КАРАВАННЫЙ ГОРОДОК (Дорога в Реховот)




Страшные домики на курьих ножках. Они расплодятся и станут Тель-Авивом. Совершенно одинаковые. Похожи на передвижной болгарский цирк. Вот в этом домике должны жить униформисты, а тут - семья с удавом. Заходит солнце. Пахнет шашлыками. Семья из Тбилиси. Смотрят печально. Говорят с акцентом: "Заходыты, пасматрите, как живут люды!" Шашлыки - как показатель нормальной жизни. "Жызны". Я приказываю себе: "Запиши хоть что-нибудь!" На велосипеде едет босая девочка. Это самая красивая девочка, которую я видел за последние триста двадцать лет. Через месяц ей стукнет двенадцать. Владимир Набоков посвятил ей целую книгу. Папа - гидролог, мама - инженер-строитель. Говорит, что девчонки все дуры, поэтому она играет с мальчишками. Будет сводить с ума толпы израильтян. Пусть она им всем отомстит за нас. Но пока ее держат в этом гетто. Под музыку мороженщика. Папа-гидролог даже не разрешает разрисовать вагончики, а так в них можно заблудиться.
Стюарт выбирает для съемки радостные точки, на которых лучше снимать торжество коммунизма в Пном-Пене: нет ни земли, ни неба, мир состоит из одних белых уродливых вагончиков, в которых живут нимфетки. Стюарт задерживается возле мальчика, который водит в прятки. Каждый, кто водит, считает до ста за вагончиком N 678537. Стюарт говорит, что "хайд энд си" - его самая любимая игра. Вообще городок карванов - это идеальное место для игры в прятки. Но я больше любил играть в "двенадцать палочек". Продавец мороженого похож на предприимчивого израильского поэта Генделева. Хорошо бы этот Генделев привез сюда, кроме мороженого, картошку и растительного масла. Магазина пока нет, но скоро будет. Через месяц. Уже выделен вагончик. Рядом с вагончиком конторы. На конторе надпись: "Если вы не заключите договор на воду, вода будет отключена!" Непонятно, что без воды произойдет с удавами и цирковыми слонами. В песочницы еще не завезен морской песок. У вагончика N 16731-6 мальчик из Ташкента играет на кларнете южнословацкие мелодии и "Заиньку" в обработке Гедике. Я подошел и аккуратно, с ошибками, переписал название. В этом вагончике будет тюрьма, в этом - родильный дом, в этом - библиотека. В общем, неплохо, можно жить. Живали мы и хуже.

КАФЕ "А ПРОПО" (Тель-Авив)

Женщина за стойкой окончила библиотечный институт имени Надежды Константиновны Крупской. Она сообщила мне, что Михаил Козаков заключил контракт с израильским театром и будет теперь играть на иврите. "А что теперь будет с нами?!" - сказала она и заплакала. Тушинский поглядел на нас с большим удивлением. "Это что, ваша знакомая?" - прошептал он. "Перестаньте плакать! - сказал я твердо. - Я сам люблю Козакова. В четырнадцать лет меня не пропустили на "Убийство на улице Данте", и я уже тридцать два года не могу успокоиться! Это гениальный актер и режиссер! Но поверьте мнению эксперта: он никогда не сможет играть на иврите - я был у него вчера вечером вместе с этим толстым американским дядей. Даю вам честное слово Крупской! Нам два кофе-фильтр!"
Я даже хотел подарить ей открытку, на которой написано "Самуилу Тушинскому от актера Михаила Козакова", но какого черта! Пусть Козаков сам утешает своих поклонниц.

СЕКТОР ГАЗЫ

Проехали пропускной пункт. Сотни новеньких "пежо" в кустах. Все одного цвета. Все одной формы. Видимо, один и тот же номер. Невероятно, чтобы их можно было отличить одну от другой. По вечерам арабов довозят до границы с Газой, и они ищут по кустам свои машины. Ругаются по-арабски и скандалят. Вдоль дорог - сталинградекая архитектура, "дом Павлова". Привкус отсутствия будущего. Люди, козы, дети зацепились за эти рассыпающиеся сараи и ждут в них конца света. По ту сторону границы в караванных домиках конца света будут ждать русские. Много зелени. По отсутствию напряжения похоже на Абхазию. Проезжаем арабскую зону и въезжаем в Гуш-Катиф. Это уже Паланга. Гуш-Катиф планируют заселить десятками тысяч эмигрантов. На деньгах сидит бывший летчик: "Привози мне сто тысяч русских, я их всех обеспечу землей! Главный враг - это не арабы! Главный враг - это наше правительство! Раньше мы делали ошибку и брали сюда людей после строгого отбора. Теперь берем всех подряд!"

