Вот, как Саргана со своими гуннами – боялись они ее страшно, это было видно с первого взгляда. Впрочем, у недостаточно развитых народов, как у маленьких, начальной школы, детей – уважение и страх часто означают одно и то же. И все-таки… гуннская воительница ведь заботилась о своих воинах, как… как тот же старшина Дормидонт Кондратьевич – о новобранцах. Хороший был старшина – строгий, но справедливый. И всегда своего добивался. Как вот и Радомир – на усадьбе Рангволда. Собственно, незачем было на усадьбу врываться, как присоветовали даны – нечего было этих мальчишек и слушать! Да уж ладно, на радостях от встречи так вышло. А Рангволд, скорее всего, о путях купца бен Заргазы и сам бы рассказал – что, великая тайна, что ли? Так что зря ломились.
Хотя, это с точки цивилизованного и гуманно-толерантного человека – зря, а по здешним меркам, уж никак нельзя было поступить по-другому. Если есть два пути решения проблемы – мирный и боевой, всегда нужно предпочесть последний. Иначе и уважать не будут, мало того – обвинят в трусости, а это уж совсем гиблое дело. Доброе-то имя потерять легко, а вот восстанавливать его потом – долго. Так что, не так уж и не правы оказались даны, когда склонили князя к силовым методам. Правы! Со всех сторон правы!
Купец Хаим бен Заргаза оказался высоким весьма представительным мужчиной лет сорока пяти. С седой, аккуратно подстриженной бородкой и длинными локонами, в длинной шерстяной тунике и зеленом галльском плаще – сагуме, подбитом волчьим мехом и застегнутом на груди золотой фибулой в виде какого-то сказочного зверя, бен Заргаза больше напоминал военного вождя, нежели торговца, тем более, что на широком поясе его висел изрядных размеров кинжал, похожий на римский гладиус. Темные глаза купца смотрели на всех недоверчиво и строго. Как и всякий богатый человек, сколотивший состояние благодаря собственному уму и энергии, бен Заргаза не слишком-то доверял людям, тем более – чужакам, которых и видел-то в первый раз… или… Все же не в первый?
|
|
Да, Саргана поздоровалась с торговцем точно так же, как и Радомир, как и Хильда – вежливо, как и принято с совершенно незнакомым человеком… Но все же, все же в глазах купца промелькнуло что-то этакое… то ли изумление, то ли что-то еще… узнавание, что ли.
– Много слышала о тебе, славный бен Заргаза, – склонив голову, как-то поспешно произнесла воительница, словно бы опасалась, что торговец сейчас вдруг и сам заговорит с нею, как со старой знакомой. – И вот, наконец вижу воочию.
– Некто по имени Рангволд рассказал нам о тебе, – пояснил князь, видя промелькнувшую в глазах купца некую задумчивость, которую вполне можно было бы истолковать как нежелание брать попутчиков – подозрительных чужаков, о которых никто ничего не знает. В этом плане вполне годилась и ссылка на Рангволда – хоть кто-то знакомый! – пусть даже тот по своему весу в обществе и близко не стоял рядом с Хаимом бен Заргаза. Что поделать, лучше никого не имелось, ну, не на откровенного бандита Вальдинга же ссылаться… хотя, в принципе, можно и на него.
– Вряд ли я смогу взять вас с собой, уважаемые, – бросив взгляд на сопровождавших князя воинов, почмокал губами купец. – Видите ли, сие не в моих правилах. Я вас не знаю, и нет никого, кто мог бы за вас поручиться. Рангволд слишком уж для того мелковат.
|
|
– Твой старый клиент Варимберт-херцог охотно поручился бы за нас, – Саргана снова вмешалась, причем таким тоном, словно была на сто процентов уверена в том, что торговец им не откажет.
– Варимберт-херцог? – переспросил торговец. – Вы что же, его знаете?
Рад улыбнулся:
– Это наш добрый знакомый, даже можно сказать – старый друг.
– Вот даже так? – все еще не верил купец (или специально показывал, что не верит). – Вы не ошибаетесь?
