Стюарт решает сфотографировать русских проституток. Долго ездим между холмами. Видимо, это городская свалка или какие-то дюны за электростанцией, которые еще не освоены. Во время войны здесь стояли американские ракетные батареи. Навстречу идет сплошной поток машин с мужчинами. Кажется, что все израильтяне ищут для "Волд энд лайф" русских проституток. Школьных учительниц из Магнитогорска, которые бросили свое основное занятие зоологией и начали зарабатывать себе на квартиру, чтобы взять у Щаранского фонд Гросса. Но их нет. Или они уже все заработали, или их увезли во время хасидской облавы. Я веду стюартовское "мицубиши", а он сидит наготове со вспышкой.
В темноте стоят две пожилые женщины и говорят о своем. Тень на дюнах от дальних фар. Какой-то Булонский лес! Если бы это не было такой отдаленной свалкой. Почему они не работают в массажном кабинете? Как же им не страшно стоять в темноте среди дюн? Две постаревшие Ассоли - как они сюда добираются, на такси? Так вот садятся в такси и говорят: "Нам до дюн"? Или у них тут зарыты велосипеды? Дорого бы я дал, чтобы послушать их разговор о принцах! Это еще интереснее, чем интервью "Коль Исраэль" на русском языке. Давно ли они стоят тут за Тель-Авивом, за этим "холмом весны"?! О чем они могут говорить в такой темноте? Какие дела их таинственного профсоюза замерли на темных губах?! Это преступление - уезжать, оставляя их одних! Может быть, они могли бы исправиться. Ведь они в конце концов еврейки! Но даже если гойки, то Израиль дал им визу или вид на жительство, а министерство иностранных дел зря виз на ветер не бросает! Но они очень старые. Они тут давно стоят. Их забыли. Им платили еще в турецких лирах и в английских фунтах. Они простояли здесь всю Синайскую кампанию. Мужчины, где вы?! Когда американский шестой флот после своей легендарной победы в Ираке, от которой еще никому не опомниться, особенно курдам, бросил свой якорь в Хайфе, то бросили ли вы свои родные холмы и полетели, как припортовые царевны, в объятия чернокожих десантников?! Были ли вы верны своему профессиональному долгу, или вы обуздали свою жажду валюты и, как Ленька Пантелеев, под честное слово стоите здесь? Сколько волн эмиграции, девочки, вы уже пережили? Может быть, вы -одноклассницы легендарной кибуцницы Мани, которая в тридцать четвертом году бесстрашно резала на дорогах арабов! Есть что порассказать этим немолодым женщинам в декольтированных платьях, но только они не говорят по-русски - они не из Магнитогорска. Они даже слова такого не слышали. "Накося-выкуси", мистер Стюарт! Может быть, они обе - старые американки и обсуждают издательство своих мемуаров в Иерусалимском издательстве "Свет Сиона", я могу замолвить за них словечко перед Маргаритой Семеновной! Я чувствую, что они сионистки! Не сионистки не могли бы в этих холмах так естественно держаться, как две газели. Как две художницы на природе из Кирьят-Шмона! Может быть, тот, кто рисовал на скифских вазах, тоже был проституткой?! Кого интересует моральный облик скифских художниц?! Мне интересно другое: все-таки на дворе уже давно ночь, во сколько мы доберемся сегодня до Иерусалима?
