Полицейский повернулся к Сивиллине, вопросительно подняв бровь.
— Так все и было, — сказала она. — Это правда. Я вошла, он набросился на меня, и…
В этот момент коротышка подскочил к Сивиллине и крепко схватил ее за плечи. Пристально глядя ей в глаза, он стал отчетливо произносить следующие слова:
— НЕТ! Скажи им правду! Скажи, что это твой бывший любовник. Ты бросила его ради меня. Ты больше его не любишь. А этот клоун не смог вынести, что ты его бросила и что мы любим друг друга. Он явился сюда и попытался увести тебя, взломав мою дверь. Но ты любишь только меня. НИКОГО, КРОМЕ МЕНЯ. Я — ЕДИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ В ТВОЕЙ ЖИЗНИ!
— Но…
— Скажи им, что любишь только меня и что наша любовь сильнее всего на свете, а его ты не хочешь видеть больше никогда. Ты хочешь, чтобы его посадили и чтобы он больше никогда не появлялся в нашей жизни. ПОТОМУ ЧТО ТЫМЕНЯ ЛЮБИШЬ. Скажи им, как сильно ты меня любишь. Только меня. Никого, кроме меня. Больше никого!
— Но я… — всхлипнула она.
— Скажи им, что ты меня любишь! СКАЖИ ИМ, ЧТО ТЫЛЮБИШЬ ТОЛЬКО МЕНЯ. ТОЛЬКО МЕНЯ! ТОЛЬКО МЕНЯ! ТОЛЬКО МЕНЯ!
Сивиллина разрыдалась. Полицейский шагнул вперед:
— Мадмуазель, только вы можете разрешить эту ситуацию. Итак, кто из них говорит правду?
Я увидел смятение в красивых черных глазах Сивиллины. Она смотрела то на фон Шварца, то на меня.
— Я уже не знаю, — сказала она, опуская глаза.
— Что значит «вы уже не знаете»? — спросил полицейский. — Один из них совершенно точно лжет.
— Скажи им, что я говорю правду! — предложил ей психиатр, тряхнув за плечи.
— Да, да… Да.
— Что «да»? — снова спросил полицейский.
— Он говорит правду, — покорно произнесла Сивиллина.
— Скажи им, что любишь ТОЛЬКО меня, — требовал фон Шварц.
— Да, я люблю ТОЛЬКО тебя.
Я почувствовал, что дальнейшая судьба Сивиллины мне совершенно безразлична. У меня оставалось только одно страстное желание — оказаться где-нибудь подальше оттуда. В другом месте. И чтобы эта секунда уже превратилась в воспоминание, в анекдот, который потом можно будет рассказать друзьям. В историю из прошлого, в правдивости которой я сам буду сомневаться…
Неужели я был так глуп, что по собственной воле попал в эту ситуацию?
Слезы ручьями лились по щекам Сивиллиньг, она как заведенная бормотала: «Да, я люблю только тебя».
Казалось, кто-то поставил фильм на паузу.
Полицейский, которого, похоже, беспокоили только формальности; двое его коллег, бесстрастно стоявших позади него; заключение под стражу за то, что я хотел помочь Сивиллине, — этим наверняка все и кончится; перекошенное лицо и пена на губах уменьшенной копии Синей Бороды.
Я чувствовал себя страшно одиноким.
Выходит, что в реальной жизни нельзя быть героем, спасающим юных дев от опасности. Прекрасному принцу, роль которого я, как мне казалось, играл, оставалось лишь отправиться куда подальше, потому что принцесса выбрала Синюю Бороду, хоть и знала, что на стенах его пещеры на крючьях для мясных туш висят тела наивных девушек. Я сам себя обманул. Помочь другим невозможно. Можно лишь смотреть, как они следуют своим тернистым путем, подбадривая и убеждая держаться молодцом. Попробуете только вмешаться — и вас унесет неведомо куда.
И ни в коем случае не стоит ждать благодарности. Вероятно, за желание прийти на помощь нужно даже просить прощения.
Вдруг фильм снова пошел в нормальном режиме, и полицейский сказал:
— Я бы хотел увидеть и ваши документы, будьте добры.
Психиатр озадаченно уставился на него:
— Но я же уже объяснил! Я — близкий друг мэра. Просто позвоните ему, он подтвердит.
— Ваши документы. Таковы правила, месье. Одинаковые для всех.
Фон Шварц окинул полицейского взглядом, помедлил в нерешительности. Затем пожал плечами, убежденный, что победа все равно осталась за ним — ведь Сивиллина при свидетелях приняла его сторону.