– Да нет. Хотя… – Радомир поправил на голове шапку и, глядя прямо в глаза торговца, произнес: – Errare humanum est! – несомненно, именно так выразился бы в данном случае мой друг херцог.
Бен Заргаза скривил губы… похоже, сия гримаса у него означала улыбку:
– Человеку свойственно ошибаться. Да, Варимберт-херцог всегда щеголял латынью, вставляя римские пословицы… большей частью даже не к месту. Ну, тем не менее – ученый человек, несмотря на то, что варвар. Вы хотите пройти с моим караваном до Константинополя?
Князь покачал головой:
– О, нет. Вообще-то нам нужно в Паннонию.
– В Дакии я поверну. В Мезию, и дальше – во Фракию, а уж через нее – в Константинополь.
– Вот мы и добрались бы с вами до Дакии, – охотно поддакнула воительница. – Больше нам от вас ничего не надо.
– Пошли бы и сами, – честно признался Рад. – Да людей у нас маловато. Зачем зря рисковать, коли и вы в ту же сторону двигаетесь? Твои воины, уважаемый бен Заргаза, плюс наши – да нам не страшен и сам дьявол!
Торговец взглянул на него с изумлением:
– Ты что же, любезнейший, христианин?
– Ну да! А как же! Верую в Иисуса Христа, сына Божия, и в Христородицу, и в Святого Отца, и в Святого Духа. А почему б мне не быть христианином?
|
|
– Но… ты же представился как вождь склавинов!
– А что, среди склавинов-словен не может быть добрых христиан?
– Да может, – купец явно смутился. – Просто как-то все это не очень привычно. Ладно… – он снова бросил быстрый взгляд на Саргану (ну, точно – узнал! Спросить степнячку? Если только чуть позже…). – Пусть твои воины, князь, во время пути несут службу вместе с моими – мне кажется, так будет справедливо.
– Ну, конечно же!
– Тогда извольте – укажу вам место в обозе. Вы – конны?
– Отчасти – да, – Радомир оглянулся и посмотрел на своих воинов. – У нас также имеются и волокуши, и шатры, и всякий дорожный припас.
Саргана тряхнула головой:
– Мои – все всадники.
– Ну, с гуннами-то понятно… – приняв решение, бен Заргаза даже вроде как подобрел. – Если возникнут вопросы – прошу, не стесняйтесь.
– Вопросы? – князь на секунду задумался и спросил: – Почему ты, любезнейший, не заглянул на этот раз в Данпарстад?
Спросил просто так – проверить собственные предположения, мысли.
– Мор, – коротко отозвался купец. – Черная смерть. Полагаю, весь город за зиму вымрет. А, кроме того, еще и орды гепидов, герулов, да тех же гуннов, лишившихся своего повелителя.
– Abyssus abyssum invocat, – не преминул заметить молодой человек.
Бен Заргаза усмехнулся:
– Все верно, беда не приходит одна – бездна призывает бездну. Кстати, нынче вам повезло, вовремя явились – некий господин Кий, хозяин местного перевоза, любезно разрешил воспользоваться его баней. Это, конечно, не римские термы, но, если есть такое желание – можете воспользоваться.
– А когда мы двинемся в путь?
– Завтра с утра, – купец неожиданно зевнул, прикрывая рот тонкой, с длинными, щедро унизанными драгоценными перстнями пальцами, рукою. – Так что у вас есть еще время. Как будет готова баня, я пришлю гонца… Да, а твоя красавица жена, князь Радомир, да и ты, госпожа Саргана, обе вы можете взглянуть на мой товар – речной жемчуг, собольи шапки, чудесная женская обувь из тонкой кожи. Если желаете – я подошлю человечка.
Купец он и есть купец – поблагодарив, усмехнулся Рад. Кто о чем, а вшивый – о бане. В смысле, торговец – о продажах и прибыли.
