Прозрачных пальцев нервное сплетенье,
Крутой излом бровей, усталость век,
И голос — тихий, как сердцебиенье,—
Такой ты мне запомнилась навек.
Была красивой — не была счастливой.
Бесстрашная — застенчивой была…
Политехнический. Оваций взрывы.
Студенчества растрепанные гривы.
Поэты на эстраде, у стола.
Ну, Вероника, сядь с ведущим рядом,
Не грех покрасоваться на виду!
Но ты с досадой морщишься: «Не надо!
Я лучше сзади, во втором ряду».
Вот так всегда: ты не рвалась стать «первой»,
Дешевой славы не искала, нет,
Поскольку каждой жилкой, каждым нервом
Была ты божьей милостью поэт.
БЫЛА! Трагичней не придумать слова,
В нем безнадежность и тоска слились.
Была. Сидела рядышком… И снова
Я всматриваюсь в темноту кулис.
Быть может, ты всего лишь запоздала
И вот сейчас, на цыпочках, войдешь,
Чтоб, зашептавшись и привстав, из зала
Тебе заулыбалась молодежь…
С самой собой играть бесцельно в прятки,
С детсада я не верю в чудеса:
Да, ты ушла. Со смерти взятки гладки.
Звучат других поэтов голоса.
Иные голосистей. Правда это.
Но только утверждаю я одно:
И самому горластому поэту
Твой голос заглушить не суждено,
Твой голос — тихий, как сердцебиенье.
В нем чувствуется школа поколенья,
Науку скромности прошедших на войне —
Тех, кто свою «карьеру» начинали
В сырой землянке — не в концертном зале,
И не в огне реклам — в другом огне…
И снова протестует все во мне:
Ты горстка пепла? К черту эту мысль!
БЫЛА? Такого не приемлю слова!
И вновь я в ожидании, и снова
Мой взгляд прикован к темноте кулис…
МУЖЕСТВО
Памяти Людмилы Файзулиной
Солдаты! В скорбный час России
Вы рвали за собой мосты,
О снисхожденье не просили,
Со смертью перешли на «ты».
Вы затихали в лазаретах,
Вы застывали на снегу,—
Но женщину представить эту
В шинели тоже я могу.
Она с болезнью так боролась,
Как в окружении дрались.
…Спокойный взгляд, веселый голос —
А знала, что уходит жизнь.
В редакционной круговерти,
В газетной доброй кутерьме
Страшней пустые очи смерти,
Чем в злой блиндажной полутьме…
Работать, не поддаться боли —
Ох, как дается каждый шаг!..
Редакция — не поле боя,
Машинки пулемет в ушах…
МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ
В Москве, в переулке старинном,
Росла я, не зная тогда,
Что здесь восходила
Марина —
Российского неба звезда.
А после, в гремящей траншее,
Когда полыхала земля,
Не знала, что смуглую шею
Тугая стянула петля.
Не знала, что вновь, из тумана
Взойдет — и уже навсегда!—
Сгоревшая жутко и странно
Российского неба звезда.
ПАМЯТИ БОРИСА СЛУЦКОГО
Нам жилось и дышалось легче,
Оттого, что был рядом друг,
Не умевший сутулить плечи,
По призванию политрук.
Комиссар, что единым словом
Полк поднять бы в атаку мог…
Знаменитый поэт, лавровый
Он с усмешкой носил венок.
Подлецы перед ним смолкали,
Уползали льстецы с пути.
Мог чужую беду руками
Слуцкий запросто развести.
Но рвануло из рук оружье —
Уходила с Земли жена.
Даже им от вселенской стужи
Не была она спасена…
Сам себя присудил к забвенью,
Стиснул зубы и замолчал
Самый сильный из поколенья
Гуманистов-однополчан.
Друг! Беда тебя подкосила,
Но воюет твоя строка.
Словно колокол, над Россией
Бьется сердце политрука.
