«Я не привыкла, чтоб меня жалели…»
Я не привыкла, чтоб меня жалели,
Я тем гордилась, что среди огня
Мужчины в окровавленных шинелях
На помощь звали девушку, меня.
Но в этот вечер, мирный, зимний, белый,
Припоминать былое не хочу.
И женщиной — растерянной, несмелой
Я припадаю к твоему плечу.
«Не знаю, где я нежности училась…»
Не знаю, где я нежности училась,—
Об этом не расспрашивай меня.
Растут в степи солдатские могилы,
Идет в шинели молодость моя.
В моих глазах — обугленные трубы.
Пожары полыхают на Руси.
И снова
нецелованные губы
Израненный парнишка закусил.
Нет!
Мы с тобой узнали не по сводкам
Большого отступления страду.
Опять в огонь рванулись самоходки,
Я на броню вскочила на ходу.
А вечером
над братскою могилой
С опущенной стояла головой…
Не знаю, где я нежности училась,—
Быть может, на дороге фронтовой…
«Я родом не из детства — из войны…»
Я родом не из детства — из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю и радость тишины,
И каждый новый день, что мною прожит.
Я родом не из детства — из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой,
Я родом не из детства — из войны.
И, может, потому незащищенней:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя — шершавые ладони.
Я родом не из детства — из войны.
Прости меня — в том нет моей вины…
ВЕСЕННЕЕ
Люди дрожат от стужи
Северной злой весной,
А мне показались лужи
Небом на мостовой.
Я расплескала небо.
Волны бегут гурьбой.
Если ты здесь не был.
Мы побываем с тобой.
Мы побываем всюду:
Кто уцелел в огне,
Знает,
что жизнь —
чудо.
Молодость —
чудо вдвойне.
«Худенькой нескладной недотрогой…»
Худенькой нескладной недотрогой
Я пришла в окопные края,
И была застенчивой и строгой
Полковая молодость моя.
На дорогах родины осенней
Нас с тобой связали навсегда
Судорожные петли окружений,
Отданные с кровью города.
Если ж я солгу тебе по-женски,
Грубо и беспомощно солгу,
Лишь напомни зарево Смоленска,
Лишь напомни ночи на снегу.
«В семнадцать совсем уже были мы взрослые…»
В семнадцать совсем уже были мы взрослые —
Ведь нам подрастать на войне довелось…
А нынче сменили нас девочки рослые
Со взбитыми космами ярких волос.
Красивые, черти! Мы были другими —
Военной голодной поры малыши.
Но парни, которые с нами дружили,
Считали, как видно, что мы хороши.
Любимые нас целовали в траншее,
Любимые нам перед боем клялись.
Чумазые, тощие, мы хорошели
И верили: это на целую жизнь.
Эх, только бы выжить!.. Вернулись немногие.
И можно ли ставить любимым в вину,
Что нравятся девочки им длинноногие,
Которые только рождались в войну?
И правда, как могут не нравиться весны,
Цветение, первый полет каблучков,
И даже сожженные краскою космы,
Когда их хозяйкам семнадцать годков.
А годы, как листья осенние, кружатся.
И кажется часто, ровесницы, мне —
В борьбе за любовь пригодится нам мужество
Не меньше, чем на войне…
ДВА ВЕЧЕРА
Мы стояли у Москвы-реки,
Теплый ветер платьем шелестел.
Почему-то вдруг из-под руки
На меня ты странно посмотрел —
Так порою на чужих глядят.
Посмотрел и — улыбнулся мне:
— Ну какой же из тебя Солдат?
Как была ты, право,
На войне?
Неужель спала ты на снегу,
Автомат пристроив в головах?
Я тебя
Представить не могу
В стоптанных солдатских сапогах!..
Я же вечер вспомнила другой:
Минометы били,
Падал снег.
И сказал мне тихо
Дорогой,
На тебя похожий человек:
— Вот лежим и мерзнем на снегу,
Будто и не жили в городах…
Я тебя представить не могу
В туфлях на высоких каблуках…
«Капели, капели звенят в январе…»
Капели, капели
Звенят в январе,
И птицы запели
На зимней заре.
На раме оконной,
Поверив в апрель,
От одури сонной
Опомнился шмель:
Гудит обалдело,
Тяжелый от сна.
Хорошее дело —
Зимою весна!
