Счастливые рыбы плавали в аквариумах на подоконниках.
А несчастный Костя приближался к двери с сине-белой табличкой. Он шел и думал о чуде. Ведь бывают же чудеса… Бывают же всякие Хоттабычи и волшебные лампы! Или все это придумано для того, чтобы дразнить несчастных людей? Бывают ведь пожары и наводнения. Почему сейчас нет ни пожара, ни наводнения? Это всегда так: когда нужно - нет. Бывает, что люди неожиданно ломают ногу…
Костя вышел на лестницу и прыгнул через три ступеньки. Но чуда не случилось. Нога осталась цела.
У двери Костя помедлил. Кто-то положил руку ему на плечо. Костя вздрогнул. Рядом стояла Лина Львовна.
- Вызвали?
Костя кивнул.
- Тебе не будет неприятно, если я тоже зайду?
- Все равно, - сказал Костя.
Лина Львовна прищурилась, и Костя вдруг заметил, что у нее очень пушистые ресницы. Глаза, спрятанные за этими ресницами, смотрели сочувственно. И Косте вдруг стало очень тоскливо и жалко себя до слез.
Он осторожно открыл дверь.
- Можно, Вера Аркадьевна? - спросила Лина Львовна.
- Входи, Линочка, - сказала Вера Аркадьевна. - Входи и садись. Привела?
- Нет, - ответила Лина Львовна. - Он сам пришел.
- Ну, ученик Шмель, - сказала Вера Аркадьевна, - ты знаешь, зачем я тебя вызвала?
- Не знаю.
- Тогда давай считать. - Вера Аркадьевна вздохнула. - Будем считать только за последние две недели. Выгнан из класса - три раза. Чуть ли не сорвал пионерское собрание…
Лина Львовна шевельнулась на стуле.
- Ты хочешь что-то сказать, Лина?
- Нет, Вера Аркадьевна, я потом.
- Чуть не сорвал пионерское собрание, - повторила Вера Аркадьевна.
- Я не срывал, - сказал Костя. Он покосился на Липу Львовну. Ведь Лина Львовна знает, что не срывал, почему же она молчит? Они всегда заодно - взрослые!
- Хорошо, мы выясним. Сначала давай досчитаем. Итак, пионерское собрание…
- Я не срывал, - сказал Костя.
- Ты мне дашь договорить? - Голос у Веры Аркадьевны был противный, квакающий. - Итак, собрание. И вот уже сегодня, вместе со всем классом, ты не вышел на сбор аптекарской посуды.
- Мы договорились… - сказал Костя.
- Это еще хуже, - сказала Вера Аркадьевна. - Выходит, вы сознательно не пошли! Что значит «договорились»? А если вы договоритесь не ходить на уроки?
- Мы про это не договаривались.
Костя с тоской смотрел на портрет горниста. При чем тут уроки? И зачем все спрашивать и спрашивать? Почему нельзя просто сказать: «Ученик Шмель, мы исключаем тебя из школы»? Разве обязательно сначала помучить, а потом исключить?
А Вера Аркадьевна смотрела на Костю. Она думала: «Вот стоит ученик Шмель. Я научила его читать и писать. Как быстро он вырос. У него уже - характер. Он уже обо всем имеет собственное мнение. Интересно, что он о нас думает? Например, обо мне. Наверное, что я противная старуха, что мне очень приятно мучить его вопросами. Может быть, он ненавидит меня в эту минуту. И от этого нам обоим трудно. Мне трудно помочь, а ему - понять. Конечно, можно пригрозить. Можно заставить его бояться. Но человек, научившийся бояться о детства, вырастает злым. А злоба - плохой спутник в жизни…»
Вера Аркадьевна задумалась. На какое-то время она забыла о Косте и Лине Львовне. Она смотрела на них, но не видела, погруженная в свои мысли. И только когда Лина Львовна снова шевельнулась на стуле, Вера Аркадьевна спохватилась. Исчезли тысячи лиц, только что проплывшие перед ее глазами. Остались Лина Львовна и Костя.
