– Куда ты смотришь, ма? Расслабься, а?
Мать слабо указала на приближающиеся автомобили. Минуту спустя высокая, степенная фигура большого банкира возвышалась на ними.
– Если бы я не видел это собственными глазами, не поверил бы, – произнес он. – Они сказали мне, но я лишь отмахнулся. Поэтому пришлось самому искать тебя в этой глуши. Исчезнуть из Перистана, ни слова не сказав: что еще за блажь?
Госпожа Курейши беспомощно тряслась под взглядом мужа, начиная плакать, чувствуя окостеневшие мозоли на ногах и усталость в каждой клеточке своего тела.
– О боже, я не знаю, прости меня, – сказала она. – Бог знает, что на меня нашло.
– Разве ты не знаешь, что я занимаю деликатный пост? – прикрикнул мистер Курейши. – Необходимо общественное доверие. Как я буду выглядеть, если моя жена шляется с бханги?[2018]
Мишала, обняв мать, велела отцу перестать измываться. Господин Ахтар впервые увидел печать смерти, горящую на челе дочери и выкачивающую из нее силы, как воздух из шины. Мишала рассказала ему о раке и об обещании провидицы Аиши, что в Мекке произойдет чудо и она полностью исцелится.
– Тогда давай полетим в Мекку с тобой, немедленно, – уговаривал отец. – Зачем идти, если ты можешь добраться туда аэробусом?
Но Мишала была непреклонна.
– Ты должен уйти, – сказала она отцу. – Только верный может заставить это случиться. Мамочка позаботится обо мне.
Господин Курейши на лимузине беспомощно присоединился к Мирзе Саиду в тылу процессии, постоянно посылая одного из двух служащих, сопровождающих его на мотоциклах, узнать у Мишалы, не нужно ли ей еды, медикаментов, тумс‑ап‑колы, чего‑нибудь вообще. Мишала отвергала все его предложения, и спустя три дня – потому что банковское дело есть банковское дело – мистер Курейши отбыл в город, оставляя позади одного из своих мотоциклетных чапраси[2019]обслуживать женщин.
– Распоряжайтесь им, как пожелаете, – сказал он. – Не будьте глупы. Делайте это так же легко, как вы умеете.
Через день после отъезда господина Курейши чапраси Гул Мухаммед бросил мотоцикл и присоединился к пешим паломникам, повязав платок вокруг головы в знак преданности. Аиша не сказала ничто, но, увидев, что скутервалла[2020]присоединился к шествию, она задиристо усмехнулась, напомнив Мирзе Саиду, что была, в конце концов, не только фигурой из грез, но и молодой девушкой из‑плоти‑и‑крови.
Госпожа Курейши начала жаловаться. Краткий контакт с прежней жизнью нарушил ее решительность, и теперь, когда было слишком поздно, она принялась постоянно размышлять о вечеринках и мягких подушках и стаканах охлажденного свежего лайма с содой. Внезапно ей показалось совершенно безрассудным, что персона ее происхождения решила ходить босиком, словно простой подметальщик. Она появилась перед Мирзой Саидом с заискивающим выражением на лице.
– Саид, сынок, ты совсем ненавидишь меня? – подлизывалась она, размещая свои пышные формы прямо перед ним в жалкой пародии на кокетство.
Саид был потрясен ее гримасой.
– Конечно, нет, – сумел промолвить он.
– Но это так, ты ненавидишь меня, и мои дела безнадежны, – заигрывала она.
– Аммиджи,[2021]– сглотнул Саид, – что Вы несете?
– Но ведь я всегда говорила с Вами грубо.
– Пожалуйста, забудем об этом, – произнес Саид, смущенный ее поведением, но она не прекращала.
– Вы должны знать: это потому, что я люблю ее, глупую; не так ли? Любовь, похожая на сон, – добавила госпожа Курейши, – счастливой сделала мой дом.
– Все кружится, все кружится вокруг самой любви, – согласился Мирза Саид, пытаясь проникнуться духом беседы.