О солнце тоскуя,
Устав от зимы,
Ошибку такую
Приветствуем мы.
Помедли немножко,
Январский апрель!
…Трет ножку о ножку
И крутится шмель.
И нам ошибаться
Порою дано —
Сегодня мне двадцать
И кровь как вино.
В ней бродит несмело
Разбуженный хмель.
Хорошее дело —
Зимою апрель!
«Есть праздники, что навсегда с тобой…»
Есть праздники, что навсегда с тобой,—
Красивый человек,
Любимый город.
Иль, где-нибудь на Севере — собор,
Иль, может, где-нибудь на Юге — горы.
К ним прикипела намертво душа,
К ним рвешься из житейской суматохи.
И пусть дела мои сегодня плохи,
Жизнь все равно — я знаю! — хороша.
Не говорите:
— Далеко до гор!—
Они со мною на одной планете.
И где-то смотрит в озеро собор.
И есть красивый человек на свете.
Сознанье этого острей, чем боль.
Спасибо праздникам, что навсегда с тобой!
«Я люблю тебя злого, в азарте работы…»
А. К.
Я люблю тебя злого, в азарте работы,
В дни, когда ты от грешного мира далек,
В дни, когда в наступленье бросаешь ты роты.
Батальоны, полки и дивизии строк.
Я люблю тебя доброго, в праздничный вечер,
Заводилой, душою стола, тамадой.
Так ты весел и щедр, так по-детски беспечен,
Будто впрямь никогда не братался с бедой.
Я люблю тебя, вписанным в контур трибуны.
Словно в мостик попавшего в шторм корабля,—
Поседевшим, уверенным, яростным, юным —
Боевым капитаном эскадры «Земля».
Ты — землянин. Все сказано этим.
Не чудом — кровью, нервами мы побеждаем
в борьбе.
Ты — земной человек. И, конечно, не чужды
Никакие земные печали тебе.
И тебя не минуют плохие минуты —
Ты бываешь растерян, подавлен и тих.
Я люблю тебя всякого, но почему-то
Тот, последний, мне чем-то дороже других…
ТЫ— РЯДОМ
Ты — рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, моя ясный,
За то, что ты есть на свете.
Спасибо за эти губы,
Спасибо за руки эти.
Спасибо тебе, мой любый,
За то, что ты есть на свете.
Ты — рядом, а ведь могли бы
Друг друга совсем не встретить…
Единственный мой, спасибо
За то, что ты есть на свете!
«Не встречайтесь с первою любовью…»
Не встречайтесь с первою любовью,
Пусть она останется такой —
Острым счастьем, или острой болью,
Или песней, смолкшей за рекой.
Не тянитесь к прошлому, не стоит —
Все иным покажется сейчас…
Пусть хотя бы самое святое
Неизменным остается в нас.
ЛЮБОВЬ
Опять лежишь в ночи, глаза открыв,
И старый спор сама с собой ведешь.
Ты говоришь:
— Не так уж он красив! —
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!
Все не идет к тебе проклятый сон,
Все думаешь, где истина, где ложь…
Ты говоришь:
— Не так уж он умен!—
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!
Тогда в тебе рождается испуг,
Все падает, все рушится вокруг.
И говоришь ты сердцу:
— Пропадешь!—
А сердце отвечает:
— Ну и что ж?
«Три дня и четыре ночи…»
Три дня и четыре ночи —
Много ли это, мало?..
Были они короче
Грозных секунд обвала,
Когда никуда не скрыться,
Когда никуда не деться,
От каменного убийцы,
Что вот-вот раздавит сердце.
Три дня и четыре…
Вспомни —
Много ли это, мало?..
Были они объемней
Жизни иной, пожалуй.
Замешано было круто
В них счастье
С приправой боли.
Неполных четверо суток
Наедине с тобою…
«Днем еще командую собою…»
Днем еще командую собою,
А ночами, в беспокойном сне,
Сердце, дезертир на поле боя,
Не желает подчиняться мне.
Сколько можно, сколько можно сниться!
Просыпаюсь, зажигаю свет.
За день отвоеванных позиций
Утром словно не было и нет.
Вновь тревога, снова боль тупая.
А считала, это за спиной.
Как татуировка, проступает
Все, что было вытравлено мной…
«Теперь не умирают от любви…»
Теперь не умирают от любви —
Насмешливая трезвая эпоха.