Русских действительно тут - "не сливки". Летчик серьезно думает, что именно так выглядят русские. Сам он сефард, а жена - наполовину йеменитка, наполовину - полька. Такое сочетание - это куб самобытности и гордыни. Прожили три года в Беверли-Хилз. Американцы удивляются, что из Беверли-Хилз можно навсегда уехать в эту пустыню. Дюны. Граница с Египтом. На песке растят помидоры. "Газа" - это ложное понятие: есть собственно Газа, а есть Гуш-Катиф, который в четыре раза больше. И в самой Газе не семьсот тысяч арабов, как утверждает статистика, а только четыреста - остальные разъехались по свету. В Гуш-Катифе собираются открыть фабрику по производству мужских пиджаков. Их можно будет экспортировать в Беверли-Хилз. Вместе с помидорами.

Мы получаем с Тушинским по громадному сладкому помидору и с уважением их съедаем. Тысячи квадратных километров парников. Площадь парников равна Люксембургу. Попадаем в отдельно стоящий парник, который производит кошерную капусту для Бней-Брака без жуков. Чтобы министр абсорбции и министр внутренних дел случайно не оскоромились. Жуки и бабочки прилипают к специальным дверям, потом их перепродают энтомологам. Срывают семь метров песка - и под ним пресная вода. Можно вырыть себе чистые пруды и сесть на берегу с томиком Баратынского. Летчик с женой - оба странно религиозные, они положительно отзываются о свиньях, но говорят, что есть их нельзя. Тушинский отвечает, что по обоим пунктам он придерживается противоположного мнения. Москвичка Наташа и киевлянка Ира выращивают в оранжерее карликовые японские деревья. Дубы и вязы, как крошечные пирожные "птифурки" из ленинградского ресторана "Метрополь". На экспорт эльфам. Ира дремлет на песке между японскими грядками и, увидев нас, становится очень агрессивной. У нее хромает муж - ему нет сорока пяти лет, но на невольничьем рынке не берут на нормальную работу, если ты хромаешь. Поэтому они приземлились в Гуш-Катифе. Но Ира говорит злобно, что "мы все-таки не из деревни Пятихатка, мы из трехмиллионного города". Чтобы мужчин не выгнали с работы, приходится работать в кипах. Летчик на это весело отвечает, что "не беда!". "Скоро построим большое поселение для нерелигиозных, чтобы люди не мешали друг другу жить!" Пока есть работа для всех, даже для пожилых женщин. Бней-Брак, к счастью, потребляет много кошерной капусты. Если Гуш-Катиф хочет заполучить к себе еще пятьдесят или сто тысяч жителей, им придется выделять землю для нерелигиозных коммун. А земля есть!

Коридор вдоль египетской границы. Идет араб, везет на тачке пожилого отца из Египта. Через эту границу я буду отваливать за долги. Тушинский говорит задумчиво, что арабские развалюшки рядом с границей - еще роскошь по сравнению с тем, как живут в Египте. За несколько последних часов я четвертый раз прихожу к выводу, что я, наконец, нашел в Израиле свежее место, где есть работа и нужны пионеры. И снова начинаю в этом сомневаться. Скорее всего, весь Израиль являлся бы таким "свежим местом", если бы в нем жили одни эмигранты. Но так уж получилось, что в Израиле проживает еще много настоящих израильтян, "индекс двести". Если бы в Израиле жили одни израильтяне, то жизнь бы остановилась.

