…
Договорить я не успел. Сзади кто-то запустил в Дутова учебником. Книжка пролетела над партой и ударила Вовку по затылку.
Дутов вскочил. Он стоял, оглядывая ребят, и никак не мог догадаться, кто это сделал. Дутов стоял и краснел. Даже затылок у него стал красный. И вдруг он схватил самого ближнего и изо всей силы рванул за гимнастерку. Гимнастерка разорвалась, а пуговицы запрыгали по полу.
Это был Гера Попов. Он самый тихий у нас в классе. Он даже не говорил ничего. Только его парта - рядом с партой Дутова, и когда все ребята встали, то встал и он.
Гера испуганно посмотрел на Дутова, затем провел рукой по гимнастерке - она была разорвана до пояса. Гера наклонился и молча стал собирать пуговицы.
Я видел, что он чуть не плачет. Я знаю, что он не жадный. Ему чихать на гимнастерку. Только его дома будут за это бить - у него отец пьяница.
Ребята молча смотрели на Дутова.
Дутов пыхтел и краснел еще больше.
Гера собирал свои пуговицы.
А мне вдруг стало жарко от злости. Даже голос охрип.
Я залез на сиденье и сказал:
- Ребята! Герка самый слабый в классе. Верно? А Дутов - самый сильный. Он всех бьет поодиночке. Давайте мы сейчас разорвем ему гимнастерку.
- Попробуй, - сказал Дутов.
- И попробую. - Я соскочил с парты и сказал Борьке: - Борька, покарауль у двери. Если Елизавета Максимовна пойдет…
- Не надо, Костя, - ответил Борька. - Сейчас придет кто-нибудь. Лучше потом.
Но я так разозлился за Геру, что мне уже ничего не было страшно. Наоборот, мне было даже как будто весело.
- Ты председатель отряда, и тебе нельзя драться, - сказал я Борьке. - Не бойся. Я тоже драться не буду. Только разорву ему гимнастерку. Ведь Елизавета Максимовна всегда говорит: никогда не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Вот я и не буду откладывать. А ты покарауль.
Борька направился к двери.
А я подошел к Дутову.
Я протянул руку. Дутов с размаху ударил меня по голове. И тут на него бросились все ребята. Оказалось, что Дутов вовсе уж не такой большой. Его облепили со всех сторон, и никак нельзя было просунуть руку, чтобы его стукнуть. Я хотел дотянуться до гимнастерки, чтобы ее разорвать, но ничего не получилось. Получилась куча-мала, а Дутов был где-то внутри. На конец мы засунули его под парту и не выпускали оттуда, хотя он щипал нас за ноги.
- Идет! - крикнул Борька. Все разбежались по местам.
Открылась дверь, и на пороге показалась Елизавета Максимовна. Она была одна.
Дутов ворочался под партой; он никак не мог вылезти - его затиснули между перекладинами.
- Что ты там делаешь, Дутов?
Дутов только пыхтел. Наконец он выбрался и, весь красный, с расстегнутым воротом, уселся на скамейку.
- В чем дело, Дутов?
- Пых… - сказал Дутов. - Пых… Искал… промокашку…
Мы захохотали так, что с потолка даже мел посыпался.
- Сидите тише и не превращайте собрание в забаву, - сказала Елизавета Максимовна. - А ты, Дутов?.. Нечего сказать, хорош звеньевой.
- Я не буду… пых… звеньевым…
- Почему не будешь?
Дутов уставился в парту и запыхтел еще сильнее.
- Что здесь произошло? Староста!
Встала Вика Данилова.
- Ничего, Елизавета Максимовна. Мы сидели и ждали.
- Таланов?
Встал Борька.
- Ничего, Елизавета Максимовна. Мы просто… сидели.
- Дутов?
Встал Дутов. Он краснел и пыхтел. И… молчал.
- Я жду, Дутов.
Дутов прямо завертелся на месте, так ему хотелось сказать. Ведь если он не скажет, то получится, что он непослушный. А если он плохо учится да еще и непослушный, так его вообще из школы выгонят.
