Месяц самостоятельных действий

 

Все попытки разведки установить маршрут движения соединения Ковпака ничего не дали. Мы и не предполага­ли тогда, что обстановка заставит Деда уйти в Монастыр­ский лес, на восток от основного направления на Брянские леса, по которому пошли мы в надежде напасть на его след.

От Морозовки до южной опушки Брянского леса бы­ло не менее двухсот километров, а с вынужденными обходами и зигзагами — все триста. За ночь мы проходили не более десяти — пятнадцати километров, потому что предварительно высылали разведку, боясь напороться на скопления фашистов. Занимали время и небольшие опе­рации для пополнения запасов продовольствия и боепри­пасов, приходилось останавливаться на отдых, так как партизаны несли на своих плечах все то, что обычно на­ходится в обозе. Наш верный помощник — единственный конь тащить все наше оружие, боеприпасы и продовольст­вие не мог.

Свой боезапас мы пополняли во время ночных налетов на полицейские участки, а продовольствие конфисковали у старост и полицаев. Все это задерживало движение. Ко­роче говоря, до Брянских лесов предстояло идти около месяца.

На третью ночь похода наши постоянные разведчики Женя Устенко, Демин и Жандаров доложили, что в од­ном из небольших хуторов, в двухэтажном особняке, рас­положенном на отшибе от других построек, живет старо­ста, у которого, по рассказам жителей, имеются запасы продовольствия. Староста активно помогает фашистам, за что они сдали ему в аренду бывшую колхозную мельницу. Советские деньги за помол не берет, а требует уплату не­мецкими марками или натурой, то есть мукой, салом, са­харом, солью, яйцами.

Мы решили сделать облаву на этого старосту. Помню, июльская ночь была теплая и светлая. Большой дом ста­росты стоял на пригорке, утопая в зелени. В ночном воз­духе разливался аромат цветов. Войны совсем не чувст­вовалось.

— В такую ночь только бы с любимой девушкой цело­ваться, а не воевать, — мечтательно сказал пулеметчик Николай Иванов.

Плотным кольцом мы оцепили дом старосты, выстави­ли пулеметные точки. Я постучал в дверь. В доме послы­шался шорох и шаги.

— Кто там? — раздался женский голос.

— Полиция! Откройте! — ответил я.

Дверь открылась, и на пороге появилась женщина средних лет.

—Нам нужен староста, — сказал я.

— А разве вам неизвестно, что он всегда ночует в по­лицейском участке в хуторе? — ответила женщина. Это была жена старосты.

— Мы партизаны. Прошу без шума, а то худо вам будет, —сказал я, отстраняя хозяйку и проходя в дом.

— Батюшки, что же с нами теперь будет! — запричита­ла она.

— Успокойтесь и не шумите. С вами ничего не случит­ся, не вы ведь староста.

На чердаке мы обнаружили несколько бочек с засо­ленным свиным салом, говяжьей солониной, а также с квашеной капустой и огурцами. Бочки с салом и солони­ной спустили с чердака вниз, и каждый партизан взял столько, сколько мог унести.

Из дома старосты мы отправились в полицейский уча­сток. Охранник, заметив нас, открыл стрельбу. Всполо­шенные полицаи разбежались по кустам. Ловить их нам было некогда, приближался рассвет, нужно было искать место для дневки.

На наше счастье, в полевой сумке погибшего в Литвиновичах комиссара Григория Семеновича Иванько ока­зались крупномасштабные военно-топографические карты всего района от Путивля до Брянских лесов. На них, кро­ме населенных пунктов, подробно были обозначены даже грунтовые и лесные дороги, небольшие мосты, лесные про­секи и сторожки лесников. Никто в группе, кроме меня, читать топографические знаки и сличать карту с местно­стью не умел, я же научился этому в авиационном учили­ще, а закрепил свои знания в авиации. Поэтому, когда ночами я вел группу по лесным дорогам и просекам, зара­нее указывая, где и по каким мостикам мы будем перехо­дить какие речки, все удивлялись и оценивали это как ко­мандирское искусство, хотя для любого советского офи­цера ничего трудного в этом не было.

Несмотря на многочисленные стычки с вражескими от­рядами, мы без потерь добрались до Слоутского леса.

Несколько дней спокойно, без боев проходили Слоутские леса. Стояла теплая солнечная погода. Шли мы днем, ночью — отдыхали. Ничто здесь не напоминало о войне, и каждый думал о близких, о доме, о будущем... Настро­ение у всех было хорошее, слышались шуточки, смех... Конь, который за время этих походов стал полноправным членом нашей дружной семьи, вел себя безукоризненно. Однажды на дневке мы залегли в колосившейся пшенице. Неподалеку, на окраине села паслись лошади. Мы опа­сались, что наш коняга, учуяв собратьев, начнет ржать или поднимется на ноги. Он же пролежал вместе с нами весь длинный июльский день. Заслышав ржание лошадей, конь лишь настороженно прядал ушами, но не издал ни звука и ни разу не попытался подняться...