Деревня арабских рыбаков - лодки за армейским забором. Дежурный офицер каждый день пересчитывает рыбаков, чтобы, кроме наркотиков, рыбаки не ввозили в Израиль террористов. Роскошный ресторан и гостиница на берегу. Русская официантка. Ей удается выбираться домой в Ашкелон только раз в неделю. Муж-инженер работает где-то ночным сторожем. Двенадцатилетняя дочь недели за неделями ночует дома одна. Вдруг в кепочке и в шортиках, с беленькими толстенькими ножками топает наш герой! Двойник Бродского. Он прячется здесь от корреспондентов! Только что Ира и Наташа вопили, что после столичных институтов стригут эти идиотские карликовые листочки, что инженеры собирают израильтянам помидоры, специалист с двумя дипломами собирает рабские караванные домики, а наш ходит тут с махровым полотенцем! Какое он имеет право меня преследовать?! Он неотвязно шляется за мной по пятам, превращая меня в параноика. Я хочу подойти и в упор спросить, не Бродский ли он?! Лидер дутых сионистских героев, отдающих на закланье нашу алию?! Но Тушинский сказал: "Давай вообще ему не показываться, он мне надоел еще в Вашингтоне!" Тушинский - волейбольного роста, на голову выше меня, он скептически относится к маленьким. Когда начнется американская массовая алия, она родит новый тип сионистского героя: это будет мордастый розовощекий гигант, одетый во все черное! Хорошо бы до этого мига не дожить!
Еще утром я мечтал привезти в Гуш-Катиф много тысяч олим! После разговора с Ирой из оранжереи - категорически нет! Увидев пятнадцатилетнюю красавицу из Пскова - снова категорически да! Но после этой встречи в отеле - окончательно нет! Я привезу сюда двести тысяч человек, которые будут тут пахать вместе с черными бедуинами, выкапывать пруды с двумя дипломами, а он будет прохаживаться тут в пробковом шлеме?! Или он, или двести тысяч! Я не желаю их травмировать. Пусть останавливается в "Хилтоне" в Тель-Авиве. Я перевожу дыхание, и мы едем дальше. После каждого интервью для Тушинского я беру еще настоящее интервью для себя. На обратном пути из Гуш-Катифа приглашаем к себе в машину солдатку: Тушинский считает, что с ней безопаснее. Каждый километр - два мальчика и старик, два мальчика и старик, сорок километровых стариков до границы. Ящики с початками кукурузы, возле каждого - бочка из-под гудрона, на которой лежат три арбуза. Солдатка умоляет не останавливать машину возле арабских торговцев - это запрещено армейской инструкцией. Проехали дореволюционный аэропорт - взлетная дорожка 750 метров. Много нумерованных тележек, запряженных инвентарными осликами. Номера пятизначные - видно, что жизнь хорошо налажена. Я ожидал увидеть человеческий муравейник и горящие шины, а вокруг шла добропорядочная сельскохозяйственная жизнь.
Из Израиля к границе подошел автобус - из него толпа угрюмых мужчин расходится по кустам разбирать "пежо". Идет толпа воронежских рабочих из кинофильма "Подсолнухи". Сейчас в спецовке из автобуса выйдет Мастроянни. Тушинский, прищурившись, замечает, что он участвует в демилитаризации Газы: вывозит из сектора Газы израильского военнослужащего. Пусть одну толстую солдатку, но это только начало. Если все вывезут из Газы по солдатке, то в Израиле станет очень много солдаток. Мнение Тушинского: что я не должен ни в коем случае рекламировать район Газы, потому что на этом кончатся подачки Буша и нечего будет жрать. А Щаранскому негде будет отдыхать.
Старики-арабы покорно ждут на обочинах. Тушинский говорит: "Жили-были три китайки - это стихотворение Пушкина - Як, Як Це Драк, Як Це Драк Це Дрони". Жили в Газе.

