«Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст». (Мф. 23, 37-38).
«…ибо не все те Израильтяне, которые от Израйля; и не все дети Авраама, которые от семени его, но сказано: в Исааке наречётся тебе семя. То-есть не плотские дети суть дети Божии, но дети обетования признаются за семя». (Рим. 9, 6).
Враждует с Богом и с Его Субъективированными Образами природный родовой мир, в основе которого лежит «эго» с его жаждой индивидуализации и свободы индивида от всякой власти над ним. Мир хочет освободиться от Власти Бога и быть самодостаточным. Именно на этой почве ведётся изначальная и постоянная вражда и борьба между Богом и природным родовым миром. До сих пор победу одерживал Бог. Так будет и впредь, пока весь враждебный Богу мир не будет уничтожен.
Потенция Бездны в Пределах Гипервселенной, очерченной Круговой Чертой, должна быть израсходована и изжита. Бездна должна быть пустой, чтобы Гипербожество могло быть и оставаться Совершенным. Время это уже очень близко. Жидо-евреи привели мир к заслуженной им гибели. Возмездие будет справедливым. Оно придёт, когда начнётся Переходный Период в Новую Эпоху, когда Инволюция достигнет своей Цели по Времени. Инволюция природного родового мира началась с Точки Летнего Солнцестояния, когда Эволюция сотворённого Человека достигла Вершины и начался спад. Процесс Инволюции означает ни что иное, как возвращение родового человека к своему Истоку: к изначальным частицам. Путь из «праха в прах». Процесс закончился в Точке Зимнего Солнцестояния в декабре 2012 года. К этому времени человек сохранил ещё свою внешнюю телесную форму, но остался пустым внутри. В Переходный Период, начиная с 2013 года, происходит процесс развоплощения мира, когда тело распадается на составные части и частицы. Процесс проходит постепенно, оставляя человеку время и возможность опомниться. Одновременно осуществляется Переход в Новую Эпоху тех, кто окажется достойным. Остальные будут постепенно уничтожаться через природные и технические катастрофы, через локальные войны, через индивидуальные войны и распри по недомыслию, глупости жестокости человеческой.
Три Стиля завершат Инволюцию и Переход. Стиль Авангардизма соответственно разложению изнутри разлагает тело снаружи на геометрические фигуры. Модернизм овеществляет человеческую жизнь. Во главе её становится вещизм. Модернизм – это поток уродливой современности вплоть до отрицания всех признаков реального бытия. Человек отрекается от самого себя, стремясь вернуться в мир вещей немыслящей материи. На место мещанской морали становится декадентский аморализм, безобразие. Новаторство носит ярко выраженный анархический характер. Машина спекуляции и рекламы подчинила себе художественную жизнь. Массированная реклама создаёт ложные потребности, искусственный спрос на общественные фантомы, обладание которыми стало вывеской богатства. В музыке шум сменяет музыкальную тональность. (Филосовский энциклопедический словарь, свободное изложение статьи «модернизм»). Незримо, но чувствительно происходит распад ДНК. Стиль постмодернизма, выводит человека на чисто информационный Путь и ведёт в Киборг. В Киборге плоть распадается на частицы, обладающие в совокупности глобальной Информацией. Плоть исчезает. Душа сохраняет форму тела в виде Тени. Энергетическая Субстанция Инь будет заполнена миром Теней, положительных Теней, но ни в коем случае не отрицательных.
По мере деградации и исчезновения природного родового мира Божество, Бог и вся Гипервселенная освобождаются от Своих отрицательных и нулевых качеств и решительно устремляются к Совершенству. Цель Гипербога – достичь Совершенства и Гармонии Гипервселенной. Их можно достичь только на Основании Знания, Сознания, Мудрости и Любви, Любви сильной, преданной между Божественными Субъектами, между Богом и Миром, между Личностями, парными и соборными, между Богочеловеком и Природой (Мир минеральный, растительный, животный).
Жидо-евреи уже привели мир и себя к заслуженной гибели. Возмездие миру будет справедливым и очень скорым. Оно уже на Пороге.
Блестяще подвёл Итог Инволюции и дал мудрую характеристику Стилю «Постмодернизма» Борис Михайлович Парамонов в своей книге «Конец стиля». К нему и обратимся.