В один из солнечных дней, когда мы подходили уже к северной опушке Слоутских лесов, сзади раздался гром­кий невнятный крик.

— Это Бардашенко, — сказал Кизя.

Всю дорогу Алексея Дмитриевича Бардашенко колотил озноб, даже в жаркую погоду он не снимал шинели. Ино­гда ложился на траву, и нам приходилось останавливаться.

Пищу он принимал молча, после длительных уговоров.

И теперь этот крик. Мы бросились к Бардашенко. Он лежал на поляне среди кустов, окруженный толпой пар­тизан. Глаза закатились, изо рта шла пена.

Врача с нами не было, мы не знали, что делать. На наших глазах он скончался.

Сопровождавшие Бардашенко партизаны рассказали, что увлеклись разговором и не заметили, как Бардашенко отстал от них, упал...

Мы вырыли могилу на поляне и без гроба и салюта, под пение птиц похоронили своего боевого товарища Алек­сея Дмитриевича Бардашенко, не выдержавшего выпав­ших на его долю испытаний.

Из Слоутского леса предстояло пройти между железно­дорожной станцией Маков и уже знакомым селом Собычев, пересечь железную дорогу, идущую от Кролевца на Ямполь, и лесом, мимо Мироновки, Гутки, Белиц, в обход районного центра Ямполь идти в Середина-Будский район и далее в Брянские леса. В Маков и Собычев мы заблаго­временно выслали разведку, которая доложила, что в Собычеве стоит довольно крупный отряд гитлеровцев, а в Макове — гитлеровская комендатура с охраной железно­дорожной станции и местная полиция. Разведчикам уда­лось выяснить, что в поселковом полицейском участке Макова имеется запас патронов как для нашего — отече­ственного оружия, так и для немецкого. Это было заман­чиво, так как патроны нам были необходимы. Разведчи­кам удалось выяснить также, что станцию и комендатуру охраняет небольшой отряд гитлеровцев, но иногда там останавливаются транзитные эшелоны с войсками, направ­ляющимися фа фронт. Решили рискнуть и внезапно ночью напасть на полицейский участок, захватить патроны и уй­ти. Было уже за полночь, когда мы подошли к полицейско­му участку.

Решили не окружать дом, чтобы не вынуждать полица­ев к обороне. Затяжной бой нам был не выгоден. Выбра­ли такое направление для стрельбы, которое не затронуло бы местное население. Из шести ручных пулеметов дали несколько коротких очередей, и полицаи, кто в чем, нача­ли выскакивать из дома и удирать к станции. Мы с ходу ворвались в дом, разыскали боезапас, набили патронами карманы, вещевые мешки, сумки и поспешили прочь из по­селка.

Со станции в воздух полетели ракеты, и с минуты на минуту могли подоспеть гитлеровские охранники.

Кое-кто из жителей, разбуженных стрельбой, выскочил на улицу. Одна из женщин, узнав, что мы партизаны, за­причитала:

— Сыночки, милые! Убили бы вы злодея полицая (она назвала фамилию, которую я не запомнил). Сколько душ он погубил в нашем поселке. Зверюга — женщин и детей стреляет без жалости... Он сейчас у себя дома.

— Вы можете нам показать его дом? — спросил я.

Женщина провела нас в ближайший переулок и изда­лека указала дом. Поскольку он находился на пути из по­селка, я решил окружить его и захватить полицая. Когда дом был оцеплен, мы с Кизей постучали в дверь. Никто не отзывался. Тогда мы начали стучать в окна, но ответа не последовало.

— Выходи, полицай, и сдавайся! Иначе дом сейчас подожжем! — крикнул я.

Раздался звон разбитых стекол, и сад осветился от взрыва гранаты. На какой-то момент мы были ослеплены и ошеломлены внезапным взрывом. Этим и воспользовал­ся полицай. Он выскочил из окна, бросил вперед еще од­ну гранату и скрылся в кустах. Стрелять вдогонку было опасно. Можно было в темноте угодить в своих. Так он и ушел из-под самого носа.

Однажды, когда мы расположились на дневку в лесу юго-западнее Ямполя, наши разведчики Демин и Жандаров рассказали, что в одном из ближних хуторов нет ни гит­леровцев, ни полиции.

— Можно туда зайти и перед ночным походом поужи­нать и отдохнуть в хатах, — сказал Демин.

Жители, как и повсюду, встретили нас с радостью. Мы с Кизей разместились в одной из хат, выставив предвари­тельно заставы и секреты на подступах к хутору. Когда мы сидели за столом, ужинали и мирно беседовали с хо­зяевами, в хату вошел пожилой мужчина и спросил:

— Кто из вас командир партизанского отряда?