КИРЬЯТ-ШМОНА

Обстановка проще, лес - леснее, люди - человечнее. Только нет работы. Заведующая ульпаном говорит по-турецки. Ошеломительно красива, и это застает нас с Тушинским врасплох. Заведующая говорит, что все эмигранты теряют прежний статус, даже долго не могут объяснить, кем именно они были. Чем выше, тем сложнее сформулировать. Заседание муниципалитета проходит в детском интернате. Мэр отводит нас в бомбоубежище, где дети годами отсиживались под обстрелом "катюш". Пузатый обстоятельный мэр. В пятьдесят пятом году с побережья Марокко семью торговца рыбой из Танжера поселили здесь в палатках. Дедушка определенно торговал с Карфагеном. Сам мэр похож на располневшего крайка, играющего за воронежский "Труд", или на спартаковца Татушина. "Споукследи" мэрии принципиально красивее всех окружающих. Она сидит с загадочным видом и не раскрывает рта. Тушинского это начинает нервировать, он толкает меня ногой и спрашивает: "Вэр из ши фром?", но я не знаю ответа. Улыбка все-таки не плоская, в ней есть израильский подтекст. Можно допустить, что она из Румынии или, в крайнем случае, из Турции. Я могу догадаться по акценту, но для споукследи она слишком уж молчалива! Она еще не произнесла ни словечка! Я никогда в своей жизни не видел таких идеальных споукследи! Я мечтаю о такой жене. Может быть, она глухонемая-споукследи, я бы не удивился! Неожиданно споукследи начала засыпать. В этот момент разговор шел о том, что каждое утро в Кирьят-Шмона привозят около тысячи ливанцев из пограничных деревень Ливана, которым платят по два шекеля в час. И если любому из советских эмигрантов платят хотя бы четыре, то делается это только из самых высоких и благородных израильских побуждений, о чем мы и так хорошо наслышаны. Вот в этот момент кирьят-шмонская красавица ужасно мило завила локон, сладко зевнула и очень мило прикрыла глазки. "Все-таки она израильтянка", - доложил я Тушинскому. В конце концов, за сто долларов в день я не в состоянии различать их по запаху! Я им не кокер-спаниэль, я не проходил специальной тренировки!
"Нет работы, - повторил мэр. - Люди едут и едут, а рабочих мест нет. Наш враг - это не арабы, наш главный враг - правительство Израиля!"
"Они начинают повторяться!" - сказал сквозь зубы Тушинский. Перед отъездом мэр угостил нас обедом. Рыбный стол был роскошным - это только подтвердило мои худшие опасения по поводу торговли с Карфагеном. Вот, пожалуй, и все о Кирьят-Шмона. Есть такая песня: "Од тире, од тире, кама тов ихье ба-шана, ба-шана ха-баа". Ее написали в подвале, в котором мы сидели с мэром. Песня о том, что в следующем году обстрелов больше не будет и дети будут играть на улицах в пятнашки, а мы будем сидеть на балконе и считать перелетных птиц. В следующем году. Мимо нашей машины проходят светленькие ребятишки и лопочут по-русски. Портфели тянутся по земле. Одна лямка оторвалась. Мальчик из Ленинграда, но названий улиц не помнит. Счастливый человек. Зато я их помню слишком много.