|
|
Аэропорт Лод
Министр религии Шаки. Мелкий профсоюзный работник или председатель больничной кассы. Зал олим в аэропорту. Министр раздает детям сухофрукты. За ним ходит прилипала. Министр выступает с краткой бессвязной речью. Трудно себе представить, что этому человеку известна идея Бога, хотя он несколько раз ссылается на него в своей речи. Предлагает бухарцам пакеты с черносливом. Неожиданно бухарский мальчик ставит его в тупик, показывая, что один пакет сухофруктов ему уже вручили. Министр думает около минуты, прилипалы нервничают и что-то ему шепчут. Потом видно, что он нашел выход из положения. Видна партийная выучка. Он говорит мальчику: "Держи еще один пакет сухофруктов", - и лицо его озаряется улыбкой счастья. Уносится, очень собой довольный. На чемодане засыпает небритый пожилой человек, который кончил войну майором в Праге. Группа телеоператоров из Америки пытается объясниться с врачом из Душанбе, который еще не понимает, что его ждет. На них выскакивает из своего бункера начальник отдела абсорбции кривоногий Зустерман. Зустерман патологически не выносит репортеров. Я думаю, что после упоминания его имени мне никогда больше не получить пропуск в зал новых эмигрантов, куда прибывают врачи из Душанбе. Мне вообще будет не попасть в здание аэропорта. Не улететь. Я буду прикован к Израилю, как Прометей. В лучшем случае я смогу уехать морем или на ослике через Египет. Личного имени у Зустермана не существует. Просто - "Зустерман"! Он уже тысячелетия на этом посту. Он был соратником царя Саула, он помнит Бен-Гуриона, который сначала пас овец, а теперь изображен на сотнях. Зустерман - это символ абсорбции. Все официальные деятели, к которым обращается "Ворлд энд Лайф" по поводу Зустермана, поднимают лица к небу и болезненно морщатся. Это стихия. Нет нормальных кресел для старух. Они сидят на тележках для багажа или на тюках. Много породистых собак. Подскуливают - им уже третий аэропорт подряд не дают помочиться. Щенки устраивают лужи. Цветные телевизоры, завернутые в тряпки. Таможенные чиновники сладострастно вылавливают эти телевизоры и заставляют немедленно платить пошлину, то есть сразу выложить треть суммы, которая выдается на съем квартиры. "Всем, кто прибыл, двигать тележку!" - кричит представитель министерства абсорбции в неизменных полосатых брюках. От этого крика у меня стынет кровь.
|
|
|
|
Иерусалим (Больница "Мисгав лядах")
Обрезают двадцать восемь человек из Кирьят-Малахи. Я веду свой репортаж, как Вадим Синявский. Мальчик съел в автобусе персик. С картины Перова. Поэтому обрезать нельзя. Потому что во время обрезания персик может попасть в легкие. "Мамочка, вам плохо? Сядьте!" Где-то я уже это слышал. В коридоре призывники ждут своей очереди и показывают приемы карате. Эфиопская девушка развозит их по койкам. Пьют два раввина из Кирьят-Малахи. Говорят - "мухан". Готов! Они начинают выпивать с тем, кто "мухан". Я считаю себя популяризатором обрезания. "Обрежьте крайнюю плоть сердца вашего", - советует во Второзаконии Моисей, десятая глава, но сердце в другом отделении. Мальчик плачет и орет: "Очень больно!" "Мама, - скулит он, - хорошо тебе, это не тебя обрезали!" Бабка в парике из обрезального сервиса принесла ему религиозную книгу с золотым тиснением и карту Израиля, но он все равно плачет. Мальчику девять лет. Пришел русский раввин с длинными пейсами и в чулках. Что-то выдающееся. Называет всех героями. Меняет всем имена. Спрашивает, почему ты должен иметь имя гоя?! Это резонно. Бабка в парике тоже хочет попасть в кадр. Мальчик с картой и книжкой; все еще плачет: "Ой, ой, мне больно тут..." Пришел новый моэль. Бабка, которая хотела попасть в кадр, ушла. Ей на смену пришла такая же. Может быть, они сестры? Обе небритые, но от париков пышет жаром небес. Новая принесла свой тортик и всем его скармливает. Я тоже съел кусочек, но я отказываюсь воспринимать тортик как аванс! Я не продаюсь за бисквитные тортики. Привезли парня, который показывал Стюарту японские приемы. Он очень доволен, говорит: "Ничего, нормально". Директор больницы разрешил Стюарту снимать, только если он где-нибудь, хотя бы самыми маленькими буквами, упомянет название