Курс на Арабатскую стрелку

Борисов А. Ф.

Кандидатский стаж: Записки партизана / Предисл. А. Преснякова. — М.: Современник, 1985.— 192 с.— (Память).

В пер.: 80 коп,

Алексей Федорович Борисов повествует о событиях Великой Отече­ственной войны, вначале которой он служил в морской авиации. В ноябре 1941 года его самолет был сбит над Севастополем. Пройдя но ты­лам врага тысячи километров, летчик попал в партизанский отряд С. А. Ковпака.

Автору удалось передать собственное восприятие героической лично­сти легендарного командира, рассказать о его друзьях и соратниках, со­здать немало интересных, запоминающихся картин быта партизан и от­важных действий защитников Родины.

 

© Издательство «Современник», 1985

 

Предисловие

(Об авторе и его книге)

 

С автором книги «Кандидатский стаж» Алексеем Федорови­чем Борисовым мы познакомились и подружились еще в 1936 го­ду, в Школе морских летчиков полярной авиации Главсевморпути. Дружим и по сей день, хотя чаще всего в нашей жизни по­лучается, как в известной песне: «На Север поехал один из нас, на Дальний Восток другой...» Но ни время, ни расстояния не отде­ляют нас друг от друга. По-прежнему мы делим радости и невзгоды.

Название «Кандидатский стаж» для книги избрано не слу­чайно. Перед самой войной А. Борисов вступил кандидатом в члены партии и во время прохождения кандидатского стажа, после того как его самолет был сбит фашистами, сражался в партизанском отряде.

В книге рассказано лишь о нескольких месяцах жизни авто­ра. Думается, читателю будет интересно узнать, как она склады­валась до и после описываемых в «Кандидатском стаже» со­бытий.

Родился Алексей Борисов в 1917 году в Москве, а в 1919-м лишился отца — бойца Красной гвардии. Учился в средней шко­ле, а затем в школе ФЗУ, откуда, как активист Осоавиахима, по путевке комсомола был направлен в школу инструкторов-планеристов. Будучи уже инструктором планеризма, Алексей Федоро­вич продолжает учиться. Сначала в Центральном аэроклубе, а затем в Школе полярных летчиков в городе Николаеве.

Известно, что Арктика требует от пилота высокой теорети­ческой подготовки и, главное, исключительного летного мастерст­ва. Школа, первым начальником которой был известный поляр­ный летчик С. А. Леваневский, давала курсантам многое. Мы ле­тали и днем, и ночью, на колесных самолетах У-2 и Р-5 и мор­ских летающих лодках МП-1 и МБР-2. Обучали нас и технике пилотирования в слепом полете, когда летчик не видит ни земли, ни неба, ведет машину только по приборам. Однако летать в

Арктике нам не довелось. Школа была преобразована в Военно-морское авиационное училище имени С. А. Леваневского, нас за­числили сразу на третий курс, и уже через год мы — молодень­кие лейтенанты, разлетелись по разным флотам. Нам с Алексеем Борисовым довелось служить в одной из частей ВВС Краснозна­менного Балтийского флота.

С первого дня Великой Отечественной войны летчиц лейте­нант Борисов летает на выполнение боевых заданий, успешно пре­одолевая опасности. Примером тому может служить запись в ис­тории части от 13 июля 1941 года.

«В ту ночь звено самолетов МБР-2 наносило бомбоудар по скоплению танков противника, прорывавшихся из района Пскова к Ленинграду. Полет к цели и бомбометание осложнялись низкой облачностью, не позволявшей набрать высоту более 400—500 мет­ров. Маневрируя в лучах вражеских прожекторов, под непрерыв­ным зенитным огнем, самолеты прорвались к цели и успешно выполнили боевую задачу, за что командование объявило благо­дарность всем экипажам. В этом полете самолет Борисова был буквально изрешечен пулями и осколками. Потом, на земле, насчитали более трехсот пробоин. Но самое страшное случилось при отходе от цели. Вражеский снаряд, взорвавшийся в хвосто­вой части самолета, сорвал половину рулей управления, а взрыв­ной волной машину бросило в отвесное пикирование. Казалось, на такой высоте катастрофа неизбежна. Но летчик не растерялся. Мастерски пилотируя израненную машину, он сумел вывести ее на горизонтальный полет. К счастью, это случилось не над лесом, сплошной стеной окружавшим небольшое озерко, а над водой, иначе высоты для выхода из пикирования не хватило бы. Доле­теть до своего аэродрома и посадить почти неуправляемый са­молет ночью на воду оказалось не менее сложно, чем вывести его из пикирования. И все же летчик справился и с этой задачей. Экипаж и самолет были спасены».

Уже в одном этом полете как бы сфокусирован весь Борисов: хладнокровный, смелый, решительный летчик, умеющий мгновен­но и безошибочно реагировать на любое изменение обстановки, не прекращающий борьбы до конца...