Кизя указал на меня.

— Я хотел бы поговорить с вами наедине, — сказал мужчина, и мы вместе вышли из хаты.

— Мы вас ждем как освободителей и встречаем с ра­достью, а ваши хлопцы мою старуху за горло хватают. Разве это порядок? — сказал он,

— А в чем дело? — спросил я.

— До вашего прихода у нас в хуторе побывали два ваших хлопца. Они бегали по хатам и искали, у кого есть самогонка. Кто-то из жителей сказал, что у нас есть. Я был на огороде, а они ворвались в хату и заорали на мою ста­руху: давай, мол, самогонки. Она ответила им, что нет у нас самогонки. А они снова за свое...

В это время на крыльцо вышел из хаты Кизя.

— Ну прямо как у Чапаева: «Белые пришли — грабят, красные пришли — тоже... Карусель, Василь Иванович, получается», — сказал я Кизе.

— Если мы построим всех партизан, вы сможете узнать, кто это сделал? — спросил Кизя.

— Как же не узнать? Они и сейчас у нас в хате, опять самогонку требуют. Только за горло не берут.

Мы обещали старику принять меры. А сами подума­ли: как быть с мародерами?

— Согласно приказу Ковпака им положена высшая ме­ра,— сказал Кизя. — Да жалко расстреливать парней. Ре­бята смелые, но по молодости лет туго соображают, как надо себя вести советскому партизану... — сказал Кизя.

— Расстреливать мы их на первый раз не будем, но проучить нужно, чтобы впредь неповадно было занимать­ся мародерством. Да и жителей нужно убедить в том, что партизаны не бандиты и не мародеры, — сказал я.

Перед уходом с хутора мы выстроили свою группу и пригласили местных жителей.

Я рассказал о проступке разведчиков. Напомнил о при­казе Ковпака, согласно которому за мародерство полагает­ся высшая мера наказания. Затем я попросил пострадав­шую бабусю указать того, кто хватал ее за горло. Она сра­зу же указала на Жандарова.

— Представьте себе, товарищи, что вот такой пацан ворвался бы в ваш дом, когда вы на войне, и начал бы душить вашу родную мать, требуя у нее самогону. Что бы вы с ним сделали? — спросил я, обращаясь к строю пар­тизан.

—Расстреляли бы, — раздались голоса.

— Вот и я так решил! Жандаров! Пять шагов вперед,— скомандовал я.

Жандаров шатающейся походкой вышел из строя. Он был бледен. Я отобрал у него оружие.

—За невыполнение приказа командира партизанского соединения Героя Советского Союза Ковпака бывший пар­тизан Жандаров подлежит расстрелу перед строем. При­говор приведу в исполнение я сам, — объявил я, ставя ав­томат на боевой взвод.

Тут же, как я и ожидал, ко мне подбежали дед и по­страдавшая бабуся и со слезами начали упрашивать о по­миловании Жаидарова.

—За бутылку самогонки разве можно человека жизни лишать! Простите его, товарищ командир! С кем греха не бывает! — раздались голоса из толпы жителей.

—У партизан нет пощады насильникам и мародерам. Наша святая обязанность защищать и охранять советских людей от зверств фашизма, а тот, кто нарушает эту пар­тизанскую заповедь, должен нести самое суровое наказа­ние,— ответил я.

Женщины окружили меня и стали хором просить не расстреливать. Я разъяснял им, что в наших партизанских рядах не может быть места мародерам и насильникам. Од­нако женщины не отступали и держали меня в плотном кольце.

—Ну, хорошо! Кто из жителей за то, чтобы не расстре­ливать, прошу поднять руки, — сказал я, считая, что наша с Кизей цель достигнута. Голосование оказалось едино­гласным.

— Что ж, как вы решили, так и будет, но пусть Жан­даров перед всеми даст клятву, что подобный случай в его жизни не повторится.

—Сыночек, поклянись, — обратились к нему женщины.

— Клянусь, что это никогда больше не повторится,— тихо сказал Жандаров.

С Деминым состоялся отдельный разговор, как с по­собником мародера. Он также дал клятву исправиться.

Мы с Лукой как-то были свидетелями, как сам Ковпак проводил подобное мероприятие. Для нас это был один из уроков его партизанской школы.

От жителей хутора мы узнали, что в районном центре Ямполь недавно побывали партизаны Александра Никола­евича Сабурова, а теперь там засели эсэсовцы.

Мы подошли к Ямполю со стороны леса. Хотелось уда­рить по гитлеровцам, но мы понимали, что нашими ма­лыми силами вступать в бой с крупным гарнизоном врага бесполезно. Но и проходить мимо, не дав фашистам «шо­роху», не хотелось.