Лишь падает гемоглобин в крови,
Лишь без причины человеку плохо.
Теперь не умирают от любви —
Лишь сердце что-то барахлит ночами.
Но «неотложку», мама, не зови,
Врачи пожмут беспомощно плечами:
«Теперь не умирают от любви…»
«Все зачеркнуть. И все начать сначала…»
Все зачеркнуть. И все начать сначала,
Как будто это первая весна.
Весна, когда на гребне нас качала
Хмельная океанская волна.
Когда все было праздником и новью
Улыбка, жест, прикосновенье, взгляд…
Ах, океан, зовущийся Любовью,
Не отступай, прихлынь, вернись назад!
«Мне дома сейчас не сидится…»
Мне дома сейчас не сидится,
Любые хоромы тесны.
На крошечных флейтах синицы
Торопят походку весны.
А ей уже некуда деться.
Пускай с опозданьем — придет!
…Сегодня на речке и в сердце
Вдруг медленно тронулся лед.
ВЕСНА
Над полями, над лесами
Птичий гомон, детский смех.
Быстро, мелкими зубами
Пилит белочка орех.
Барабанной дробью дятел
Привечает громко нас.
О заботах, об утрате
Позабудем хоть на час.
До чего весною четки
Очертания дерев!
Две сороки, две трещотки
Тараторят, одурев
От слепящей шалой сини,
От сверкающих лучей.
Через камень, выгнув спину,
Гибко прыгает ручей…
Можешь, милый, хмурить брови
Обижаться все вольны.
Но ничто не остановит
Наступление весны.
Это значит, это значит —
Перечеркнут счет обид.
К солнцу, как веселый мячик,
Сердце пусть твое взлетит.
Там, в звенящем поднебесье,
Там, в пустыне голубой,
Только птицы, только песни,
Только мы вдвоем с тобой.
Все печали позабудем
В ликовании весны.
Мы ведь люди, мы ведь люди —
Мы для счастья рождены!
«Ко всему привыкают люди…»
Ко всему привыкают люди —
Так заведено на земле.
Уже не думаешь как о чуде
О космическом корабле.
Наши души сильны и гибки —
Привыкаешь к беде, к войне,
Только к чуду твоей улыбки
Невозможно привыкнуть мне…
«Не бывает любви несчастливой…»
Не бывает любви несчастливой.
Не бывает… Не бойтесь попасть
В эпицентр сверхмощного взрыва,
Что зовут «безнадежная страсть».
Если в души врывается пламя,
Очищаются души в огне.
И за это сухими губами
«Благодарствуй!» шепните Весне.
«Что любят единожды — бредни…»
Что любят единожды — бредни,
Внимательней в судьбы всмотрись.
От первой любви до последней
У каждого целая жизнь.
И, может быть, молодость — плата
За эту последнюю треть:
За алые краски заката,
Которым недолго гореть…
«И когда я бежать попыталась из плена…»
И когда я бежать попыталась из плена
Глаз твоих, губ твоих и волос,
Обернулся ты ливнем и запахом сена,
Птичьим щебетом, стуком колес.
Все закрыты пути, все запутаны тропы —
Так за годом уносится год…
Я лечу в пустоту, перепутаны стропы —
Только дольше бы длился полет!
ДРУГУ
Стиснуты зубы плотно.
Сведены брови круто.
Жесток упрямый волос
Над невеселым лбом.
Весь ты какой-то новый,
Сумрачный, неуютный,
Словно большой, добротный,
Но необжитый дом.
Прячешь глаза в ресницы,
Пристальный взгляд заметив…
С ласковою усмешкой
Думаю я не раз:
«Кто же тебя полюбит,
Кто же в тебя вселится,
Кто же огонь засветит
В окнах широких глаз?»
«Ах, в серенькую птаху…»
Ах, в серенькую птаху
Влюбился вдруг… орел!
Но ахай иль не ахай,
Он счастье в ней обрел.
Глядит не наглядится,
Не сводит круглых глаз
И, гордые орлицы,
Не замечает вас!
Не сводит глаз и тает…
Что в этой птахе есть? —
Сие велика тайна,
Велика тайна есть…
«Объяснений мне не нужно…»
Объяснений мне не нужно,
Зря душою не криви.
Для меня неверность в дружбе
Побольнее, чем в любви.
Хоть не просто это было,
Все же с юношеских лет
Я прощать умела милым,
А друзьям, признаться, нет.