ИНСТИТУТ ВАЙЦМАНА

Вице-президент института - бывший посол в Африке. "Крокодилы, пальмы, баобабы и жена французского посла". Говорит с немецким акцентом. В кабинете пахнет дорогим трубочным табаком. Бывший посол производит впечатление самого умного человека в институте. Бывший посол посмеивается. Я говорю Тушинскому, что не очень люблю ученых. Он мне советует помалкивать. Неученых я тоже не люблю. Это парадокс. Первым нам показывают академика Лернера. Лернер - старый отказник, он недавно приехал, и его взяли на стипендию в институт Вайцмана. Вообще он металлург, но сейчас он создает для людей механическое сердце. Видимо, академик перечитал сказку Андерсена "Соловей и роза", и она натолкнула его на мысль. Английский у Лернера шикарный. Отказ - это школа английского языка! Академик сидит в темной комнате без окна. До этого он семнадцать лет просидел в отказе, поэтому его поместили в эту темную комнату, чтобы переход был не очень резким. У Лернера в кабинете стоит кульман и нет компьютера. Мне это сразу очень нравится. Видно, что академик Лернер - потерянное поколение. Что он - "из наших". В этой комнате раньше сидел швейцар, и в такой комнатушке под лестницей Лернер придумал механическое сердце. Представляете себе, что он мог бы придумать на свету! В стенах трещины и дырки с кулак: я ищу место, на котором висел холст с нарисованным на нем очагом, но его отдали в чистку. Я отчетливо понимаю, что произошло перемещение во времени и мы с Тушинским оказались в четырнадцатом столетии. Сердце академик мастерит из драгоценных металлов. Я понимаю, почему его столько лет не выпускали!
Сердце будет состоять из трех частей. Первая часть сердца находится непосредственно в сердце! На нее уже есть патент, но все равно пока не нужно много болтать, только между своими. Между потерянным поколением. Вторая часть сердца будет в синей сумочке на ремне, в которой Тушинский носит чековые книжки и доллары, и очень важно, чтобы эту сумочку не сперли. И, наконец, в животе будет располагаться энергоснабжение. Телефон на столе у Лернера не работает - ему звонит сам президент страны, но в трубке слышны только бульканье и хрипы. Энергоснабжение в животе должно снабжаться энергоснабжением из сумочки; если сумочка откажет, как телефон, то кранцы. Основная рабочая часть создается академиком из титана: я слышал много историй о еврейских старушках, которые вывозили титан через таможню под видом своих любимых сковородочек. Теперь их переплавят в искусственные сердца, останется только выбитая надпись "цена 1 руб. 46 коп." где-нибудь в районе правого предсердия. Будущие археологи сойдут с ума, но даже археологи не понадобятся, потому что с таким сердцем за 1 руб. 46 из титана ты еще переживешь всех будущих археологов, ты их сам будешь раскапывать и закапывать!
Скоро приедут американские металлурги, тоже отказники, они навезут искусственных почек, мочеточников, разработают искусственные мозги! Но некоторые части, хотя бы самые формальные, нужно оставить немеханическими, иначе больницу "Мизгав Лядах" придется упразднить, как компартию Киргизии! На выполнение всей программы Лернеру нужно около сорока миллионов долларов. Кажется, около четырех тысяч он уже получил, и на эти деньги Лернер купил кульман. И мультимиллиардер Хаммер обещал дать денег, но в последний момент у него затонул какой-то важный пароход, и, естественно, ему было не до сердец. "Более того, он умер!" - меланхолично замечает Тушинский. Еще приличную сумму обещали французы. Началось все с того, что английский король Эдуард III претендовал на французский престол, но французская знать избрала королем Филиппа VI Валуа (1328-1350), началась Столетняя война, и деньги на механическое сердце из титана тоже ку-ку!
Осматриваем с Тушинским сердце. Фотографировать нельзя, но на словах я могу рассказать, что выглядит очень солидно. Пока это макет, но все части неустаревающие! Кроме академика Лернера, этим проектом занимаются в Солк-Лейк Сит (мормонский штат Юта), где разрешено двоеженство, и встала проблема механического сердца. Оно сможет снабжать организм кислородом в 400 раз больше, чем нормальное сердце. Но Лернер не собирается улучшать правый желудочек - только левый! Я тоже считаю, что можно обойтись левым желудочком! Вообще даже не надо никаких желудочков! Я бы оставил весь титан в сковородочках, чтобы не мешать людям думать о смысле жизни. И у меня в животе нет места для такой турбины, хоть последнее время я заметно растолстел. Пусть подсаживают ее Тушинскому! Пусть подсаживают ее министру Шарону, чтобы он мог выстаивать по три очереди за бесплатными баклажанами!
Тушинский меня торопит: мы переходим в следующую лабораторию по расшифровке тайн мозга!

АМЕРИКАНЦЫ

Дворник Коля оставил мне метлу, но я не стал мести, чтобы не нарываться на скандал со Стюартом. В Реховоте дворники метут парами, вместе с Колей метет главный инженер из Керчи. Он умеет лечить руками - экстрасенс! Экстрасенсы идут сегодня с тележкой по теневой стороне, и Стюарт бегает за ними взад-вперед по тротуару и озабоченно кривится. Прохожие спрашивают "для кого снимаем", но Коля им объяснил, что они с напарником выиграли конкурс на звание лучшего капиталистического дворника! У главного инженера брат - театровед, специалист по Булгакову. Скоро приедет в гости - у него очень полезная специальность для Израиля. Я пока встретил единственного человека, который идеально устроился в Израиле, - это бригадир дворников из Вильнюса, который работает в Афуле простым дворником! Точное попадание.
Стюарт поднял меня в четыре часа утра, и я чувствую себя вялым. Еда в Ариэле безобразная. Стюарт уже час пилит меня за то, что, пока он спал, я привез его в Ариэль не по той дороге. Я даю себе слово никогда его больше не прощать. Хорошо бы выйти, хлопнув дверью, уже в последний день, когда получены все деньги. Американцы все омерзительны. За руль садиться он не хочет ни на секунду, потому что деньги платит он! Опять сегодня были длинные объяснения, кто кому должен шекель. Я отдал ему чек на тринадцать и доплатил семь, то есть получается двадцать, а он мне вернул четыре, но такси стоило на самом деле не пять по чеку, который я ему дал, а семь с половиной, или наоборот, не семь с половиной, а пять, и куда-то исчез шекель. Мы говорим об этом, пока меня не начинает тошнить. Если это лучший фотограф Америки, то каковы же тогда нелучшие? Шекель - это одна двухсотпятидесятая часть моей ежедневной зарплаты, это очень короткая доля зарплаты. Я не хочу слышать ни о каком шекеле, но Стюарт хочет точности. Я изнемогаю от разговоров, сколько денег Америка и их паршивый Буш передали Израилю, без которых не было бы армии, и сливочного маргарина "Тнува", и этих вагончиков с босоногими Лолитками, от которых у меня заходилось сердце. Я начинаю понимать, что от отвращения к американцам может случиться инфаркт. Я считаю минуты, когда Тушинский вернется из Каира, и я смогу работать только с ним, все-таки он в прошлом был поляком. Еще я могу добавить, что американцы - черствые, мелочные, слабые, поверхностные, тщеславные, трусливые, коварные, жадные и завистливые. Генриетта - бабушка гениального семилетнего пианиста Бори - сказала мне, что американцы - милые, но это неправда. Они активно немилые! Не ходите замуж за американцев, они хуже Зустермана и Щаранского!
Я вышел из машины и выкрикнул в ариэльский воздух все, что я думаю об этой паршивой нации, потом вылил на голову два литра холодной воды, снова сел за руль и поехал дальше зарабатывать американские деньги.