Б.М. Парамонов:
«Вот так и надо понимать евреев: это не мораль мира, а его физиология, не дух, а плоть, не смысл, а жизнь.
«Можно сказать, что не ассимиляция миром евреев происходит, а ассимиляция человеческого гения еврейством. Инстинкт еврейства, так сказать, – женить гения на еврейке, и эта еврейка отнюдь не всегда – Юдифь!
«У евреев есть другие резоны: умение быть самим собой, не каяться и не казниться, принимать всё – как в мире, так и в себе. Говорят также, что чувство вины у евреев ослаблено потому, что уж очень мир перед ними виноват. Думается, однако, что еврейская жестоковыйность – не реактивное образование, а первичное качество. Умение рядопологать добро и зло – это не скепсис, не цинизм и не моральный релятивизм, это жизнь по ту сторону добра и зла. Это и есть источник еврейской силы, именно этому и надо учиться у евреев.
«Конечно, для этого необходимо одно отрицательное условие: не мучиться чувством вины, не отождествлять себя со своим грехом. …Но это же … и повседневная практика евреев.
«Создав понятия совести, вины, греха, евреи не идентифицировались с ними, не подчинились им. … «Мораль господ» у Ницше – это преодоление нормативной морали.
«Еврей в диаспоре – загадка и тайна человечества. Если угодно, в истории есть только одна тайна, и эта тайна – еврей.
«То, что у других народов заслонено и замаскировано социоаморфными образованиями культуры, государственности, церковности, у евреев звучит чистой нотой.
«Откуда же этот масштаб абсолютного, этот аристократизм, эти дары? Ответ один: от Бога. В еврействе мы сталкиваемся с явлением Божественного произвола. …Об этом же много размышлял Томас Манн, в его формулировке эта тема заслуги и дара. Дар – это то, что задаром, то, в чём нет заслуги, аристократизм – это дар. Таково еврейство. Нужно понять, что оно совсем не лучше других, и не за это избрано. Оно просто избрано.
«Народ, фабрикующий истины вот уже третье тысячелетие, всяческие истины – религиозные, социальные, философские, фабрикующий их миролюбиво, добросовестно, не покладая рук, истины оптом, истины сериями, этот народ отнюдь не склонен верить в спасительность своих фабрикатов» (И. Эренбург. «Ложка дёгтя»).
«В течение прошлого века еврей с его способностью к критике, сотрясая кумиры, не приготовил места Богу, а постарался самого Бога лишить какого бы то ни было места на земле. Вместо того, чтобы научить народы служить правде, а не фикции, еврейский критицизм внёс свою лепту в то, чтобы заклеймить идею правды как непозволительную фикцию». (Мартин Бубер)
«Не будем входить в анкетные тонкости относительно национальности и вероисповедания: в любом случае Америку создали люди, способные начать с нуля. Но это и есть «еврейство» – как всеобщая характеристика человеческого проекта. Америка – интернационал евреев всех наций.
«Высшая реализация типа Чичикова – библейский Иосиф, один из архетипов еврейства. Иосиф – носитель самой идеи успеха, потому что он пустой малый, наделённый обаянием и элементарной толковостью. Ничего другого для успеха и не надо. Впрочем, нужен ещё Египет. Такой Египет у нынешнего еврейства – Америка, «Голливуд».
«…человек, носящий в душе хаос, должен быть корректно одет». (Т. Манн. Тонио Крегер.)
«… европеизация и американизация и есть прогресс.
«Massmedia – сфера еврейства в культуре.
«Демократия «поэтична»: не как метод политической организации общества, а как образ жизни миллионов так называемых «простых людей». В этом образе жизни ощущается библейская простота.
«При всей своей технизированности, Америка – страна, в высшей степени сохранившая свою телесность.
Я бы назвал это качество здешней жизни наиболее заметной манифестацией американской демократии. Здесь никто не стыдится своего тела – не в силу «равенства», – а в силу того, что в демократии, американской особенно, ослаблено понятие нормы. Кому ещё, кроме американцев, пришло бы в голову устроить олимпийские игры калек?