Юный разведчик Женя Устенко вместе с Деминым получили задание скрытно подойти к крайним хатам, поти­хоньку разбудить кого-либо из местных жителей и узнать, какой из гитлеровских объектов находится с нашей сто­роны, чтобы мы могли хотя бы обстрелять его перед ухо­дом в лес.

Минут через сорок разведчики вернулись и рассказали, что со стороны леса гитлеровцы выселили из нескольких домов жителей, заняли их и оборудовали там пулеметные точки. Женя подбирался к самым домам, на которые ука­зала местная женщина, и теперь вызвался незаметно под­вести нас к ним.

С частью группы, вооруженной шестью ручными пуле­метами, я отправился к логову фашистов. С расстояния менее ста метров мы дали по фашистам несколько очере­дей. Не успели уйти в лес, как в городе началась паника. В воздух полетели осветительные ракеты, поднялась бес­порядочная стрельба.

— Пусть дрожат, пусть знают, что партизаны их не за­были,—сказал Женя Устенко.

До самого рассвета в Ямполе продолжалась стрельба, но мы были уже далеко, в глубине леса.

В середине июля мы подошли к хутору Васильевско­му, тому самому, где стояли заставой еще весной. Нам сообщили, что гитлеровцы бывают здесь только днем, а на ночь уходят в Голубовку. Было решено остановиться в ху­торе на ночь. Жители сочли, что перед ними разведка Ковпака.

— Значит, скоро наши родненькие «колпачки» при­дут,— говорили женщины. Многие сельчане называли то­гда Ковпака «Колпаком».

По дороге к Брянскому лесу нам нужно было перепра­виться через неширокую, но довольно глубокую речку Знобовку. Мост через нее находился в Голубовке под сильной охраной гитлеровцев. Наши разведчики доложили, что ни­какой другой переправы в радиусе пяти километров не на­шли. Заметили только толстое и длинное сосновое бревно, перекинутое через речку. С одной стороны бревно было обтесано топором, образовалось нечто вроде моста, по ко­торому можно перебраться на другой берег.

Решили рискнуть глубокой ночью перейти по стволу и до рассвета войти в Брянский лес.

Так и сделали. Сначала переправили три пулемета, чтобы прикрыть переправу, если гитлеровцы нас обнару­жат.

— А как быть с конем? — заволновался коновод.

— Коня придется оставить жителям хутора. Он им при­годится,— ответил я.

—Жалко конягу... Большой путь он с нами прошел и не подвел нигде. Разрешите все-таки попробовать провести его по стволу.

— Ну что ж, попробуй, только сначала пусть люди пе­рейдут, а то как бы конь бревно не свернул... А не полу­чится— вплавь надо переправить, или уж оставь его здесь, — ответил я.

Коноводу, видимо, не хотелось раздеваться и лезть в воду, чтобы вместе с конем перебираться вплавь. Он оста­вил коня и пошел по стволу. Но пройдя несколько шагов, оглянулся и увидел, что конь передними ногами шагнул на бревно. Вернувшись назад, коновод осторожно потянул его за уздечку. Все мы, затаив дыхание, следили, как конь, не торопясь, осторожно переставляя ноги, пошел за своим другом-коноводом. На середине реки ствол начал замет­но прогибаться, и мы уже считали, что конь свалится в ре­ку. Он же медленно добрался до берега.

Утром мы подошли к партизанской столице — селу Ста­рая Гута. Разведчики доложили, что в центре села стоит небольшой, неизвестный нам партизанский отряд.

Разместив ребят у знакомых по весенней стоянке жи­телей и выставив посты и заставы, мы с Кизей направи­лись к командованию этого отряда.

Командир, довольно молодой парень с курчавым чу­бом, выбивавшимся из-под залихватски заломленной ку­банки, встретил нас приветливо. Он рассказал обстанов­ку в Брянских лесах. О Ковпаке он не имел никаких све­дений.

— Как же вы так беспечно здесь располагаетесь, что даже не заметили, как мы в село вошли? Да и у штаба вашего нас никто не остановил, — спросил я.

—Село огромное, а отряд у меня маленький. Я не могу на всех окраинах заставы или посты держать, — ответил командир.

На следующий день мы пришли в расположение пар­тизанского соединения Александра Николаевича Сабуро­ва. Сам Сабуров был в это время с частью соединения на выполнении боевой операции, и встретил нас его на­чальник штаба капитан Бородачев. Он повел нас с Лукой в хату, где квартировался секретарь Сумского подполь­ного обкома партии Порфирий Фомич Куманек.

Мы рассказали, как нас немцы отсекли от соединения, как добирались до Брянского леса.

Куманек и Бородачев предложили нам временно, до прихода Ковпака, занять участок обороны по соседству с отрядом Ивана Филипповича Федорова и капитана Иса­ева, а им — взять нас на первых порах на довольствие.

