В восемь часов утра я получил от близкого друга моего брата из Марселя телеграмму, содержавшую извещение, что брат опасно болен, и просьбу, чтобы я приезжал с первым же поездом.
Поспешив к брату, я узнал, что он умер ночью, без агонии, без страданий, не произнеся ни слова.
Я справился о точном часе его смерти у друга, на чьих руках он скончался. Было без четверти два по часам, которые друг держал в руке, когда мой младший брат отдал Богу душу».
Другой случай, не менее удивительный, Ш. Богран не так давно описал доктору Дарие.
ХСIII. У Ж., офицера торгового флота, был брат, с которым он находился в ссоре. Они даже прервали всякие отношения.
Ж., служащий на военном флоте в качестве старшего офицера, возвращался из Гаити в Гавр. Однажды ночью, как только он заснул после вахты, он вдруг почувствовал, что его гамак сильно встряхнули, и услышал зов: «Эммануил! Эммануил!» Он в испуге просыпается; прежде всего ему приходит в голову, что это чья-то шутка. Потом, одумавшись, он вспоминает, что на судне разве что один капитан знает, как его зовут. Однако он встает и отправляется к капитану; тот говорит ему, что не думал звать его и даже забыл его имя.
Офицер возвращается в свой гамак, снова засыпает, и через несколько минут повторяется та же история. На этот раз он как будто узнал голос своего брата. Тогда он садится на постель, решив больше не засыпать. В третий раз раздается тот же голос.
Тогда он вскакивает и, чтобы прогнать это наваждение, садится за свой рабочий письменный стол и в точности отмечает день и час этого странного явления.
Несколько дней спустя судно приходит в Гавр. Один из друзей офицера с расстроенным лицом является на судно. Увидев его издали, Ж. воскликнул:
|
|
«Говорить бесполезно! Я знаю, что вы мне скажете: брат мой умер в такой-то день и в такой-то час».
Это было совершенно верно. Брат Ж. умер, призывая его и огорчаясь, что больше не увидит его.
Ж. умер много лет назад. Этот факт передан мне недавно — что представляет ручательство за его достоверность — обоими сыновьями Ж. Один из них принадлежит к числу самых блестящих светил адвокатского сословия в Гавре; другой — морской лейтенант в отставке. То, что они рассказали мне, они слышали из уст своего отца, и в их свидетельстве невозможно усомниться.
Несколько лет назад такие явления, происходящие с родственниками умирающих людей, составляли в Англии предмет особого исследования, предпринятого учеными, убежденными, что одно огульное отрицание никогда еще ничего не доказало.
Пытливый дух современной науки резонно стремится извлечь эти факты из обманчивого тумана таинственности, ввиду того, что природа все обнимает в своих пределах. Образовалось одно специальное научное общество для изучения этих явлений: «Society for psychical Research»; во главе его стоят несколько самых блестящих ученых Англии, и оно уже представило много научных работ. Исследования и свидетельства были подвергнуты строгой проверке; характер различных примеров и свидетельств весьма разнообразен. Мы перелистаем один из сборников трудов этого общества и прибавим к уже приведенным документам другие, не менее достоверные и интересные. Затем мы займемся объяснением этих явлений.
Вот еще несколько любопытных фактов, извлеченных из сочинения «Phantasms of the Living», Гернея, Мейерса и Подмора.
|
|
Генерал английской армии Файч 22 декабря 1883 года обратился со следующим письмом к профессору Сиджевику, председателю психической комиссии.
XCIV. Со мной случился в Мольмене диковинный казус, сильнейшим образом поразивший мое воображение. Я видел призрак, видел собственными глазами и среди бела дня. Могу присягнуть, что это так.
Когда-то давно я находился в близких дружественных отношениях с одним товарищем по школе и университету; затем много лет мы с ним не виделись. Однажды утром я только что встал и одевался, вдруг смотрю: мой старый товарищ входит в комнату. Я радостно поздоровался с ним и предложил ему спросить себе чашку чая на веранде, пока я докончу свой туалет, обещая сейчас же прийти к нему. Наскоро одевшись, я вышел на веранду, но там никого не оказалось. Я глазам своим не поверил; кликнул часового, стоявшего перед домом, но солдат никого не видел входящим в дом в это утро. Слуги тоже уверенно заявили, что никто не приходил из чужих. Однако я был твердо убежден, что видел своего друга: в тот момент я даже вовсе не думал о нем, а между тем не был удивлен, увидав его, — в Мольмен постоянно приходили пароходы и другие суда.