«Нужно ли здесь напоминать, что понятие нормы связано с репрессией половых влечений человека? Что нормативная культура – то есть культура как таковая – по определению репрессивная? Необходима, однако, подчеркнуть ещё и ещё раз, что конечное задание демократии, её провиденциально историческое значение состоит именно в попытке создания не репрессивной культуры, …создаваемой на раскрепощении пола.
«…идея отечества враждебна идее прогресса. Прогресс – он вроде науки: не знает национальности. …И всё-таки прогресс – саморегулирующая система, а отечество – не очень.
«Всякая религия уводит из мира ставших форм – в неизвестное, если хотите, в никуда. Это путь, по которому идёт западная свобода, и это спасительный, а не гибельный путь.
«Конечно, в современном сознании утрачена так называемая целостность – то есть способность и готовность любую жизненную реакцию связывать и выводить из единого принципа, единственного начала. Но это не минус, а плюс. Беда России состояла в том, что, вступив в эпоху рационалистически разъятой цивилизации, она сохраняла эту целостную установку сознания... Слово «целостный», строго говоря, означает то же, что и слово «тоталитарный»: мышление и жизнь в единой системе.
«С Россией – и не на поверхностно-политическом, а на глубинно-духовном уровне – случилась та беда, что она не нашла в себе сил отринуть соблазн целостной культуры, отказаться от мифотворческого мышления, от сказок о крылатых конях.
«Нужно ещё раз подчеркнуть, что основой любой другой изоляции была в России вот эта переоценка собственных возможностей в культурном творчестве, то есть следы всё того же мессианизма. И в конечном итоге это привело к отставанию – не только в смысле высокой культуры, но и в смысле приземлённой цивилизации.
«Но у новой, позитивистской культуры, или как принято говорить, цивилизации, есть одно громадное отрицательное достоинство: она менее красива, менее одухотворена, но зато не так часто делает грубые ошибки. …Новая культура, отказавшись от Единой Истины, если угодно – утратив волю к её отысканию; создала тем самым гарантии выживания. …Демократический человек знает, что нет таких истин, за которые стоило бы умирать, потому что сегодняшняя «вечная» истина завтра окажется предрассудком. Он утратил веру в слова, и это сделало его свободным. Вот этот, так сказать, «великий отказ» – отказ от целостной культуры, порождаемой исповеданием Единой Истины, – и сделал человеческое житье-бытье более или менее сносным. Крылатых коней нет, но зато товаров, в том числе даже и беспошлинных, – сколько хочешь. Главное же – человек остаётся жив; а живой человек всегда придумает что-нибудь интересное, даже и в поэтическом отношении.
«Ещё раз: жизнь не только страшна, но и комична, подчас эти положения неразличимы. И она всегда готова предоставить утешение в виде слоёных пирожков. А что такое эти пирожки? Да это европейская цивилизация и так называемый прогресс: движение, в котором плетей становится меньше, а пирожков больше. Другого прогресса не бывает, и если это вам не нравится, оставайтесь только с плетьми.
«Философия Бюнюэля: внешние оболочки бытия скрывают первозданный хаос, культуре противостоит кипение неумиротворимых страстей.
Вот об этом … все фильмы Бюнюэля. Художественный их эффект, повторяю, – в резком, вызывающем, провокационном противопоставлении культурной нормы буйству первичных инстинктов.
Культура, таким образом, по Бюнюэлю, – это ложь. Лжива красота, лживо добро. Не верьте маскам культуры, призывает Бюнюэль. Манифестом этого предельно пессимистического миропонимания стал фильм «Виридиана». Он последовательно разоблачает все человеческие иллюзии: религию, общественную деятельность, альтруизм, просто добрый нрав, наконец, любовь. Если хотите мира в душе – примиритесь с земной грязью. Человек, преследующий абсолютные цели, приносит в мир Зло и смерть: таков сюжет «Виридианы».
«Страшно жить в мире, в котором невозможно отделить добро от зла, а наш мир именно таков – вот философия Бюнюэля.
«Естественно, что женщины предпочитают строить жизнь самостоятельно; отсюда и возник этот феномен – «женщины, делающие карьеру», когда и семья, и дети, да и самый секс на втором плане.