—К сожалению, прокормить сорок человек не смо­жем,— сказали Федоров и Исаев. И посоветовали: — До­бывайте, ребята, кормежку сами.

Чтобы запастись продовольствием, надо было пробить­ся через вражеские заслоны, выйти из леса, найти скла­ды и захватить их. Для возвращения в лес — снова надо было пробивать заслоны. Это было слишком сложно, и не всем местным отрядам это удавалось. Нам же после ме­сячного похода необходим был отдых.

Кто-то предложил освежевать коня, пришедшего с на­ми из-под Путивля. Голодные партизаны удивленно по­шумели, но прямых возражений никто не высказал. Одна­ко когда встал вопрос о том, кто заколет его или застре­лит, желающих не нашлось. Несколько дней кое-как пере­бились на грибах и ягодах, позже начали добывать продо­вольствие давно испытанным способом — у врага.

Узнав, что я летчик, Федоров сказал:

— Есть распоряжение из Москвы о том, что при орга­низации самолетной связи партизан с Большой землей лет­чиков и танкистов вывозить из партизанских отрядов в первую очередь, — их на фронте не хватает.

—В расположении отряда Емлютина готов аэродром для приема самолетов, — сказал Куманек. — Сдайте коман­дование вашему заместителю, отправляйтесь на аэродром и ждите самолета, — сказал Куманек.

— Мне нужно дождаться прихода Ковпака, сдать в полном порядке боевую группу и попросить у него разре­шения на вылет, — ответил я.

— А если Ковпак решит не заходить в Брянские леса, как вы поступите? Ведь это приказ! Летчики нужны фронту. Так что собирайтесь в путь-дорогу, — твердо сказал Куманек.

На следующий день в штабе Сабурова я встретил стар­шего батальонного комиссара Калинина, с которым еще весной познакомил меня в Старой Гуте комиссар Руднев. Он рассказал, что доставил мои письма в Москву и что докладывал в Центральном штабе партизанского движе­ния о наличии в партизанских отрядах военных летчиков. Он подтвердил, что есть указание о первоочередном выво­зе из партизанских отрядов летчиков и танкистов, и под­держал мнение Куманька о том, что мне нужно отправляться на аэродром.

17 июля 1942 года в хуторе Красный бор состоялось партийное собрание нашего Кролевецкого отряда, на ко­тором было вынесено постановление об откомандирова­нии кандидата в члены ВКП(б) летчика лейтенанта Бо­рисова Алексея Федоровича в распоряжение авиационно­го командования.

Подходила к концу моя партизанская жизнь. Уже бы­ли сданы все командирские полномочия, получены друже­ские напутствия и спеты любимые песни. Пора было от­правляться на партизанский аэродром. Тут в Брянские леса с грохотом боев ворвалось соединение Ковпака. Ра­дость моя была беспредельна, — напоследок удалось по­видать Деда и по-дружески распрощаться с теми, кто стали мне родными и близкими.

Лесными тропами я пробирался к аэродрому на коне. Июльская погода благоприятствовала моему последнему походу по вражескому тылу, и путь около сотни километ­ром показался легким.

При выезде из зоны действия соединения Сабурова я встретил в лесу один из его отрядов. Смеркалось, и я ре­шил заночевать в этом отряде. После короткого разгово­ра партизаны повели ужинать...

На следующее утро я снова двинулся в путь. Проехав километров тридцать по лесу, встретил одинокую повозку, тихо погромыхивающую по лесным колдобинам. В телеге, под лучами солнца, дремал ездовой с винтовкой в руках.

Я остановил подводу, спросил:

—Откуда и куда путь держишь?

—А ты кто такой, чтобы я тебе отчет давал? — ответил ездовой, приподнимая винтовку.

Пришлось объяснить, кто я, куда и зачем еду.

Ты на аэродром топаешь, а я вот с аэродрома в от­ряды Ковпака письма и медикаменты везу. Недавно ночью самолет прилетал и выбросил в мешках посылки для Ковпака.

— А ну давай посмотрим. Может, и мне письмо есть?

Он вынул из мешка пачку писем. Просматривая их, я вдруг увидел надпись на одном из конвертов: «Ковпаку С. А. для Борисова Алексея Федоровича». Радость мою описать трудно...

Это была первая почта в соединение Ковпака.

Из письма я узнал, что до весточки, которую я передал в Москву со старшим батальонным комиссаром Калини­ным, вся моя родня считала меня погибшим, а кое-кто из родственников даже ставил в церкви свечки за упокой мо­ей души...

У ездового оказался хороший самосад. Мы вдоволь на­курились и распрощались.

К вечеру я был уже в штабе Емлютина. Доложил ему о прибытии и передал записку Куманька, в которой сооб­щалось, что я направляюсь как летчик на Большую зем­лю. В отдельном конверте у меня были заверенные секре­тарем Сумского подпольного обкома партии Куманьком характеристика и выписка из протокола партийного соб­рания. Других документов у меня не было.