– Крепче стали и оков, сильнее клятв и выше слов,[2022]– подтвердила госпожа Курейши. – Она оказалась сильнее моего гнева. Теперь я должна доказать Вам это, поехав с Вами на Вашем моторе.[2023]
Мирза Саид поклонился.
– Он Ваш, Аммиджи.
– Тогда не попросите ли Вы, чтобы эти два деревенских джентльмена сели впереди рядом с Вами? Леди должны быть защищены, не так ли?
– Так, – ответил он.
* * *
История деревни, направляющейся к морю, разнеслась по всей стране, и на девятую неделю паломников начали донимать журналисты, местные политиканы в поиске голосов, бизнесмены, готовые поддержать марш, если только ятрис согласятся носить «сэндвичи»[2024]с рекламой всевозможных товаров и услуг, иностранные туристы, жаждущие тайн Востока, ностальгирующие гандианцы[2025]и того рода стервятники в человеческом обличии, что ходят на автогонки поглазеть на аварии. Видя хозяйку хамелеоновых бабочек и способ, которым они облачают девочку Аишу и обеспечивают ее единственной твердой пищей, эти визитеры были поражены и отступались с сумбуром в голове, то бишь с такой дырой в привычной картине мира, которую было совершенно невозможно залатать. Фотографии Аиши появлялись во всех газетах, и паломники даже приняли рекламные щиты, на которых красавицы‑лепидоптеры[2026]были изображены втрое больше настоящего размера под слоганами Наши ткани столь же тонки, как крылышко бабочки, или что‑нибудь в этом духе. Затем более тревожные новости добрались до них. Некоторые экстремистские религиозные группировки выпустили заявления, осуждающие «Хадж Аиши» как попытку «похитить» народное внимание и «подхлестнуть коммуналистические настроения». Стали распространяться листовки (Мишала подобрала их на дороге), в которых сообщалось, что «Падьятра, или пешее паломничество, есть древняя, доисламская традиция национальной культуры – не импортированная собственность иммигрантов‑Моголов». А также: «Присвоение этой традиции так называемой Аишей Бибиджи – вопиющее и преднамеренное распаление и без того непростой ситуации».
– Неприятностей не будет, – заверила кахин, нарушая тишину.
* * *
Джибрилу снится пригород:
По мере того, как Хадж Аиши приближался к Сарангу[2027]– самому дальнему пригороду великого мегаполиса на Аравийском море, к которому вела невероятная девушка, – визиты журналистов, политиков и полицейских все учащались. Сперва полиция угрожала разогнать марш насильственно; однако политические деятели уведомили, что это будет слишком походить на сектантскую акцию и может привести к вспышкам общественного насилия сверху донизу по всей стране. В конечном итоге полицейское руководство согласилось разрешить шествие, но угрожающе прокудахтало о «невозможности гарантировать безопасные пути» для паломничества.
Мишала Ахтар заявила:
– Идем дальше.
Окрестности Саранга были обязаны своим относительным изобилием наличию важных угольных месторождений неподалеку. Оказалось, что шахтеры Саранга – мужчины, чья жизнь проходила в унылом бурении туннелей сквозь землю (можно сказать, в ее «разделении»), – не могли переварить мысль о том, что какая‑то девчонка сможет сделать то же самое с морем одним взмахом руки. Кадры нескольких коммуналистических группировок хорошо потрудились, подстрекая шахтеров к насилию, и в результате действий этих провокаторов сформировалась толпа, несущая транспаранты с требованиями: НЕТ ИСЛАМСКОЙ ПАДЬЯТРЕ! БАБОЧКИНА ВЕДЬМА, ИДИ ДОМОЙ.[2028]
В ночь накануне входа в Саранг Мирза Саид произнес очередное напрасное обращение к пилигримам.
– Откажитесь, – безнадежно умолял он. – Завтра мы все будем убиты.
Аиша шепнула на ухо Мишале, и та сказала:
– Лучше мученик, чем трус. Есть ли здесь трусы?