БЕЭР-ШЕВА

Симпозиум по энергетике. В зале сидят русские, американцы, израильтяне. Тушинский много слышал о профессоре Брановере, который давно задумал и организовал эту конференцию. Брановер - международная звезда. Тушинский собирается упомянуть его в "Волд энд Лайф". У меня в руках книга под редакцией профессора Германа Брановера "Кто еврей?", мы рассматриваем ее с Тушинским, "...нас должна интересовать не только судьба прозелитов, но и - как неизбежный результат наших успехов, - проблема, как ОНИ ВСЕ ПОТОМ СМОГУТ нас оставить" (Издательство - Шамир, Иерусалим).
В этой книге много интересного: профессор Брановер сообщает, читателю, что Моисей не имеет генетического отношения к евреям и его потомки давно покинули народ. В Библии об этом ничего нет. Но меня это успокаивает: я не хочу иметь генетического отношения к "издательству Шамир" и к его авторам, я предпочитаю Моисея.

"...если принять творческий потенциал еврея за тысячу, то потенциал армян, белых, японцев, соответственно, 100: 10:1". "Не может быть, - говорит Тушинский, - покажи мне слово "японцев". Он медленно, по складам, читает.
"...женясь или выходя замуж за нееврея, вы автоматически уменьшаете творческий потенциал своих детей в два раза: (1000+10):2=505". Не принимайте это лично, - успокаиваю я Тушинского. У Тушинского двое детей от ирландки. "Кто еврей?" - это замечательная книга! Но меня интересует другое: если конференция, которую устраивает профессор Брановер, происходит на равных условиях, то, чтобы уравновесить самого беэр-шевского профессора, понадобится десять армянских профессоров! Сто русских профессоров из Японии! И, если столько вообще наберется, тысяча полных профессоров из Японии! Евреев в конференцзале сидит около сорока человек: хорошо бы еще этот симпозиум происходил в Барнауле или в Москве, но привозить в Негев четыре тысячи русских физиков - это вы меня извините! И сорок тысяч бестолковых японцев - это ровно четыре дивизии! А чем их кормить?! Куда их расселять?! Хватит того, что японцы наводнили страну своими недоброкачественными машинами! Конечно, ученым виднее, но мне кажется, что состав энергетической конференции нужно еще продумать!

ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК

...Повернув за Кирьят-Малахи, проехали кладбище, над которым очень грустная надпись - "Региональное кладбище". Циничное, безысходное название. Жизнь безнадежна. Она заканчивается кладбищем на прямой линии между Ашдодом и Бейт-Шемешем...

...Тушинский считает, что я прошел с ними несколько академий журналистики. Я бы очень не хотел учиться в такой академии, я представляю, что это за гадюшник...