«Я слишком много вспоминаю, - подумала Вера Аркадьевна. - Слишком много. Наверное, это уже старость».
- Так почему же вы не пошли на сбор аптекарской посуды? Почему не пошел ты, Шмель? - сказала Вера Аркадьевна.
- Мы ходили на завод.
- На какой завод?
- Откуда нам станки привезли.
- При чем здесь станки?
- Они для школы.
- Теперь понимаю, - сказала Вера Аркадьевна уже не таким противным голосом. - Вы ходили на завод обменять станки? Так?
Костя молчал, наклонив голову. Он знал, что будет дальше. Сейчас Вера Аркадьевна спросит: «Разве вы не могли пойти в другое время?»
- А вы не могли выбрать другое время? - спросила Вера Аркадьевна.
- Мы с вечера договорились, - сказал Костя. - А потом нам объявили про пузырьки. А мы уже договорились…
Вера Аркадьевна внимательно взглянула на Костю. А Костя подумал: «Сейчас она спросит: «Значит, раз вы договорились, то для вас уже не обязательно подчиняться?»
- Вам дали станки? - спросила Вера Аркадьевна.
- Дали. И еще панели дадут, - оживился Костя, радуясь, что разговор уходит в сторону.
- Вы все ходили? - с удивлением спросила Лина Львовна.
- Весь класс! - с гордостью сказал Костя.
- А что ты натворил на собрании? - скучным голосом спросила Вера Аркадьевна.
«Про пузырьки спрашивать больше не будет», - промелькнуло в голове у Кости. И вдруг - на какую-то секунду - у него появилась надежда, что его сегодня не исключат. Ведь уже спрашивает про собрание, а не про пузырьки. Может быть, удастся объяснить Вере Аркадьевне и про собрание?
- Я ничего не натворил, Вера Аркадьевна. Честное слово!
- Почему же на тебя жалуются?
- Кто жалуется?
- Это неважно, - сказала Вера Аркадьевна. - Важно, что жалуются. Будь любезен, отвечай на вопросы.
- Я говорил, что не надо выбирать Дутова, а она говорит - надо.
- Кто «она»?
- Елизавета Максимовна.
- Значит, не «она», а Елизавета Максимовна. Тебе, Шмель, понятна разница?
«Исключит», - подумал Костя. И внезапно все стало ему безразлично. Ему больше не хотелось отвечать. Все они заодно.
- Куда хотели выбирать Дутова?
Молчание. Счастливый горнист с картины победно смотрел на Костю. Дать бы ему, чтобы не трубил!
- Костя, я тебя спрашиваю. - Голос Веры Аркадьевны уже не такой скучный.
- Звеньевым.
- Дутова? - с удивлением спросила Вера Аркадьевна.
- Дутова! - воскликнула Лина Львовна. - Вера Аркадьевна, ведь Дутов…
- Хорошо, Линочка, хорошо… - проговорила Вера Аркадь евна. - Дутова я знаю.
«Может, не исключат?» - подумал Костя.
- Костя, а с уроков тебя тоже напрасно выгоняли?
«Все-таки исключит», - подумал Костя. Ему было очень жалко себя. Он стоял - одинокий и беспомощный. Он отвечал на один вопрос, а ему задавали другой. И весь этот разговор не имел смысла - все равно исключат.
- Я жду, Костя.
- Не напрасно.
- Хорошо, что ты хоть это понимаешь, - сказала Вера Аркадьевна. - Но разве нельзя сделать так, чтобы не выгоняли? Ты думаешь, учителю приятно тебя выгонять? Ты ведь способный мальчик, Шмель…
Голос у Веры Аркадьевны уже совсем не противный. Она смотрит на Костю так, будто ей очень обидно, что есть на свете человек Константин Шмель, который способен сделать много хорошего и не делает этого. А Костя в этот момент думает, что сейчас самое время сказать про ракету и тогда еще можно на что-то надеяться. Ведь Вера Аркадьевна очень любит, когда говорят про ракету.