- Пых… - сказал Дутов. - Промокашка… Упала… Я больше не буду, Елизавета Максимовна.
- Что не будешь?
- Пых… - сказал Дутов. - Вот… промокашка…
- Садись, - сказала Елизавета Максимовна. Дутов сел и стал вытирать лицо рукавом.
- Может быть, у кого-нибудь все же хватит мужества сказать, что случилось? - спросила Елизавета Максимовна. - Или бы пионеры только по названию?
Когда она начала говорить про мужество, я не вытерпел.
- Елизавета Максимовна, - сказал я.
- Помолчи, Шмель. Я уже устала от твоих глупостей.
- А вы послушайте. Может, и не глупости.
- Что-то не верится, - сказала Елизавета Максимовна. - Ну, говори.
- Я и говорю. Ничего не случилось. Просто мы не хотим выбирать Дутова звеньевым.
- Почему?
- Потому… не знаю… Он нам не нравится.
- Это интересно, - медленно проговорила Елизавета Максимовна. - Это что-то новое, Шмель. Я не знаю, сам ты это придумал или… Впрочем, это неважно. - Елизавета Максимовна села за стол, помолчала. Затем она взглянула на меня и даже улыбнулась. Чуть-чуть. Так, будто ее дернули ниточками за губы и сразу отпустили. - Ну, а если, например, вам не понравится вожатый? Вы тоже будете против?
- Конечно, - сказал я. - Если не нравится… так чего же?..
- Это тем более интересно. - Елизавета Максимовна говорила, будто по радио: очень ясно, каждую буковку было слышно. - Ну, а если вам не понравится старший вожатый?
Я не понимал, чего она хочет. Да хоть тридцать раз старший. Если не нравится, значит, не нравится. Если бы я один… Ведь все против Дутова. А когда все против - это же случайно не бывает. Значит, сам виноват.
Я сказал:
- Ну и пускай старший. Если плохой… Только мы ведь их не выбираем. Мы звеньевых выбираем.
- Достаточно, Шмель, - сказала Елизавета Максимовна. - Мы еще к этому вернемся.
- Итак, ребята, - Елизавета Максимовна поднялась с места. - У нас было три кандидатуры: Никифорова, Летицкий, Дутов. Давайте голосовать. Кто за Никифорову?
Все подняли руки.
- Кто за Летицкого? Опять все подняли руки.
- Кто за Дутова?
Никто даже не шевельнулся.
- Кто против Дутова?
Все подняли руки как один. Даже Дутов.
- Ну что же, - сказала Елизавета Максимовна и взглянула на меня. - Давайте на сегодня закончим. Я подумаю, кто может быть третьим звеньевым. И вы подумайте. В следующий раз обсудим. До свиданья.
Елизавета Максимовна повернулась и торопливо пошла к двери. По дороге она еще раз взглянула на меня. И опять как-то странно, будто я не человек, а какое-нибудь растение. Тропическое.
Ребята бросились к выходу. Всем уже надоело сидеть в классе. А я еще немножко посидел. Мне хотелось понять, почему Елизавета Максимовна все спрашивала про вожатых. Но я так и не догадался. Собрал свои тетради в портфель и вышел.
Когда я проходил мимо пионерской комнаты, мне показа лось, что там кто-то поет. Тонким таким голосом. Пропоет несколько слов, замолчит, опять запоет. Я открыл дверь и заглянул.
За столом, положив голову на руки, сидела Лина Львовна. Она не пела. Это мне из-за двери показалось, что пела. Она плакала. У нее даже слезы текли.
Я смотрел на нее и не знал, что сказать. Мне всегда жалко, если плачут взрослые.
А она заметила меня и сказала:
- Иди, Костя… пожалуйста… Зайди после… - И она снова заплакала.
Я закрыл дверь и выбежал на улицу.
Во дворе были почти все ребята. Они по дороге вспомнили, что когда выбирали Летицкого, то даже забыли спросить, какого Летицкого - Мишку или Алика?