В октябре 1941 года Алексей Федорович получил новый само­лет-штурмовик Ил-2 и в составе вновь сформированной части перелетел в героический Севастополь. Второго ноября при нане­сении бомбо-штурмового удара самолет Борисова был сбит.

Его мать получила извещение, что сын не вернулся с боево­го задания, мне же сообщили, что самолет Алексея Борисова подбит фашистами.

Но Алексей не погиб.

С этого момента и начинается повествование Борисова о пребывании в тылу врага и об участии в партизанской борьбе в составе легендарного соединения под командованием Сидора Ар­темьевича Ковпака.

В суровые для Родины дни, когда наши войска отступали и фашисты уже кричали на весь мир о своей «окончательной побе­де», Алексей Федорович Борисов вступил в ряды славных народ­ных мстителей. Двадцатичетырехлетний летчик становится одним из организаторов Кролевецкого партизанского отряда и коман­диром его боевой группы. И легендарный Ковпак дает высокую оценку личным боевым заслугам Борисова, а после войны до последних лет своей жизни поддерживает с ним крепкую дружбу.

Книга заканчивается рассказом о том, как в одну из авгус­товских ночей 1942 года Борисов был вывезен самолетом из вра­жеского тыла для продолжения службы в авиации Военно-Морского Флота.

—А что же было дальше? — спросит читатель.

В Москве А. Борисову поручили перегонять новые боевые са­молеты-штурмовики с авиационных заводов в действующие части морской авиации. Работа была сложной, ответственной, доступ­ной лишь летчикам с высокой профессиональной выучкой. Фронт требовал бесперебойного пополнения боевыми машинами. Достав­ка самолетов на Балтийский, Черноморский и Северный флоты производилась по сложным, часто изменяющимся маршрутам. При этом летчик выполнял одновременно обязанности штурмана, радиста, стрелка, а иногда и техника. Десятки раз Борисову при­ходилось попадать в аварийные и катастрофические ситуации, но ему удавалось спасать боевую технику и своевременно достав­лять ее к месту боя.

После победы над фашистской Германией Алексей Федорович продолжает службу в авиации Военно-Морского флота, переда­вая свой богатый опыт молодым летчикам. Служит на Севере, затем на Балтике. В числе первых он осваивает новейшие по то­му времени реактивные самолеты-разведчики.

Однако скитания и мытарства с ночевками в скирдах и по­гребах, когда он пробирался к линии фронта, а также контузии, полученные в партизанских боях, не прошли бесследно. В возрас­те сорока лет заместитель командира авиационного полка Алек­сей Федорович Борисов по состоянию здоровья был уволен в запас.

Для такого замечательного летчика, каким был Борисов, рас­ставание с любимым делом стало тяжелым испытанием. Но он не пал духом. Он не ушел на заслуженный отдых, а, возвратив­шись в Москву, поступил в юридический институт, работая од­новременно диспетчером в аэропорту Внуково, Уже дипломированным юристом Алексей Федорович служил в Управлении международных воздушных сообщений Министер­ства гражданской авиации, а когда Советский Союз вступил в члены Международной организации гражданской авиации (ИКАО), стал представителем нашей страны в штаб-квартире этой организации в канадском городе Монреале.

Там однажды произошел такой случай. Как-то по окончании рабочего дня Алексей Федорович выехал в пригород Монреаля, Выйдя из машины у водопада реки Ришелье, он увидел тонущего в водовороте мальчика. Дело было в начале апреля, и прыгнуть в ледяную воду никто не решался. Борисов же смело бросился в водоворот и с риском для собственной жизни спас ребенка. На следующий день местные газеты сообщили о том, что советский дипломат спас канадского мальчика. А было Борисову в то вре­мя 57 лет.

В 1973 году к его военным наградам прибавился орден Ок­тябрьской Революции, которым были отмечены заслуги Борисова в деле развития гражданской авиации СССР.

Добавлю, что за свою жизнь Алексей Федорович Борисов освоил около двадцати типов самолетов.

Не берусь судить о литературных достоинствах книги «Кан­дидатский стаж», но считаю, что появился еще один полный дра­матизма, оптимизма и веры в победу, волнующе-правдивый до­кумент из истории Великой Отечественной войны.

А. Пресняков,

генерал-майор авиации,

Герой Советского Союза

 

Часть I

 

С ЗАДАНИЯ НЕ ВЕРНУЛСЯ

Второго ноября 1941 года

 

После полудня с командного пункта 18-го штурмового авиаполка, расположенного на аэродроме Херсонесский Маяк у берега Черного моря под Севастополем, взвились в воздух две ракеты, обозначавшие немедленную готов­ность к очередному боевому вылету.