Потому что мы не дети,
Наваждений знаем власть.
Потому что есть на свете
Увлечение и страсть…
Но какое оправданье
Для товарища найдешь,
Если он тебя обманет,
Если он продаст за грош?
Ах, за грош ли, за мильоны,
За высокие чины!..
По неписаным законам
Тяжелее нет вины…
«Колесам сердц а лихорадочно вторят…»
Колесам сердц а лихорадочно вторят.
Сползает дымок под откос.
Навстречу ли счастью,
Навстречу ли горю
Торопится паровоз?
О, вечная смена разлук и свиданий!
Догоним ли счастье мы, друг?
А может быть,
Счастье и есть ожиданье —
Колес и сердец перестук?..
«Жизнь моя не катилась величавой рекою…»
Жизнь моя не катилась
Величавой рекою —
Ей всегда не хватало
Тишины и покою.
Где найдешь тишину ты
В доле воина трудной?..
Нет, бывали минуты,
Нет, бывали секунды:
За минуту до боя
Очень тихо в траншее,
За секунду до боя
Очень жизнь хорошеет.
Как прекрасна травинка,
Что на бруствере, рядом!
Как прекрасна!.. Но тишь
Разрывает снарядом.
Нас с тобой пощадили
И снаряды и мины.
И любовь с нами в ногу
Шла дорогою длинной.
А теперь и подавно
Никуда ей не деться,
А теперь наконец-то
Успокоится сердце.
Мне спокойно с тобою.
Так спокойно с тобою,
Как бывало в траншее
За минуту до боя.
ПИШИ МНЕ!
Вновь от тебя нет писем,
Тревогам нет конца.
От милых мы зависим,
Как песня от певца.
От милых мы зависим,
Как парус от ветров.
Вновь от тебя нет писем —
Здоров ли, не здоров?..
Уходит поколенье,
Уходит навсегда.
Уже не в отдаленье
Грохочут поезда —
Они увозят в вечность
Моих однополчан…
Платком укутав плечи,
Шагаю по ночам
Я от стола к постели
И от дверей к окну.
Пиши мне раз в неделю
Хотя б строку одну!
КАК ОБЪЯСНИТЬ?
Как объяснить слепому,
Слепому, как ночь, с рожденья.
Буйство весенних красок,
Радуги наважденье?
Как объяснить глухому,
С рожденья, как ночь, глухому,
Нежность виолончели
Или угрозу грома?
Как объяснить бедняге,
Рожденному с рыбьей кровью,
Тайну земного чуда,
Названного Любовью?
«А я для вас неуязвима…»
А я для вас неуязвима.
Болезни,
Годы,
Даже смерть.
Все камни — мимо,
Пули — мимо.
Не утонуть мне,
Не сгореть.
Все это потому,
Что рядом
Стоит и бережет меня
Твоя любовь — моя ограда,
Моя защитная броня.
И мне другой брони не нужно,
И праздник — каждый будний день.
Но без тебя я безоружна
И беззащитна, как мишень.
Тогда мне никуда не деться:
Все камни — в сердце,
Пули — в сердце…
РЖАВЧИНА
Я любила твой смех, твой голос.
Я за душу твою боролась.
А душа-то была чужою,
А душа-то была со ржою.
Но твердила любовь: «Так что же?
Эту ржавчину уничтожу».
Были бури. И были штили.
Ах, какие пожары были!
Только вот ведь какое дело —
В том огне я одна горела.
Ржа навеки осталась ржою,
А чужая душа — чужою…
«Мы любовь свою схоронили…»
Мы любовь свою схоронили,
Крест поставили на могиле.
«Слава богу!»— сказали оба…
Только встала любовь из гроба,
Укоризненно нам кивая:
— Что ж вы сделали?
Я — живая!..
ПЕРЕД ЗАКАТОМ
Пиджак накинул мне на плечи —
Кивком его благодарю.
«Еще не вечер,
Нет, не вечер!»—
Чуть усмехаясь, говорю.
А сердце замирает снова,
Вновь плакать хочется и петь.
…Гремит оркестра духового
Всегда пылающая медь.
И больше ничего не надо
Для счастья,
В предзакатный час,
Чем эта летняя эстрада,
Что в молодость уводит нас.
Уже скользит прозрачный месяц,
Уже ползут туманы с гор.