«„Великий“ — поэт называет поэта…»
«Великий» —
Поэт называет поэта,
Но поздно приходит
Признание это.
Великий не слышит,
Поскольку не дышит,
А если б услышал,
Ответил бы:
— Тише!
Могильная нас разделяет ограда,
Уже ничего, дорогие, не надо.
Спасибо, но поздно,
Простите, но поздно…
А небо так звездно,
А время так грозно…
ДО ТОЙ ПОРЫ
Три верных друга были у меня.
И первый тот, кого всю жизнь любила,
С кем грелась у домашнего огня,
Ни разу не замерзнув, до могилы.
Да, наши руки разорвала смерть,
И все ж меня оплакивать не надо.
Завидовать мне нужно, не жалеть —
С таким, как он, быть четверть века рядом!..
Ушел товарищ светлый фронтовой,
Большой поэт, в быту — ребенок малый.
Над ним с опущенною головой
В почетном карауле я стояла.
С опущенной стояла головой,
А мысль одна виски сверлила снова:
Танкист, в войну остался он живой,
Чтоб вдруг сгореть в огне костра мирского…
Еще ушла подружка школьных лет.
Она звезд с неба, может, не хватала.
Но в ней пылал такой душевный свет! —
Как в лампе тыщевольтного накала…
Зачем, казалось бы, под Новый год
Нам перечитывать ушедших списки?
Затем, что друг лишь до тех пор живет.
Пока его не забывает близкий…
ПУСТЫЕ ПЛЯЖИ
Опять в Крыму предзимнее приволье,
Опять над морем только чаек гам.
Пустые пляжи снова пахнут солью.
А не духами с потом пополам.
Пустые пляжи пахнут вновь озоном…
Напрасно, черный надрывая рот,
В «последнюю экскурсию сезона»
Охрипший рупор «дикарей» зовет.
Пустые пляжи снова пахнут йодом…
Какие там экскурсии, когда
Давно норд-остам полуостров отдан
И рыбаки готовят невода?
Пустые пляжи в ноябре угрюмы.
Оставшись с осенью наедине,
Они уже не отгоняют думы
О вечности, о смерти, о войне.
О том, как падали в песках сыпучих,
У кромки волн, десантные войска…
Пустые пляжи,
Снеговые тучи.
Тревожное мерцанье маяка.
«На улице Десантников живу…»
На улице Десантников живу,
Иду по Партизанской за кизилом.
Пустые гильзы нахожу во рву —
Во рву, что рядом с братскою могилой.
В глухом урочище туман, как дым,
В оврагах расползается упрямо.
Землянок полустертые следы,
Окопов чуть намеченные шрамы.
В костре сырые ветки ворошу,
Сушу насквозь промоченные кеды,
А на закате в городок спешу —
На площадь Мира улицей Победы.
«Уклончивость — она не для солдата…»
Уклончивость — она не для солдата,
Коль нет, так нет,
А если да, то да.
Ведет меня и ныне, как когда-то,
Единственная красная звезда.
И что бы в жизни ни случилось, что бы —
Осуждены солдатские сердца
Дружить до гроба,
И любить до гроба,
И ненавидеть тоже до конца…
«БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЕ»
Полицай не пропадал без вести.
Пропадал без вести партизан —
Может, он погиб на поле чести,
Может, в хате лесника от ран…
Полицаи сроки отсидели
И вернулись на родимый двор.
Сыновья «пропавших» поседели —
Рядом с ними тенью брел Укор.
Ведь «без вести» это как «без чести»…
Может, хватит им душевных ран?—
Полицай не пропадал без вести,
Пропадал без вести партизан.
Вышло время формуле жестокой —
Нынче «без вести пропавших» нет.
Пусть они вернутся — к локтю локоть —
Те, что сорок пропадали лет.
Пусть войною согнутые вдовы
На соседей с гордостью глядят.
Вышло время формуле суровой —
Нет «пропавших без вести» солдат!
