Новожилов стал работать в кабинете Ильюшина, но никогда не сидел в его кресле. Поставили отдельный стол, пульт управления и шкафчик. Надо отметить, преемник бережно относится ко всему, что связано с именем основателя фирмы, да и не только фирмы – одного из основоположников советского самолетостроения, который до конца оставался человеком и коммунистом и понимал: пора. Ведь до него ни один генеральный конструктор сам не ушел – вперед ногами выносили. Поступок Ильюшина так же редок в нашем Отечестве, как и отношение преемника к памяти предшественника...
«Какой груз я с себя свалил!» – сказал, придя домой, Ильюшин. А через три дня стал страдать без работы...
Но почему Новожилов?
«Ильюшин готовил Новожилова, готовил целенаправленно, но так, что тот не замечал этого», – вспоминал В.К. Коккинаки.
«Отец держал Новожилова при себе несколько лет в своем кабинете. Натаскивал. Какое‑то время было два генеральных конструктора», – рассказывает В.С. Ильюшин.
Спрашиваю у Генриха Васильевича Новожилова:
– Вы ощущали на себе, что Ильюшин вас постепенно натаскивал?
– Я ощущал, но не то что натаскивал – этого я не ощущал. У меня с Ильюшиным не было ни технических, ни организационных разногласий. Может, я и стал генеральным, потому что я никогда не стремился им стать.
Я много бывал за границей, кратковременно. Месяц был в Багдаде, продавал там Ил‑18. Расследовал катастрофы. Судили меня в Нюрнберге, давал я показания прокурору Венгрии, допрашивал меня прокурор в Канаде... Как‑то я приехал из Парижа – расследовали катастрофу венгерского Ил‑18 – и купил там свитер. Пришел к Ильюшину докладывать. А он что‑то не туда смотрит. Закончили разговор. Ильюшин – я даже жест запомнил – так говорит: «Знаешь что, ты эту тряпку сними! Если тебе холодно, то уж будь солидным человеком, сшей костюм с жилетом и носи жилет!» Честно говоря, я жилеты не люблю, чувствую себя скованно, – смеется Новожилов, – но пришлось носить однотонный костюм.
|
|
Второй случай. Я привез откуда‑то желтые ботинки. Идем. Ильюшин вниз смотрит. Прощаемся. Он смотрит вниз и говорит: «Ты знаешь что, ты вот эти рыжие ботиночки больше не надевай».
Ему все небезразлично – как его заместитель одет, как на него смотрят. Мы с ним на многих совещаниях бывали, я молодой, заводной, все рвусь, он меня ногой... Потом: «Ты все рвешься выступать, ты знай, что порой молчание дороже выступления. Во‑первых, когда ты молчишь, никто не знает, что ты скажешь. Это раз. Во‑вторых, ты послушай, что скажут другие. Может, тебе и не придется выступать. Или ты будешь выступать, зная уже позицию каждого. Поэтому не торопись, не выдергивайся! Выслушай всех, а потом, если увидишь, что можешь осветить вопрос несколько иначе, тогда давай».
С 1937 года я воспитывался без отца, и можно сказать, что Ильюшин был мне отцом. Но у нас с ним никогда не было отношений, которые бы переходили какую‑то грань. И тем не менее я у него бывал на даче, не часто, но бывал. Дорога за границу на расследование авиакатастроф всегда проходила через его дачу. Я задавал ему вопросы, потому что расследование катастроф – трудная штука, связанная с высокой ответственностью. Это одна сторона дела. А вторая сторона, главная задача любого такого расследования – найти истинную причину. Авиация – такая область техники, которая связана с повышенной опасностью, и если причина катастрофы не найдена, если она списана на что‑то, то обязательно повторится. Но катастрофы редко бывают по одной причине, и надо распутать весь клубок ситуаций, найти то, что привело к катастрофе, и провести соответствующие мероприятия по технике, документации, тренировке... Обычно мы с Сергеем Владимировичем долго говорили, и я со спокойной душой уезжал с его дачи и проводил соответствующую работу.
|
|
На самолете Ил‑62 только перешли на переменный ток, и была система, которая поддерживала заданную частоту 400 герц.