Был один. Шри Шринивас, исследователь Большого каньона, владелец Игрушечного Мира, чьим девизом были креатив и искренность, присоединился к Мирзе Саиду. Как набожный почитатель богини Лакшми, чье лицо таинственным образом напоминало таковое Аиши, он чувствовал, что не может принять участие в грядущих военных действиях с любой из сторон.
– Я слабак, – признался он Саиду. – Я полюбил мисс Аишу, а человек должен бороться за то, что любит; но что поделаешь, я требую нейтрального статуса.
Шринивас стал пятым членом изменнического общества[2029]в мерседесе‑бенц, и теперь у госпожи Курейши не оставалось выбора, кроме как разделить заднее сиденье с обычным мужчиной. Шринивас неловко поприветствовал ее и, видя, как она с ворчанием отодвигается от него подальше, попытался успокоить.
– Пожалуйста, примите в знак моего уважения.
И извлек из внутреннего кармана куклу Планирования семьи.
Этой ночью дезертиры оставались в фургончике, пока верные молились на открытом воздухе. Им позволили расположиться лагерем на старой ярмарочной площади, охраняемой военной полицией. Мирзе Саиду не спалось. Он размышлял о том, что сказал ему Шринивас, о чем‑то гандианском в его голове, «но я слишком слаб, чтобы применять такие понятия на практике. Простите, но это так. Я не могу избавиться от страданий, Сетджи. Я должен был остаться с женой и детишками и избавиться от этой болезни приключений, которая заставила меня очутиться в таком месте».
В моей семье, отвечал мучимый бессонницей Мирза Саид спящему торговцу игрушками, мы тоже страдали своего рода болезнью: оторванностью, неспособностью слиться с предметами, событиями, чувствами. Большинство людей определяет себя через свои дела, или через то, чего они достигли, или через что‑нибудь еще в этом духе; мы слишком долго жили головой. Это делает реальность чертовски неподатливой для наших усилий.[2030]
Что он хотел сказать еще – что обнаружил, как трудно поверить сейчас в действительность происходящего; но все это происходило на самом деле.
* * *
Когда на следующее утро Паломники Аиши были готовы отправляться, огромные облака бабочек, путешествовавших с ними от самого Титлипура, внезапно рассыпались и исчезли с глаз долой, демонстрируя, что небо заполняется другими, более прозаичными облаками. Даже создания, облачающие Аишу – так сказать, элитный корпус, – сорвались с места, и она была вынуждена вести процессию, одевшись в старое мирское хлопковое сари с каймой из листьев понизу. Исчезновение чуда, которое, казалось, ратифицировало[2031]их паломничество, угнетало всех пилигримов; поэтому, несмотря на постоянные увещевания Мишалы Ахтар, они были неспособны петь, шагая вперед, лишившись благословения бабочек, навстречу судьбе.
* * *
Уличная банда «Нет Исламской Падьятре» приготовила теплый прием Аише на улице, застроенной с обеих сторон лачугами велоремонтников. Вооруженные мужчины заблокировали путь паломников раздолбанными велосипедами и ждали за этой баррикадой помятых колес, погнутых рулей и смолкнувших звонков, когда Хадж Аиши вступил в северный сектор улицы. Аиша направлялась к толпе, словно той и не существовало вовсе, и когда достигла последнего перекрестка, за которым ее поджидали неприятельские ножи и дубинки, раздался раскат грома, подобный гибельной трубе,[2032]и океан обрушился с неба. Засуха прервалась слишком поздно, чтобы спасти урожай; впоследствии многие паломники решили, что Бог приберег воду специально для этой цели, позволив ей скапливаться в небе, пока она не стала бесконечной, как море, и пожертвовав годовым урожаем ради спасения своей пророчицы и ее людей.