Хорош усатый капельмейстер,
А если проще — дирижер.
А если проще, если проще:
Прекрасен предзакатный мир!—
И в небе самолета росчерк,
И в море кораблей пунктир.
И гром оркестра духового,
Его пылающая медь.
…Еще прекрасно то, что снова
Мне плакать хочется и петь.
Еще мой взгляд кого-то греет,
И сердце молодо стучит…
Но вечереет, вечереет —
Ловлю последние лучи.
«Двери настежь, сердце настежь…»
Двери настежь, сердце настежь,
Прочь замки, долой засовы!
Я тебе желаю счастья —
Настоящего, большого!
Исцеляя и врачуя.
Пусть шагнет оно навстречу
Так мучительно хочу я,
Чтобы ты расправил плечи!
Чтоб запели в сердце струны —
Те, что заглушили годы,
Чтобы снова стал ты юным
И уверенным и гордым:
Дерзкоглазым, бесшабашным
Лейтенантом желторотым,
Тем, кто бросил в рукопашный
Батальон морской пехоты!
Кто потом, в Парад Победы,
На брусчатке шаг печатал…
А еще могу поведать,
Как ты нравился девчатам!
…Пусть идут в атаку годы,
Пусть испытано немало —
Не пора еще на отдых
Тем, кто вышел в генералы!
Для меня ты бесшабашный
Помкомроты желторотый,
Тот, кто бросил в рукопашный
Батальон морской пехоты!
Распахни же сердце настежь,
Стань самим собою снова:
Ты ли недостоин счастья?—
Настоящего, большого!
«Прошу, любимый мой, прости…»
Прошу, любимый мой, прости,
Когда бываю резковата.
Прошла неженские пути,
И самый первый — путь солдата.
Не при луне, не на гумне —
Безвестный, раненный в траншее,
Припал, как суженый, ко мне.
Обнял отчаянно за шею.
И я, сжав зубы, поползла,
Таща его, в разрывах минных…
И на «гражданке» я была,
Сказать по совести, мужчиной.
Известно только кой-кому,
Что в нищете послевоенной
Слыла «добытчиком» в дому,
Копейке каждой знала цену…
А жизнь поэта — тоже бой,
Опять бойцовская дорога.
…За то, что я резка с тобой.
Меня судить не должен строго:
Не только пламенем войны,
Не только черным сорок первым
Обнажены, обожжены
Искрят обугленные нервы.
«Мир до невозможности запутан…»
Мир до невозможности запутан,
И когда дела мои плохи,
В самые тяжелые минуты
Я пишу веселые стихи.
Ты прочтешь и скажешь:
— Очень мило.
Жизнеутверждающе притом.—
И не будешь знать.
Как больно было
Улыбаться обожженным ртом.
«Мне сегодня, бессонной ночью…»
Мне сегодня, бессонной ночью,
Показалось, что жизнь прошла…
Мой товарищ, памирский летчик,
Как идут у тебя дела?
Не суди меня слишком строго,
Что давно не пишу тебе:
Не забыта она — дорога
От Хорога до Душанбе.
Не забыто, как крупной тряской
Било крошечный самолет,
Как одной кислородной маской
Мы дышали с тобой в черед,
Как накрыл нас туман в ущелье
Узком, длинном, как коридор,
Как отчаянно, на пределе,
Барахливший тянул мотор.
Не пишу. Только помни прочно —
Не оборваны провода…
Неожиданно, поздней ночью,
Позвоню и скажу: «Беда,
Заупрямилась непогода,
Все труднее дышать, браток.
Мне бы чистого кислорода,
Мне бы дружбы твоей глоток!»
«В каком-нибудь неведомом году…»
В каком-нибудь неведомом году
Случится это чудо непременно:
На Землю нашу, милую звезду,
Слетятся гости изо всей Вселенной.
Сплошным кольцом землян окружены,
Пройдут они по улицам столицы.
Покажутся праправнукам странны
Одежды их и неземные лица.
На марсианку с кожей голубой
Потомок мой не сможет наглядеться
Его земная грешная любовь
Заставит вспыхнуть голубое сердце.
Его земная грешная любовь
И марсианки сердце голубое —
Как трудно будет людям двух миров!..
Любимый мой, почти как нам с тобою.
БЕЛЫЙ ФЛАГ
За спором — спор.
За ссорой — снова ссора.