— Не упускайте клоуна из виду! — напомнил специалист по любви, будто опасаясь, что я могу сбежать.
Психиатр повернулся к нам спиной и пошел по длинному коридору, направляясь в комнату, где, судя по всему, он оставил документы.
Полицейский, который до сих пор выглядел равнодушным к сценам, которые разыгрывались у него на глазах, схватил Сивиллину за руку и вытолкал нас из квартиры:
— Бегите. Мы постараемся его задержать!
Не пытаясь понять, что происходит, мы скатились вниз с шестого этажа. Из приоткрытых дверей на лестничных площадках торчали носы обитателей дома.
Мы влетели в мой «форд-фиесту», и я повернул ключ зажигания, чтобы поскорее убраться оттуда.
Однако машине, похоже, до этого не было никакого дела. Я снова и снова поворачивал ключ, но все, чего я добился, — залил карбюратор бензином.
Тогда я вспомнил, чему учил меня отец: «Если автомобиль не заводится, подожди немного, прежде чем опять повернуть ключ в замке зажигания».
В зеркале заднего вида показался фон Шварц. Он был вне себя от ярости. Я едва успел заблокировать двери. Он пытался взломать машину, чтобы добраться до Сивиллины, которая начала завывать от ужаса. Психиатр молотил по корпусу машины, который, к сожалению, был гораздо тоньше, чем бронированная дверь его квартиры.
Я закрыл глаза и ждал целую секунду. Мысленно выключил звук и сделал глубокий вдох.
«Нужно действовать спокойно», — подумал я.
Не глядя ни на Сивиллину, ни на пропитанного кокаином карлика, бешено дергавшего ручку дверцы, я медленно повернул ключ в замке зажигания. Мотор заурчал.
Машина резко рванула влево и помчалась прочь. Опешив, психиатр выпустил дверцу, но тут же бросился вдогонку, понадеявшись, что я остановлюсь на красный свет. К счастью для меня, загорелся желтый, и я успел проскочить перекресток.
Я ехал быстро, я ехал долго. И молча.
Остановившись на Елисейских Полях, я открыл дверь и сказал Сивиллине:
— С этой секунды гарантийное обслуживание прекращается. Звонить мне теперь бесполезно, что бы с тобой ни случилось. Желаю тебе счастья. И советую больше не пытаться вернуть свои вещи. Полагаю, ни один из предметов, которых ты лишилась, не является действительно незаменимым. Впрочем, как и никто из людей. Вероятно, тебе лучше вернуться к матери в Нормандию.
Она опустила глаза:
— Знаю, я вела себя глупо. Но я тебя предупреждала. Я могу только тащить за собой в пропасть тех, кто мне помогает. Это мое проклятие.
Мы долго молчали. Наконец Сивиллина сказала:
— Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал. Ты спас мне жизнь. Я была бы рада видеться с тобой, но понимаю, что ты теперь вряд ли захочешь…
Я открыл дверцу, Сивиллина вылезла из машины и застыла у края тротуара. Я уехал, даже не посмотрев в зеркало заднего вида.
Пять лет спустя я узнал, что Сивиллина вышла замуж за журналиста, у которого было несколько титулов, замок и герб. Ее избранник был еще более раним, чем она, и потому пробудил в ней материнский инстинкт. Не решаясь больше жаловаться на душевные переживания, она отказалась от «поэтической» стороны своей натуры и посвятила жизнь спасению мужа от его собственных демонов.
Как-то вечером я увидел доктора Максимилиана фон Шварца в какой-то телепередаче. Его пригласили как специалиста по отношениям между полами и нервным расстройствам, характерным для девушек.
Он шутил и мило улыбался. Или становился серьезным, рассказывая о трагедиях пациентов, не поддающихся лечению. Некоторые из его правдивых историй привели ведущего в восторг. Люди в студии слушали его с восхищением.
Я же видел искаженное от ярости лицо и брызги слюны, когда он вопил: «В тюрьму этого клоуна! Вы слышите, я — близкий друг мэра!»
Мне вспомнились слова Сивиллины: «Он ненавидит все человечество. Если бы он мог убить всех, то был бы совершенно счастлив».
На экране появилась надпись мелкими буквами, которая сообщала зрителям, что на экране «ДОКТОР МАКСИМИЛИАН ФОН ШВАРЦ, СПЕЦИАЛИСТ ПО ХИМИИ ЛЮБВИ».