- Да все равно, они ведь близнецы, - сказал я. - Пусть будут звеньевыми по очереди. Никто и не заметит.
- Ты, Шмель, можешь не острить, - сказал Мишка Летицкий.
- Извини, Алик, больше не буду, - нарочно ответил я.
- Я вот тебе сейчас дам за Алика, - сказал Мишка.
- А ты разве Мишка? - спросил я.
- А ты сам не видишь!
- Не вижу, - сказал я. - Я думал, ты - Алик. Ребята! А знаете! Лина Львовна…
Я хотел сказать, что видел сейчас, как Лина Львовна плачет, и не сказал. Сам не знаю почему. Я повернулся и побежал в школу. У пионерской комнаты я снова услышал, как плачет Лина Львовна. Тогда я вырвал из тетради листок бумаги и написал на нем:
Затем я положил листок у двери завуча, постучал и спрятался за углом. Я видел, как Вера Аркадьевна подняла листок, посмотрела, пожала плечами и пошла в пионерскую комнату.
Когда я вернулся к ребятам, они уже выбрали Алика. Делать было нечего, но ребята почему-то не расходились. Все начали вспоминать, как не выбрали Дутова. Мне тоже нравилось, что его не выбрали. Тут дело даже не в Дутове. А в том, что мы все делали вместе. Вместе засунули его под парту - теперь пусть попробует кого-нибудь тронуть. А потом вместе его не выбрали.
Это у нас первый раз, честное слово.
Следы на снегу
Костя стоял у окна и смотрел вниз, на штабеля дров, засыпанные снегом. Сверху двор выглядел как город: дома - поленницы и между ними - улицы, покрытые только что выпавшим чистым снегом. По одной из улиц пробежала кошка, и на снегу остались четкие отпечатки лап. «Можно выследить, - подумал Костя. - Если бы у меня была собака, я бы пустил ее по следу, и они бы подрались».
Мысль о собаке, идущей по следу, натолкнула Костю на другую мысль. Он подошел к столу и полистал книгу «Щупальца осьминога». Хорошая книга, в зеленой обложке, очень тол стая. Там описано, как один шпион…
Зазвонил телефон на столике.
- Подойди, - сказала Зинаида. - Если меня, то нет дома.
- Почему нет, когда ты дома? - сказал Костя.
- Костенька, у меня послезавтра зачет, - взмолилась Зинаида. Телефон все звонил.
- А будешь на меня маме жаловаться?
- Не буду, не буду, - нервно сказала Зинаида. Костя снял трубку.
- Алло! Зину? - Костя искоса взглянул на Зинаиду и ухмыльнулся. - Сейчас посмотрю.
- Ты что, с ума сошел? - прошептала Зинаида.
- А ты сначала объясни, почему ты врешь? А еще - почему я должен врать из-за тебя? - шепотом ответил Костя, прикрывая трубку ладонью.
- Костя!
- Нет, ты объясни. Ну чего ж ты молчишь? Смотри, а то позову. Сама всегда говоришь: Костя да Костя… Врать нечестно!.. А сама - честно?
- Господи! Ну ладно, нечестно! - простонала Зинаида, прикрывая рукою рот.
- Сознаёшься?
- Сознаюсь.
- Так ты запомни, - прошептал Костя. - Алло! Вы слушаете? Зины нет дома.
Едва сияющий Костя повесил трубку, Зинаида бросилась к нему. Костя, хохоча, нырнул под стол и вылез с другой стороны. Зинаида обежала кругом, а Костя - снова под стол.
- Чертежи опрокинешь! - крикнула Зинаида.
- А ты не ври! - отозвался из-под стола Костя. - Вам можно, а мне нет, да?
- Ты со мной не сравнивайся, тебе еще до меня учиться и учиться.
- У тебя научишься, - ответил Костя.
Спорить с Костей было бесполезно. Зинаида знала - у него всегда в запасе тысяча слов; только папа мог его унять. Но папа далеко, он на льдине. Зинаида вздохнула.
- Вылезай, не трону.
- Дай слово!