Отъехав, князь велел разбивать шатры в указанном купцом месте – на вытянутом в длину островке, поросшем орешником и редколесьем. Там же размещали и лошадей, туда же явился присланный торговцем воин, судя по длинному, с украшенной золоченой резьбой рукояткой, мечу – по крайней мере, десятник. Или вообще – сам начальник караванной стражи. Осанистый, дородный, под стать купцу, только на десяток лет моложе, и борода – окладистая, черная, без всяких серебристо-седых проблесков. Был он, похоже, гот или из гепидов, герулов – этих тут тоже хватало. Уладив с главным стражем дела, Радомир сговорил жену на прогулку – местность, мол, больно красивая.
Выглянув из шатра, Хильда пожала плечами:
– Местность, как местность – обычная. Река, правда, шире, чем у нас, да и бережок напротив – круче. Ишь, утесы-то…
Князь приобнял супругу за талию:
– Ну, пошли, пошли, прогуляемся. Купец товарец обещал показать.
– Он человека пришлет…
– Ну и баня скоро. Во-он, не она топится?
Радомир показал на группу домишек близ самой реки на том берег Данапра, что на древнем языке значило – Глубокая река.
– В соседнем селении тоже дымы идут, – приложив руку ко лбу, Хильда всмотрелась вдаль. – Зима. Хоть и не очень-то морозно, а топить-то все равно надо. Без печи-очага – смерть, еще куда хуже, чем черная!
Кстати о смерти. О чуме. Данное Сарганой зелье свое дело все ж таки сделало – Хильда перестала харкать кровью и, вообще, чувствовала себя очень даже неплохо, вот только иногда еще покашливала – так это и от простуды может. Ну, простуда – не чума – ее и в бане выгнать-выпарить можно.
Один поселок – домов пять-семь – виднелся прямо напротив островка, второй – ниже по реке, километрах в трех, и третий – тот угадывался по дымам – примерно столько же вверх, за лесом. Три поселка составляли гнездо, вервь, общину, расстояние меж ними (сородичами, а в нынешние неспокойные времена все чаще и просто – соседями) редко превышало пять-шесть километров: вроде и не совсем рядом, луга, затоны, выпасы делить не надо, а в случае чего – можно и послать быстроногого паренька, позвать соседей на помощь. А между такими вот «гнездами» селений можно было пройти и километров сто, а то и больше – и никого по пути не встретить! Зато потом глянь – опять «гнездо», дымки из волоковых оконцев вьются.
Радомира, как человека наполовину интеллигентного – все ж таки когда-то поступать на факультет социальных наук собирался, очень сильно интриговал пресловутый перевозчик Кий, тот самый, в честь которого перевоз и назван. Ну, как же, «Повесть временных лет» ведь штудировал. Жили, мол, три брата – Кий, Щек и Хорив, и была у них сестра Лыбедь. Пока вот, один Кий что-то вырисовывался, да и то – заочно, об остальных же никто пока и словом не обмолвился, ни плохим, ни хорошим. Насколько помнил Радик, Кий – он и «начатии в Киеве первым княжити», да и город, похоже, в честь перевоза назван… точнее сказать – старый топоним приспособили, ничего не меняли, как вот – Санкт-Петербург и Ленинградская область. Кий… из перевозчиков в князи? Что-то слабо верится. Хотя, а он-то сам, Радомир – из простых шоферов! И нате вам – тоже князь, конунг! Вертикальная мобильность называется. А что? Все правильно, «верным путем идете, товарищи!» – как сказал старшина Дормидонт Кондратьевич, кивая на колонну новобранцев, направляющихся на разгрузку вагонов. Вообще-то, это первым Ленин сказал, Владимир Ильич – пресловутый, приснопамятный, а для кого-то и вообще – гнуснопрославленный. Заодно с Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом. Рада всегда умиляли названия центральных улиц в маленьких провинциальных городках, уж обязательно – не Ленина, так Карла Маркса или Фридриха Энгельса. Ни тот, ни другой, ни третий к упомянутым городкам – ни ухом, ни рылом, ни спиной, ни боком. Однако Ленину обычно даже и памятники стояли. С чего? А ни с чего – просто так. Захотела местная советская власть – поставила «дедушке Ленину» памятник, воздвигла. Захотела – какую-нибудь Верхнезапьянцовскую улицу гордо проспектом Карла Маркса назвала. А что? Чем наш Верхнеглупов ихнего Нижнекукуевска хуже? Вот и сейчас так, наверное, можно, раз уж есть такая традиция, можно сказать – даже историческая – улицы в честь кого ни попадя называть и черт-те кому памятники ставить. Взять да переименовать улицу Энгельса в бульвар Капуцинок, а проспект Карла Маркса – в авеню Джима Моррисона. А рядом с памятником Ленину другой – Леннону – воздвигнуть. И Леннона тоже можно – в кепке, ну и еще – в очках.