Работала она плохо, и у нас были две предпосылки к пожарам. Помню, в пятницу заместитель министра проводил совещание, и каким образом там оказался Ильюшин, мне до сих пор непонятно. А мне в понедельник надо было лететь на выставку в Париж. Уже были билеты, паспорт. В понедельник лететь, и я в субботу с женой пришел к Ильюшину пить чай, обсудить и получить окончательное благословение. Пообедали, погуляли, попили чайку, а у меня какое‑то предчувствие... Говорю:
– Сергей Владимирович, мне вот в понедельник надо улетать в Париж... Он посмотрел:
– Ты знаешь что? А ты решай этот вопрос сам.
– Папочка, ты что! – Анастасия Васильевна ему говорит. Он и ухом не повел.
– Я сказал, пусть решает сам, – повторил. После этого я благополучно сдал билет и в понедельник полетел в Казань разбираться с пожарами на Ил‑62».
Вот вам и Париж... Новожилов – голубоглазый, с командирским голосом, одет в дорогой костюм, но почему‑то чувствуется, что с удовольствием носил бы и что‑нибудь попроще...
|
|
«Сегодняшнее восприятие Ильюшина, – продолжает он, – совершенно не соответствует его реальному облику. У многих восприятие таково, что это ангел с крылышками, который только благословлял. Если говорить об Ильюшине, я бы на первое место поставил железную требовательность к своим подчиненным. Исключение составляли студенты».
Генрих Новожилов был студентом МАИ, когда впервые увидел Ильюшина. Устраивали вечер для выпускников, и Новожилов занимался им по профсоюзной линии – заказывал концерт, приглашал артистов. На вечере были генеральные конструкторы С.А. Лавочкин, А.С. Яковлев, С. В. Ильюшин.
«Ильюшин лихо отплясывал с нашими девчатами, вел себя совершенно непринужденно, – вспоминает Новожилов. – Я пригласил одну девицу и думаю: пойду посмотрю, что такое Ильюшин вблизи. Я тогда еще и не предполагал, что буду у него работать. Мы подкрутились поближе, и я два раза нахально задел Ильюшина и на следующий день хвалился, что вчера танцевал и несколько раз толкнул самого Ильюшина и разглядел его во всех подробностях. Что мне бросилось в глаза? Непосредственность. В отличие от очень уважаемого мной Яковлева...
А когда мы попали к Ильюшину на практику, мне говорили так: «Ну ничего, ничего, это он сейчас с вами так демократичен. Вот начнете работать, узнаете...»
Старостой студенческой группы пришел в 1948 году Генрих
Новожилов на преддипломную практику. Студентов сразу зачислили в штат и платили зарплату инженера‑конструктора – 900 рублей. Следующей должностью был инженер‑конструктор 3‑й категории – 1250 рублей, потом 2‑й категории – 1450 – 1600 рублей, 1‑й категории – 1875 рублей. Новожилов пройдет все эти ступени. А первые 900 рублей для студента было совсем неплохо, если добавить 220 рублей стипендии. Проработав около двух месяцев у Ильюшина и получив по полторы тысячи, – тогда это были деньги! – студенты отправились на юг...
А практика оказалась настоящей работой. Новожилов попал в отдел фюзеляжа к Валерию Африкановичу Ворогу, выдающемуся конструктору, требовательному руководителю. Неспроста многие, кто побывал под его началом, потом занимали высокие должности в ОКБ.
Новожилова назначили старостой дипломников, но на этой первой своей руководящей ступени он простоял недолго. Старостой стал Нохратян‑Торосян – в отличие от беспартийного в ту пору Новожилова он уже был кандидатом в члены партии. Ильюшин, встретив Новожилова на лестнице, воскликнул:
– А, разжалованный староста!