Но в этот момент Костя замечает, что Вера Аркадьевна бледнеет. Она наклоняет голову, и лицо ее становится беспомощным. Она как будто хочет проглотить что-то и не может. Руки ее шарят по карманам кофты. Она достает стеклянный пузырек. Она делает все это очень спокойно, но в спокойствии этом есть что-то страшное.
- Вера Аркадьевна! - Лина Львовна вскакивает со стула. Вера Аркадьевна открывает пузырек и лижет пробку.
- Вера Аркадьевна, я позову кого-нибудь! - взволнованно говорит Лина Львовна.
- Что с тобой, Лина? - спрашивает Вера Аркадьевна. - Ничего не случилось. Мне просто нужно принимать это время от времени… Так что же, Костя?
А Костя, который не знает, что у Веры Аркадьевны больное сердце, все же понимает - чуть не случилось что-то ужасное. Такое, когда звонят телефонные звонки и приезжает машина «скорой помощи». И люди тогда толпятся у этих машин, как будто это очень важно - заглянуть в лицо тому, на носилках. Костя не знает, что у Веры Аркадьевны бывает так и дома, когда она проверяет тетради, и в трамвае, когда она едет в школу с другого конца города. Косте кажется, что это он виноват во всем. Приготовленные слова вылетают из его головы, и он торопливо говорит. Не для себя - для Веры Аркадьевны, чтобы ей было лучше, чтобы вокруг стало светлее, чтобы все быстрее кончилось.
- Я обещаю, Вера Аркадьевна. Честное слово!
В эту минуту он верит в свои слова. Он верит, что будет собирать пузырьки, дружить с Викой Даниловой, перестанет строить рожи на уроках и дразнить Дутова.
А Вере Аркадьевне уже лучше. Это прошло. Когда э т о не проходит быстро, пузырьки уже бесполезны. И Вера Аркадьевна верит Косте. Ей всегда легче поверить хорошему, чем плохому.
- Иди на урок, Костя, - говорит она. - Только на урок, а не слоняйся по коридору. Скажи, что я тебя задержала.
Дверь открывается и закрывается.
- Вера Аркадьевна, вам плохо? - спрашивает Лина Львовна.
Вместо ответа Вера Аркадьевна достает из стола бумажку. Она показывает ее Лине Львовне. Там написано: «Вера Аркадьевна, зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный».
- Помнишь, Лина, - говорит Вера Аркадьевна, - я к тебе заходила… Ну, тогда… Это ведь он написал. У него с первого класса буква «д» с закорючкой. Никак я не могла отучить его от этой закорючки.
Но Лина Львовна все еще не может опомниться.
- Ой, Вера Аркадьевна, как я испугалась! Вы такая бледная стали.
- Ты знаешь, зачем он это написал? - спросила Вера Аркадьевна.
- Не знаю, - говорит Лина Львовна.
- Он ведь тебя пожалел. Они очень теряются, когда плачут взрослые. Им кажется, что весь мир рушится.
- Я больше не буду плакать, - смущенно говорит Лина Львовна. - Я постараюсь никогда не плакать, Вера Аркадьевна.
- Так уж и обещаешь, - улыбается Вера Аркадьевна. - Не обещай. Никогда не плачут только равнодушные люди. Я думаю, ученик Шмель тоже умеет плакать. Только он уходит плакать в уборную. Ты пойди, Линочка, разыщи его. Он сейчас, наверное, стоит в коридоре и думает - исключу я его или нет? А с Елизаветой Максимовной я о нем поговорю.
- Ой, Вера Аркадьевна! - восклицает Лина Львовна, вдруг снова почувствовавшая себя ученицей.
Вера Аркадьевна засмеялась.
- Иди, иди, Линочка.
Тем временем Костя шел по коридору третьего этажа. Он так и не понял, исключили его или нет. Скорее всего, нет. А может быть, исключили… Костя представил себе, как от станции к станции летит на папину льдину радиограмма. И везде - на Диксоне, на Вайгаче, на Земле Франца-Иосифа - полярники хмурятся и переживают за папу, потому что его знают на всем Севере.
Задумавшись, Костя опустил голову, а когда поднял ее, услышав шаги, прятаться было уже поздно. Рядом с ним стояла Елизавета Максимовна.
- Почему ты не на уроке?
- Вы же сами…
- Я знаю, что сама, - спокойно сказала Елизавета Максимовна. - Почему ты не торопишься?
Костя стоял, переминаясь с ноги на ногу. И вдруг он ощутил короткие и злые толчки пульса, будто невидимка стучал по его голове маленьким молоточком. Костя понимал, что лучше не связываться, лучше молчать, но и на этот раз невидимка оказался сильнее его.
- А я что, бежать должен?
- Должен, - твердо сказала Елизавета Максимовна. - Если тебе приказывает учитель, будешь бегать - и все, что угодно.
- Я не буду бегать, - ответил Костя.
Елизавета Максимовна смотрела на Костю очень холодно и спокойно. Она смотрела так, будто за его спиной стоял другой человек, к которому она и обращалась. Костя потупился.
- Почему ты боишься смотреть мне в глаза?
- Нипочему, - сказал Костя.
«Нет, это невозможно, - подумала Елизавета Максимовна. - Или я, или этот мальчишка. Неужели я не могу сломить его? Да, да, именно так. Ибо воспитывать - значит ломать, неумолимо отсекать все гнилое. Пусть сейчас ему больно, но потом он сам будет мне благодарен. Пусть сейчас смотрит на меня зверем - детские обиды проходят быстро… Но если я сегодня разрешу ему со мной спорить, то завтра… Кто знает, что будет завтра! Они не любят меня, - думала Елизавета Максимовна. - Но это не имеет значения. Я выполняю свой долг, и нужно быть твердой».
Мысль о том, что она всегда была решительна и справедлива, наполнила гордостью душу Елизаветы Максимовны. Прошедшие годы казались ей подвигом, который никогда и никто не оценит. Это было немного грустно, но во всякой грусти есть что-то приятное. Вспоминая о своей жизни, человек всегда становится немного добрее, и сейчас Елизавета Максимовна, пожалуй, могла бы простить Костю.
- Если ты, Шмель, дашь мне честное слово…
- Я не дам слова.
- Тогда, Шмель, кончено.
Елизавета Максимовна повернулась и медленно пошла прочь.
А из кабинета завуча, навстречу ей, вышла Лина Львовна. Они встретились на середине коридора, и Лина Львовна посторонилась, пожалуй, слишком поспешно.
«Вот Лине я сумела внушить уважение, - подумала Елизавета Максимовна. - Это уже на всю жизнь». И внезапно, повинуясь какому-то неожиданному для нее порыву, быть может все еще продолжая спор с учеником Шмелем, она спросила:
- Линочка, скажи мне… Вот ты у меня училась… Как относился ко мне твой класс?
Лина Львовна широко открыла глаза: не в обычае Елизаветы Максимовны было задавать такие вопросы.
- Только говори честно.
- Мы… к вам?
- Ну, ну, смелее.
- Мы вас боялись, - тихо сказала Лина Львовна. - Мы всегда вас боялись.
И теперь уже Лине Львовне показалось, что за ее спиной стоит человек, на которого смотрит Елизавета Максимовна.
- Мне нужно идти, - еще тише сказала Лина Львовна.
- Иди.
Елизавета Максимовна твердым шагом подошла к двери с сине-белой табличкой и взялась за ручку.
Только теперь Лина Львовна увидела Костю.
- Что же ты не идешь в класс?
- А меня исключили? - спросил Костя.
- Пока нет.
- А на льдину она все равно напишет, - уныло сказал Костя.
- Не «она», а Елизавета Максимовна.
- Ну да, Елизавета Максимовна…
- Не напишет, - сказала Лина Львовна. - Я тебе обещаю. Если, конечно, ты еще чего-нибудь не выкинешь.
- Правда? - спросил Костя.
- Правда, - ответила Лина Львовна.
- Тогда я вам про ПеЗе расскажу. Вы ведь про ПеЗе еще не знаете.
- Знаю, - сказала Лина Львовна. - Мне уже рассказали. По секрету. Очень вы хорошо придумали.
- Кто рассказал? Орловская?
- Так ведь по секрету же, Костя.
- Конечно, Орловская! - возмутился Костя. - Ну, она еще у меня получит!
- А обещание? - спросила Лина Львовна.
- А она не сейчас получит. Летом. Когда в седьмой класс перейдем. А я вам тогда про школу расскажу! Вы знаете, в нашей школе Петр Первый учился, царь. Все ребята говорят.
- Ты забыл, Костя, что я тоже здесь училась. Я это давно знаю. Только не понимаю, как он мог здесь учиться. Ведь он построил наш город, когда уже был взрослым.
Но Костю сбить не так просто.
- А он сначала построил, а потом стал учиться. Тогда все цари неграмотные были. Они только по-немецки читать умели.
И Костя убежал, не дожидаясь ответа. Последнее слово осталось за ним, а это всегда приятно. Особенно если говоришь с человеком, который понимает шутку.
Про Стасика
Когда меня вызвали к Вере Аркадьевне, я здорово напугался. Я думал, меня вообще исключат. А меня не исключили. За что меня исключать? Я же ничего такого не сделал. У меня просто характер нетерпеливый. Если за это исключать, так, может, в школе одни первоклассники останутся. Они как раз терпеливые. А я вот никак не могу терпеть. Когда нам станки привезли новые, я прямо с урока хотел бежать. И все ребята хотели. Нам было в окно видно, как их выгружали. Я даже Владимиру Ивановичу сказал:
- Владимир Иванович, отпустите нас. Мы, честное слово, все дома выучим.
- Хорошо, - сказал Владимир Иванович, - я вас отпущу за пять минут до конца. Только не шуметь. Идти на цыпочках.
Я говорю:
- Владимир Иванович, это же мы на завод ходили. Помните, вы нам советовали подумать? Мы думали… Отпустите хоть за десять минут.
- Ладно. Отпущу за десять.
- Владимир Иванович, а может быть, за пятнадцать?
Владимир Иванович засмеялся и сказал:
- Торговаться мы не будем. Отпущу за десять. Только за вычетом тех минут, которые мы с тобой проговорили.
Я сказал:
- Владимир Иванович, ведь это я от нетерпения.
А он говорит:
- Девять.
Ребята повернулись ко мне и зашикали. И я больше ничего говорить не стал. Я знаю, что Владимир Иванович всегда выполняет обещание.
Только мы зря торопились. Владимир Иванович отпустил нас за девять минут, и мы очень тихо спустились на первый этаж. Нам хотелось первыми посмотреть на станки. Но мастерская была заперта. Алексей Иванович уехал на завод получать еще какие-то станки и панели. Мы решили, что первыми его встретим. Следующий урок у нас как раз был Алексея Ивановича. И мы пошли его встречать к воротам. Мы постояли немножко, и началась перемена. И тут во двор выбежал шестой «Б». Они подошли к воротам и стоят.
Мы говорим:
- Вы чего тут стоите?
А они говорят:
- Просто так. Погода хорошая. А вы чего стоите?
Я говорю:
- У нас голова болит. Мы подышать вышли.
А Стасик Лоскутов спрашивает:
- У вас на всех одна голова, что ли?
Я говорю:
- У нас голов сколько угодно. Можем одолжить, если хотите. Берите вон Вовкину, у него футбольная.
Вовка мне говорит:
- Сам дурак!
А Стасик думал, что Вовка ему сказал. Он скатал снежок и запустил в Дутова. А мне стало обидно, что он в Дутова запустил. Все-таки Вовка из нашего класса. За своих всегда надо заступаться. И я тоже залепил снежком в Стасика. И тогда все стали бросаться снегом. Ребята перемешались и начали бегать по двору друг за другом. Но я не за всеми бегал. Я Стасика искал. Он у них самый главный. Я догнал его на волейбольной площадке, и мы стали бороться. Мы прямо на снегу боролись. У меня даже в уши снег набрался. Но у него еще больше набралось. У него все лицо в снегу было и за шиворотом тоже.