Летный состав второй эскадрильи построился у стоянки самолетов. Приняв короткий рапорт командира эскадрильи капитана Кичигина, комполка майор Алексей Антонович Губрий обратился к нам:

—Товарищи летчики! Пятьдесят четвертая батарея бе­реговой обороны Черноморского флота в Николаевке, при­крывающая с севера подходы к Севастополю, оказалась в тылу гитлеровских войск и ведет кровопролитный бой. Связь с батареей прервана. Истинную обстановку и линию соприкосновения батарейцев с противником установить не удалось. Ваша задача: оценить обстановку с воздуха и под­держать наших батарейцев штурмовым ударом. Но если не удастся определить, где свои, а где враг, то ударить по колоннам противника, двигающимся на Севастополь. Се­годня вечером к Николаевке подойдет группа боевых кате­ров для эвакуации в Севастополь батарейцев. Наши истре­бители заняты сейчас отражением ударов вражеской авиа­ции, поэтому прикрытия в воздухе у вас не будет.

...Через несколько минут девятка новейших по тому вре­мени самолетов-штурмовиков Ил-2 взяла курс на Николаевку. Линию соприкосновения наших батарейцев с против­ником определить не удалось, и комэск, дав условный сиг­нал: «Идем на запасную цель», начал разворот в сторону дороги Саки—Симферополь.

На окраине Николаевки я заметил хорошо замаскиро­ванную большую немецкую грузовую машину и, спикиро­вав, ударил по ней из пушек и пулеметов. Машина загорелась, и я снова занял свое место в боевом строю эс­кадрильи. Развернувшись в сторону дороги Саки — Симфе­рополь, мы вскоре увидели растянувшуюся на несколько километров вражескую автоколонну. Перестроив все ведо­мые самолеты в правый пеленг, левым разворотом комэск вывел девятку на голову колонны и первым ринулся в пике, сначала открыл огонь по врагу из пушек и пулеметов, а затем выпустил все восемь реактивных снарядов.

Видно было, как гитлеровцы в панике выскакивали из машин и разбегались по сторонам, падали в канавы и кю­веты. Но те, кому положено было прикрывать колонну, разворачивали и готовили к бою зенитные пушки и пуле­метные установки.

Вторым за комэском в боевом порядке был мой само­лет. Войдя в пике и поймав в прицел две самые крупные автоцистерны, я выпустил по ним залп из восьми реактив­ных снарядов. Увидев вспышку пламени на обеих цистер­нах, я перенес прицел на скопление машин и техники, вок­руг которых копошились солдаты и офицеры, и ударил по ним из пушек и пулеметов. На высоте около двадцати метров с отворотом влево от колонны перевел самолет на бреющий полет и, удалившись на безопасное расстояние, боевым разворотом с набором высоты, последовал за комэском на повторный заход.

Сбросив бомбы на скопление техники, продолжал об­стрел колонны из пушек и пулеметов. По очагам пожаров и нагромождению машин и техники было видно, что эскад­рилья поработала неплохо. В воздухе появилась завеса бе­лых облачков от разрывов зенитных снарядов, видны ста­ли, несмотря на ясный солнечный день, «светлячки» от трассирующих пуль. Прорываясь сквозь зенитное сопротив­ление врага, комэск пошел на третий заход. Длинными очередями из пушек и пулеметов, перенося прицел с одной огневой точки на другую, я старался облегчить положений Кичигина. Наконец он благополучно вышел из атаки, а я с левым отворотом от колонны пошел на бреющий полет. За спиной раздался резкий металлический звук и взрыв. Огля­нувшись, я увидел языки пламени на бензобаке.

Через несколько секунд кабина уже была объята пла­менем. Загорелся комбинезон. Жгло спину, лицо, руки. «Высота десять метров. Парашют не спасет. Бензобак же в любой момент может взорваться. Единственный выход— посадка. Вне аэродрома положено садиться «на живот», но впереди ровное поле, — привычней сесть на колеса». Эти мысли проносились в доли секунды, а руки делали свое дело: левая убирала обороты мотора, ставила рычаги шас­си и щитков навыпуск, а правая, движением штурвала на себя, уменьшала скорость перед посадкой. Пламя в кабине усиливалось. Секунды казались вечностью.

«Держаться и не терять сознания! Еще немножко — и посадка», — приказывал я себе.

Скорость... 300, 200, 180... наконец 150! Можно сажать. Привычным движением ручки управления я начал выво­дить штурмовик в посадочное положение. Наконец самолет мягко приземлился на три точки. Я рывком откинул назад крышку фонаря кабины. Но свежий воздух не приглушил пламени, наоборот, резко усилил горение. Для торможения и остановки самолета требовалось около минуты, но предел человеческого терпения уже наступил. Было ясно, что оста­ваться в самолете, значит, сгореть заживо. Сорвав с головы тлеющий шлемофон, я резким толчком на скорости сто двадцать километров выбросился из кабины. Ударившись обо что-то головой, боком, спиной и, сделав несколько куль­битов по земле, вскочил на ноги. Неуправляемый самолет на большой скорости резко развернулся и, сделав полукапот, встал на нос. От носа до хвоста он был весь в огне. Не более чем в трех километрах видны были клубы дыма от побитой нами вражеской колонны. Из-за неровностей мест­ности машин и фашистов не было видно.