Генрих растерялся, не зная, что ответить, но Ильюшин тут же подбодрил: «Ничего, ничего, все впереди!»
«В цехе слева от нас стоял Ил‑28, – рассказывает Генрих Васильевич, – а мы с Зямой Саксоновым стояли примерно в позе Минина и Пожарского, причем ваш покорный слуга держал руку в кармане. Мы увлеклись разговором – не пустопорожним, не о футболе, не о женщинах... Слышим: „Здравствуйте!“ Оборачиваемся: Ильюшин, а за ним метрах в пяти – Борог, Санков, Семенов, наши начальники, корифеи, некоторые из них и по сей день продолжают у нас работать. Ильюшин протягивает руку: „Здравствуйте!“ Я поворачиваюсь, и, естественно, первым моим ощущением было удивление, откуда он взялся? А он говорит: „Во‑первых, когда находитесь на производстве, неприлично держать руку в кармане, во‑вторых, чего вы стоите посреди цеха и размахиваете руками? Если вас что‑то интересует в этом самолете, так подойдите к нему и смотрите предметно. Вы поняли меня?“
Мы, естественно, тут же двинулись к самолету. Но через два часа я пришел в КБ на Красноармейскую, и все уже знали, что Новожилову и Саксонову Хозяин «вогнал арбуз», как у нас выражались. И это не чересчур. Держать руки в карманах, действительно, неприлично. Во‑вторых, целесообразно подойти к самолету поближе и вести разговор не обзорно, как экскурсоводы на Красной площади. Ильюшин требовал не только правильной работы, но и сосредоточения всего внимания на работе».
Когда Новожилов прошел по службе несколько ступеней и стал конструктором первой категории, получая вместе с летными и командировочными около 3000 рублей в месяц, ему предложили стать секретарем парткома, где оклад всего 2000 и никаких премий. Правда, полагалась еще бесплатная путевка и дорога да еще, если предприятие завоюет переходящее Красное знамя, то с разрешения райкома дадут тысячу рублей. И надо признаться, никакого желания идти на эту работу у него не было. Попросился на прием к Ильюшину.
– Знаешь, я тебе посоветую, – сказал Ильюшин, – если тебя изберут, все‑таки соглашайся. У нас есть прекрасный ведущий, но дай ему трех человек в подчинение, он и сам завалится, и работу завалит. А партийная работа даст тебе возможность познакомиться с людьми.
Благословил.
«Здесь, наверно, и началось отношение ко мне Ильюшина не только как к секретарю парткома, – говорит Новожилов. – Он стал приглашать меня на все технические совещания. Даже в узком кругу совещание – приглашал. Ильюшин обладал, как теперь говорят, плюрализмом мнений – дурацкое слово „плюрализм“, я его терпеть не могу, так же как „консенсус“... Я потом понял, для чего нужно разнообразие мнений. Если взять за обзор предмета 360 градусов окружности, то один человек может смотреть на предмет из сектора в зависимости от своей эрудиции – от 90 до 180 градусов, а нужен круговой обзор.
Так вот, Ильюшин обладал способностью увидеть предмет с обзором в 360 градусов, но с той стороны, откуда ты не ждал. Это меня всегда поражало. А идешь к нему вроде подготовленный...»
Два с половиной года проработал Новожилов секретарем парткома и никогда не жалел об этом. В августе 1958 года у него в кабинете раздался телефонный звонок:
– Генрих Васильевич, ты можешь зайти?
У Ильюшина сидел директор завода Кофман. «Папа Кофман», как его называли, был организатор, государственный человек...
– Генрих Васильевич, как ты посмотришь, если мы тебя сделаем заместителем генерального конструктора? – спросил Ильюшин.