Ошеломляющая сила ливня обескуражила и паломников, и их противников. В беспорядке наводнения послышалась вторая гибельная труба. На самом деле это был сигнальный рожок[2033]мерседеса Мирзы Саида, несущегося с огромной скоростью через задыхающиеся пригородные канавы, сбивая стойки с сохнущими на перекладинах рубашками, и тыквенные тачки, и подносы с дешевыми пластиковыми сувенирами, пока не достиг улицы с шахтерами, перегородившими баррикадами улицу велоремонтников прямо на севере. Здесь он ускорился так сильно, как мог, и устремился к пересечению улиц, рассеивая пешеходов и плетеные табуреты во все стороны. Он достиг перекрестка сразу после того, как море низверглось с небес, и яростно затормозил. Шри Шринивас и Осман выскочили наружу, схватили Мишалу Ахтар и пророчицу Аишу и отволокли их в мерседес, брыкающихся, плюющихся и бранящихся. Саид рванул со сцены прежде, чем кто‑либо успел продрать глаза от ослепляющей влаги.
Внутри автомобиля тела громоздились в сердитом беспорядке. Мишала Ахтар выкрикивала оскорбления в адрес мужа из глубины этой кучи‑малы:
– Саботажник! Предатель! Безродный подонок! Мул!
На что Саид саркастически ответил:
– Мука слишком легка, Мишала. Разве ты не желаешь посмотреть на океан, раскрывшийся, словно цветок?[2034]
А госпожа Курейши, просунувшая голову через торчащие вверх тормашками ноги Османа и раскрасневшаяся от духоты, добавила:
– Ладно, подвинься, Мишу, вылазь. Мы хотим тебе добра.
* * *
Джибрилу снится наводнение:
Когда пришли дожди, шахтеры Саранга ждали пилигримов с кирками в руках, но, когда велосипедная баррикада была сметена, они не смогли избегнуть мысли, что Бог принял сторону Аиши. Дренажная система города немедленно сдалась превосходящим силам атакующей воды, и шахтеры вскорости оказались по талию в грязи потопа. Кое‑кто из них пытался добраться до пилигримов, которые тоже предпринимали попытки продвинуться дальше. Но теперь ливень удвоил силы, а затем удвоил снова, падая с небес сочными каплями, сквозь которые становилось трудно дышать, словно земля была поглощена и небеса над твердью сомкнулись с небесами под твердью.[2035]Джибрил, грезящий, обнаружил, что его видение заслонили воды.
* * *
Дождь прекратился, и водянистое солнце воссияло над Венецианской сценой опустошения.[2036]Дороги Саранга теперь превратились в каналы, по которым путешествовали всевозможные плавающие обломки. Там, где совсем недавно рассекали рикши, верблюжьи повозки и исправные велосипеды, ныне проплывали газеты, браслеты, букеты,[2037]арбузы, зонтики, солнечные очки, картинки, корзинки, картонки,[2038]экскременты, пузырьки от лекарств, игральные карты, дуппатас,[2039]блинчики, лампочки, тапочки. Вода имела странный красноватый оттенок, заставляющий промокший народ воображать, что улица сочится кровью.[2040]Ни следа громил‑шахтеров или Паломников Аиши. Маленькая собачонка переплывала разрушенную велосипедную баррикаду, и на всем вокруг лежала влажная тишина наводнения, чьи воды лизали борта окруженных автобусов, пока дети, слишком потрясенные, чтобы выйти и поиграть, разглядывали с крыш размытые водостоки.
Затем вернулись бабочки.
Из ниоткуда, словно бы все это время они прятались позади солнца; и, празднуя конец дождя, все они приняли цвет солнечных лучей. Появление этого огромного ковра света в небе привело в полное недоумение жителей Саранга, уже опомнившихся после бури; в страхе перед апокалипсисом они скрылись в домах и захлопнули ставни. Однако с близлежащего склона Мирза Саид Ахтар и его партия наблюдали возвращение чуда и были охвачены – все они, даже заминдар – неким благоговейным трепетом.