«Значит, и фашистам не видно меня с дороги».

Сбросив парашют, я упал на землю и, катаясь по ней, старался погасить горящий комбинезон. Затем, схватив па­рашют, бросил его в объятую пламенем кабину. Я понимал, что если парашют не сгорит и гитлеровцы обнаружат его, им станет ясно, что я жив и надо меня искать. Однако нужно было уходить от самолета, так как в любую секунду могли взорваться бензобаки. Но куда бежать? Где укрыть­ся? Осмотревшись, заметил картофельное поле. Выхватил из кобуры пистолет, загнал патрон в патронник и устре­мился к полю. Отбежав метров на пятьдесят, услышал за спиной взрыв, а за ним другой. Взорвались бензобаки. Од­новременно раздавались звуки выстрелов. Это рвались остатки снарядов и патронов — небольшой запас на случай встречи с истребителями противника.

Упав в картошку, пополз по-пластунски. Когда сил полз­ти уже не хватало, лег на спину, чтобы загасить еще тлею­щий и обжигающий тело комбинезон.

Немного отдышавшись, снова перевернулся на живот, сорвал пучок ботвы и, прикрываясь им, высунулся, чтобы осмотреться. От дороги, где мы штурмовали гитлеровцев, прямо в мою сторону мчалась легковая немецкая машина.

«Спокойней, и не дрожать! Бить нужно только без про­маха, чтобы не дать фашистам опомниться...»,

Я извлек из кобуры запасную обойму, зажал ее в левой руке, держа правой пистолет. Но, посмотрев на него, при­шел в ужас: ствол был забит землей.

«Растяпа!» — мысленно выругал я себя, Обидно было. Ведь более двух лет я исправно чистил пистолет, чтобы в нужный момент он был готов к бою...

Нашел какой-то длинный стебель и стал им вместо шом­пола чистить оружие. Наконец пистолет в боевой готовно­сти, я выглянул из укрытия. Фашистская машина остано­вилась в сотне метров от горящего штурмовика, три гитле­ровских офицера довольно долго осматривали все вокруг него. Один из них несколько раз выстрелил по кабине го­рящего самолета, затем все трое сели в машину. Я не сомневался, что они направятся в мою сторону.

«Главное—подпустить фашистов вплотную и в упор без промаха расстрелять!»

О том, что случится дальше, я не думал, но машина по­вернула к дороге. Видимо, немцы решили, что я сгорел в кабине самолета. Некоторое время я лежал в каком-то за­бытьи. Очнулся, как мне показалось, от сильного желания закурить. Ощупав карманы комбинезона, с радостью обна­ружил в них две пачки «Беломора» ленинградской фабри­ки имени Урицкого. Нашлась и коробка спичек. Прикури­вая одну от другой, я выкурил подряд три папиросы. С каж­дой затяжкой напряжение постепенно спадало, а на его место пришла боль и тяжесть во всем теле. Было трудно дышать.

«Видимо, разбил нос», — подумал я и ощупал лицо. Вместо носа — непонятная масса, переносица свернута. Лоб сильно опух, и малейшее прикосновение к нему вызывало боль. Над правой бровью — рана. Кожа подбородка рас­сечена до кости.

«Красив», — подумал я. При вдохе резкая боль отдава­ла в ребра, ныло правое бедро и колено. Хотелось пить. Часы на руке разбиты, стрелок на них не оказалось. По по­ложению солнца определил примерно время: было около пяти часов вечера. До наступления темноты оставалось не­много времени, но лежать на земле в ноябре, даже в Крыму, холодновато. Надо уходить. Но куда? Приподнявшись, я осмотрелся. Было тихо. Только со стороны Николаевки доносились слабые звуки пулеметных и автоматных очере­дей. Там еще шел бой. В полукилометре я увидел что-то, похожее на копну сена, и, чтобы не промерзнуть оконча­тельно, решил ползти туда. Уже наступила темнота, когда я с большим трудом добрался до этого сооружения. Это оказался шалаш, сложенный из снопов. Внутри, как по за­казу, была постелена мягкая солома. Видимо, колхозники укрывались здесь от дождей и палящего южного солнца. Выкурив еще две папиросы, я не заметил, как заснул. Про­снулся от холода, сильной боли во всем теле и от жажды. Темнота, хоть глаз выколи. Сил не было, но сознание под­сказывало: «Нужно действовать, любыми способами про­бираться к своим».