– Наверно, я с этим делом не справлюсь, у меня эрудиции не хватит.
– Я не родился с эрудицией, – ответил Ильюшин. – Когда ты будешь принимать в день по 30 – 40 человек, придет то, что вы называете ильюшинской эрудицией.
Состоялся разговор. А в сентябре Ильюшин привез Новожилова во Внуково. В то время были остановлены самолеты Ил‑18 из‑за катастрофы в Шереметьеве, прекратились эксплуатационные испытания. Когда толком разобрались в причинах, испытания возобновили и создали комиссию по их проведению. Ильюшин представил Новожилова как члена этой комиссии и своего заместителя.
«Мне было 33 года от роду, – говорит Генрих Васильевич, – и вот с сентября 1958 года по 1970‑й, когда он ушел с поста генерального, и до его смерти в 1977‑м мы работали в тесном контакте. В конце 60‑х мы уговорили Ильюшина остаться, когда он дважды подавал заявление; меня вызвали в ЦК и сказали, что Ильюшин рекомендует меня, спросили, как я к этому отношусь. Я сказал, что у меня нет с Ильюшиным никаких технических противоречий и я всю свою жизнь согласен работать у него заместителем. Считаю уход Ильюшина преждевременным, потому что он обладает потрясающим авторитетом, огромными знаниями и сегодня еще не время отпускать его».
Сам Ильюшин говорил так: «Если я не смогу работать, придя на службу вместе со всеми, а уйдя после всех, я не смогу руководить коллективом». Это была его концепция, и сдвинуть с нее его не удалось. Ему говорили: «Сергей Владимирович, приходите после обеда». Знали: ему уже трудно вставать, раскачаться, разойтись... Он проработал еще три года.
«Я могу сказать и сегодня, что всю жизнь готов был работать заместителем у Ильюшина, – продолжает Новожилов. – Ильюшин давал возможность работать заместителю, а с 1964 года я был первым заместителем. Это тоже все происходило не просто, потому что мне пришлось на этом посту сменить Кутепова – процесс требовал больших переживаний. Если я принимал какое‑то решение, я докладывал Ильюшину, и обычно мы находили общий язык».
Новожилов уже усвоил важную черту Ильюшина: не терпел неточных, непрофессиональных ответов. Это он определял мгновенно. Человек пытался выкрутиться, а Ильюшин говорил ему: «Знаешь что, ты лучше кончи разговаривать, иди разберись, а потом доложишь. Если своего времени не жаль, пожалей наше». Докладывать ему нужно было так: «Сергей Владимирович, это я видел лично и говорю уверенно». Или: «Это известно из достоверных источников».
...Поехали на «Чайке» на совещание. Ильюшин – рядом с водителем, его заместители Новожилов и Кутепов – сзади.
«Я даже место помню, – говорит Новожилов, – на улице Горького в районе магазина „Динамо“. Мы с Кутеповым разговорились о вчерашнем футбольном матче – в те времена футбол был игрой номер один. Разговорились и несколько увлеклись. Вдруг поворачивается Ильюшин и говорит: „Не могу понять, серьезные люди, едем на серьезнейшее совещание. Вместо того чтобы думать, какую позицию нам занять, вы разговариваете о пустяках. Как же можно?“
Мы прикусили языки».
...Ехали из Жуковского. В Москве остановились на красный свет. По переходу идет симпатичнейшая женщина. Зажигается зеленый, машина начинает двигаться, молодой Новожилов поворачивает голову, отслеживает. Проехали. Через минуту‑другую раздается голос Ильюшина:
– Генрих Васильевич, а шея у тебя хорошо вертится!
Значит, тоже заметил эту красотку... Любил женщин. Красиво любил.
По крайней мере, помнил все имена, не как один «верный ленинец», который всех своих пассий называл Виками, чтоб не перепутать с женой. Жизнь... Работа и любовь. Работа была главнее.