Две недели спустя я узнал, что друг мой умер в шестистах милях от моего местопребывания и в тот почти самый момент, как я видел его в Мольмене.
XCV. 17 января 1861 года, в 11 часов вечера одна русская дама, г-жа Обалышева, проживавшая в Одессе, уже легла в постель, совершенно здоровая, но еще не засыпала. Рядом с ее постелью, на полу, спала служанка, бывшая крепостная девушка. В комнате горела лампада перед иконами. Услыхав, что ее грудной ребенок заплакал, г-жа Обалышева приказала служанке подать его к себе в постель. «Нечаянно взглянув на дверь, находившуюся напротив, — рассказывает она, я вдруг увидела моего зятя, тихо входившего в комнату в клетчатом халате и в туфлях, — костюме, которого я раньше никогда у него не видела. Подойдя к креслу, он оперся о него руками, потом перешагнул через ноги лежавшей служанки и сел в кресло. В это мгновенье часы пробили 11. Хотя я была уверена, что отчетливо вижу перед собой своего зятя, однако обратилась к служанке с вопросом:
|
|
— Ты видишь, Клавдия? — но не назвала зятя.
Служанка, вся дрожа от страха, не задумываясь, отвечала:
— Я вижу Николая Ниловича (так звали моего зятя)!
При этих словах зять встал, опять перешагнул через ноги Клавдии, и, повернувшись, исчез в дверях, ведущих в гостиную».
Г-жа Обалышева разбудила своего мужа; тот зажег свечу, тщательно обыскал всю квартиру, но ничего не нашел необычного. Тогда у жены возникло убеждение, что зять ее, живший тогда в Твери, умер. Действительно, смерть этого родственника последовала как раз 17 января 1861 года, в 11 часов вечера.
Рассказ этот подтверждается письменным свидетельством вдовы Николая Ниловича, сообщившей, между прочим, ту подробность, что за несколько дней до смерти муж ее в самом деле заказал себе клетчатый халат и в нем же и умер.
XCVI. В сентябре 1857 года капитан Уиткрофт, служивший в 6-м полку английских гвардейских драгун, уехал в Индию на службу в свой полк. Жена его осталась в Англии, в Кэмбридже. В ночь с 14 на 15 ноября к утру ей приснился муж, больной и удрученный; она проснулась в сильном волнении. Ночь была светлая, лунная; открыв глаза, г-жа Уиткрофт опять увидела уже наяву своего мужа, у самой своей постели. Он стоял перед ней в мундире, прижимая руки к груди; волосы были в беспорядке, лицо бледно, большие черные глаза пристально глядели на жену, рот болезненно перекосился. Она видела все детали его одежды, видела отчетливо, совершенно как живого. Он как будто нагибался вперед со страдальческим выражением лица и явно хотел что-то сказать, но никакого звука не было слышно. Видение продолжалось с минуту, потом все исчезло. Первой мыслью миссис Уиткрофт было убедиться, что это не сон. Она протерла себе глаза. С ней спал ее маленький племянник — она нагнулась над спящим ребенком, прислушиваясь к его дыханию. Нечего и говорить, что всю ночь она уже не могла сомкнуть глаз.
На другое утро она рассказала матери о своем видении, причем выразила уверенность, что муж ее убит или опасно ранен, хотя она не видела крови на одежде у призрака. Это видение так глубоко потрясло ее, что с этого дня она стала упорно отказываться от всяких развлечений и приглашений.