Несколько часов назад я был среди друзей, состоял на всех видах летного воинского довольствия. Теперь же я внезапно оказался один в тылу врага. Один, потому что первые штурмовики Ил-2 выпускались одноместными. Еще на авиационном заводе, получая новенькие самолеты, мы сожалели о том, что самолет с мощным огнем вперед не был защищен стрелком сзади. Броня при атаках не могла полностью заменить стрелка.

Я знал, что враг уже занял все подступы к Севастополю, но насколько далеко он продвинулся в сторону Керчи после прорыва перекопских укреплений? Крым был мне знаком только по полетной карте, правда, в 1934 году мне посчаст­ливилось полетать на планерах с горы Клементьева под Коктебелем. Но карта моя сгорела вместе с планшетом в самолете. К полетам в Крыму я и мои друзья специально не готовились. Войну начали на Балтике в морской разве­дывательной авиации. В сентябре сорок первого года нас командировали в Воронеж за новыми штурмовиками. По приказу из Москвы вылетели в Крым, где сразу же вклю­чились в боевые действия...

Поразмыслив, я решил выходить к берегу моря, пони­мая, что береговая черта уж точно выведет меня к Севасто­полю.

«Хорошо бы найти лодку и уйти подальше от берега», — размышлял я. Но до Севастополя — километров семьдесят пять. Грести не меньше трех суток, к тому же нужен запас пресной воды и продуктов, да и где найдешь лодку? Пре­возмогая боль, я шел напрямик по полю и всматривался в темноту. Часа через два до меня донесся шум морского прибоя. Сильно хотелось пить, и плеск воды манил быстрей утолить жажду. Я ускорил шаг и вдруг внезапно полетел куда-то вниз. Перепугался, откровенно говоря, куда боль­ше, чем при посадке на горящем самолете, но это был сов­сем другой страх. Тогда успел мысленно пережить и взрыв, и огонь, и посадку, и прыжок из кабины... Здесь же все произошло внезапно, и страх внезапный, неосмысленный, инстинктивный. Летел, казалось, в какую-то бездну. Уда­рился обо что-то мягкое и покатился кубарем еще ниже. Наконец остановился, нащупал под собой песок и увидел поблескивающие морские волны. Позже я разобрался, что берег в этом месте заканчивался обрывом высотой с трех­этажный дом, переходившем внизу в более пологий песча­ный склон, который и самортизировал удар.

Вода была совсем близко. Я встал на колени и, черпая ее ладонью, попытался пить. Но горько-соленый вкус ее вызывал приступ тошноты. Пополоскав рот, стал отмачи­вать засохшие на лице корки от ожогов и запекшейся кро­ви. Холодная вода освежала, но соль саднила раны.

Между обрывом и кромкой воды тянулась песчаная по­лоса, образующая естественный пляж. По ней я и решил идти к Севастополю. Вскоре, однако, наткнулся на изуро­дованное проволочное ограждение, спускавшееся к самой воде. Это насторожило. За проволокой мог быть какой-то военный объект. Пришлось карабкаться наверх. На мое счастье, берег в этом месте оказался более пологим. С тру­дом выбравшись, я долго шел. Вдалеке послышался лай собак. Вдруг передо мной из темноты выросло что-то на­поминающее сарай. Вынув пистолет, я осторожно подошел к нему. Скирда соломы! Вот уж действительно как по щучьему велению! Одна сторона скирды была разобрана и разбросана. По этой стороне, превозмогая боль от уши­бов, я взобрался на самый верх, вырыл в соломе яму и залез в нее. Запах был гниловатый, скирда старая, и мы­шей в ней оказалось видимо-невидимо. Сжавшись в комок, я не заметил, как заснул.

 

Ивановка, 3 ноября

 

Спал крепко, но при первом постороннем звуке проснул­ся. Звук доносился оттуда, где ночью лаяли собаки. При­крывшись пучком соломы, выглянул из укрытия. Небо было безоблачно. Светало, хотя солнце еще не взошло. В километре от своего укрытия я увидел большое село.

Оно лежало передо мной как на ладони, окутанное серебристо-сизой пеленой ночного тумана. Из печных труб над многими хатами уже поднимались столбики дымков. Ут­ро было холодное. Солома на верхушке скирды серебри­лась легким инеем. Слышимость была поразительной: слы­шен был даже скрип открывающихся дверей и Налиток. В просветах между хатами просматривались машины и военная техника. Были видны снующие возле хат и машин гитлеровцы.

Полно фашистов. Хорошо, что не пошел ночью на лай собак. «Наверняка по окраинам села на ночь были выстав­лены посты и дозоры», — подумал я. Это еще раз напом­нило, что нужно действовать осторожно. Дрожа от холо­да, я сидел в своем укрытии и наблюдал за действиями гитлеровцев в селе. Болела голова. Курить уже не хоте­лось из-за какого-то тошнотного состояния. Я понимал, что за день-два не доберешься до фронта, но сколько дней для этого потребуется, даже приблизительно не мог пред­ставить.