Существовал порядок, что авиационную технику эксплуатировали по гарантии. Сначала действовала гарантия завода, а когда самолет отправлялся в ремонт – гарантия ремонтного завода, потом снова шел в ремонт, а понятие «технический срок службы» в Аэрофлоте отсутствовало. С инженером Константином Денисовичем Усиковым Новожилов составил программу, которая позволяла увеличить межремонтный срок службы самолета и ввести понятие «технический срок службы». Непростое дело. Разработали методику, и Новожилов рассказал о ней Ильюшину. А тому, если что‑то не нравится, он не обязательно скажет, что это ему не нравится, а найдет другую причину, из которой станет ясно, что документ надо переделать. Чувствует – что‑то не то, а сразу сказать не может. К тому ж, говорят, бумага должна вылежаться...
Ильюшин послушал Новожилова и говорит: «Это все хорошо, но самое главное – безопасность».
Разговор не получился, и письмо министру Логинову с изложением новой методики Ильюшин не подписал. Но прошло время, и он говорит Новожилову: «Генрих Васильевич, ты предложил интересную вещь, я сделал несколько замечаний, а вы две недели ко мне не приходите!»
Новожилов помчался к Усикову, они за это время кое‑что подправили. Видимо, Ильюшина заинтересовало предложение Новожилова, но он не был готов с ходу решить, благословить или нет, и некоторое время обдумывал. Через полчаса документ был подписан, и методика начала действовать...
Все тут едино в этом характере – и руки у сотрудника в карманах, и разговор о футболе, и подписание методики... Полная сосредоточенность на главном деле. Говорят, вот так на роду написано, судьба. А был ли он суеверным? Наверно, как все авиаторы, в какой‑то мере да. Однажды перед вылетом новой машины ему кошка дорогу перебежала, и он тут же отменил полет.
«Затрудняюсь сказать, верил ли он в приметы, – задумался Новожилов. – Но 13‑м числом ни одного документа не подписывал, так же как и Новожилов не подписывает ни одного документа 13‑м числом, – улыбается Генрих Васильевич. – Я ему как‑то сказал, что забыл расписаться. Он говорит: расписываются только в трех случаях: во‑первых, когда бракосочетаются, во‑вторых, когда сдают человека на гауптвахту, в‑третьих, когда получают зарплату. Во всех остальных случаях ставят подпись.
Что‑то я подписал, а он говорит: «А почему ты числа не поставил? Ты знаешь, что подпись без числа недействительна? Это раз. Во‑вторых, подпись без числа – это страшное дело. Если ты не хочешь оказаться безвинно посаженным за решетку, то всегда ставь число, потому что, представь себе, что есть твоя подпись под документом, но никто не знает, когда ты его подписал, и, если что‑то произойдет, свалят на тебя».
Многое, о чем я рассказал, легло в основу формирования моего поведения. Вы не найдете ни одной моей подписи без числа, и на производстве не держу руки в карманах».
– И одеты как подобает, – добавляет один из сотрудников.
У Ильюшина был лозунг: «Лучшее – враг хорошего», и он был направлен против тех конструкторов, чаще молодых, которые видели цель в том, чтобы сделать что‑то свое, оригинальное, не так, как было до этого, но не задумывались над достоинствами и недостатками старого. Такая работа интересна, и отличиться возможностей больше, считал Ильюшин, но сколько вреда она может принести общему делу. Если не противостоять такой тенденции, то самолет будет иметь столько нового, что придется доводить его до конца, пока морально не устареет. Но это не означало, что «лучшее – враг хорошего» обрекало проектировать новые самолеты только из старых конструктивных элементов. По мнению Ильюшина, если старая, проверенная практикой конструкция не отвечает новым условиям работы, ни в коем случае не надо за нее держаться, а надо не бояться искать конструктивно новое решение...