— У нас уже имеется разрешение из Москвы о вывозе вас самолетом на Большую землю, — сказал Емлютин.— Теперь нужно ждать, когда прилетит самолет с посадкой.

Он рассказал, что с Большой земли прислали специа­листа по организации аэродромной службы, лейтенанта по имени Костя (фамилию его не помню), и что аэродром уже готов к приему самолетов, но пока ни один транс­портный самолет еще не садился.

— Прилетают ночью из Москвы «дугласы», сбрасывают груз на парашютах и улетают обратно. Только несколько военных самолетов Р-5 садились, но брали всего по од­ному человеку, — сказал Емлютин.

Я устроился в лесной деревне Алтухово неподалеку от аэродрома.

Две с лишним недели мы с Костей каждую ночь гото­вили аэродром к посадке. Выкладывали сигнальные и ос­ветительные костры. Помогали еще два летчика, сбитые недавно под Брянском и удачно попавшие сразу к парти­занам. Один из них, как и я, был сбит на самолете Ил-2.

Однажды, услышав звук моторов, мы выскочили на аэродром и зажгли сигнальные костры, с нетерпением ожидая посадки самолетов. Но вместо этого началась бомбежка. Пришлось срочно гасить костры.

Самолеты Ли-2 по-прежнему прилетали без посадок. Сбрасывали груз и уходили, хотя мы делали все возмож­ное, чтобы как следует осветить посадочную полосу. Лет­чики еще не имели разрешения на посадку.

Каждую ночь мы дежурили на аэродроме, а к рассве­ту уходили спать по своим хатам.

Как-то утром хозяйка разбудила меня и сказала, что какая-то девушка просит, чтобы я вышел во двор.

«Что за девушка? Здесь я не знаком ни с одной из де­вушек»,— думал я, продирая глаза.

Быстро одевшись, вышел на крыльцо и в косых лучах утреннего солнца, на фоне зеленых, благоухающих утрен­ней свежестью кустов увидел стройную девчушку с ясны­ми голубыми глазами. Она была в легком платьице и в аккуратных туфельках на каблучках.

Я с любопытством смотрел на нее и старался понять, кто она и зачем пришла ко мне. Если бы не автомат, висевший у девушки на плече, я наверняка принял бы ее за городскую школьницу, которую война застала в Брян­ском лесу во время каникул. Она же смотрела на меня с явно выраженным удивлением.

— Мне нужен летчик, который ожидает самолета, что­бы улететь на Большую землю,— сказала она.

— Он перед вами, — ответил я улыбаясь.

— Что-то не похоже. Я видела летчиков и знаю, как они выглядят. Вы же похожи на местного партизана, а не на летчика.

— А вы кто такая, что летчиков хорошо знаете, и чем я могу вам служить?

—Я радистка, и когда готовилась прыгать с парашю­том в тыл врага, то бывала на аэродроме и видела летчи­ков. Если вы действительно летчик, о котором мне рас­сказали местные партизаны, то у меня к вам просьба: возьмите мое письмо и опустите его в почтовый ящик, ко­гда прилетите на Большую землю, — сказала девушка, по­казав мне сложенное треугольничком письмо.

И это все? А я-то подумал, что смогу выручить вас из великой беды, как д’Артаньян королеву.

Слово за слово, и мы разговорились. Я рассказал, как дошел до жизни такой, что стал непохож на летчика. Она рассказала о себе...

Это была радистка Аня Лаврухина, которую Петр Петрович Вершигора в своей книге «Люди с чистой сове­стью» величает Аней Маленькой.

Я узнал тогда, что сразу же после вероломного напа­дения фашистов на нашу страну девушка прямо со школь­ной скамьи решила идти на фронт. Но это оказалось не просто. Военкоматовцы смотрели на нее с недоверием, как на неоперившегося птенца. Однако Анюта оказалась «птен­чиком» настойчивым. Она добилась своего, и не только сама, но и еще с увесистой рацией полетела в тыл врага и ночью «упала» в темный и дремучий Брянский лес. Па­рашют зацепился за вершину огромной сосны, она обреза­ла финкой стропы парашюта и полетела вниз.

Полуокоченевшую Анюту нашли в апрельский день 1942 года брянские партизаны. Нашли и выходили.

При нашей встрече в деревне Алтухово, рассказывая о том, как попала в тыл врага, Аня, помню, переживала, что в самый ответственный момент, когда нужно было уста­навливать и отрабатывать устойчивую связь с Большой землей, правая — рабочая рука у нее оказалась сломан­ной при неудачном приземлении. Пришлось отстукивать морзянку левой.