Не сосчитать «атак» и «контратак»…
Тогда любовь пошла парламентером —
Над нею белый заметался флаг.
Полотнище, конечно, не защита.
Но шла Любовь, не опуская глаз,
И, безоружная, была добита…
Зато из праха гордость поднялась.
«Как тоскуют в ночи поезда…»
Как тоскуют в ночи поезда,
Пролетая угрюмый Сиваш!..
Я тебя никогда не предам.
Ты меня никогда не предашь.
Потому что сквозь жизнь пронесли
Кодекс Верности, Дружбы устав.
Как грустят о портах корабли,
Так тоскуют уста об устах.
В облаках, затерявшись из глаз,
Одинокий грустит самолет.
Знаю, жизнь нас обоих предаст —
Так простим же ее наперед…
«Ты разлюбишь меня…»
Ты разлюбишь меня…
Если все-таки станется это,
Повториться не сможет
Наше первое смуглое лето —
Все в росе по колено,
Все в укусах крапивы…
Наше первое лето —
Как мы были глупы и счастливы!
Ты разлюбишь меня…
Значит, яростной крымской весною,
Партизанской весной
Не вернешься ты в юность со мною.
Будет рядом другая —
Вероятно, моложе, яснее,
Только в юность свою
Возвратиться не сможешь ты с нею.
Я забуду тебя.
Я не стану тебе даже сниться.
Лишь в окошко твое
Вдруг слепая ударится птица.
Ты проснешься, а после
Не сумеешь уснуть до рассвета…
Ты разлюбишь меня?
Не надейся, мой милый, на это!
ВСТРЕЧА
Со своим батальонным
Повстречалась сестра —
Только возле прилавка,
А не возле костра.
Уронил он покупки,
Смяла чеки она,—
Громыхая, за ними
Снова встала Война.
Снова тащит девчонка
Командира в кювет,
По слепящему снегу
Алый тянется след.
Оглянулась — фашисты
В полный двинулись рост…
— Что ж ты спишь, продавщица? —
Возмущается хвост.
Но не может услышать
Этот ропот она,
Потому что все громче
Громыхает Война,
Потому что столкнулись,
Как звезда со звездой,
Молодой батальонный
С медсестрой молодой.
«Легка. По-цыгански гордо…»
Легка. По-цыгански гордо
Откинута голова.
Техасы на узких бедрах,
Очерчена грудь едва.
Девчонка, почти подросток,
Но этот зеленый взгляд! —
Поставленные чуть косо,
По-женски глаза глядят.
В них глубь и угроза моря,
В них отблеск грядущих гроз…
Со смуглою кожей спорит
Пшеничный отлив волос.
Легка, за спиною крылья —
Вот-вот над землей вспорхнет…
Неужто такими были
И мы в сорок первый год?..
ПРОЩАНИЕ
Тихо плакали флейты, рыдали валторны,
Дирижеру, что Смертью зовется, покорны.
И хотелось вдове, чтоб они замолчали —
Тот, кого провожали, не сдался б печали.
(Он войну начинал в сорок первом, комбатом,
Он комдивом закончил ее в сорок пятом.)
Он бы крикнул, коль мог:
— Выше голову, черти!
Музыканты! Не надо подыгрывать смерти!
Для чего мне рапсодии мрачные ваши?
Вы играйте, солдаты, походные марши!
Тихо плакали флейты, рыдали валторны,
Подошла очень бледная женщина в черном.
Всё дрожали, дрожали припухшие губы,
Всё рыдали, рыдали военные трубы.
И вдова на нее долгим взглядом взглянула:
Да, конечно же, эти высокие скулы!
Ах, комдив! Как хранил он поблекшее фото
Тонкошеей девчонки, связистки из роты.
Освещал ее отблеск недавнего боя
Или, может быть, свет, что зовется любовью.
Погасить этот свет не сумела усталость…
Фотография! Только она и осталась.
Та, что дни отступленья делила с комбатом,
От комдива в победном ушла сорок пятом,
Потому что сказало ей умное сердце:
Никуда он не сможет от прошлого деться —
О жене затоскует, о маленьком сыне…
С той поры не видала комдива доныне.
И встречала восходы, провожала закаты
Все одна да одна — в том война виновата…
Долго снились комдиву припухшие губы,
Снилась шейка, натертая воротом грубым,
И улыбка, и скулы высокие эти…
Ах, комдив! Нет без горечи счастья на свете!..