...Музыкантов больше, чем аудитории. Также врачей больше, чем больных; и если врачей держат на 1/16 ставки, то как быть с музыкантами? Тоже играть на 1/16 и слушать на 1/16, или слушать друг друга еще на 1/8? Может быть, мы вообще являемся выставкой себя для себя. Туш придумал идиллическую картину, что во время перемены в ульпане играют русские скрипачи, а остальные русские сидят под вязом и буком и читают "Волд энд Лайф".
Тверия - на аккордеоне играет московский учитель. Плотными заводскими пальцами играет Бернеса. Сыграл мне "там за Нарвской заставой" и пожаловался на жизнь. Кучка наглых привязчивых школьников начала его дразнить и сломала ногами футляр от аккордеона. Я объяснил Бернесу, что они безобидные надоедливые обезьянки, и пока они не вырастают, на них сердиться не нужно…

...Тверия - город отутюженных рубашек болезненной провинциальной белизны: Тушинский злится, что вместо гостиницы мы попали во вьетнамский госпиталь для инвалидов войны. Стюарт и Тушинский - оба - очень недовольны израильским сервисом, они не любят шумных детей и инвалидов в колясках. Вечером, чтобы не оставаться одному в гостиничном номере, я иду слушать аккордеониста. Ночной сексуальной активности в городе нет. Тушинский говорит, что если бы он был проституткой, то последнее место для работы, которое бы он выбрал, - это Тверия…...Лагерь военной полиции. Люди в непонятной полевой форме разговаривают по-русски: то ли туркестанский округ, то ли спецназ, то ли наемники. Люди в такой форме не могут говорить по-русски. Все маршируют. В прошлой жизни недомаршировали. В воздухе висит мат, поэтому головой понимаешь, что попал в нужное место. Сегодня идет распределение по тюрьмам. Пять минут перерыва. Все пьют воду и матерятся. Бл…, бл…, я чувствую, что я дома, что я в Орле. Стюарт снимает двух аргентинцев-портеньос, принимая их за новых советских эмигрантов. Я шепчу об этом Тушинскому, но он затыкает мне рот. Говорит: "Молчи, пусть снимает. Никому не помешают восемьдесят лишних фотографий аргентинцев, не надо усложнять себе жизнь!" В штабном туалете нет надписей. Это первый армейский туалет без надписей, который я вижу в своей жизни, скоро начнут писать по-русски…

....Я шагаю пешком по арабской дороге. Я все-таки вышел из машины и хлопнул дверью. Я нанес Стюарту самое смертельное оскорбление, которое можно нанести американцу - я усомнился в его объективности. Ответный крик я вынести не смог. По сторонам виднеются небольшие арабские деревни, навстречу громыхают грузовики с синими арабскими номерами, а я иду пешком, как пионер из стихотворения Сергея Михалкова, и умираю от стыда перед новыми эмигрантами. Из-за бесконечной гордыни я отказался от американской зарплаты! Я мог зарабатывать эти двести пятьдесят шекелей в день, терпеть, а деньги раздавать голодным старушкам. Какая драматическая развязка. Тушинский еще неделю в Египте, еще неделю я без работы. Что выше: честь или доллары?! Все существо мое подсказывало мне, что доллары выше...
...Форель разводят в ручье прямо под рыбным рестораном. Парочка водяных пауков бежит по воде против течения. Бродский сумел бы сказать об этих пауках шестьсот слов, а не только упомянуть, что они бегут в сторону Иордании. Сижу на деревянных мостках и, как дорогая шлюха перед приемом, учу наизусть специальные выражения про ДНК и РНК. Сейчас переведу интервью и постараюсь моментально все выражения забыть...
...Тушинский вдруг заговорил с милой секретаршей по-польски и оказался нормальным пшикающим поляком. Он старается никогда ни с кем не говорить по-польски, даже с олим из Литвы и Западной Украины. Он ставит себе барьер: для статьи в "Волд энд Лайф" о русских эмигрантах ему не нужно знать лишней правды. Даже по-португальски Тушинский заговаривает охотнее...