Американская женщина вынуждена была пойти на работу вне дома. Во-первых, одному мужчине в современной экономике и при современном уровне потребления уже трудно содержать семью, а во-вторых, этот же мужчина, причём лучшего образца, из преуспевших, норовит вообще от семьи сбежать – от подруги суровых дней к молодой секретарше.
«Бессмертие Чичикова в том, что он в России всё ещё остаётся перспективным героем, до сих пор не реализовался, как следует.
… Павел Иванович действительно нужный России человек; мы наконец-то подошли к краю такого понимания.
В русское сознание – сознание Гоголя в том числе – не влезла мысль о дельце, да ещё плутоватом, как о позитивном герое.
А что если Чичиков и впрямь человек русского будущего, что если именно он и ведёт нас в светлую даль? Как раз сейчас, на данном завитке русской истории, подобная мысль не кажется такой уж дикой. Даль-то явственно обозначилась, она уже, можно сказать, не даль, а близь: капитализм. А кто лучше Павла Ивановича к нему приспособлен?
Капитализм – это деньги, а деньги – это знаки, требующие умения играть с ними.
И это уже прекрасная тайна человека – как он умеет из знаков создавать реальность, из биржевых индексов – хорошую жизнь. Этой тайной владеет математика – и Павел Иванович Чичиков. Мы с ним не пропадём. Он умеет жить и даёт жить другим.
Капитализм, биржа, нажива в конечном счёте обогащают всех, оборачиваются добром – …
Этот тип торжествовал не в искусстве, а в жизни. Кто создал Америку – поэты или буржуа? Её создали Чичиковы, то есть поэты – буржуа.
Самое умное, что было сказано за все годы «перестройки», – это предложение легализовать теневую экономику. …Лев Тимофеев подаёт правильный совет: нужно бороться не со взятками, а с необходимостью давать их подпольно. Сделайте тайное явным – и вы перевернёте мир.
Не нужно повторять ошибку Гоголя – искать героев на стороне, в будущем, в чудной дали. Они живут здесь и сейчас. Позвольте им совершить купчую крепость – и мёртвые души воскреснут.
Даже без участия Николая Фёдорова.
Нелюбимое, заброшенное дитя России – Чичиков.
Возвращение Чичикова – это всемирно-историческая победа буржуазии, торжество прозы над стихами и правды над поэзией. Это поэзия, увиденная по-американски в образе ворюг, а не кровопийц. Чичиков возвращается на птице-тройке, и советское государство, косясь посторанивается.
«Авангардизм евреев – в их довременной догадке о грядущем превращении мира из производственной площадки в «сферу услуг».
«Умные люди, обсуждавшие статью Фукуямы «Конец истории», сказали, что конфронтация с этим миром будет содержанием двадцать первого века, так что евреи снова – впереди прогресса, а буквально – на передовых позициях.
«…евреи научились жить на уровне судьбы, осознание которой требует от человека готовности ко всяческим отказам. Главнейший из них – от «почвы». Это значит: всякое «художество» – вторично, король Лир важнее Шекспира. Даже язык, этот «дом бытия», не важен: на скольких языках говорят евреи? Вот это и есть подлинная религиозность: пребывание на границе с небытием. Всякая «почва» и всякая «культура» в таком соседстве поневоле будут восприниматься иронически, в моменте их исчезновения.
«Но всё-таки здесь очень важен момент отказа от геоцентричности – этой глобальной «почвенности». Еврейская диаспора стала первоначальным наброском этой коперниканской революции. Отказаться от земли, оставаясь в её пределах, – это и есть диаспора. Повторю уже ранее сказанное: это был прообраз всего дальнейшего движения общечеловеческой культуры, догадка о всеобщей судьбе. Антисемитизм в этом контексте – простое нежелание выйти из дома, оторваться от тёплого очага.
«…все без исключения «утопические социалисты» (Маркс в том числе) настаивали на еврейской сущности капитализма с его эксплуатацией трудящихся.
«Не менее знаменитый в своё время Вернер Зомбарт доказывал: современный капитализм – это умение манипулировать деньгами, выработанное, культивированное и сохранённое евреями; значит, капитализм – это еврейское создание.
«Голливуд – языческое капище, принципиальное преодоление христианской углублённой духовности и душевности. Луч кинопроектора, пронизывающий тёмный зал (аналог «хтонических» глубин), – это стрела Аполлона.