- Даю.
- Дай честное комсомольское.
- Честное комсомольское. Пластырь! Липучка! Зануда!
- Студентка-лаборантка-врунья, - немедленно отозвался Костя, вылезая из-под стола.
Нет, соревноваться с Костей было бесполезно. Зинаида снова вздохнула и взялась за чертеж. Костя уселся на диван и принялся вспоминать, о чем он только что думал. Это было что-то очень важное. Следы на снегу… Собака… «Щупальца осьминога»… Вспомнил!
Костя побежал к телефону и набрал номер. После короткого разговора он схватил пальто и устремился к двери.
- Куда? - крикнула Зинаида. - Поешь сначала.
Но Костины каблуки грохотали уже где-то на третьем этаже. На втором этаже Костя позвонил. Дверь открыл Борис.
- Здорово! - сказал Костя.
- Тихо ты, - прошептал Борис.
- Чего тихо?
- Указатель велел не шуметь. Он пишет чего-то.
Указатель - подполковник в отставке и Борькин сосед - был очень строг. Он состоял в домовой комиссии. Он наблюдал за порядком и ругался с дворниками. В остальное время он писал стихи для детей. Эти стихи не печатали. Их возвращала Указателю в конвертах со штампами: «Комсомольская правда», «Мурзилка», «Пионерская правда», «Костер», «Пионер», и за это Указателя в доме уважали и побаивались.
- Подумаешь, Указатель… - сказал Костя. - Идем во двор.
- Некогда.
- Всегда тебе некогда!
- Я приемник собираю, - сказал Борис.
- Всегда ты приемник собираешь. Не видал я твоих приемников! Какой приемник? Покажи.
Борис повел Костю в комнату. На столе, покрытом газетой, лежали какие-то детальки, проволочки, кусочки олова. Рядом на проволочных козлах дымился электропаяльник.
- А где приемник? - спросил Костя.
Борис засмеялся:
- На столе.
Костя еще раз внимательно оглядел стол, но не увидел ничего, похожего на приемник.
- Да вот же! - Борис показал на маленькую дощечку, на которой были прикреплены белые и красные проводки и какие-то маленькие детальки.
- А-а, - протянул Костя. - А я думал, что это телевизор. «Знамя» или «Рубин».
- Честное слово, приемник, - сказал Борис. - Он на полупроводниках, потому и маленький. Его можно в карман засунуть и слушать.
- Врешь, - вяло сказал Костя. Он понимал, что Борис не врет; он слышал уже о таких приемниках, они действительно помещаются в кармане. Можно на уроке слушать трансляцию со стадиона или если зададут на дом стихотворение, а его передают по радио… Слушай и повторяй за артистом. Костя давно мечтал о таком приемнике. А Борис вот взял и сделал. Костя даже чуть-чуть обиделся.
- Хочешь, я потом тебе сделаю? - предложил Борис.
- Я и сам сделаю, - презрительно сказал Костя. - Сто штук! Один выберу, самый лучший. А остальные выброшу!
Борис опять засмеялся. Он ничего не говорил, а только смеялся. И Костя, который никогда не терялся, сейчас не знал, что сказать. Уж лучше бы Борис спорил. Но Борис не спорил - все было ясно. Костя стоял и придумывал какие-то самые остроумные слова, которые должны были уничтожить Бориса, несмотря на его приемник.
В это время отворилась дверь, и в комнату заглянул Указатель.
- Что тут за веселье? - строго спросил он. - Почему шум на всю квартиру?
Ох и не вовремя появился Указатель! На свою голову открыл он дверь в Борькину комнату. У Кости даже мурашки по спине пробежали от удовольствия. Он знал свои права.
- А разве нельзя смеяться? - вежливо спросил Костя. Борис подозрительно взглянул на Костю. Он не доверял Костиной вежливости, а с Указателем лучше не связываться.
- В общем, так, - сказал Указатель, - прекратить смех. Вы мешаете мне работать.
Костя думал недолго. Он очень не любил Указателя.