Радисты разведуправления еще по тренировочным свя­зям знали почерк Ани при работе на ключе и вначале по­думали, что она попала в лапы врага, а за нее работает подставное лицо.

Аня же, выбиваясь из сил, старалась отработать связь левой рукой не хуже, чем правой, сохранив свой почерк. И это ей удалось. Разведупровцы признали ее и привет­ствовали при очередном сеансе связи. В то время она обес­печивала связью фронтового разведчика «Дядю Гришу», а при встрече со мной была уже радисткой солидной груп­пы фронтовых разведчиков, которую возглавлял Петр Петрович Вершигора.

Много важных разведывательных данных передала она на Большую землю.

Аня познакомила меня тогда с Петром Петровичем Вершигорой, который много расспрашивал о Ковпаке и его партизанском соединении. Он собирался вести свою группу в южную часть Брянского леса, чтобы встретить­ся с легендарным Ковпаком, посмотреть, что за силища у него такая, что наводит страх на фашистов, а если возмож­но, то и повоевать с ним вместе.

Бывший кинорежиссер — Вершигора с самого начала войны искал себе места пожарче. Это его и привело в тыл врага. Позже он сам признался, что такое боевое место он нашел в соединении Ковпака. Да и сам он, как говорят, пришелся ко двору — стал боевым помощником Ковпака по разведке. Герой Советского Союза генерал-партизан Петр Петрович Вершигора известен нашему народу и как талантливый писатель — автор книги «Люди с чистой со­вестью» и других книг.

В сентябре 1942-го, после моего отъезда на Большую землю, группа Вершигоры влилась в соединение Ковпака, и Аня Маленькая стала с тех пор радисткой партизанско­го соединения. Она прошла весь славный путь от Путивля до Карпат. Ей было категорически запрещено непосредст­венно участвовать в боях, так как надежная связь необ­ходима партизанам не меньше, чем оружие и боеприпа­сы. Поэтому Аню охраняли и старались уберечь от пуль, снарядов и мин, но обстановка все же заставляла ее ино­гда брать в руки и автомат, и пистолет, защищая рацию и шифры от прорывавшихся фашистов. Об Анне Михай­ловне написано во многих партизанских книгах. Мы виде­ли ее в кинофильме о Ковпаке, а также в документальной киноэпопее «Великая Отечественная»...

Наше короткое знакомство с Аней, завязавшееся сорок лет назад в Брянском лесу, переросло после войны в друж­бу, которая продолжается и до сих пор.

Гитлеровцы со стороны районного центра Навля почти ежедневно атаковали партизан, обороняющих аэродром. В одном из таких боев молодому парнишке-партизану пу­ля выбила оба глаза. Меня пригласил к себе Емлютин и сказал:

— Возьми, пожалуйста, шефство над парнем, а то он может заблудиться и попасть в лапы к фашистам. Когда прилетят самолеты, попытайся устроить его вместе с со­бой на один самолет. Нужно выручать парня.

Парнишка крепко привязался ко мне и не отходил ни на шаг.

В ночь на пятое августа на наш аэродром сели сразу три самолета Р-5.

У командира звена был список из трех человек, кото­рых ему было приказано забрать. Была и моя фамилия. Слепого партизана в списке не оказалось, хотя Емлютин сообщил по рации его фамилию для вывоза. Не хотелось оставлять парня, и я начал соображать, как его увезти четвертым.

Раньше в училище я летал на самолете Р-5 и знал его возможности. Увезти на одном самолете двух человек не проблема в смысле грузоподъемности, но где их разме­стить? Все три самолета были в варианте фронтового раз­ведчика. В передней кабине находился пилот, а во второй кабине штурман — он же стрелок. Меня брали в фюзеляж, куда я должен был протискиваться через кабину штурма­на. Там, прямо на стрингерах и шпангоутах, был постелен моторный чехол, на котором я должен лежать.

Двоим там было тесновато, но в тесноте — не в обиде.

Моторы на самолетах не выключались, так как на партизанском аэродроме не было машин-стартеров для их запуска. Пока летчик и штурман в кругу партизан кури­ли и разговаривали, я буквально затолкал слепого пар­тизана в фюзеляж и сам втиснулся туда же.

Штурман, прежде чем занять свое место в кабине, осве­тил фонариком фюзеляж и заглянул к нам. Увидев двоих, он закричал:

—Откуда второй появился? Мы берем только одного.

— Посвети-ка на лицо парня. Пуля выбила ему оба глаза, и его нужно обязательно увезти. Сделай вид, что ты его не видел, а летчику скажи, чтобы на взлете поболь­ше штурвал стабилизатора от себя накрутил.

Посветив на глаза парню, штурман молча уселся на свое место.

— Как там, все готово к взлету? — спросил летчик, са­дясь в кабину.