Мои размышления были внезапно прерваны шумом мо­торов, который с каждой секундой все усиливался, каза­лось, что со всех сторон скирду окружают машины. Выгля­нув, я увидел, как из села по дороге на Севастополь вытя­гивалась гитлеровская автоколонна. Через несколько минут село опустело. Только дымки из печных труб указы­вали на присутствие человека.

Хорошо было бы пробраться к крайним хатам, напить­ся воды и выяснить обстановку. Но сидя в укрытии, я уже успел изучить окружающую местность и убедиться в том, что к любой из хат от скирды нет путей, которые не про­сматривались бы из села.

«Все ли немцы покинули село? Нет ли среди его жите­лей затаившегося предателя, выжидающего случая отли­читься перед фашистами?» На эти вопросы у меня не бы­ло ответов, и я решил, что будет разумней подождать, по­ка обстановка прояснится.

Невольно задумался о своей судьбе. Она сыграла со мной злую шутку: не дав погибнуть, измордовала и броси­ла в тыл врага. Мучайся, мол, но если хочешь жить — най­дешь выход из положения.

Вдруг я услышал слабые звуки голосов. Выглянув из укрытия, увидел, что от села идут три женщины. Сердце радостно забилось, хотелось побыстрей встретиться с на­шими людьми, хоть что-то у них узнать. Метров за двести до моей скирды женщины поворотили влево. Хотелось вы­скочить и побежать к ним, но осторожность подсказывала:

«Терпение, терпение!» Женщины шли по большому полю подсолнечника, ломали сухие стебли и складывали их в три кучки. Я пытался понять, зачем им понадобились эти стебли.

В тот момент, когда они были готовы двинуться в об­ратный путь, я выбрался из соломы и скатился вниз. Ук­рываясь за скирдой, чтобы не быть замеченным из села, я стал жестами звать их. Они же не только не побежали ко мне, а наоборот, бросились к дому.

Тогда я крикнул:

— Я ранен! Остановитесь!

Одна из женщин остановилась, но подойти не решалась.

— Не бойтесь, я свой, мне нужна помощь.

Внимательно посмотрев на меня, женщина крикнула

двум другим:

— Мама! Галя! Идите сюда, не бойтесь.

Пожилая женщина и девочка лет пятнадцати подошли к нам. Не отрывая глаз от моего лица, пожилая женщина со слезами на глазах запричитала:

— Сыночек, родненький, за що ж воны, гады, тэбэ так размалювалы? Лиця на тоби нема!

— Это, бабушка, они вчера подожгли мой самолет, ког­да мы их били недалеко от вашего села, — сказал я.

— Мамо! Так це, мабуть, летчик з того литака, який мы бачилы, як вин горив, — сказала девочка, которую жен­щины называли Галей.

— Тот самый и есть, если никто другой вчера не горел в этом районе, — подтвердил я.

— Мы бачилы, як вы с вашими друзьями колошматилы вчера фашистов на шляху, и дуже переволновались, колы один соколик загорнвся, — сказала женщина средних лет.

—В селе гитлеровцы есть?

— Нема. Все утром двинули на Севастополь.

— Бери у бабушки вязанку, клади ее на спину, и пой­дем к нам в хату, — сказала молодая женщина, перейдя с украинского на русский.

Нагрузившись вязанкой со стеблями, я двинулся в село.

— Меня зовут Алексей, а как мне вас величать? — спросил я.

— Ольга Ефимовна Лозенко, а это моя мама и дочка Галя. Мой муж тоже на фронте.

— Как называется ваше село?

— Ивановка, Сакского района, — ответила Ольга Ефи­мовна.

— Мне очень нужно переодеться в гражданскую одеж­ду и, если возможно, промыть и чем-либо смазать раны и ожоги.

— Это мы все сделаем, — сказала Ольга Ефимовна.

— Фашисты установили уже у вас в селе какую-нибудь власть?

— Нет, еще не успели.

— Що ж ты теперь думаешь робыть, колы кругом фа­шисты и литака у тэбэ нема? — спросила мать Ольги Ефи­мовны.

— Буду пробираться через фронт к своим.

Так, с разговорами, мы прошли небольшую балку, в ко­торой были вырыты щели и окопы, и подошли к ближай­шей хате. Это была хата семьи Лозенко. Пока Ольга Ефи­мовна подбирала для меня одежду, бабушка, погремев на кухне горшками, принесла миску с едой. Галя же осталась во дворе, чтобы предупредить в случае опасности.