Одна подруга убедительно уговаривала ее поехать с ней на концерт, напоминая, что она получила из Мальты в подарок от мужа прелестное платье, которое еще не обновляла. Но м-с Уиткрофт отказалась наотрез, — прилично ли ей выезжать, когда, может быть, она уже овдовела! Вот почему она решила воздержаться от всяких развлечений, покуда не получит от мужа письма, помеченного числом позднее 14 ноября. В декабре в Лондоне была опубликована телеграмма о смерти капитана Уиткрофта, убитого под Люкновом 15 ноября. Это известие, помещенное в одной лондонской газете, привлекло внимание стряпчего, Вилькинсона, когда-то управлявшего делами капитана. Миссис Уиткрофт рассказала ему о своем видении, явившемся 14-го, а не 15-го; тогда он стал наводить справки в военном министерстве, и оно подтвердило, что это произошло 15-го. Но в марте один из товарищей капитана прибыл в Лондон, обстоятельно изложил подробности происшествия и доказал, что капитан убит был не 15-го, а именно 14-го после полудня, и что на его могильном кресте поставлена дата 14 ноября.
Итак, выходит, видение установило дату смерти его с большей точностью, чем официальное донесение, в которое потом была внесена поправка.
XCVII. Вечером в первый день Пасхи 1874 года я только что сел за ужин, чувствуя себя очень утомленным после дневных занятий; вдруг я почувствовал, что позади открылась дверь; я сидел спиной к двери, но мог ее видеть, оглянувшись через плечо. Может быть, я слышал скрип ее при отворении, но этого не могу утверждать с уверенностью. Я полуобернулся и успел заметить какого-то человека высокого роста, ворвавшегося в комнату, как бы собираясь кинуться на меня. Я вскочил и бросил стакан, который держал в руках, прямо по направлению виденной мной фигуры. Но она уже скрылась, покуда я поднимался, и так быстро, что я не успел остановить начатого движения. Я понял тогда, что это было видение, и подумал о своем дяде, который был серьезно болен в то время, — эта мысль казалась мне тем более вероятной, что рост призрака подходил к росту дяди.
Вскоре пришел ко мне один знакомый, м-р Адкок, и застал меня совсем расстроенным этим происшествием, — я все рассказал ему. На другой день пришла телеграмма о смерти дяди, последовавшей именно в то пасхальное воскресенье. Мой отец во время ужина был вызван к смертному одру, так что смерть совпадала с моментом видения.
Препод. Р. Маркгэм Гилль.
Линкольм
XCVIII. Нижеописанное происшествие случилось со мной в Гибралтаре в конце марта 1875 года. В один ясный день я полулежала на диване в гостиной и читала «Смесь» Кингслея. Вдруг у меня явилось ощущение, точно кто-то стоит возле и хочет заговорить со мной. Я оторвала глаза от книги и увидела человека, стоявшего возле кресла на расстоянии футов шести от меня. Он пристально смотрел на меня. Выражение его глаз было необыкновенно торжественное; я хотела подойти и заговорить, но он внезапно исчез.
Комната имела футов восемнадцать в длину, и на противоположном конце я увидала нашего лакея Пирсона, придерживавшего дверь, точно он впустил кого-нибудь в гостиную. Я спросила, не приходил ли кто-нибудь. Он отвечал: «Никого, сударыня», и вышел.
Я задумалась о своем видении. Лицо призрака было мне хорошо знакомо, но я не могла дать себе отчет, кто именно это мог быть. Костюм его особенно бросился мне в глаза: он очень походил на платье, подаренное моим мужем в прошлом году нашему слуге, некоему Рамзею. Это был отставной солдат; я нашла его умирающим в Инвернессе и, когда он вышел из госпиталя, наняла его к себе лакеем. Но он оказался человеком очень ненадежным, так что я рассчитала его по прибытии в Гибралтар. Вскоре после этого он нашел себе другое место в инвернесском клубе, и я перестала заботиться о его участи.
Когда муж вернулся домой, я рассказала ему о своем видении, рассказала и жене его полкового командира (теперь леди Лафан), но числа в точности не заметила. В очень скором времени, приблизительно через столько дней, сколько требуется, чтобы письмо дошло из Инвернесса, мой муж получил от своего бывшего сержанта извещение о смерти этого Рамзея. Письмо не содержало никаких подробностей. Муж в ответ выражал сожаление о смерти своего бывшего денщика и просил сообщить ему какие-нибудь подробности. Вот что ему написали: «Рамзей умер в госпитале, перед смертью был в бреду и поминутно поминал имя г-жи Болланд».
Кэт Болланд.