— Все готово, только пассажир у нас в фюзеляже очень тяжелый, так что нужно штурвал стабилизатора побольше от себя отдать, чтобы хвост на взлете легче под­нялся,— ответил штурман.

—Это мы сделаем, — сказал летчик.

Взлетели мы нормально и сразу же начали набирать высоту. В районе Навли нас обстреляли зенитки. Чем вы­ше поднимались, тем больше ощущали холод. На радостях, что лечу на Большую землю, я отдал партизанам не толь­ко коня, седло и автомат, но также и шинель, а сам остал­ся лишь в сапогах, бриджах и в одной шелковой рубахе, которую подарил мне чех в Морозовке.

Напарник мой также был легко одет, поэтому на вы­соте три тысячи метров мы оба дрожали от холода.

По вспышкам зенитных снарядов, которые были видны через отверстие кабины штурмана, я понял, что пролетаем линию фронта.

На наше счастье, самолет вскоре пошел на снижение, и стало теплей.

Сели мы на полевом военном аэродроме, расположен­ном в лесистой местности под Ельцом. Окружившие само­лет летчики, техники и мотористы помогли нам выбраться из фюзеляжа, так как сами мы настолько окоченели, что не способны были двигаться.

Летчик, увидев, что привез двоих, вначале опешил, а потом вдруг опомнился и сказал:

— Кто говорил, что на Р-5 в фюзеляже нельзя двоих возить?

—Вот мы с тобой и доказали, что можно, — сказал штурман.

Нас доставили на командный пункт эскадрильи, кото­рый располагался в землянке на опушке леса, неподалеку от стоянки самолетов. Командир эскадрильи, видя, что у нас зуб на зуб не попадает, приказал налить нам спирта. Мы выпили. Проснулся утром на следующий день в одной из комнат Брянского штаба партизанского движения. Ря­дом спал слепой партизан. Как мы попали в штаб, не пом­нили.

Потом нас вызвал заместитель начальника Брянского штаба партизанского движения майор Горшков и объяс­нил, что моя выписка из протокола партийного собрания и характеристика останутся в делах штаба, а мне дадут их заверенные копии и командировочное предписание, в котором указано, что я направляюсь в Москву в распоря­жение командующего авиацией Военно-Морского Флота для прохождения дальнейшей службы.

—Чтобы по дороге вас не задержали без докумен­тов,— сказал Горшков. И добавил: — Через час от штаба отправляется полуторка. Займете место в кабине.

Слепого партизана направили в госпиталь.

На прощанье Горшков посоветовал мне в Москве обя­зательно зайти в Центральный штаб партизанского дви­жения и рассказать там все, что знаю о соединении Ков­пака, а также и о других отрядах, с которыми мне прихо­дилось встречаться.

— Штаб этот недавно образовался, и его сотрудников очень интересуют сведения о боевом составе и действиях партизанских отрядов. Ведь вы один из первых ковпаковцев, прибывших на Большую землю. Им с вами наверняка будет интересно побеседовать.

 

В Москве

 

6 августа 1942 года поздно вечером я с волнением входил в свой родной дом в Марьиной роще... Сколько бы­ло радости, слез, расспросов и рассказов, описать трудно.

Оба мои брата — Семен и Павел — воевали, и от них давно не было вестей. Мать по-прежнему работала на же­лезной дороге.

Несколько позже пришло извещение о том, что Павел погиб смертью героя в боях за Родину. В письме коман­дования, которое пришло вместе с извещением, сообща-⁴ лось, что убит он был во время рукопашной схватки с гитлеровцами в фашистском блиндаже, куда он и его бо­евые друзья ворвались, выполняя задание по захвату вра­жеского языка, и что до этого он неоднократно удачно выполнял такие операции. Друзья принесли его в часть на руках и с воинскими почестями похоронили вблизи дерев­ни Братково под Витебском.

Мой старший брат Семен Федорович воевал в морской пехоте на Севере, на полуострове Рыбачьем, где проходи­ли ожесточенные бои. Досталось ему с лихвой, но и по­везло— он довоевал до Победы.

Мне рассказали, что зимой 1942 года в Москву при­летали мои друзья Мирон Ефимов и Федя Тургенев. Они останавливались у наших и сообщили, что я сгорел вме­сте с самолетом. Оказалось, что никто из моих друзей не видел, как я выскочил из кабины, а видели лишь горя­щий самолет. Несколько позже мои родственники прочи­тали в газете Указ о присвоении Ефимову и Тургеневу звания Героя Советского Союза.

В марте 1942 года мать получила извещение, в кото­ром сообщалось, что я с боевого задания не вернулся — пропал без вести. Это извещение, подписанное команди­ром 18 штурмового авиаполка Героем Советского Союза майором Губрием и полковым комиссаром Мирошниченко, сохранилось у меня до сих пор.

В то время в армии действовала инструкция, согласно которой командование могло сообщать о гибели <