«По-особому значима магия чисел, приближающихся к круглым датам; нынче, когда конец века совпадает с концом тысячелетия, крайне соблазнительно говорить о конце эпохи – уже не в количественно – хронологическом, а в качественно-тематическом смысле. А тут, нас уверяют, даже история постаралась – «кончиться»; так что желающие могут говорить (и говорят) об одновременном окончании века, тысячелетия и самой истории. Зримая эсхатология, или, как у Пастернака: «чудится – не время года, а гибель и конец времён», но звучащие на американский лад, мажорно.
Время у Френсиса Фукуямы действительно погибает: теряет смысл – поскольку утрачивает качественную заполненность, приобретая взамен какую-то уже чуть ли не биологическую «длительность». Истории больше не будет, потому что исчез её идейный сюжет; предстоят только «события», укладывающиеся в сценарий, исход которого уже известен: торжество добродетели (либеральной демократии) и наказание порока (всего остального).
«Интересно, что разоблачение Сталина не произвело такого травмирующего впечатления, как новая реальность, открывшаяся советскому человеку с горбачёвской перестройкой. Советскому сознанию легче примириться с существованием злодейства, чем с наличием жульничества и воровства как жизненной нормы. В первом случае сохраняется необходимая мифотворческому сознанию бинарная оппозиция добра и зла, сохраняется трансцендентность, «заграничность» зла и тем самым возможность его отсечения; второй же случай требует отказа от оппозиций, погружение в море неразличимостей, в ту ночь, где все кошки серы, где в сущности нет ни добра, ни зла. Жизнь открывается не чёрная, а серая, не трагедийная, а пошлая; такова, во всяком случае, нормальная, «чеховская» жизнь: сумерки и хмурые люди, существование без ангелов и злодеев. … Человек по природе своей оказался ворюгой, даже не злодеем: злодейство – это уже поэзия, Макбет, Сталин. Вот что травмирует: то, что свобода оказалась прозой – реабилитацией мещанства, то есть мелкой буржуазности. Советский человек в ужасе увидел, что буржуазен не определённый способ производства, а само бытие, сама истина бытия, что буржуазность – категория не политэкономическая, а онтологическая. Мелкая буржуазность вдруг оказалась самым грандиозным – грандиозней Святого Писания.
В конечном счёте, это был бой с тенью – или с самим собой. «Тень», кстати, – один из терминов юнгианской психологии, одна из инстанций бессознательного. Быть собой, по Юнгу, значит суметь интегрировать зло, примириться с тенью.
Это задача, предстоящая сейчас бывшим Советским людям. Зло интегрированное становится злом мелким, терпимым – не пролетарской революцией, и даже не коммунальным мордобоем, а судебным сутяжничеством с обязательным участием «моего адвоката». Жизнь переходит на рельсы легального формализма, и борьба идёт уже не с мировым злом, а с неправильным толкованием адвокатом ответчика такой-то статьи закона. Здесь происходит крах не только просветительских утопий о добром по природе человеке, но и отечественных, славянофильских представлений о Любви и «живой теплоте родственных связей» как модели общественного устроения. И это не родовая черта презренного Запада, а всеобщая истина – тот угол, в который мордой ткнула советского человека его история и судьба.
Человек не желает быть добр, как требует теория, и его к этому принуждают всеми средствами, вплоть до усекновения главы. Но всё это – …философема репрессивной культуры.
Эта установка на репрессивный морализм полностью соответствовала основному заданию коммунизма – насильственному воплощению добра в полноте социальной жизни. Но «воплощение добра» и «уничтожение природы» – синонимы. И установка на подавление бытия не более чем проекция и эманация внутренней репрессированности, то есть морализма.
Америка хороша в том смысле слова «добро», который тождествен со словом «богатство», «достояние», «достаток». Она накопила много добра. Но этому слову и в Америке есть охотники придать преимущественное значение моралистического сюсюка.
«… что ближе к истине – благостная физиономия и чистый воротничок викторианского профессора или его же подноготная, бессознательное и прочая требуха? В том-то и фокус нынешней западной жизни, что она эти позиции не противопоставляет, а рядополагает, даже примиряет.