Соутгэмптон
Следующее происшествие почерпнуто из «Church Quarterly Review» (апрель, 1877 года).
XCIX. В доме, где были написаны эти строки, есть широкое окно, выходящее на север; оно ярко освещает лестницу и вход в залу, помещающуюся в конце коридора, идущего вдоль всего дома. Однажды среди зимы пишущий эти строки вышел из своего кабинета, ведущего в коридор, и отправился завтракать.
День стоял пасмурный, и, хотя не было густого тумана, дверь в конце коридора показалась вдруг как бы окутанной дымкой. По мере того, как автор данного рассказа продвигался вперед, этот туман — назовем его так — все более сгущался и вскоре принял очертания человеческой фигуры; голова и плечи обозначались все более и более явственно, тогда как остальная часть тела казалась окутанной широкой газовой одеждой, подобной плащу со множеством складок, ниспадающему на пол и закрывающему ноги. В общем, фигура представляла пирамидальную форму. Яркий свет лился из окна на этот предмет, имевший настолько мало плотности, что свет, отраженный на лакированной панели двери, был виден сквозь подол одеяния. Видение не имело окраски, а казалось статуей, сотканной из тумана. Пишущий эти строки был так поражен, что не помнит — пошел ли он вперед или отшатнулся назад.
Впечатление его было скорее похоже на удивление, чем на испуг, — первой же мыслью было то, что он видит перед собой какой-то странный эффект освещения и тени. Ему не представилось ничего сверхъестественного, но он заметил, что голова видения поворачивается к нему; тогда он узнал черты лица одного друга, дорогого его сердцу; лицо носило выражение мира, покоя и святости. Потом вдруг в один миг все исчезло, словно струя пара, растаявшая от соприкосновения с холодным воздухом. На третий день после этого явления почта принесла ему известие, что его друг тихо отошел в вечность в тот самый момент, когда являлся ему. Надо прибавить, что смерть последовала неожиданно, что автор этих строк несколько недель ничего не слыхал о своем друге и не вспоминал о нем в день его смерти.
С. Вот что пишет м-с Аллом (Лондон. Batoum street, 18, West Kensington Park).
«He вижу причины, почему бы мне не рассказать вам, как явилась мне моя мать в момент смерти, хотя, признаюсь, это такой предмет, о котором я не люблю говорить, считая его священным, — мне не хотелось бы, чтобы к моему рассказу отнеслись недоверчиво или чтобы подняли его на смех.
17-ти лет я поступила в пансион в Эльзасе для окончания своего образования. Матушка, слабая здоровьем, оставалась в Англии. Около Рождества 1853 года, через 14 месяцев после того, как я рассталась с домом, я узнала, что состояние ее здоровья ухудшилось, но я и не подозревала, что жизнь ее в опасности. В последнее воскресенье февраля, часов около двух пополудни я сидела в обширном классе пансиона и читала. Вдруг в дальнем конце комнаты появилась передо мной фигура моей матери. Она казалась как бы в лежачем положении, и на ней была ночная рубашка. Лицо ее с кроткой улыбкой было обращено ко мне, а рука простерта к небу.
Видение медленно двигалось по комнате и наконец исчезло. И тело и лицо представились мне исхудалыми, изможденными болезнью, — такой я никогда не видала матушку при жизни; по лицу ее была разлита смертельная бледность.
С того момента, как я увидела призрак, мною овладела уверенность, что мать скончалась. Меня это так потрясло, что я не могла заниматься и меня раздражало, что сестра моя резвилась и играла с подругами. Дня два-три спустя наша классная дама позвала меня к себе в комнату. Там я сама первая сказала ей: «Не говорите — я знаю все: мама умерла!»
Она удивилась, как могла я узнать? Я не стала входить в объяснения и только сказала, что знаю об этом уже три дня. Потом мне передали, что матушка скончалась в воскресенье, в тот самый час, когда я видела ее, и что она перед смертью находилась двое суток в беспамятстве.
Я далеко не фантазерка и не отличаюсь болезненной впечатлительностью; ни прежде, ни после со мной никогда не случалось ничего подобного.
Изабелла Аллом
[Мать г-жи Аллом была г-жа Каррик, жена Томаса Каррика, известного художника-миниатюриста.]