А жена никогда ни о чем не спросила,
Потому что таилась в ней умная сила,
Потому что была добротою богата,
Потому что во всем лишь война виновата…
Чутко замерли флейты, застыли валторны,
И молчали, потупясь, две женщины в черном…
«НОЛЬ ТРИ»
(Поэма)
Памяти Алексея Каплера
Не проклинаю долю вдовью,
Жить не согнувшись буду с ней.
Мне все оплачено любовью
Вперед, до окончанья дней.
Да, той единственной, с которой
Сквозь пламя человек идет,
С которой он сдвигает горы,
С которой… головой об лед.
«03» —
тревожней созвучья нет.
«03» —
мигалки зловещий свет.
«03» —
ты, доктор и кислород.
Сирена, как на войне, ревет.
Сирена, как на войне, кричит
В глухой к страданьям людским ночи.
Все поняла, хотя еще и не был
Объявлен мне твой смертный приговор…
И не обрушилось на землю небо,
И так же птичий заливался хор.
Держала душу — уходило тело.
Я повторяла про себя: — Конец…—
И за тобою в пустоту летела,
И ударялась, как в стекло птенец.
Ты перешел в другое измеренье,
Туда дорогу не нашли врачи,
Туда и мне вовеки не пробиться,
Хоть головой о стену, хоть кричи!
В глазах твоих я свет нездешний вижу,
И голос твой по-новому звучит.
Он подступает — ближе, ближе, ближе!—
Тот день, что нас с тобою разлучит,
А ты… ты строишь планы
Лет на двадцать —
Мне остается лишь кивать в ответ…
Клянусь! Тебе не дам я догадаться,
Что нет тебя, уже на свете нет…
В больничной палате угрюмой,
В бессоннице и полусне
Одну только думаю думу,
Одно только видится мне.
Все замки воздушные строю,
Бессильно и горько любя —
Вновь стать фронтовою сестрою
И вызвать огонь на себя.
Твержу я любопытным:
— Извините,
Все в норме, нету времени, бегу.
И прячу первые седые нити,
И крашу губы, улыбаюсь, лгу.
Людское любопытство так жестоко!
Совсем не каждому понять дано,
Что смерти немигающее око
И на него в упор устремлено…
Безнадежность…
И все ж за тебя буду драться,
Как во время войны в окруженье дрались.
Слышу вновь позывные затухающих раций:
«Помогите, я — Жизнь,
Помогите — я — Жизнь!»
Это битва, хоть дымом не тянет и гарью.
Не строчат пулеметы, не бьет миномет.
Может, несколько месяцев скальпель подарит!
Может быть…
В безнадежность каталка плывет.
Грозно вспыхнула надпись:
«Идет операция!»
Сквозь нее проступает:
«Помогите, я — Жизнь!» —
Безнадежность.
И все ж за тебя буду драться,
Как во время войны в окруженье дрались.
Твой слабый голос в телефонной трубке,
Как ниточка, что оборвется вдруг.
Твой слабый голос, непохожий, хрупкий —
Тобою пройден ада первый круг.
Твой слабый голос в трубке телефонной —
И эхо боли у меня в груди.
Звонишь ты из реанимационной,
Чтоб успокоить: «Беды позади».
Твой слабый голос. Тишина ночная.
И нет надежды провалиться в сон…
Все выдержу — но для чего я знаю,
Что к смертной казни ты приговорен?..
Таял ты, становился бесплотною тенью,
В совершенстве науку страданья постиг.
И могла ли терять я хотя бы мгновенье,
И могла ли оставить тебя хоть на миг?..
Как солдаты в окопе, отбивались мы вместе.
Умирал ты, как жил — никого не виня.
До последней минуты был рыцарем чести,
До последней: жалел не себя, а меня…
Журавлиные эскадрильи,
Агармыш, что вплывал во тьму.
Не в Москве тебя хоронили —
В тихом-тихом Старом Крыму.
Я твою выполняла волю…
Громко бился об урну шмель.
Было с кладбища видно поле
И дорога на Коктебель.
Люди плакали, медь рыдала,
Полутьма вытесняла свет.
На дороге лишь я видала
Удалявшийся силуэт.
И ушел ты в слепую темень,
Вслед уплывшему в горы дню.