...Не успел я сменить свои черные флотские брюки на серые гражданские, которые приготовила мне Ольга Ефи­мовна, не успел притронуться к стоявшей на столе пище, как в хату вбежала взволнованная Галя и крикнула:

— Немцы! — И, не дожидаясь наших вопросов, тороп­ливо разъяснила: — Со стороны Саки в село въехало мно­го гитлеровцев на велосипедах. Трое из них оставили велосипеды у дороги и идут по тропинке к нашей хате.

Выхватив из кармана пистолет, я поставил ударный ме­ханизм на предохранитель. Оставалось только взвести курок.

— Полезай в погреб или на чердак! — приглушенным голосом крикнула мне Ольга Ефимовна.

— Нет, я уйду, — сказал я и, схватив в левую руку брю­ки, с пистолетом в правой, выскочил из хаты и под ее при­крытием осмотрелся.

По тропинке, которая вела от главной улицы села к ха­те, на расстоянии около ста пятидесяти метров двигались три фашиста в касках и с автоматами. Выглянув из-за дру­гого угла хаты, я увидел, как в село неторопливо въезжа­ла большая колонна велосипедистов-автоматчиков. Не те­ряя времени, прячась за дворовые постройки, я стал про­бираться к той балке, в которой видел окопы и щели. На бегу я вдруг почувствовал, что меня кто-то преследует. Сняв пистолет с предохранителя, остановился за кус­том.

На расстоянии метров тридцати от меня в зарослях промелькнула фигура человека. Я взял на прицел то место, где преследователь должен был выскочить. И вдруг вмес­то фашиста в моем прицеле появилась запыхавшаяся Галя с узелком в руках. Радость и страх одновременно, как электрическим током, пронзили мой мозг. Радость, потому что это была Галя, а страх, потому что из-за нелепой слу­чайности я мог убить своего, уже ставшего мне дорогим, человека. Но предаваться чувствам не было времени, и, схватив Галю за руку, я побежал дальше. Подбежав к первому из окопов, хотел в него прыгнуть, но Галя удержа­ла меня, сказав, что немного дальше в мелком кустарнике есть большой окоп, наподобие землянки. Добравшись до него, мы спрыгнули вниз и сели на дно окопа. Так сидели несколько минут, глубоко дыша и почему-то улыбаясь друг другу.

— Мама велела мне догнать тебя и передать на дорогу вот это, — отдышавшись, сказала Галя, протягивая мне узелок. В нем оказался большой кусок сала и буханка хлеба.

— Огромное спасибо. Живы будем — может быть, пос­ле войны встретимся, — сказал я.

— Ты можешь остаться у нас, мы тебя спрячем до при­хода наших. Куда же ты пойдешь сейчас, когда кругом фа­шисты и ты весь побитый?

— Нет, Галя. Большое спасибо, но я не могу сидеть и ждать у моря погоды. Я должен во что бы то ни ста­ло пробиться к своим и снова сесть за штурвал само­лета.

Попросив Галю отвернуться, я поменял свои брюки на гражданские, которые оказались мне коротки.

Из окопа вдоль балки просматривался отрезок дороги, и нам с Галей было видно, как часть колонны велосипедис­тов покидала Ивановку.

— Недолго в нашем селе задержались, видно, торопят­ся под Севастополь, — сказала Галя.

Попрощавшись с ней и взяв узелок с едой, я направил­ся к берегу моря. День был теплый и солнечный. Это при­давало бодрости и сил.

 

Неожиданная встреча

До моря добрался благополучно. Видимость была от­личная. Ни на море, ни у берега ничего подозрительного. Изредка доносился шум пролетающих самолетов, а со сто­роны Севастополя еле улавливался отдаленный гул орудий.

Несколько часов я шел по песку у самой воды, не встре­тив ни единой души. Лишь изредка попадались выброшен­ные на берег мертвые дельфины — жертвы бомбежек и ар­тиллерийских обстрелов. Около полудня я заметил спуска­ющуюся к морю грунтовую дорогу. Поднявшись по ней на крутой склон, увидел в двухстах метрах от себя небольшой одноэтажный дом и примостившиеся рядом с ним низкие вытянутые постройки, напоминающие оранжереи или теп­лицы. Около получаса я наблюдал за ними, но так и не определил, есть там люди или нет.

«Немцев там не должно быть, иначе было бы движение и наверняка поблизости стояли бы машины либо мото­циклы»,— подумал я.

Хотелось подойти, но тишина настораживала. Наконец решился и, держа правую руку в кармане на пистолете, направился прямо к домику. Из дома меня наверняка бы­ло хорошо видно, так как окна смотрели в мою сторону. Приблизившись, я заметил в окнах задернутые легкие за­навески. На мой стук никто не отозвался. Потянув за двер­ную ручку, я легко открыл дверь и замер от неожидан­ности: мне в грудь в упор смотрели два автомата, а их владельцы в бескозырках и бушлатах одновременно крик­нули:

—Руки вверх!