- Ха-ха-ха, - четко произнес Костя, глядя прямо в глаза Указателю. - Это я смеюсь, - пояснил он. - Очень тихо. Так можно?
Лицо Указателя налилось свекольным цветом.
- Как твоя фамилия? - грозно спросил он.
Костя зачем-то обошел вокруг стола и снова уставился на Указателя.
- Извините, пожалуйста, я буду смеяться еще тише, - прошептал он. - Ха-ха-ха…
Глаза Указателя округлились. Он открыл рот и закрыл глаза. Затем голова его исчезла. В коридоре послышался скрежет телефонной вертушки.
- В милицию звонит, - прошептал Борис. - Он всегда ругается, если кто-нибудь шумит. Даже если мимо ходят… Он какие-то стихи пишет. Давай уйдем лучше.
- Испугался я милиции, - сказал Костя, подвигаясь к двери. Через минуту ребята уже стояли внизу.
- А мне всего чуть-чуть осталось, - огорченно сказал Борис - Полчасика попаять - и все. Теперь он маме будет жаловаться.
- Ну и пускай; не знает она его, что ли! - отозвался Костя. - Идем, будешь у нас радистом.
- У кого - у вас?
- Узнаешь.
Во дворе между штабелями дров уныло слонялись Мишка и Алик.
- Чего ты так долго? - спросил Алик.
- Меня в милицию чуть не забрали, - ответил Костя. - Давайте скорее. Кто будет лейтенантом?
- Я! - крикнул Мишка.
- Ты уже был в прошлый раз, - возразил Алик. - Костя, пусть он лучше будет майором.
- Правда, Мишка, - сказал Костя. - Давай майором. Все равно лейтенанта в середине ранят. А майор все-таки главный.
Мишка для виду поупирался немного, но согласился на майора.
Борька знал азбуку Морзе, и поэтому само собой выходило, что его нужно назначить резидентом вражеской разведки. Он должен был передавать по радио всякие сведения и вербовать новых агентов.
- А как это делать? - спросил Борька.
Борька был малообразованным человеком - он не читал книжек про шпионов.
Славные книжечки в зеленых и голубых обложках! Их читают до и после уроков. Иногда - во время уроков. А чаще всего - вместо уроков. А Борька читал рассказы Аркадия Гайдара и Джека Лондона. «Тома Сойера» он прочел восемь раз. Ничего не поделаешь - такой уж чудак Борис Таланов. Он даже не знал толком, как закапывать парашюты, каким способом при случае можно отравить знакомого, как пользоваться для шифровки донесений стихами Лермонтова, как обезвредить бомбу за пять секунд до взрыва, куда должен целиться шпион, что бы не убить, а только легко ранить лейтенанта госбезопасности (лейтенант должен продолжать погоню), как… Впрочем, нам следует остановиться, перечислять можно без конца. А у Кости и без Бориса достаточно трудностей. Попробуйте сделать, чтобы все было по-настоящему, как в книге, если у вас всего трое помощников.
Где взять молодую красивую шпионку? (Эх, Лина Львовна! Вот ее бы сюда.)
Откуда на дровяном дворе возьмется колхозный сторож Карим Умаров? (Он же - Вернер фон Штраух, он же - мистер Глен Поуз, он же - сэр Арчибалд Дуглас.)
А инженер, который должен влюбиться в шпионку?..
А бандит-уголовник?..
А запутавшийся шофер, который развозит агентов на машине директора одного из крупных заводов?
Нет, людей не хватало. Костя понимал, что у них получается не совсем как в книге. Пропадали лучшие страницы. В особенности плохо было без красивой шпионки. Поэтому, как всегда перед началом, Костя был озабочен. На вопрос Бориса-резидента он ответил:
- Ничего тебе делать не нужно. Будешь говорить: «Помни те, у нас длинные руки» - раз! «Он слишком много знал» - два! Понял? Еще будешь стучать на ключе - какие-нибудь цифры. Шифр. Понял?
- Понял, - согласился Борис. - Только неинтересно.
- Поинтереснее, чем твои проволочки.