…Здесь застыли в карауле дети,
Здесь молчим мы, голову склоня,
И следим, как раздувает ветер
Скорбный пламень Вечного огня.
«На краю Измайловского парка…»
На краю Измайловского парка,
Под гармонь, ознобною весной
Падеспань, тустеп танцуют пары —
Кавалеры блещут сединой.
Пусть они богаты лишь годами…
Не скрывает лет своих никто,
Порошком натертые медали
С гордостью навесив на пальто.
Дамы — не сдающиеся тоже,
Как пилотку носят седину…
Сотрясает ветер крупной дрожью
Хрупкую ознобную весну.
А деревья головой качают —
На опушке леса, на краю
Празднуют опять однополчане
Возвращенье в молодость свою.
На душе торжественно и чисто.
Словно Вечный в ней зажгли огонь…
Хорошо, что не вопит транзистор,
А рыдает старая гармонь.
ГЕОЛОГИНЯ
Ветер рвет светло-русую прядку,
Гимнастерка от пыли бела.
Никогда не была ты солдаткой,
Потому что солдатом была.
Не ждала, чтоб тебя защитили,
А хотела сама защищать.
Не желала и слышать о тыле —
Пусть царапнула пуля опять.
…Побелела от времени прядка,
И штормовка от пыли бела.
Снова тяжесть сапог, и палатка,
И ночевка вдали от села.
Снова с первым лучом подниматься,
От усталости падать не раз,
Не жалела себя ты в семнадцать,
Не жалеешь себя и сейчас.
Не сочувствуйте — будет обидой,
Зазвенит в ломком голосе лед,
Скажет: «Лучше ты мне позавидуй!»
И упругой походкой уйдет.
И от робости странной немея
(Хоть суров и бесстрастен на вид),
Не за юной красоткой — за нею
Бородатый геолог следит…
«Снег намокший сбрасывают с крыши…»
Снег намокший сбрасывают с крыши,
Лед летит по трубам, грохоча.
Вновь на Пушкинском бульваре слышу
Песенку картавую грача.
Что еще мне в этом мире надо?
Или, может быть, не лично мне
Вручена высокая награда —
Я живой осталась на войне?
Разве может быть награда выше?
Много ли вернулось нас назад?..
Это счастье —
Вдруг сквозь сон услышать.
Как капели в дверь Весны стучат!
«И я, конечно, по весне тоскую…»
И я, конечно, по весне тоскую,
Но искуситель Мефистофель слаб:
Пусть предложил мне цену хоть какую —
Окопной юности не отдала б!
Пусть предложил бы:
— Хочешь восемнадцать,
Отдав взамен окопные года?..—
Я б только усмехнулась:
Сторговаться
Со мною не сумеешь никогда!
На тех весах, где боль и честь народа,
На тех весах, точней которых нет,
Четыре страшных и прекрасных года
В душе перетянули сорок лет.
Без этих лет я — море без прибоя.
Что я без них? — дровишки без костра.
Лишь тот постиг, что значила «сестра»,
Кто призывал ее на поле боя.
И разве слово гордое «поэт»
Со скромным этим именем сравнится?
Четыре года. После — сорок лет.
Погибших молодеющие лица…
«Мне еще в начале жизни повезло…»
Мне еще в начале жизни повезло,
На свою не обижаюсь я звезду.
В сорок первом меня бросило в седло,
В сорок первом, на семнадцатом году.
Жизнь солдата, ты — отчаянный аллюр:
Марш, атака, трехминутный перекур.
Как мне в юности когда-то повезло,
Так и в зрелости по-прежнему везет —
Наше чертово святое ремесло
Распускать поводья снова не дает.
Жизнь поэта, ты — отчаянный аллюр:
Марш, атака, трехминутный перекур.
И, ей-богу, просто некогда стареть,
Хоть мелькают полустанками года…
Допускаю, что меня догонит смерть,
Ну, а старость не догонит никогда!
Не под силу ей отчаянный аллюр:
Марш, атака, трехминутный перекур.