Рад обо всем этом подумал, поскольку другая мысль к нему чуть раньше пришла: а может, этот самый пресловутый (гнуснопрославленный?) Кий к перевозу точно такое же отношение имеет, как Ленин или Леннон – к Верхнеглупову и даже – к Нижнекукуевску. Абсолютно никакого! Может, он вообще не перевозчик, а здешний старейшина, вождь? Главарь местной администрации. Хотя, может, и перевозчик, водителя Радика, можно сказать, коллега… почти. И тот возит, и этот. Только этот по реке… а по снегу – он что, тоже возит? Так по снегу-то, по льду, вполне можно и без перевозчика обойтись. Ежу ясно! Вот он – итог глубоких рассуждений и необычайного разлива мысли.
– Ты что ржешь-то, как гуннская лошадь?
– Над собой смеюсь, милая! – честно отозвался Рад и, прищурившись, подмигнул. – А давай во-он с той кручи – на рогожке да вниз! Слабо́?
– Чего?
– Боишься, говорю? Страшно?
– Мне?!
Искрящийся снег в глаза! Ветер в лицо. Солнце! В-вух-х!!! Кувырк… И – голубое небо, высокое-высокое.
И снова снег! Хильда, на ноги поднявшись, снежком бросилась, между прочим – больно, но самое главное – исподтишка! Так настоящие товарищи не поступают, а уж, тем более – любимые жены.
– Чего смеешься-то?
– Я вот тебя сейчас… в сугроб выкину!
– Ты сначала поймай! Ага! Попробуй-ка.
В перелеске слышался стук топоров – под присмотром раскосых стражников гуннов невольники господина бен Заргазы, вовсе не брезговавшего и живым товаром, рубили сухие деревья – на дрова, на баню, у хозяина которой, старосты местной деревушки Кия из рода славного Автлемара по прозвищу Ромейский Плащ, конечно же, имелись и собственные дрова, но купец Хаим бен Заргаза, при всех его недостатках, слыл человеком широкой души и вовсе не собирался позорить свою давно сложившуюся репутацию гнусной и никчемной мелочностью. В баню-то лучше со своими дровами прийти, мало того – еще и оставить их хозяину-старосте. Не в первый раз уже шел торговец через Киев перевоз, в обход Данпарстада, и причины тому были разные, обычно интриги завистников и врагов, а ныне вот – черная смерть. Имелись, имелись у хитрого купца свои человечки в городе, они и докладывали обо всем, предупреждали. Зачем держать руки в гнезде гадюк, когда его можно просто объехать? Тем более, что Данпарстад стоял как-то не очень удобно – река с течением лет немного изменила русло, а у самого города так и вообще обмелела, сводя на нет все преимущества удобной речной гавани. Перенести бы город сюда, к Киеву перевозу – тут и удобнее, и безопаснее.
О том вот подумывал бен Заргаза, искоса поглядывая на рабов, трудившихся в поте лица. Не то чтоб купец не доверял своим людям – те и без него за всем проследили бы, нет, не в этом дело – просто хотелось прогуляться, немного побыть одному, тем более и погодка-то стояла прекрасная, солнечная, с небольшим морозцем.