После войны Ильюшину поручили ознакомиться с проектом Бартини. Роберт Людвигович Бартини – авиаконструктор, «красный барон», итальянский комсомолец, миллионер, которого ЦК Компартии Италии еще задолго до войны направил в СССР, чтобы, как говорилось в постановлении ЦК, «красные самолеты летали быстрее черных».
Конструкции Бартини отличались оригинальностью решений, новизной, непохожестью. Его проекты всегда шли тяжело, он стремился дать как можно больше нового, и это многих настораживало, потому что нельзя до бесконечности вводить не проверенное экспериментально. На многих зарубежных фирмах считают, что, если в самолете меньше 50 – 60 нововведений и среди них нет таких, что стали бы событиями, такой самолет не будет перспективным, за ним не последуют модификации...
Ильюшин поехал к Бартини, несколько часов просидел над его проектом, потом послал своих сотрудников Астахова и Шейнина тщательно изучить проект и написать впечатления. Они попросили у Бартини отдельную комнату и конструктора, который бы приносил чертежи.
– Ни комнаты, ни конструктора я вам не дам, – сказал Бартини. – Садитесь рядом, я буду отвечать на ваши вопросы.
Так они проработали три дня и написали в целом положительное заключение. Ильюшин прочитал и сказал:
– Я так долго не знакомился, но у меня сложилось другое впечатление. А вы что, остаетесь при своем?
– Да, при своем.
– Ну, тогда вы и подписывайте. А я приложу сопроводительное письмо министру, что посылаю заключение наших специалистов.
Когда речь шла о чужом проекте, свое мнение не навязывал, более того, даже не сообщал его министру.
«Во всех КБ принципы и отношение к работе совершенно разные, – говорит В.Н. Семенов. – Одни, например, очень любят все новое. Почему‑то сложилось мнение, что Ильюшин чурался нового. Он не только не чурался, поощрял новое, когда оно не ради нового. В нашей конструкторской работе бывает, когда отдельные детали перетаскиваешь с одного самолета в другой, третий... Самолет‑то новый, но он состоит из отдельных элементов, как бы нормализованных. Ильюшин говорил: „Новое может погубить самолет!“ – и приводил примеры, когда было столько нового, что самолет не сумели довести, потому что рано сделали таким».
– Сейчас развивается направление вычислительной техники, – сказал Ильюшин инженеру А.Я. Бородину. – Мы фактически начинаем с нуля. Я хочу изложить тебе главные задачи, которые надо решить в этом направлении. Представляешь, мы в свое время сделали пятнадцать расчетных вариантов Ил‑28 вручную. А если б я мог их провести на машине на ранних стадиях проектирования, мы бы сделали самолет более оптимальным и экономичным. Сейчас начинаем с нуля, но если уж начинаем, то надо засучить рукава и перестроить процесс проектирования на совершенно новый уровень.
...Этот разговор состоялся в 1964 году – в тот год я закончил МЭИ, факультет автоматики и вычислительной техники. Если б я ведал тогда, что Ильюшину нужны инженеры по этой новой специальности... На год раньше, перед дипломным проектом, мы с товарищем заявились в отдел кадров огромного здания без вывески, где, как нам сказали, помещалось КБ Ильюшина. Но к нам там не проявили особого интереса. А потом оказалось, что мы заявились на фирму не Ильюшина, а Яковлева. Все было засекречено...
Нет, он не чурался нового. В силовых деталях шасси Ил‑76 широко применен титановый сплав. Это было ново для всей авиационной промышленности. После изучения ильюшинского опыта многие фирмы используют титановые сплавы, а некоторые даже полностью заимствовали детали шасси Ил‑76.
«Новым для нас было и бустерное управление самолетом Ил‑86, – говорит В.Н. Семенов. – Но и в этом случае традиции, разработанные Сергеем Владимировичем, дали положительные результаты. Управление самолетами Ил‑76 и Ил‑86 было достаточно проверено на натурных стендах и стенде блока бустеров до первого вылета, что было впервые во всей нашей авиационной промышленности. Такой подход к проектированию самолетов является еще одной и немалой особенностью ильюшинской школы».