ЦЭ УШКИ

Мы - в номерах "Хилтона". У нас с Тушинским - соседние балконы. Я считаю высотные здания: "Карлтон", "Мория", кроме них с балкона видно еще четырнадцать. Если поднять ладонь на расстояние 10 сантиметров от глаз, то никакого Тель-Авива на свете нет. Если ладонь чуть отвести, то появляется Яффо. Так можно определить размер Тель-Авива: нужно знать размер ладони и какую-то формулу из школьной геометрии, которую я забыл. Городская "Марина" - на двести яхт: коль суждено родиться на белом свете, то лучше жить "в провинции у моря". Только очень скучно, но, наверное, можно привыкнуть. Из номера я могу бесплатно позвонить в Союз, но совершенно некому. Съели авокадо - 7,5 доллара порция с лимоном. Это самое дорогое авокадо, которое я ел в своей жизни. Тушинский берет сандвич за четырнадцать долларов и пиво за семь, а я пью апельсиновый сок - может быть, ночью мне придется гнать машину в Иерусалим. Я говорю Тушинскому, что прекрасно понимаю, что он увеличит мне зарплату, если я больше ни одним словечком не упомяну об эмигрантах, - он с мольбой на меня смотрит. Тушинскому надоели русские. Три ведущих шахматистки - "нет", газета "Время" - тоже "нет", харьковский физик - "нет", он даже не хочет слышать названия этого города. Мы доходим до точки, когда даже таинственное слово "Магнитогорск" перестает будоражить Тушинского. Утром Тушинского возили к премьер-министру, но он жалуется, что разговор был средним. Но секретарша - восхитительной красоты. Самая красивая женщина, которую он видел в Израиле, а Тушинскому можно верить.
Заказываем столик в русском ресторане и вяло обсуждаем Шарона и Шамира. Туш говорит, что Шарон - толстый, болтливый хам, но совершенно человеческого вида. А Шамир - жуткий партийный функционер. Впрочем, как глава правительства, Шамир безопаснее. Он сам с собой уже давно не может вступить в контакт. Он - Черненко! Зал вокруг нас абсолютно пуст. Говорят, что вчера было сорок пять человек, но сегодня Тель-Авив вообще пуст, как Рамалла. Туш заказывает холодный борщ и два пирожка за десять копеек с мясом. Пирожки - подозрительные, но пельмени - отличные! Гена со станции Удельная приносит к ним датское масло и сметану. Жалко, нет уксуса. Тушинский считает, что в Израиле плохое экономическое положение, потому что много едят. Я показываю ему рукой на пустой зал: Тушинский по инерции ищет советских эмигрантов, но в русском ресторане, на его счастье, русских нет. Крутится пластинка с бразильской песенкой на иврите. Хорошо бы в этот зал привести всех, кого мы встретили за полгода работы. И всех накормить пельменями. Профессор Брановер кошерные пельмени есть со мной не станет, потому что я, по его сетке, "еврей 505". И Бродский, конечно, из-за пельменей из Вашингтона не потащится. А всех остальных я начинаю мысленно включать в свой список. Туш внимательно осматривает содержимое моей тарелки и говорит недоверчиво: "Цэ ж ушки!" "Если увидишь официанта Гену, попроси, пожалуйста, счет, - грустно добавляет он, - или, может быть, Гена стоит в очереди в супермаркете за уксусом для твоих "ушек"?"
Гена исчез. Оркестр тоже еще не играет. Оркестранты бесцельно слоняются по залу. Просто мы слишком рано пришли. Мы еще вернемся с Тушем в следующем январе! Мне больно, что Тушинский уезжает: у него было еще столько интересных идей! Я хотел подбросить институту Вайцмана несколько оригинальных проектов из титана, а Тушинский обещал устроить театру "Гешер" зимние гастроли в Нью-Йорке! Но вице-президент института Вайцмана улетел за границу, а эти придурки из театра просто не явились к нам на встречу. Еще я собирался переселить всех олим в сектор Газа! Поздно. Новых олим почти нет, аэропорт пуст. Стюарт может снимать только пустую посадочную полосу. Печальный Зустерман доедает девятисотый бутерброд с туной, мне жаль с ними расставаться. Тушинскому осталось два часа восемнадцать минут до конца командировки в Израиль - сейчас я посажу его в самолет до Нью-Йорка и вернусь в Иерусалим на рейсовом автобусе. Мне нужно заканчивать пьесу по иудейской истории, которую я напряженно писал в январе, но пельмени, Тушинский, ритуальные операции, нимфетки, Стюарт - все продолжают крутиться у меня в голове. Я продолжаю помнить, что пьеса моей жизни была на исторические темы, но я катастрофически не могу вспомнить о ком.

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-16 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: