31 августа (21 августа.) мы отвезли наш латинский перевод договора о мире московским послам, и, после того как мы его им зачитали, они потребовали, чтобы мы оставили им копию, на что мы согласились, а они обещали безотлагательно дать ответ на него.
Погода продолжала быть ясной и прохладной.
1 сентября (22 августа.) московские послы прислали нашим послам просьбу объяснить статью договора, в которую была вставлена одна фраза, о которой им ничего до этого не говорили, а именно, что граница обеих империй будет проходить по горному хребту, который простирается от реки Горбица на северо-восток до Восточного и Северного морей и оканчивается за вдающимися в море горами.
Эта горная цепь зовется Нос. По этому поводу следует заметить, что горы, с которых стекает речка Горбица, образуют два высоких скалистых хребта, один из которых тянется почти прямо на восток по линии, приблизительно параллельной реке Онон, или Сахалян-ула, и по нему москвитяне хотели провести государственную границу.
Другой хребет [Нос] тянется на северо-восток, и именно по нему наши послы желали установить границу. Между этими двумя хребтами лежит большая территория, орошаемая многими реками, главной из которых является Уди (Удь), по берегам которой москвитяне имеют много колоний; вот здесь, в этих местах, водятся самые драгоценные соболи, черные лисицы и другой пушной зверь.
По берегу моря, лежащему между этими двумя хребтами, и ловятся громадные рыбы, зубы которых белее и крепче слоновой кости и которые очень ценятся татарами; они делают из них перстни для большого пальца правой руки, чтобы не поранить себя, когда натягивают лук.
Наши послы ответили, что, по их мнению, речь должна идти о хребте Нос и что по нему должна проходить граница. С этим московские делегаты уехали, сказав, что, по их мнению, московские послы никогда на это не согласятся.
|
|
2 сентября (23 августа.), поскольку от москвитян не поступило никакого ответа, наши послы почувствовали, что оказались в затруднительном положении; требуя большего, чем им было приказано, они рисковали сорвать переговоры и ничего не получить. Они созвали совет и пригласили нас.
Мы им ясно сказали, что, не вмешиваясь в это дело и не давая никакого совета, мы все же не верим, что москвитяне удовлетворят их требование, поскольку о хребте Нос не было даже упоминания, когда договаривались о государственной границе. Мы добавили, что, быть может, они не знают, какой величины территория простирается до этого хребта Нос, и они были поражены, когда мы им объяснили, что от Пекина до хребта Нос было более тысячи лье по прямой линии, как мы сами видели на карте москвитян, так как этот хребет обозначен в том месте, где он входит в море примерно под 80 градусов северной широты.
Это заставило их принять решение просить нас поехать к московским послам, чтобы вновь завязать оборвавшиеся переговоры и предложить, чтобы это пространство было поделено между двумя государствами; неприятна была их претензия на то, что в древности эта земля принадлежала им, и говорили они таким уверенным тоном, как будто были сами в этом убеждены.
Когда мы уже совсем было собрались ехать, прибыло известие, что к нам едет московский дворянин в сопровождении нескольких татар, который везет нам какую-то бумагу. Мы отложили свой отъезд, чтобы сначала узнать, в чем было дело. Эта бумага [757] была хорошо и красноречиво написанным заверением в том, что московские послы со всей искренностью вели переговоры и подтвердили свое желание заключить мир, уступив все, что могли, но теперь, когда наши послы требуют уступить область, на которую они никогда не претендовали ни в одном из писем, адресованных китайским императором их царю или его чиновникам, они призывают бога в свидетели, что у них не было никаких полномочий не только решать судьбы этой области, но даже вести переговоры об этом или даже выслушать какие-либо касающиеся ее предложения. Однако же, чтобы еще больше доказать искренность своего стремления к миру, они были готовы согласиться на то, чтобы эти земли оставались неразмежеванными и чтобы договориться о них позже, когда они получат необходимые инструкции и распоряжения. Если же наши послы будут настаивать на своем требовании, то перед лицом неба и земли они слагают с себя всякую ответственность за кровопролитие и за то зло, которое причинит война, а они как раз хотят положить ей конец. Далее, у них нет намерения напасть на нас, даже если мир не будет заключен, но они будут защищаться всеми силами, если на них нападут, и они рассчитывают на помощь бога, который знает честность их намерений. Это написанное по-латыни заявление мы перевели нашим послам, и оно произвело на них тот эффект, которого желали бы москвитяне. Как я уже отмечал, они еще до этого колебались, теперь же они ответили очень мягко, что они, так же как и москвитяне, искренне стремятся к миру и хотели бы всячески облегчить его достижение, но, так как время было позднее, они обещали на следующий день известить московских послов о своих намерениях. Погода была ясной и прохладной.
|
|
|
|
3 сентября (24 августа.) мы отвезли эту статью в измененном виде, и московские послы остались ею довольны: по тексту ее обе стороны соглашались, что земли между двумя хребтами остаются нейтральными, что решение по поводу их откладывается до того, как будет сделано сообщение обоим императорам и они дадут свои указания.
Прибыв в Нерчинск, мы увидели, что москвитяне укрепили его, окружив эстакадой из бревен, на что были использованы оглобли повозок из обоза московского посла. Эта эстакада была сделана главным образом для того, чтобы помешать татарам проникнуть в город на конях.
Погода была ясной и прохладной.
4 сентября (25 августа.) московские послы прислали свой проект мирного договора; он был почти приемлем; мы сняли с него копию и всю ночь переводили ее, но еще до этого опять поехали к москвитянам, чтобы устранить некоторые неприемлемые для наших послов детали. Главная из них заключалась в том, что москвитяне хотели, чтобы в договоре было написано, что крепость Албазин не должна никогда восстанавливаться, на что наши послы не соглашались, хотя у них не было никакого намерения ее отстраивать.
Погода менялась весь день, вечером прошел небольшой дождь.
5 сентября (26 августа.) мы вновь отправились к московским послам с нашим вариантом мирного договора. Поднялся спор о нескольких словах, которые москвитяне хотели включить или изъять, и по этому поводу пришлось снова повидать наших послов; поскольку дело шло лишь о кое-каких формальностях и маловажных деталях, они согласились на все, так как лето было уже на исходе и следовало кончать и думать об обратном пути.
Весь день было ясно.
6 сентября (27 августа.) нам удалось согласовать формулировки договора с той и другой стороной. Московский переводчик и я дописали его в соответствии с соображениями наших послов и договорились о способе, каким послы обеих сторон его подпишут, приложат печати и принесут клятвы.
Весь день было ясно.
7 сентября (28 августа.) мы провели почти весь день с раннего утра до вечера с московскими послами и их переводчиком, готовили два латинских дубликата, дискутировали о территории, а часть дня проездили, чтобы согласовать кое-какие формальности, по поводу которых москвитяне при всякой возможности подымали крючкотворство.
Наконец нам удалось изготовить два почти идентичных латинских чистовика мирного договора, разница заключалась лишь в том, что в экземпляре, который я написал для наших послов, император Китая упоминался прежде московских великих князей, а наши послы впереди их послов; тогда как в экземпляре, предназначенном для москвитян, на первом месте стояли их великие князья и их послы впереди наших. [758]