Капитан Россель Кольт, из Кодббриджа, сообщил следующий рассказ:
CI. У меня был горячо любимый брат, Оливье, поручик в 7-м стрелковом полку. В то время он находился под Севастополем. Я поддерживал с ним постоянную переписку. Однажды, в момент упадка духа, он написал мне, как у него скверно на душе. Я отвечал ему, стараясь подбодрить его, но прибавил, что если бы случилась беда, то пусть он явится мне в той самой комнате, где мы, бывало, мальчиками болтали и курили тайком. Брат мой получил мое письмо перед тем, как идти к причастию (мне рассказывал это впоследствии полковой священник). Потом брат отправился на траншеи. Он так и не вернулся. Через несколько часов начался приступ Большого Редана. Когда пал ротный командир, брат занял его место и храбро командовал ротой; уже раненый, он шел впереди своих солдат, но тут его сразила пуля в правый висок Тридцать шесть часов спустя его нашли мертвым в коленопреклоненной позе, среди груды других убитых.
Скончался он, или, вернее, упал замертво 8 сентября 1855 года.
Того же числа я вдруг проснулся среди ночи. Перед окном напротив моей кровати я увидал брата на коленях, окутанного какой-то светящейся дымкой. Я хотел заговорить, но не мог и зарылся с головой в подушки. Сначала я счел это видение за иллюзию, за отражение луны на каком-нибудь предмете. Через несколько минут, однако, гляжу — брат все еще передо мной, устремив на меня глубоко печальный взор. Опять я пытался заговорить, но язык мой был точно скован.
Я вскочил с постели, подбежал к окну и убедился, что ночь безлунная: шел дождь, крупные капли ударялись о стекла. Бедный Оливье не трогался с места. Я прошел сквозь видение и приблизился к двери. Повернув ручку, я еще раз оглянулся. Призрак медленно повернул голову и бросил на меня взгляд, полный тоски и нежности. Тогда в первый раз я заметил на правом виске рану, из которой сочилась струйка крови. Лицо было бледно, как воск, но прозрачно.
Я ушел из своей спальни и отправился в комнату одного приятеля, которому я рассказал все случившееся. С другими домашними я тоже поделился этим приключением, но, когда я заговорил об этом при отце, он запретил мне повторять такую бессмыслицу и в особенности не доводить эти глупости до сведения матери.
В следующий понедельник отец получил извещение, что Редан взят приступом, но подробностей не сообщалось. Через две недели мой приятель, увидевший раньше меня имя брата в списке убитых, сообщил мне о постигшем нас несчастье.
Полковой командир и два-три офицера, сами видевшие труп, рассказывали, что положение тела было именно такое, как я описывал.
Рана находилась как раз на том же месте, как у призрака. Но никто не помог мне выяснить, умер ли брат тотчас же или он еще жил несколько часов. В таком случае явление его мне должно было произойти несколько часов спустя после его смерти, так как я видел призрак около двух часов ночи. Несколько месяцев спустя мне прислали молитвенник и письмо, написанное мною. Они были найдены в кармане мундира, который был на брате в момент смерти; эти вещи свято хранятся у меня до сих пор.
СII. У жены моей был дядя, капитан торгового флота, очень любивший ее, когда она была ребенком; часто, бывало, в Лондоне он брал девочку к себе на колени и гладил ее волосы. Потом она уехала с родителями в Сидней, а дядя продолжал плавать во всех частях света.
Четыре-пять лет спустя, однажды перед обедом она пошла к себе наверх одеваться и распустила волосы; вдруг она почувствовала, как чья-то рука легла ей на макушку, стала проводить по волосам. Потом тяжело опустилась ей на плечо. Испуганная, она обернулась и воскликнула: «Мама! Зачем ты меня так пугаешь?»
Но в комнате никого не было.
Когда она рассказала об этом случае за обедом, один знакомый, человек суеверный, посоветовал отметить число и час этого явления. Позднее получилось известие, что дядя Виллиам скончался как раз в этот день. Если принять в расчет разницу во времени, то выходило, что смерть последовала именно в тот час, когда таинственная рука гладила девушку по голове.