Несмотря на ослепляющий ливень, льющий через разбитое ветровое стекло, Мирза Саид довел свой обитый кожей ад до дороги, ведущей наверх, и, объехав изгиб холма, остановился у ворот № 1 Сарангского Каменноугольного бассейна. Сквозь дождь слабо виднелись рекламные щиты.
– Тупица, – вяло проклинала его Мишала Ахтар. – Эти бродяги ждут нас там, сзади, а ты везешь нас сюда, чтобы взглянуть на их приятелей. Отлично мыслишь, Саид. Расчудесно.
Но у них больше не было проблем с шахтерами. Это был трагический день для горнодобывающей индустрии, ибо оставшиеся пятнадцать тысяч ее работников оказались заживо похоронены в штреке под сарангским холмом. Саид, Мишала, Сарпанч, Осман, госпожа Курейши, Шринивас и Аиша стояли истощенные и до нитки промокшие на обочине, пока многочисленные неотложки, пожарные, спасатели и угольные боссы приезжали и, много позже, уезжали, качая головами. Сарпанч теребил мочку уха большим и указательным пальцем.
– Жизнь есть страдание,[2041]– сказал он. – Жизнь есть страдание и потеря; это монета, лишенная ценности, она стоит даже меньше, чем каури[2042]или смоква.[2043]
Осман, хозяин умершего вола, за время паломничества потерявший, как и сарпанч, нежно любимого товарища, тоже плакал. Госпожа Курейши попыталась найти светлую сторону:
– Главное, что с нами все в порядке, – но не получила ответа.
Тогда Аиша закрыла глаза и произнесла мелодичным пророческим голосом:
– Это возмездие за то плохое, что они пытались совершить.
Мирза Саид рассердился.
– Их не было на проклятой баррикаде, – вскричал он. – Они трудились под этой чертовой землей!
– Они сами вырыли себе могилы, – ответила Аиша.
* * *
И тогда они увидели возвращающихся бабочек. Саид с недоверием следил за золотым облаком: как оно сперва собралось, а затем выпустило потоки сияющих крыльев во всех направлениях. Аиша пожелала вернуться на перекресток. Саид возразил:
– Там затоплено. Наш единственный шанс – спуститься с противоположной стороны этого холма и выйти на другую сторону города.
Но Аиша и Мишала уже отпрянули; пророчица помогала второй, пепельной женщине, придерживая ее за талию.
– Мишала, ради Бога, – позвал жену Мирза Саид. – Во имя любви к Богу. Что мне делать с автомобилем?
Но она продолжала спускаться с холма, к наводнению, тяжело опираясь на Аишу‑провидицу, не оглядываясь по сторонам.
И тогда Мирза Саид Ахтар пошел за нею, оставив свой возлюбленный мерседес‑бенц возле входа в затопленные шахты Саранга, и начал пешее паломничество к Аравийскому морю.
Семь потрепанных путешественников стояли глубоко по бедра в воде на пересечении улицы велоремонтников и переулка вязальщиков корзин. Медленно, медленно отступала вода.
– Смирись с этим, – настаивал Мирза Саид. – Паломничество закончено. Крестьяне неизвестно где: может быть, утонули, может быть, убиты, и уж точно потеряны. Не осталось никого, чтобы следовать за тобой, кроме нас. – Он уставился на Аишу. – Забудь об этом, сестра; вы утонете.
– Взгляни, – указала Мишала.
Со всех сторон, из маленьких ремесленнических водостоков крестьяне Титлипура возвращались к месту своего рассеяния. Все они были покрыты от шеи до лодыжек золотистыми бабочками, и длинные вереницы крохотных созданий тянулись перед ними, словно веревки, вытаскивающие их из колодца в безопасное место. Люди Саранга в ужасе взирали на это из окон, и, пока воды возмездия отступали, Хадж Аиши выстраивался посреди дороги.
– Не могу поверить, – молвил Мирза Саид.