Мы долго боролись. Я уже почти совсем его поборол, но только вдруг устал. Борюсь, а мне уже бороться не хочется. Я его отпустил и сел. И он тоже сел. Я говорю:
- Ну, будешь еще?
А он говорит:
- А ты будешь?
Я говорю:
- Иди сюда.
- Иди ты сюда.
А чего идти, если мы рядом сидим. Просто устали очень. Вдруг Стасик говорит:
- Костя, а я знаю, что такое ПеЗе.
Я говорю:
- Лично ты?
Он говорит:
- Это пионерский завод.
А я отвечаю:
- «В лесу родилась елочка».
Он спрашивает:
- Думаешь, ты один там будешь работать? Мы все будем.
А я отвечаю:
- Спасибо, я уже пообедал.
Он говорит:
- Лина Львовна сказала, что там все будут работать. Нам тоже задания будут давать.
А я говорю:
- Вот Алексей Иванович едет.
В это время машина как раз к воротам подошла. Я еще издали увидел в кузове Алексея Ивановича и Лину Львовну. Только я Стасику не говорил, чтобы раньше его успеть.
И мы побежали.
И все.
ШЕЛ ПО ГОРОДУ ВОЛШЕБНИК
Повесть, в которой случаются чудеса
Часть первая
МЕЛКИЕ ЧУДЕСА
1.
Милиционеры очень любят детей. Это каждый знает. Любят они не только своих детей, а всех подряд, без разбору. Не верите - посмотрите детские фильмы. В фильмах милиционеры всегда улыбаются детям. И все время отдают честь. Как только постовой увидит мальчика, так сразу же бросает свои дела и мчится, чтобы отдать ему честь. А если девочку увидит - тоже мчится. Наверное, ему все равно - мальчик или девочка. Главное - успеть отдать честь.
Если же кому-нибудь попадется милиционер, который не улыбается и не отдает честь, то это ненастоящий милиционер.
А все-таки хорошо, что ненастоящие милиционеры иногда встречаются.
В Ленинграде вот есть один такой. И если бы его не было, то ничего не случилось бы с Толиком Рыжковым…
А случилось вот что.
Шел Толик по проспекту.
Рядом с ним, по мостовой, медленно ехала сине-красная «Волга». Из динамиков, установленных на крыше «Волги», на всю улицу гремел оглушительный и радостный голос диктора:
«Граждане, соблюдайте правила уличного движения! Несоблюдение этих правил часто приводит к несчастным случаям. Недавно на Московском проспекте гражданин Рысаков пытался перебежать дорогу впереди идущей автомашины. Водитель не успел затормозить, и гражданин Рысаков был сбит автомашиной. С переломом ноги он был доставлен в больницу. Граждане, помните: несоблюдение правил уличного движения ведет к несчастным случаям…»
Толик шел рядом с «Волгой» и сквозь боковое стекло видел лейтенанта милиции с микрофоном в руках. Лейтенант был молодой и какой-то очень чистенький. Было странно, что у него такой оглушительный голос, хотя бы и по радио.
Толик внимательно, насколько было видно вперед, оглядел мостовую, стараясь угадать, в каком месте произошло все это с гражданином Рысаковым. Но угадать было невозможно. В обе стороны, одна за другой, катились машины. Здоровенный самосвал, шлепая шинами по асфальту, быстро отставал от вертлявого «Москвича», а их обоих, пренебрежительно пофыркивая, обгоняла тяжелая черная «Чайка». И все они проезжали, может быть, над тем местом, где «недавно» лежал неосторожный Рысаков…
«А что, - подумал Толик, - если бы это случилось не «недавно», а сейчас! Только чтобы машина объехала Рысакова… И - чтобы врезалась в трамвай… Но только чтобы водитель остался цел… А трамвай - сошел с рельс… Но - чтобы пассажиры все остались целы. А движение по всей улице - остановилось… И тогда нельзя было бы перейти улицу… И я не пошел бы в школу…»
Толик остановился и стал разглядывать пешеходов, которые перебегали улицу, ловко увиливая от автомобилей.