Чэнтри Гаррис,
издатель «New-Zealand Маil»
в Веллингтоне (Новая Зеландия)
CIII. Однажды (это было в четверг 1849 года) я отправился, как это часто делал, провести вечер с преп. Гаррисоном и его семьей, с которой находился в самых дружеских отношениях.
Погода стояла прекрасная, и мы все пошли гулять в Зоологический сад. Привожу эти подробности нарочно в доказательство того, что все члены семейства Гаррисон были в этот день совершенно здоровы, и никто не мог ожидать последующих странных событий. На другой день я поехал гостить к своим родным, жившим на даче, в 25 милях от Лондона, по большой дороге. В понедельник, пообедав в половине третьего, я оставил дам в гостиной, а сам пошел пройтись по саду до большой дороги. Заметьте, что день был августовский, солнечный, ясный и что я шел по очень широкой и людной дороге, неподалеку от постоялого двора. Я находился в самом спокойном, жизнерадостном расположении духа, был тогда молод, полон сил, и ничто вокруг не могло сделать меня склонным к химерам. На небольшом расстоянии от меня шли крестьяне.
Вдруг передо мной вырос «призрак», да так близко, что, будь это человеческое существо, оно задело бы меня, — на несколько мгновений он заслонил от меня окрестный вид и окружающие предметы. Определенных очертаний этого призрака я не различил, но видел, что губы его шевелятся и что-то шепчут; взор его уставился в мои глаза с таким суровым, строгим выражением, что я невольно попятился. Инстинктивно и, кажется, вслух я проговорил: «Боже праведный! Это Гаррисон!», хотя я и не думал о нем в эту минуту. По прошествии нескольких секунд, показавшихся мне целой вечностью, призрак исчез. Я оставался прикованным к месту, и странное состояние, какое я испытывал, не позволяло сомневаться в реальности видения. Я чувствовал, как вся кровь стынет у меня в жилах; нервы были спокойны, но я ощущал смертельный холод во всем теле. Эти ощущения продолжались около часа; постепенно все прошло, по мере восстановления нормального кровообращения. Никогда больше не случалось мне испытывать подобного впечатления. Вернувшись, я не стал рассказывать о случившемся дамам, чтобы не испугать их, и неприятное впечатление мало-помалу стушевалось.
Я уже говорил, что дача, где я гостил, стояла у большой дороги. На расстоянии 200–300 метров рядом с ней не было другого жилья; перед фасадом возвышалась железная решетка, высотой футов в семь, для защиты дома от бродяг. Двери всегда запирались с наступлением сумерек. Аллея футов в 30 длиной, усыпанная гравием, тянулась от входной двери к тропинке, ведущей в село. Вечер был тихий, ясный, спокойный. Никто не мог бы неслышно подойти к дому среди глубокой тишины летнего вечера. Кроме того, большая собака сторожила входную дверь, а внутри дома находилась маленькая такса, лаявшая при малейшем шорохе. Перед тем, как разойтись, мы сидели в гостиной; с нами была и такса. Слуги ушли спать в заднюю комнату, отстоявшую футов на шестьдесят.
Внезапно раздался у входной двери шум, такой сильный и настойчивый (дверь заколыхалась в раме и затряслась от страшных ударов), что мы все вскочили в один миг, страшно перепуганные; сбежались полуодетые слуги узнать, что такое случилось.
Все бросились к двери, но больше ничего не увидели и не услышали. Такса, против обыкновения, вся дрожа, забилась под диван и ни за что не хотела выходить в потемках. У дверей молотка не было, никакие предметы не падали, и немыслимо было кому бы то ни было забраться в дом или выйти из него неслышно среди этой глубокой тишины. Обитатели дома были потрясены. И мне стоило немало труда убедить хозяев и прислугу улечься спать.
Я был по натуре так мало впечатлителен, что не заподозрил тогда никакой связи между этим фактом и явлением «призрака» в тот же день; в свою очередь, я отправился спать, на свободе размышляя обо всем этом и стараясь найти объяснение этому казусу.
Я оставался на даче до утра среды, не думая, не гадая, что случилось за мое отсутствие. Вернувшись в город, я немедленно отправился в свою контору. Писарь вышел мне навстречу и доложил, что какой-то господин раза два заходил ко мне и желает видеть меня немедленно.