Но это было правдой. Каждый отдельный участник паломничества был выслежен бабочками и возвращен к главной дороге. И еще более странные заявления были сделаны позже: что, когда эти создания садились на сломанную лодыжку, перелом срастался, или что открытая рана закрывалась, словно по волшебству. Многие ходоки сообщили, что пробудились от беспамятства, чтобы обнаружить бабочек, трепещущих у них на губах. Некоторые даже полагали, что были мертвы, утонули, и что бабочки вернули их к жизни.
– Не будьте идиотами, – кричал Мирза Саид. – Буря спасла вас; она смыла ваших врагов, так что ничего удивительного, что с некоторыми из вас не все в порядке. Пожалуйста, давайте рассуждать по‑научному.
– Воспользуйся глазами, Саид, – ответила Мишала, указывая на сотню с лишним стоящих перед ними мужчин, женщин и детей, окутанных пылающими бабочками. – Что твоя наука скажет на это?
* * *
В последние дни паломничества весь город собрался вокруг них. Чиновники от Муниципального совета[2044]встречались с Мишалой и Аишей и планировали маршрут через мегаполис. На этом маршруте находились мечети, в которых пилигримы могли спать, не забивая улицы. Волнение в городе стало интенсивнее: каждый день, когда паломники отправлялись к следующему месту отдыха, за ними наблюдали огромные толпы, некоторые – насмешливые и враждебные, но большинство – приносящие в дар сладости, лекарства и продовольствие.
Мирза Саид, усталый и грязный, был в состоянии глубокой фрустрации из‑за неудачи убедить более чем горстку паломников, что лучше доверять разуму, чем чудесам. Чудеса сделали много хорошего для них, отмечали титлипурские крестьяне вполне разумно.
– Эти сволочи бабочки, – ругался Саид, обращаясь к сарпанчу. – Без них у нас был бы шанс.
– Но они были с нами с самого начала, – пожимал плечами сарпанч.
Мишала Ахтар явственно приблизилась к порогу смерти; она пахла смертью, и лицо ее, ставшее мелово‑белым, ужаснуло Саида. Но Мишала не позволяла ему даже приближаться к ней. Она подвергла остракизму[2045]и свою мать, а когда отец бросил свои банковские дела, чтобы навестить ее в первую ночь пребывания паломников в городской мечети, она велела ему сгинуть.
– Все пришло к точке, – провозгласила она, – в которой лишь чистый может оставаться в чистоте.
Услышав интонации Аиши‑пророчицы из уст жены, Мирза Саид потерял последний проблеск надежды.
Наступила пятница, и Аиша согласилась, что шествие может остановиться на день, чтобы принять участие в пятничном молении. Мирза Саид, забывший почти все арабские стихи, некогда вызубренные им наизусть, и едва ли способный вспомнить, когда держал ладони сложенными, словно книгу, когда преклонял колена, когда прижимал лоб к земле, споткнулся о церемонию с растущим самоотвращением. В конце молитвы, однако, случилось нечто, что остановило продвижение Хаджа Аиши.
Когда пилигримы заметили конгрегацию, покидающую внутренний двор мечети, за главными воротами началось волнение. Мирза Саид отправился на разведку.
– Что за шум‑гам?[2046]– поинтересовался он, пробираясь через толпу на подступах к мечети; затем он увидел корзину, стоящую на нижней ступени.
И услышал раздающийся из корзины детский плач.
Подкидыш был, наверное, недель двух от роду, явно незаконнорожденный, и было столь же ясно, что его жизненные возможности ограничены. Толпа была в нерешительности, смущении. Затем Имам[2047]мечети появился на вершине лестничного пролета, и рядом с ним была Аиша‑провидица, чья слава разнеслась по всему городу. Толпа расступилась подобно морю, и Аиша с Имамом склонились к корзине. Имам коротко изучил дитя; поднялся; и обратился к толпе.
– Этот ребенок рожден во грехе, – молвил он. – Это ребенок Хозяина Грехов.[2048]
Он был молод.
Настроение толпы сменилось на гнев. Мирза Саид Ахтар выкрикнул:
– Ты, Аиша, кахин. Что ты скажешь?