С берега, с кручи, доносились чьи-то веселые голоса, смех. Местные ребятишки катаются? Нет, не похоже – один голос явно мужской, да и одеты… Торговец прошел с десяток шагов к реке и внимательно присмотрелся. Нет, это не дети, незнакомцы какие-то… впрочем, нет – все же знакомые! Тот самый словенский князь. С супругой. Ишь ты, барахтаются в снегу… молодежь. Счастливые! Купец даже немного позавидовал: сбросить бы пару десятков лет и самому вот так с кручи да на рогожке! Пронестись со свистом да завалиться в мягкий сугроб, поднимая тучи снежной морозной пыли. Увы, Хаим бен Заргаза давно уже не мог позволить себе подобных шалостей, и вовсе не потому, что был таким уж чересчур серьезным, – просто не так поймут. Человек – есть то, как он себя показывает, как перед другими ставит.
И все же было завидно.
Ах, как они летели! Как смеялись, как, обнявшись, кубарем катились в сугроб!
– Ишь, веселятся, – вместе с остальными невольниками упираясь длинным шестом-слегою в высокий ствол сушины, негромко промолвил Борич. Надеялся, что братец услышит – тот и услышал, кивнул. Еще вчера по ночи братовья сговорились бежать. Уносить ноги как можно скорее, покуда не угнали в далекую чужую сторонушку, оттуда уже вряд ли вернешься – мор, глад, да и в пути запросто можно замерзнуть, сгинуть.
Бен Заргаза, конечно, свой товар берег – рабам позволял у костров греться, да там же и спать – как братья и делали, когда шли за обозом. Ничего в бытовом плане не изменилось, только раньше-то были они сами себе хозяева, а теперь вот появился хозяин другой. Господин торговец Хаим бен Заргаза. Против него и сговаривались, не так купец страшен был, как неизвестно какое будущее. Кому еще продадут? Да и вообще – дойдут ли?
Стерегли рабов, как уже успели убедиться братцы, не очень-то. Да и чего было стеречь – ну, убежит кто-нибудь, так потом-то куда ему, бедолаге, деться? Чужих никто и нигде не жаловал, в лучшем случае также вот возьмут в плен, в рабство, в худшем же – просто убьют от греха подальше или даже принесут в жертву богам – надменным, чужим и жестоким. Оно кому надо-то – бежать? Да, тем более, еще в мороз, зимою? Не человек, так дикий зверь приберет – оно запросто, волки, вон, вокруг каравана каждую ночь воют – облизываются, да подойти боятся.
И все же решились братья. Пошептались ночью, подумали – свобода, она всяко лучше рабства (так в ту пору очень немногие думали, а эти – вот, надо же!). По берегам Данапра-реки все те же народы жили – не словене, так готы – а дальше, потом, что? Валашский тракт – в Дакию, Мезию, Константинополь… Что там за люди, в этой Дакии? Может, и хорошие, а все равно – чужие. На ином языке говорят, другим богам молятся, живут по-иному. Здесь вот пока – не так. Не совсем так. Да и на Данапре-реке тоже чужаки – хоть словене, хоть готы – однако не такие уж непонятные чужаки, как, скажем, те же валахи, даки, ромеи – те-то уж совсем непонятно, какие. А здешние как раз понятны – и язык, и боги их, пуст даже Иисус, на кресте распятый, не говоря уже о Свароге и Сварожичах… пусть они тут тоже чужие, но все же, даже чужие Сварожичи – это Сварожичи, ясно, чего от них ждать, как просить заступы. Данапр-река – не совсем еще чужая. Вот, наверное, скорее всего, парни-то здесь бы и остались, ежели бы сами по себе, свободными, шли, за обозом Радомира-князя тащились. А что делать? Коли вымер весь род? Коли не осталось теперь у братьев в целом мире своих. Только чужие. Так, какая разница – на болоте с Луговыми Кулишами зимовать или вот где-нибудь здесь, к какому-нибудь роду прибиться. Если, правда, возьмут.