Собственно, эти люди и создали в стране соответствующий климат, вернее осознали и артикулировали его как стиль жизни, как новый культурный стиль.
Запад же, порвав, с классической буржуазностью, выделил рациональное хозяйствование в узкопрофессиональную деятельность, тогда как раньше оно было чем-то вроде целостного мировоззрения, «этикой» и «духом». Это назвали революцией менеджеров. Очень интересным побочным продуктом этой новой узкой специализации стала коммерциализация искусства, переставшего быть моделью целостного видения мира. За искусство взялись те же менеджеры. Коммерциализация искусства – громадный культурный сдвиг, означающий уже вступление в постбуржуазную эпоху, в массовое общество. Капитализм был убит фордовским конвейером и голливудскими фильмами. Товары, товарное потребление утратили значение привилегии, достигаемой эксплуатацией. Консьюмеристское общество разрешило задачу революции – создание не репрессивной культуры: путём превращения человека не в гражданина, а в потребителя.
Высокая культура вообще порождение эксплуататорского строя, от этой вульгарной социологии никуда не уйти. … Высокий художник служил эксплуатации потому, что закреплял нормативность культуры в творчестве красоты. А жизнь некрасива, и в этом качестве имеет право на существование. Это и есть радикальнейшее из прав человека: право быть собой в своей имперической ограниченности, жить вне репрессирующей нормы.
Люди великолепно уживаются с тем, что описано как тотальное отчуждение, репрессивная толерантность, консьюмеристский диктат и одномерность. Истину с успехом подменила технологическая целесообразность, добро – легальный формализм, а красоту – продукция маскульта.
Опыт и пример России показывает, чем кончаются литературные мечтания, – возвращением к самой прозаической реальности.
И возвращение России на Запад ни в коем случае не будет возвращением в мир так называемого капитализма, в мир буржуазной культуры: потому что ничего этого на современном Западе нет. Боюсь, что в России это недостаточно понимают, – не понимают того, что опыт коммунизма и был русским изживанием буржуазной репрессивной культуры.
Коммунизм – взбесившаяся буржуазность.
Большевики – это Бетховен, Девятая симфония, «Ода к радости». Сегодня, стоит её услышать, мною овладевает неудержимый смех, так и Зощенко не насмешит. Смешно потому, что эта вещь, претендуя быть гимном растущей демократии, ровно ничего в демократии не угадала. Большевики хотели, чтобы инвалид Гаврилыч был Бетховеном. Главная их гнусность в том, что они убедили Гаврилыча, он ещё и сегодня считает себя Бетховеном и поэтому страдает в новом мире рок-музыки.
«Демократия, если она когда-нибудь утвердится в России, будет опытом всеобщей эмиграции от русской реальности и русских мифов. Она не сделает нашу жизнь «лучше», но сделает её более отвечающей замыслу о человеке.
Русскому человеку не хватало до сих пор опыта одиночества.
Русская жизнь была всегда слишком «массовидной», чтобы человек мог найти в ней собственную судьбу – или осознать необходимость таковой.
Религиозная истина ищется в одиночку, она не обладает качеством коллективной репрезентативности – и не может поэтому вести к коллективному спасению, к окончательному устроению. Она не объективируема, ей нельзя научить – следовательно, её нельзя проповедовать. Она не социоморфна. Это и есть глубочайшая религиозная основа индивидуализма, понятого не как психологическое качество, а как метафизическое состояние свободы.
«Создаётся впечатление, что в современном мире, при господстве в нём секулярных и позитивистских концепций бытия, лучше вообще обходиться без каких-либо религиозных реликтов.
«Оказалось, однако, что нынешняя демократия – при мощной поддержке психоанализа – отнюдь не обольщается человеком. Она перестала строить гуманистический миф, что не мешает ей принять человека таким, каков он есть. Она склонна прощать, а не осуждать и карать. И что больше отвечает религиозному подходу к человеку: прощение или кара?
«Истинно верующий – человек, прежде всего в чём-то повреждённый, ущербный, неполноценный, калечный – и бунтующий против такого своего состояния.
«Будем помнить, что подавляющее большинство из нас – серенькие рыбки; вспомним песню времён русской гражданской войны: цыплёнок тоже хочет жить.