– Все спросится с нас, – ответила она.
Толпа, не нуждающаяся в более ясном приглашении, забила младенца камнями до смерти.
* * *
После этого Пилигримы Аиши отказались двигаться дальше. Смерть подкидыша создала атмосферу мятежа среди утомленных сельских жителей, из которых ни один не поднял и не бросил камня. Мишала, теперь белоснежная, была слишком ослаблена болезнью, чтобы сплотить путников; Аиша, как всегда, отказалась вступать в дискуссию.
– Если вы повернетесь спиной к Богу, – предупредила она крестьян, – не удивляйтесь, если он сделает то же самое с вами.
Паломники присели все вместе на корточки в углу большой мечети, окрашенной желтовато‑зеленым снаружи и ярко‑синим изнутри и освещаемой при необходимости многоцветными неоновыми «световыми трубками». После предупреждения Аиши они обратили к ней спины и сгрудились поближе друг к дружке, хотя погода была теплой и достаточно влажной. Мирза Саид, воспользовавшись возможностью, снова бросил решительный вызов Аише.
– Скажи мне, – спросил он елейно, – как именно ангел дает тебе всю эту информацию? Ты никогда не сообщаешь нам его точные слова, только свои интерпретации. Откуда такая уклончивость? Почему не передать все прямо?
– Он говорит со мною, – отвечала Аиша, – в ясных и незабываемых формах.
Мирза Саид, полный ожесточенной энергией своего желания обладать ею, и болью отвержения своей умирающей женой, и памятью о несчастьях этого шествия, почуял в ее умалчивании слабину, которую искал.
– Точнее, будь так любезна, – настаивал он. – Иначе почему кто‑то должен верить? Что это за формы?
– Архангел поет мне, – призналась она, – мелодии популярных шлягеров.
Мирза Саид Ахтар восторженно хлопнул себя по бокам и разразился громким, раскатистым смехом отмщения, и Осман, воловий парень, присоединился к нему, колотя в свой дхолки и гарцуя вокруг сидящих крестьян, распевая последние фильми‑ганас[2049]и строя глазки, как юная дэвадаси.[2050]
– Хо джи! – кривлялся он. – Вот как говорит Джибрил, хо джи! Хо джи![2051]
И, один за другим, пилигрим за пилигримом поднимались и присоединялись к танцу кружащегося барабанщика, вытанцовывая свое разочарование и отвращение на внутреннем дворике мечети, пока примчавшийся Имам не завопил о безбожности их деяний.
* * *
Пала ночь. Сельские жители Титлипура собрались вокруг своего сарпанча, Мухаммед‑Дина, и приступили к серьезным переговорам о возвращении в родную деревню. Возможно, некоторую часть урожая удастся спасти. Мишала Ахтар была при смерти, положив голову на колени матери, измученная болью, с одинокой слезой, появившейся из угла левого глаза. А в отдалении, у гостевого входа во внутренний дворик зелено‑синей мечети, техногенно освещаемой разноцветными трубками, провидица и заминдар сидели одни и беседовали. Луна – молодая, рогатая, холодная – сияла в небе.
– Вы умный человек, – сказала Аиша. – Вы знали, как использовать свой шанс.
И тогда Мирза Саид предложил компромисс.
– Моя жена умирает, – произнес он. – И она очень хочет идти в Мекку‑Шариф. Так что у нас общие интересы, у тебя и у меня.
Аиша слушала. Саид продолжил:
– Аиша, я не такой уж и плохой человек. Позволь мне сказать тебе, я был чертовски увлечен многим из того, что происходило на этой прогулке; чертовски увлечен. Ты дала этим людям глубокий духовный опыт, без вопросов. Не думай, что нам, людям современного типа, не хватает духовного измерения.
– Люди оставили меня, – призналась Аиша.