больницы. Но Стюарту нельзя никого рекламировать, я же делаю это от самого чистого сердца, даже три раза подряд: Мисгав ладах, Мисгав ладах, Мисгав ладах! Привезли еще одного Маресьева, которого зовут Гена. Куча Ген. Ему предлагают переименоваться в Гада, но Гена не хочет. Говорит, что его будут дразнить. Его переименовывают в Габриэля. При мне происходят переговоры о следующих сеансах. Скоро обрежут всех, я ищу себя в списках. Завтра привезут двадцать пять человек из Назарета. "Из Назарета может ли быть что-то доброе?" Сколько детей? Неизвестно. Обрезальная заявка прислана по факсу без уточнений. В зале оживление. Появилось несколько свежих хасидов на замену. Выражение лиц, как при подготовке к Судному дню на иерусалимском рынке. Из операционной выбегают накачанные ребята в зеленых хирургических пижамах, вязаных кипах и с неожиданными для хирургической формы кисточками "цицитов". В операционный зал я решил не входить: "Ворлд энд Лайф" не интересуется половыми актами и деталями циркумцизий. Раввины и хирурги топчутся в центре палаты. Дети на койках орут, заражая друг друга криком. Стюарта просят пока не снимать, говоря, что так бывает, но "это не типично". У мальчика из Сдерота от плача дрожат губы. Новая бригада хасидов пытается всем накрутить пейсы. Прибежал бывший математик-раввин, ассистент академика Чеботарева. Стюарт смотрит на него с восторгом и говорит, что "этот парень выпил уже двенадцать стаканчиков", и еще что-то по-английски, соответствующее слову "назюзюкался". Я возражаю, что такого не может быть. Люди привычные. Конечно, если приедет миллион, то можно профессионально спиться. Или нужно, чтобы евреев приезжало поменьше, и над этим работает министр абсорбции, или нужно чаще менять хасидов. Организовано все прекрасно: академик Чеботарев ойкнуть бы не успел, как уже оказался бы на койке. Я сам старый абортмейстер, но впечатлен! Стюарт продолжает без страха и упрека щелкать камерой. С опозданием принесли треугольные бутерброды из аэропорта. Кажется, их тоже готовит Зустерман. Я понял, чем он занимается, когда прячется от людей в лабиринтах аэропорта: он готовит эти невкусные бутерброды со слабой тенью тунца в маринаде. Остаток он передает в этот роддом. Можно все упростить и начинать обрезать прямо в аэропорту. И пусть это тоже делает Зустерман. Не нужно будет по всей стране гонять фургоны с бутербродами. Кроме треугольного бутерброда за обрезание выдают еще огурец, помидор и два персика. То, что это делается после обрезания, исключает момент подкупа. Рав Бильдер говорит, что сейчас очень святой момент, он ходит в обнимку с моэлем, называет его Семкой, говорит, что Семка был у них профоргом. Может быть, в полку? Моэль просит Стюарта фотографии орущего мальчика никуда не посылать, а то их можно использовать "против нас". Стюарт надувается негодованием, как индейский петух. "Кто вы такой, - высокомерно спрашивает он, - чтобы учить меня, куда мне следует посылать фотографии?! Я профессионал!" Но Стюарту понравились хасиды, он называет их "веселые ребята". Профорг говорит: "Ребята, с вас два раза по пол-литра!" Это он поздравляет отца и сына из Житомира. "Кто еще не получал листочки с инструкцией, как себя вести и как ухаживать за этим местечком?" "За этим местечком"! Какое счастье, что не обрезают женщин! "В первые дни, говорят, побаливает, но этого не нужно бояться. Бывает даже припухлость, но из практики вам скажу, что все должно зажить естественным путем..." Выговорив эти таинственные слова, раввин удалился восвояси, а я пошел записывать Тушинского на прием к директору больницы.
ЗАПАДНАЯ ГАЛИЛЕЯ
Мы в кибуце "Ханита". Моше Даян в боях за этот кибуц потерял глаз. Мы видели его в кибуцном музее. Две надписи в кибуце на русском языке: "Мужчины, кто хочет купить презервативы, обращаться к Мане на ужине" и еще - "Кто хочет купить презервативы, обращаться в контору. Дешевле, чем в городе!" Очень крепкий кибуц. Моше Даян на фотографиях молодой, кудрявый, улыбается в полный рот и двумя глазами. На скамейке перед кибуцной столовой сидит дряхлый старичок. Вот он наверняка помнит, обращался ли Моше Даян к Мане на ужине, но я не решаюсь спросить.