Никакого конкретного плана на этот счет у Борича, не говоря уж о его младшем братце, вообще не имелось. Так шли – на авось, на милость богов полагаясь, а больше – на отправленную к богам деву – Очену, которую всерьез считали своей заступницей. Ну, а как же? Кто же еще ей молился, кто приносил жертвы? Ее бывшие соплеменники? Ага, дождешься от них, как же! Забыли уже, поди, что и была у них такая Очена. А вот Борич и Гостой – помнили! Чтили! И справедливо надеялись на обратную благодарность. А что убил Борич, заколол на старом капище странным разноцветным кинжалом… так это ведь не со зла, просто, была уже дева Сварогу обещана – за брата, чтоб тот в лихоманке не сгорел. Выздоровел брат-то, руками Сарганы-гуннки Сварожичи действовали – зелье дали, вот и пришлось отдавать обещанное – Очену-деву! Сколько раз Борич у нее прощения просил – и не сосчитать даже. Простила дева, ежели б не простила – так давно бы уже сгинули братья. Простила и помогала – на нее они теперь и надеялись. С ней и советовались, ей молились. Больше даже, чем Сварогу и Сварожичам – те-то далеко остались. А Очена – всегда здесь, рядом – почему-то именно так казалось Боричу. Может быть, потому, что он постоянно об этой разноглазой деве думал? Так уж она ему понравилась, так… В следующей жизни обязательно нужно к ней сватов заслать! Обязательно!
– А ну, давай, давай, навались! И-и-и… взяли!
Подтолкнули сушину – не много и надо-то было. Пошло дерево, повалилось, сбивая соседские ветки. Упала, подняв снежное искристое облако, туда, куда ее и валили. И тут же завизжали лучковые пилы, ударили топоры… А стражники, готы и гунны – видно было – приглядывали, следили, как бы кто топором… Соблазн ведь, соблазн! Вот потому и следили, особенно – гунны: смотрели глазами раскосыми, стрелами тетивы теребили. А так! На всякий случай. Если кто из рабов что худое замыслит – вмиг, как ежик, окажется – стрелами утыканный. Гунны – они такие.
Вот одна пила лопнула, звонко так, словно маленький колоколец звякнул – бям-м! Осмотрели пилу, новое полотно приладили, старое тут же, в сугроб, выкинули. А чего? Коли новое есть?
Дров накололи быстро, погрузили поленья на волокуши, привязали веревками, свезли к бане. Бен Заргаза-купец разрешил невольникам пару сушин себе оставить – костер развести, греться. Даже расщедрился – вяленого мяса немножко выдал да мучицы – похлебку заправить. Опасался – не померли бы с голодухи рабы, как рачительный хозяин за товар свой живой тревожился. Убежать-то они, конечно, не убегут – некуда, а вот помереть могут запросто, случаи уже были.
Возвращаясь с колонной невольников обратно на остров, Борич вдруг обернулся на чей-то веселый смех, присмотрелся… да чуть не упал, споткнувшись. Незаметно толкнул локтем бредущего рядом братца:
– Глянь!
Тот глазами пильнул:
– Ого! Так это же…
– Тс-с! Молчи, брате. То Очена-заступница нам знак свой дает. Интересно, венец гуннский Радомир-князек с собою везет или дома, в селении, оставил? Саргана-гуннка его ведь вернула, слышал?
– Да слышал, давно уже. На болоте говаривали, – Гостой шмыгнул носом. – А зачем им венец с собой брать?
– А затем, что венец тот непростой – Аттилы-князя! Может, Радомир-князек с Сарганою-гуннкой колдовство какое замыслили? Мыслю я, венец тот бо-ольшую силу имеет – шутка ли, сам Аттила-князь им владел когда-то. Золото на венце, жемчуг, каменья. Вот, если б мы с тобой, брате, в чей-нибудь род не сами по себе зявились, а с венцом – великую ценность чужим – будущим своим – передали. Тогда б нас в любой род приняли.
– А вдруг просто убили бы да венец забрали? – засомневался Гостой.
– А Очена-заступница? – яростно зашептал Борич. – Думаешь, зря она нас с Радомиром-князьком который раз уже на пути сводит? И венец тот – здесь. Наш, наш будет!
– Даже если он тут и есть, как же мы его достанем? – все еще сомневался младшенький братец, бывший в некоторых делах куда как рассудительнее старшего.
– Доста-анем, – уверенно отозвался Борич. – Есть он тут, есть, венец-то – я чувствую. А Очена-дева нам в этом поможет!
Раньше, когда шли за обозом свободными, у юноши никаких мыслей о бургундском венце не возникало – ни к чему тогда было. А вот сейчас-то как раз – к чему! К свободе! К роду-племени новому. Не с пустыми руками явиться – этакое богатство с собой принести, подарить новым родичам. От того и почет, и уважение будет, и в род новый быстрее примут. Хотя. Конечно, могут и убить, отобрать… Но тут надежа на Очену-деву – уж, всяко, поможет, заступница. Конечно, хорошо бы ей жертву принести…
Разложив в перелеске костер, невольники принялись варить похлебку, кто-то даже повеселел, затянул какую-то песню. Стражник вокруг бродили так, для проформы больше – ни топоров, ни пил у рабов уже не было, забрали, убежать же невольники – не убегут, так и чего зря тут шататься? Не очень, не очень-то сторожили, вот только по ночам, правда, руки за спиной связывали. Всем, окромя тех, кто за кострищем присматривал.
Усевшись у костра, Борич толкнул локтем брата:
– Что-то неохота в снегу сидеть. Сходить бы, наломать лапника.
Сказав, обернулся к стражу:
– Ась?
Тот махнул рукой:
– Идите. Только смотрите у меня – быстро.
Быстро и управились – а чего тянуть-то? Хитрое ли дело – лапника наломать? Вот Гостой и ломал, Борич же по снегу, по сугробам, шарил… пока на обломок пилы не наткнулся. Тот самый, выброшенный. Запрятал обломок в рукав, улыбнулся:
– Ну, все, брате, пошли.
Гостой удивился:
– Зачем нам железяка эта? Руки друг другу развязать и так можно.
– А жертву Очене-заступнице принести? – оглянувшись на стражника, возмущенно зашептал старший братец. – Ты что же – про самое главное и позабыл? А еще бежать собрался. Куда мы без ее помощи убежим? На тот свет разве.
– Да, жертву бы надо… Так нет же у нас ничего!
– А кровушка в жилах? Вечерком улучим случай – полоснем по рукам, да в шатер Радомира-князя. Я уж приметил – где.
– И я приметил. Мыслишь, венец Радомир-князек у себя в шатре держит?
– Ну, а где ж еще-то? Ты сам-то кому-нибудь этакую ценность доверил бы? Так что, ежели венец есть – так он в шатре, и нигде больше.
– А мы явимся, когда шатер пуст будет, заберем, и бежим! Так? – прошептав, парнишка задорно сверкнул глазами.
– А вот и не так! – так же шепотом охолонул брата Борич. – Явлюсь вечером, я один проберусь, гляну – если венец там, ночью мы вдвоем от костра сбежим да к шатру Радомирову подадимся. Князя и супругу его убьем, венец в котомку, на лыжи – и в Данпарстад. Придется пока там отсидеться! В селеньях-то окрестных они сразу пропажу искать будут… Саргана – может, и ее убить? Наверное, только она еще про венец и знает. Нет! С гуннами нам не сладить, а с этими…
– А с этими сладим?
– Сладим, брате, сладим! – прищурившись, уверенно отозвался юноша. – Вишь, они как встали-то – на отшибе, с чего бы?
– С чего бы?
– Очена-заступница так им хитростью своей повелела – вот с чего! – Борич торжествующе посмотрел на братца. То нам на руку, брате! Подползем по снежку… и – обоим по горлу. Князьку и женке его, готке. Обоих – Очене-деве! Вот эта жертва так жертва, сам посуди – с княгинею князь. Очена от того в силу большую войдет, еще больше нам помогать станет.
– То верно, – поправив съехавшую с плеча кучу лапника, задумчиво кивнул Гостой. – Только княгинюшку жалко – красивая.
– Очена тоже красивая, – Борич сдвинул брови. – Была красивой…
– И все равно. Брате, а можно ты с княгиней разделаешься… А я уж – с князем.
– Как знаешь, брате, как знаешь.
– Эй, хватит болтать! – прикрикнул подошедший сзади стражник. – И поторапливайтесь, давайте. А то вот как тресну по башке древком!
– Идем, идем, господине… – Оба брата закланялись.
– Вот то-то! – довольно ухмыльнулся воин. – Смотрите у меня, изгои!
Невольники прибавили шагу и уже почти подошли к костру, когда вырвавшийся вперед Гостой вдруг обернулся:
– Брате, а зачем ты будешь в шатер загодя лазить? Есть там венец, нет ли… Все равно ведь бежать надо, так?
– Ну, так.
– Тогда вместе и пойдем. Сразу дело и сладим.
Баню самолично топил Кий-староста, летом – перевозчик, зимой – охотник, добытчик, посредник – не один бен Заргаза-купец Данпарстад надменный не жаловал. Хорошо истопилось, дым пахучий на стенах осел, в щели волоковые сизыми ручейками вытек. Накалились каменья – водичкой плеснешь из корца иль кваском – пар едва ль не глаза выест. Хороший парок, духовитый, под это дело Радомир-князь супружницу свою, на полке разложив, всю веничком березовым исхлестал, остатки хвори выгоняя. Хлестал да приговаривал:
– Вот тебе, чумной микроб, вот! Бойся!
– Кем-кем, любый, ты меня называешь?
Зачерпнув из ушата, князь окатил раскаленные каменья, помахал вениками, разгоняя пахучий пар. Усмехнулся:
– Не тебя – хворь твою, зельем выгнанную.
Хильда хмыкнула, вытянулась:
– Саргане-вдовице – благодарствие. Не ее бы зелье, да не молитва бы… А ну-ка, еще похлещи, милый. Во-он там, на пояснице, чуть выше копчика.
Молодой человек и рад стараться, снова набросился, замахал со всем тщанием:
– Еще поддать ли?
– Давай немножко. Да квасу, квасу добавь!
Добрый оказался у Кия-старосты квас, забористый – на ягодках сушеных, на сухариках. Пить – одно удовольствие, да и в бане – плеснуть в каменку. Хорошо! Раскраснелась княгинюшка, разомлела, вся лежала довольная, да и Радомир радовался – не гадал, не чаял такое вот удовольствие получить – в баньке черной попариться. Спасибо Кию из Автлемарова рода. Сам староста их и встречал, баньку показывал, обстоятельный такой мужик, чернявый. Судя по виду, да по глазам прищуренным, в нем не только словенской да готской крови – и гуннской было немало намешано. Смуглый, на лицо приятный, волосы как смоль, плечи широченные, сам приземистый, да и ногами малость подкачал – кривоваты, видать, в дальнюю гуннскую родню.
Рад его сразу про родичей спросил, полюбопытствовал. Староста плечами пожал да еще больше прищурился, пояснил – средний брат, Щек, в том селении, что вверх по реке – тоже старостой, младший – Хорив (или – Хорунгв правильнее) – в нижнем течении деревней хозяйничал, да, была и сестра, Лыбедь, со старшим братом жила, покуда еще не пристроенная. Батюшка-то Киев знатным был воином, из древнего народа спалов, много жен имел, вот и все братья-сестры от разных: Кий – от гуннки, от ромейки – Щек, Хорив-Хорунгв – от готки, и от словенки – Лыбедь. Такой вот интернационал получился.
– Уф-ф! – спустившись с полка, Хильда выскочила в предбанник – перевести дух.
Запарив новую пару веников – на этот раз дубовых – Рад вышел вслед за супругой, уселся рядом на лавку, прислонившись спиною к бревенчатой стене. Пазы меж бревнами голубели мхом, прямо перед лавкою, на небольшом столике стоял плетеный жбан с кваском.
– Забористый! – выпив, похвалила княгиня. – Отец Ингравд, бывало, такой же настаивал, после потчевал паству. – Ой… – Хильда вдруг осеклась. – Ты что так смотришь?
– Славная ты у меня, – облизнувшись, молодой человек погладил супругу по плечу, – Голенькая, распаренная…
– Что ж мне, в одежде мыться?
– Как такую не любить?
Тут же дело и сладилось, юная женщина снова застонала, на этот раз не от пара – от любовных ласк. Заскрипела лавка, темно-голубые глаза готской красавицы закатились, тонкие руки сцепились на спине супруга…