Я осталась пока что с теми,
С кем потом тебя догоню…
Сначала друг, а следом самый близкий
Мне человек ушел в последний путь…
Ну что ж, по крайне мере, нету риска,
Что будет мне больней когда-нибудь.
И все-таки поставить на колени
Судьбе меня не удалось опять.
Ведь я из фронтового поколенья —
Мы не умеем руки опускать.
Как страшно теперь просыпаться!
Как тягостно из Небытия
В Отчаянье вновь возвращаться —
В страну, где прописана я.
Весь мир превратился в пустыню,
Все выжжено горем дотла.
Какой я счастливой доныне,
Какой я счастливой была!
Хоть горя хлебнула в семнадцать,
Хоть после нелегок был путь…
Как страшно теперь просыпаться,
Как трудно теперь мне уснуть!
Я заблудилась на кладбище,
И было жутко слышать мне,
Как погребальный ветер свищет
В потусторонней тишине.
Я заблудилась, заблудилась,
Мне чьи-то слышатся шаги…
Родной, как в жизни, сделай милость —
Мне помоги, мне помоги!
Ушел туда, откуда нет возврата,
А говорил — не бросишь никогда.
Здесь надо мною тучи в три наката,
Их никакая не пробьет звезда.
Здесь опускает белые ресницы
Российская дремучая зима…
Забыться бы, любой ценой забыться!
Иначе попросту сойдешь с ума…
Была счастливою с тобой,
Такой счастливой я!
Но счастье рухнуло в забой,
Как тяжкая ладья.
Бездонна шахта и черна,
Черней от года год.
А чья вина? Ничья вина!
Кому предъявишь счет?..
Припоздала зима в Подмосковье,
И земля беззащитно нага.
Раны летних биваков с любовью
Лишь сегодня бинтуют снега.
Стало празднично в роще и чисто,
Нет бутылок и банок нигде.
Только медленно «завтрак туриста»
В незамерзшем дрейфует пруде.
В рыхлом насте мой валенок тонет.
Лес торжественно, девственно бел.
Лишь чернеют, как гнезда вороньи,
На деревьях папахи омел.
Только знать мне и страшно, и странно,
Что ушел ты с земли навсегда.
Может, лягут бинтами на раны,
Как снега на кострища, года…
Что горше разлуки, что вечной разлуки
страшнее?..
Но хочется мне потерявшим любимых шепнуть:
— Боритесь с тоскою, сражайтесь, как можете,
с нею,
Друзьям улыбайтесь, хотя разрывается грудь.
Есть высшая гордость — окоп никогда не покинуть,
Быть в списке бойцов, если даже убит наповал.
Есть высшая гордость — навеки остаться такими,
Какими бы видеть вас тот, кого нету желал…
День начинается с тоски —
Привычной, неотвязной, жгучей.
Коснуться бы твоей руки
И куртки кожаной скрипучей.
Плеча почувствовать тепло,
Закрыть глаза и на минутку
Забыть, что прахом все пошло,
Забыть, что жить на свете жутко…
Его тюльпаны на Твоей могиле —
Как жизнь со смертью переплетена!..
Так озираюсь, словно пробудили
Меня от летаргического сна.
Еще не все, должно быть, понимаю,
Еще не все, должно быть, сознаю.
И с ним под густо-синим небом мая
Я над Твоей могилою стою.
Смерть ничего переменить не в силе.
Но жизнь есть жизнь. Поют невдалеке.
Его тюльпаны на Твоей могиле,
Моя рука лежит в его руке…
Старый Крым — последняя обитель.
Черный камень — все, как в страшном сне…
Не судите, люди, не судите:
Здесь лежать положено и мне.
Не судите, что судьбу другому
Я, как говорится, отдала.
Это было — головою в омут…
Совести гремят колокола.
Не судите, люди — скоро-скоро,
В крымский дождик или крымский зной
Мне перебираться в мертвый город,
Под тяжелый камень ледяной…
Холмов-курганов грустная сутулость.
Тоска предзимья. В горле горький ком.
Твоя душа, наверное, коснулась
Моей души полынным ветерком.
Бреду одна в степи под Старым Крымом
В те, богом позабытые места,
Где над тобой давно неумолимо
Гранитная захлопнута плита.
Твоя душа! Я не встречала выше.
Но не желала прилетать она,
Пока с Бездушьем под одною крышей
Я прозябать была осуждена.
Страданьем я очистилась от скверны,
Но нету