Сине-красная «Волга» ушла далеко вперед. Толик опасливо покосился на нее и тоже побежал. Он юркнул между двумя автобусами, пропустил трамвай, «скорую помощь» и влетел на тротуар перед самой булочной. Толик направился было к двери и вдруг прямо перед собой увидел милиционера. Тот стоял и смотрел на Толика. Он не отдавал честь и не улыбался.
- Ну, иди сюда, - сказал милиционер.
- Зачем? - пробормотал Толик.
- Иди, иди.
Цепляясь носками за асфальт, Толик подошел ближе.
- Вам в школе объясняли, как нужно переходить улицу? - спросил милиционер.
Голос у него был сердитый и не насмешливый, а какой-то скучный.
- Нам не объясняли, - на всякий случай сказал Толик.
- А ты сам не знаешь, где можно переходить улицу?
- Мне в булочную надо, - тихо сказал Толик.
Милиционер молчал.
- Я очень торопился…
Милиционер молчал.
- У меня мама больная, - уже увереннее сказал Толик. - А в школу я вообще не хожу никогда. Я за мамой ухаживаю. Мне просто некогда ходить в школу.
- Чем же она болеет? - спросил милиционер.
- У нее раны… - сказал Толик и вздохнул. - От снарядов… и от бомб… и от пуль… Она на фронте воевала. Раньше она мало болела, а теперь - каждый день. И папа - тоже в больнице. Он в милиции работает. Его преступники ранили.
- Как фамилия-то? - спросил милиционер уже не скучным голосом.
- Павлов.
- Вроде слышал про такого, - сказал милиционер после раздумья. - Значит, и в школу тебе ходить некогда?
- Совсем некогда, - вздохнул Толик.
- Ну, беги в свою булочную.
Понурясь, Толик медленно направился к двери. Вид у него был очень печальный.
В булочной Толик так же медленно ходил между прилавками, шаркал ногами, горбился и думал, что, наверное, многие замечают, какой у него несчастный вид, и догадываются о том, что у него больная мама и отец ранен преступниками.
Опустив батон в сумку и чуть не волоча его по полу, Толик вышел из булочной.
Милиционер стоял на прежнем месте. Он все-таки не отдал честь и не улыбнулся, но слегка кивнул головой. Мотнул головой и Толик. Теперь он ничуть не боялся милиционера.
Прежде чем перейти улицу, Толик посмотрел налево. Он ступил на мостовую и посмотрел направо. И в этот момент увидел Мишку Павлова. Мишка бежал прямо к нему и орал на всю улицу:
- Толик! Анна Гавриловна сказала, чтобы нам с тобой сегодня в школу прийти на час раньше!
Толик отвернулся, как будто Мишка кричал кому-нибудь другому. Но Мишка налетел на него и опять заорал в самое ухо:
- Я сам ее видел! Она сама сказала!
Толик, не обращая внимания на Мишку, посмотрел на милиционера. Тот уже не стоял на месте, а медленно шел прямо к ним.
Тихонечко, боком Толик двинулся по тротуару. Милиционер пошел быстрее. И тогда Толик бросился бежать со всех ног.
Мишка, разинув рот, постоял, посмотрел, как убегают от него милиционер и Толик, и тоже бросился за ними.
Толик бежал, ничего не видя. Если бы ему в эту минуту подвернулась машина, он, наверно, сбил бы машину. Если бы на пути оказалась река, он, конечно, перепрыгнул бы через реку. Он бежал изо всех сил, потому что на свете нет ничего хуже, чем убегать от милиционера.
Мишка давно уже отстал, а Толик еще и не разогнался как следует. Милиционер, наверно, тоже еще не разогнался. Он бежал далеко, но догонял понемножку.
На улице останавливались прохожие. Их удивленные лица мелькали мимо Толика быстро, как фонари в метро.