Неописуемое чувство радости охватило меня при виде своих моряков. Я забыл, что нахожусь на оккупированной территории, что переодет в гражданскую одежду и что ни­кто из местных жителей не знает, свой я или чужой. Вместо того чтобы поднять руки вверх, я с улыбкой, не торо­пясь, ухватился левой рукой за ствол одного из автоматов, не спеша вынул правой рукой из кармана пистолет и, по­казав его матросам, сказал:

— Не шутить, братцы, а то ведь и у меня тоже есть пушка!

— Сдайте ваше оружие! — шагнув ко мне, резко ска­зал человек в морской форме с нашивками лейтенанта.

— Зачем же мне его отдавать, оно «не еще пригодится, — ответил я, улыбаясь.

Однако вся беда была в том, что я-то четко знал, что встретил своих, а моряки пока еще не признали во мне своего.

— Кто вы такой? Как и зачем сюда попали? Кто вас сюда направил? — строго спросил тот же лейтенант. Автоматчики все еще держали оружие у моей груди. Кроме того, я заметил, что из угла комнаты на меня был наведен третий автомат.

— Я ваш собрат, летчик-штурмовик восемнадцатого авиаполка ВВС Черноморского флота, лейтенант Борисов Алексей Федорович, — четко по-армейски представился я. — Вчера фашисты подожгли мой самолет-штурмовик, и я свалился недалеко отсюда, между городом Саки и селом Ивановка.

— Чем вы докажете, что вы наш черноморский летчик? ё у вас есть какие-нибудь документы? — продолжал допрос лейтенант.

— Все документы, а также билет кандидата ВКП(б) я закопал в землю, чтобы в случае моей гибели они не попали в руки врага.

— Почему вы не в военной форме?

Я объяснил, что переоделся.

— Клянусь, что я свой и очень рад встрече, хоть и не знаю, как это доказать...

— Говорите, что вчера вас сбили на штурмовике. Объ­ясните, куда вы вчера летели, когда фашисты подожгли ваш самолет? — уже более спокойно спросил лейтенант.

Я вкратце рассказал, что вылетели мы на поддержку батарейцев в Николаевке и как штурмовали вражескую колонну на дороге. При упоминании Николаевки я заме­тил оживление среди моряков. Кроме них в хате находил­ся пожилой мужчина и две женщины, а из-за печки выгля­дывали дети. Меня попросили со всеми подробностями опи­сать боевой порядок, маневр и все действия нашей группы над батареей.

Когда я поведал, как выходил из строя, атаковал вра­жескую машину, как она вспыхнула и как обратно встал в строй, кто-то из моряков воскликнул: «Все точно!»

Моряк с нашивками лейтенанта подошел ко мне вплот­ную, улыбнулся, подал руку и представился:

— Командир пятьдесят четвертой батареи береговой обороны Черноморского флота Заика Иван Иванович! Это

нам на помощь вчера вылетала ваша эскадрилья, и пра­вильно вы сделали, что не стали бомбить. У нас там была потасовка, несколько раз дело доходило до рукопашных.

Только теперь моряки, державшие у моей груди авто­маты, опустили их и начали наперебой ругать меня-

— Ну, считай, что ты родился в сорочке! И как только я не разрядил в тебя диск, кода ты схватился за ствол мо­его автомата?! — сказал первый моряк.

— Это его улыбка удержала меня, — сказал другой.

— Когда я понял, что ты свой, меня аж затрясло от одной мысли, что я чуть было не прикончил тебя. Век бы себе не простил этого. Смотри, как руки у меня дрожат, — сказал моряк, который держал меня на прицеле из угла хаты.

— Извините, братцы. Это я от радости... А вы молодцы, что не потеряли боевой нюх, — выкручивался я.

Затем ко мне подошел человек в командирской форме.

— Комиссар батареи политрук Муляр Савва Павло­вич,— представился он.

Он рассказал, что вчера до позднего вечера они отра­жали непрерывные атаки фашистов. До прихода наших катеров гитлеровцам так и не удалось уничтожить неболь­шой гарнизон батареи. Когда ночью катера подошли к берегу, посадку прикрывала небольшая группа моряков во главе с командиром и комиссаром батареи. Эта группа должна была сесть на последний отходивший катер. Задачу свою группа выполнила, но в последний момент гитлеров­цы отрезали путь к катерам. Группа вынуждена была от­ступить. Перед рассветом они укрылись в домике, где я их и встретил.

— Представьте себе наше положение... Несколько часов назад мы чудом вырвались из лап врага и укрылись в единственном попавшемся нам на пути доме. Сидим и дрожим, как бы нас не обнаружили фашисты, и вдруг ви­дим через окно, что к нам пробирается какой-то неизвест­ный. Хозяин и вся его семья уверяют нас, что в глаза вас не видели. Как вы думаете, за кого мы должны были вас принимать? — сказал политрук.

— Наверное,