«Как мы делали, так никто не мог. А теперь все так делают», – добавляет В.А. Борог.
А.Я. Левин рассказал, как его сын, в 60‑е годы молодой инженер, подал идею о новой противообледенительной системе – электроимпульсной. Зашел к Борогу. Тот почесал затылок.
– Да, но ты понимаешь, что лет десять пройдет, пока эта система созреет, а нам надо чертежи выпускать!
Молодой изобретатель прошел к Ильюшину – выгонит, так выгонит. Однако Сергей Владимирович сразу схватил идею и вызвал Борога:
– Давай делать опытную установку!
– Сергей Владимирович, надо же электроникой заниматься!
– Надо, надо.
– Так лет через десять появится...
– Но если мы сегодня не начнем, так и через десять не появится. Я понимаю, если б это появилось завтра, то можно было бы отложить на послезавтра, а если через десять лет – надо начинать сегодня.
А идея установки такова. В катушку рядом с обшивкой подается импульс электрического тока большого напряжения. В обшивке возникает вторичный ток, и за счет взаимодействия первичного и вторичного токов происходит толчок, который сбрасывает лед с обшивки. Сделав установку с нужными параметрами, можно получить большой удар, скажем, подбросить ведро на уровень пятого этажа. Сложность в том, чтобы не повредить конструкцию, – нужно найти промежуток между разрушением и пользой.
Вопрос о противообледенительной системе обсуждался в министерстве. Все против. Захотели узнать мнение Ильюшина.
– Ясно, что надо делать так, – ответил он. И вопрос решили.
Это напоминает эпизод с симфонией композитора Голубева, выдвинутой на Сталинскую премию. Члены комитета по премиям знали, что он все равно получит, потому что его поддерживает Жданов, и дружно проголосовали «за». Кроме одного.
– А кто этот один? – спросил Сталин, просматривая списки.
– Шостакович, – ответили ему.
– Товарищ Шостакович понимает в музыке больше нас, – произнес Сталин и вычеркнул Голубева. Симфония была слабенькая...
Менялся ли Ильюшин с возрастом?
«Основное в нем, – говорит „последний из могикан“ А.Я. Левин, – оставалось неизменным с тех пор, как мы встретились, – отношение к людям, энтузиазм и требование энтузиазма от сотрудников».
Конечно, работоспособность стала не та, он уже не так часто ходил по подразделениям, но все‑таки посмотрит на чертеж и скажет:
– Вот здесь кронштейн, может, полмиллиметрика добавим?
– Запас есть, Сергей Владимирович.
– Знаешь, все‑таки давай на всякий случай!
«Ну и распекал уже меньше, стал более корректным», – добавляет Ю.М. Литвинович.
Конструктор, утверждал Ильюшин, во многом творит интуицией, а интуиция – это прежде всего натренированный глаз, который дает возможность чувствовать конструкцию, замечать ее недостатки и видеть, как она будет работать. То, как инженер зрительно воспринимает конструкцию, в немалой степени позволяло Ильюшину оценить действительную квалификацию этого инженера. Сергей Владимирович сам обладал удивительным чувством линии, мог посмотреть на чертеж и сказать: что‑то не так, режет глаз, некрасиво! И действительно, проверяли и убеждались, что надо вносить изменения. Свойство, присущее великим конструкторам. Глядя на чертеж, Ильюшин мог сразу сказать, полетит самолет или нет.
Прежде чем начать конструировать, советовал Ильюшин, нанеси фон – то, что будет ограничивать твои возможности в выборе вариантов. Многие неосуществимые варианты отпадут сами собой, и пути поиска сократятся.
Постоянно удачливых людей не бывает, а принимавших решения «на авось» он считал людьми опасными и требовал исключения любого риска для пассажиров, экипажа и самолета.