«Культура возникает как результат репрессии первичных инстинктов. Сказать понятнее и сильнее – она возникает тогда, когда существует цензура: цензура, взятая уже не только в узком смысле институции литературного контроля, а как набор обязательных норм, правил игры, принятых в данной цивилизации. Нормативность угнетает, репрессирует, богатство человеческих переживаний не может уложиться и выразиться в этих жёстких и узких рамках, и оно ищет обходных путей, сублимируется.
Стивенс совершенно правильно определил смысл достоинства: это умение и способность всегда оставаться в роли – оставаться в культуре, добавим мы. Но это и значит – подавить в себе «естественного человека».
«Рок-музыка – это варварская апелляция к сексуальным инстинктам, не к любви, не к Эросу, а исключительно к сексу. Молодые люди знают, что у рока ритм полового сношения … Сексуальной революции необходимо свергнуть любые средства рациональной доминации – этого врага принципа наслаждения. … Секс, ненависть и подобие братской любви три главные лирические темы рока. … Короче, жизнь современного подростка превращена в непрекращающуюся коммерчески расфасованную мастурбационную фантазию».
«Совместность если не гения и злодейства, то таланта и жуликоватости давно известна. Конформистское перерождение советского артиста отнюдь не однозначно губило талант. Скажу больше: это перерождение, строго говоря, не всегда было и перерождением, – но создавало некое новое качество в артисте, порождало как новый художественный тип, так и новый тип личности. И ещё больше: этот новый тип был перспективным, позитивным, обнадёживающим типом русского человека. Поэт как удачливый и (хотя бы по советским меркам) богатый человек – это и был тот «плюс», та «прибавочная стоимость», то «больше». В образе преуспевающего поэта возродился на Руси тип буржуа.
А как же не радоваться тому, что не «малые сии», а большие люди русского искусства торят дорогу к рынку, этот новый русский светлый путь. Чудаки кричат, что капитализм в России невозможен, потому что нет у нас протестантской этики. Правильно: к капитализму выведет нас не протестантская этика, а поэтическое сознание. Это будет русский вклад в сокровищницы человеческого опыта.
Этот процесс начался в после сталинские годы, условно называемые шестидесятыми. Русская новая свобода … сразу же усвоила черты некоего идеологизированного гедонизма. Это был радикальный разрыв с традиционным типом интеллигента, произошла резкая его мутация. Появился консьюмеризм и вещизм. Это была идеологически осознанная позиция. На этих позициях – гедонизма – и был разбит режим, не устоявший перед теми же соблазнами.
А. Зверев иронизирует над тем, что герои Аксёнова мало чем отличаются от их антогонистов и какой-нибудь Марлен Михайлович Кузенков из Крымского отдела ЦК, готовый утопиться за свободу посещения валютных баров, – тот же Аксёнов. Критик не заметил, что это и хорошо, что такие Кузенковы демонтировали систему, что настоящие их имена Горбачёв и Яковлев. Инфантильные аксёновские герои – те «нищие духом», которые обрушили в своё время стены Рима.
Я настаиваю на том, что этот гедонизм оказался движущей силой реформ, причиной ликвидации режима.
Если подумать, что это не такая уж и плохая штука – гедонизм: например, секс вместо политики.
Сама жизнь – «буржуазна», она держится щами и пелёнками …
… стих, умерев, воскрес Фениксом потребления. Потребление стало поэзией, а поэзия – потреблением.
Идея рынка воскресла в русском сознании как следствие поэтического бума шестидесятых годов. Сборник стихов тиражом двести тысяч, поэтический вечер, собирающий стадион, – это и есть рынок. Как ни крути, а Евтушенко с Вознесенским в новейшей русской истории сыграли роль Форда в Америке: они создали феномен массового производства (Высоцкий же с его магнитными лентами – вообще теневая экономика, подпольный «левый цех»).
Они создали форму, идею рынка, как носителя изобилия. Всё, что осталось политикам, – перевести это открытие в непосредственный экономический план. Так поэзии удалось стать в России непосредственной производительной силой.
Это всё та же притча о природе, двери и окне: выгнали из России капитализм, так он вернулся поэзией.