– Люди смущены, – ответил Саид. – Теперь, если ты в самом деле возьмешь их к морю, а потом ничего не случится, боже мой, они действительно могут повернуться против тебя. Так что вот такие дела. Я позвонил папе Мишалы, и он согласился оплатить половину стоимости. Мы предлагаем тебе и Мишале – и, скажем, десяти – двенадцати![2052]– крестьянам – лететь в Мекку в ближайшие же сорок восемь часов, самим. Резервирование возможно. Мы оставляем на твое усмотрение отобрать тех, кто более всего достоин поездки. Тогда, конечно же, ты совершишь чудо для некоторых, вместо того, чтобы не совершить его ни для кого. И, на мой взгляд, само паломничество было чудом, в пути. Так что ты уже сделала очень много.
Он перевел дух.
– Мне надо подумать, – сказала Аиша.
– Подумай, подумай, – довольный, закивал Саид. – Спроси своего архангела. Если он согласится, так тому и быть.
* * *
Мирза Саид Ахтар знал, что, если Аиша объявит, что Архангел Джибрил принял его предложение, ее власть будет разрушена навсегда, потому что крестьяне почувствуют ее мошенничество, как и ее отчаяние. – Но как ей выкрутиться? – Есть ли у нее на самом деле выбор? «Месть сладка», – сказал он себе. Когда девушка будет дискредитирована, он, конечно же, возьмет Мишалу в Мекку, если на то по‑прежнему будет ее воля.
Бабочки Титлипура не пересекли порога мечети. Они облепили ее внешние стены и луковицу купола, зеленовато мерцая в темноте.
Аиша ночью: преследуемая тенями, ложащимися, поднимающимися, чтобы снова продолжить рыскать. Неуверенность кружила рядом с нею; затем пришла медлительность, и провидица, казалось, растворилась в тени мечети. Она вернулась на рассвете.
После утренней молитвы она спросила паломников, может ли она обратиться к ним; и они нехотя согласились.
– Минувшей ночью ангел не пел, – сообщила она. – Вместо этого он говорил мне о сомнении и о том, как Дьявол использует его. Я спросила: но они сомневаются во мне, что я могу сделать? Он ответил: только доказательство способно заглушить сомнение.
Все внимание обратилось к ней. Тогда она рассказала им, что Мирза Саид предлагал ночью.
– Он велел мне пойти и спросить моего ангела; но я знаю лучше, – воскликнула она. – Как могла я выбирать между вами? Или мы все, или ни одного.
– Почему мы должны идти за тобою, – спросил сарпанч, – после этих смертей, ребенка и прочего?
– Потому что, когда воды разделятся, вы будете спасены. Вы вступите в Славу Высочайшего.
– Какие воды? – возопил Мирза Саид. – Как они смогут расступиться?
– Следуйте за мною, – закончила Аиша, – и судите меня по их разделению.
В его предложении содержался старый вопрос: Какова твоя суть? А она, в свою очередь, предложила ему старый ответ. Я был соблазнен, но исцелился; бескомпромиссен; абсолютен; чист.
* * *
Был час отлива, когда Шествие Аиши спустилось по аллее возле Праздничной Гостиницы, чьи окна были полны женами кинозвезд, щелкающими своими новенькими полароидами, – когда паломники почувствовали, что городской асфальт стал шершавым и смягчился в песок, – когда они засеменили по плотной россыпи гниющих кокосовых орехов брошенных сигаретных пачек лепешек пони неразлагающихся бутылок фруктовых очистков медуз и бумаги, – к коричневому песку, над которым склонились высокие кокосовые пальмы и балконы роскошных блочных домов с видом на море, – мимо команд молодых людей, мускулы которых были столь рельефны, что казались уродливыми, и которые исполняли гимнастические искривления всех мастей, в унисон, подобно убийственной армии балетных танцоров, – и мимо пляжных парикмахеров, клубменов и семей, пришедших подышать свежим воздухом или совершать деловые контакты или рыться в песке ради мусора себе на пропитание, – и уставились, впервые в жизни, на Аравийское море.