Он считал опасным обособление своего КБ от внешнего авиационного мира. Вариться в собственном соку, не пользоваться достижениями отечественной и зарубежной практики в области проектирования, исповедовать квасной патриотизм – значит безнадежно отстать, говорил он. Нужно постоянно искать, изучать любую информацию в области самолетостроения. Он требовал, чтобы каждый конструктор знал, как выполнена система или конструкция, над которой он работает, на двух‑трех последних иностранных и отечественных самолетах. Это вменялось в обязанность конструктору, это входило в техническую учебу, поощрялось и контролировалось. Он постоянно предостерегал от пустого подражательства и не только потому, что не все заграничное самое хорошее. Даже истинно хорошее надо заимствовать так, чтобы в нашем исполнении, с учетом наших возможностей это не потерялось.
Ну и, конечно, говорил он, руководитель должен помнить, что не коллектив существует для него, а он для коллектива. В принципе коллектив может работать без руководителя, плохо, неорганизованно, но работать. Руководителей же без коллектива не бывает, и потому у руководителя не должно быть более важных дел, чем дела людей, которые делают всю работу. Руководитель всегда должен найти время для решения вопросов своих подчиненных, а собственные дела он должен выполнять в свободное от подчиненных время. Такова его школа.
Говоря об Ильюшине, о его роли в отечественной и мировой авиации, конечно же, нельзя умолчать о других крупных авиационных конструкторах, и в первую очередь о Туполеве. Невозможно уйти от такого разговора, ибо часто сравнивают эти две личности, сопоставляют созданные их коллективами самолеты.
Вспоминаю, как В.М. Молотов говорил мне, что коммунист Ильюшин всю жизнь был нацелен делать самолеты лучше беспартийного Туполева. «И мы стремились это доказать, – утверждал Вячеслав Михайлович. – Ильюшин – настоящий коммунист, а Туполев – буржуазного плана. Он напоминал владельца фирмы».
Часто спрашивают: а какая разница между ними?
– Я считаю, что подход к работе у Ильюшина более серьезный, – высказал свое мнение А.Я. Левин. – Туполев решал принципиальные, основные вопросы. Но у меня сложилось такое впечатление, что он многое отпускал своим подчиненным на самотек, не влезая особо в конструкцию.
– Вы рассказывали, что с вашим дипломом он разбирался детально, – говорю Анатолию Яковлевичу.
– Это удивительно. Надо было, видимо, дать другим пример... Туполев подмял под себя многих крупных конструкторов, работавших самостоятельно, – Архангельского, Петлякова, Егера, Сухого... Полной свободы не давал. Ильюшин тоже не любил возражений, но ему можно было объяснить, растолковать. А Туполев сказал, и все. Своим помощникам – Архангельскому, Сухому, Мясищеву, Петлякову Туполев давал идею, они доводили ее до конца, то есть он был больше организатор и практик, чем конструктор.
Не будем умалять конструкторский талант Андрея Николаевича Туполева. Он со своими помощниками создал выдающиеся самолеты и вывел на простор созидания целую плеяду башковитых и одаренных учеников. Этого не отнимешь.
Что ж, и на Королева обижаются: подминал под себя, и на Туполева мне жаловался Архангельский. Андрей Николаевич был еще жив.
Однако многие выдающиеся конструкторы, возглавившие самостоятельные бюро, выходцы из КБ Туполева. Ильюшин стоит как бы особняком.
«Он Туполева уважал, но близости не было. Видимо, и Туполев так к нему относился, – делает вывод Р. П. Папковский. – Туполева он как бы не воспринимал, хотя я ни разу не слышал от него ничего плохого о Туполеве. Но если ему предлагали конструкцию и ссылались на Туполева, он ее немедленно отвергал. Ильюшин по рассказам получится менее яркий, чем Туполев, и писать о нем труднее».