Самое страшное было то, что вся улица как будто остановилась и замерла. Как будто отовсюду - с боков и даже сверху - все смотрели на Толика и молча ждали, когда он упадет. А в этой тишине раздавался глухой стук сапог милиционера.
Но интересно, что на бегу Толик успевал еще кое о чем думать. И так как ногами он переступал быстро, а дышал часто, то и мысли его были очень короткие.
Примерно такие:
«Убегу… Нет, не убегу. А может, убегу?.. Мишка видел… Мишка не скажет…
Мама не узнает… Анна Гавриловна не узнает… Нужно быстрей… Никто не узнает… А если выстрелит?.. Не имеет права!..»
Стук сапог сзади становился все ближе. Толик метнулся к дому и вбежал в парадную. Тут была еще одна дверь - во двор. Толик открыл ее, и в этот момент сзади зацокали по ступеням сапоги милиционера. Толик захлопнул дверь и услышал, как она тут же открылась за спиной. Толику стало страшно. Он уже совсем было хотел остановиться, как увидел слева несколько низеньких домиков - гаражей. Между двумя домиками была узкая щель. Толик бросился в эту щель и почувствовал, как что-то схватило его и потащило назад. Но тут же он выскочил из щели, и почему-то бежать стало легче.
Мальчишки, столпившиеся по другую сторону гаражей, так ничего и не поняли. Они видели, как промелькнуло что-то и вслед за ним промелькнуло еще что-то, а теперь во дворе стоял милиционер и, разглядывая, вертел в руках сумку с батоном. Он постоял немного и пошел к воротам. Мальчишки посмотрели ему вслед и снова принялись рисовать на дверях гаражей звезды и писать мелом, что «Тоська + Вовка = любовь».
А Толик долго еще не мог остановиться. За его спиной уже никто не топал, но Толик на всякий случай пробежал еще четыре двора, пролез сквозь какую-то трубу, спрыгнул с какой-то крыши и оказался в маленьком дворике.
Лишь теперь он понял, что за ним уже никто не гонится. Толик осматривался, ища дверь или ворота, через которые можно было бы выйти, но видел только гладкие стены. Это был очень странный двор. Высокие стены - без окон и балконов - уходили вверх, под самое небо. Двор был круглый, как колодец, и посреди него стояло что-то большое и круглое, как консервная банка.
Толик завертел головой, стараясь найти сарайчик, с которого он спрыгнул, но никакого сарайчика не было.
В здании, похожем на консервную банку, оказалась дверь. Толик отворил ее и очутился в просторном помещении. Это было очень странное помещение. Откуда-то сверху, с невидимого потолка один за другим медленно опускались голубые шары. У самого пола они вспыхивали голубым светом и гасли, как будто проваливались. Один за одним, один за одним плыли они сверху вниз и лопались, освещая все вокруг мерцающим светом.
2.
Потом он увидел мальчика.
Мальчик сидел за длинным столом. На одном конце стола высилась груда спичечных коробков. Мальчик взял один коробок, внимательно осмотрел его и переложил на другой конец стола.
- Триста тысяч один, - сказал он.
Толик подошел поближе.
Мальчик, не глядя на Толика, взял еще один коробок.
- Триста тысяч два.
- Эй, ты чего тут делаешь? - спросил Толик.
- Триста тысяч три, - сказал мальчик.
- Как отсюда выйти? - спросил Толик. - Где тут ворота?
- Триста тысяч четыре, - сказал мальчик.
Толику стало не по себе. Он даже подумал, что это не живой мальчик, а какой-нибудь электрический, вроде робота, которого Толик видел в кинокартине «Планета бурь». Там робот, похожий на человека, ходил на двух ногах и даже разговаривал дребезжащим, как будто железным голосом.
Толик протянул руку к плечу мальчика и тут же отдернул ее, словно испугался, что его ударит электрическим током.
- Триста тысяч пять, - сказал мальчик.
Толик начал сердиться. Он был не робот, а живой человек. И потому он умел сердиться. А этого, как известно, не умеет делать даже самый лучший и самый электрический робот.