Это оказался некто Чадуик, близкий знакомый семьи Гаррисон. Вот что он рассказал мне, к моему великому изумлению:
— В Вандсворт-Роде вдруг объявилась страшная эпидемия холеры, — у Гаррисонов дом опустел. Жилица заболела в пятницу и умерла; ее служанка заболела в тот же вечер и тоже скончалась; г-жа Гаррисон заболела в субботу и умерла; горничную болезнь сразила в воскресенье. Кухарку, больную, увезли из дому. Сам несчастный Гаррисон захворал в воскресенье вечером, и его увезли из дому в Гампстэд, для перемены воздуха. Он умолял окружающих, чтобы послали за вами, но никто не знал, где вы находитесь. Ради Бога, едем скорее, иначе мы его не застанем в живых.
Я поехал, но мы опоздали, — Гаррисон уже умер.
Г. Б. Гартлинг.
12, Вестборн Гарден Фолькстон
Случай этот, без сомнения, один из самых поразительных, самых драматичных и необычайных из всех, известных нам; он относится к числу самых удивительных переживаний, испытанных одновременно несколькими лицами и даже животными. Мы вернемся к нему при общем обсуждении причин.
А вот еще два случая не менее любопытных, касающихся коллективных видений.
CIV. В ночь 21 августа 1869 года, около девяти часов я сидела у себя в комнате в доме своей матери, в Дэвенпорте. Мой семилетний племянник уже лег спать в смежной комнате. Вдруг я с удивлением увидела его вбегающим ко мне в испуге.
— Ах, тетя, я только что видел папу, — кричал мальчик, — он обошел вокруг моей постели.
— Пустяки! — отвечала я. — Тебе, должно быть, приснилось.
Мальчик возразил, что это вовсе не сон, и ни за что не хотел возвращаться в свою комнату. Увидав, что мне не удается уговорить его, я позволила ему лечь на мою постель. К 11 часам улеглась и я. Час спустя я вдруг совершенно отчетливо увидела фигуру брата моего, сидевшего на стуле у камина (мой брат в то время находился в Гонгконге); особенно поразила меня смертельная бледность его лица. Мой племянник в то время уже спал глубоким сном. Я так испугалась, что закрылась с головой одеялом. Вскоре я совершенно ясно услышала его голос, зовущий меня по имени; зов повторился три раза. Когда я решилась выглянуть — он уже исчез.
На другое утро я рассказала матери и сестре обо всем случившемся и записала происшествие в свою памятную книжку. Следующая почта из Китая принесла нам печальную весть о смерти моего брата: скончался он скоропостижно 21 августа 1869 года, на рейде Гонгконга, от солнечного удара.
Минни Кокс,
Квинстоун (Ирландия)
CV. Один наш близкий знакомый — офицер полка шотландских гайлендеров, был тяжело ранен в колено в битве при Тель-эль-Кебире. Мы были с его матерью большими приятельницами, и, когда госпитальное судно «Карфаген» привезло офицера на Мальту, то мать его попросила меня проведать сына и сделать распоряжения для доставки его на сушу.
— Приехав на корабль, я застала беднягу очень тяжело больным; мне сказали, что опасно будет перевозить его в госпиталь. После долгих упрашиваний нам разрешили — матери и мне — посещать его и ухаживать за ним. Несчастный был так слаб, что врачи боялись сделать ему ампутацию ноги, а между тем такая операция была для него единственным шансом спасения. В ноге его открылась гангрена, некоторые части ее гнили и отпадали. Но так как положение его то ухудшалось, то улучшалось, то врачи начинали уже надеяться, что авось он кое-как поправится, хотя останется хромым на всю жизнь и, может быть, впадет в чахотку. В ночь на 4 января 1886 года в состоянии раненого никакого ухудшения не замечалось; тогда его мать увезла меня к себе отдохнуть немного. Больной впал как бы в летаргическое состояние, и доктор сказал, что, так как он находится под действием морфия, то, вероятно, проспит всю ночь. Я согласилась оставить его, с тем, чтобы утром непременно вернуться. Около трех часов ночи мой старший мальчик, спавший в одной со мной комнате, вдруг позвал меня: «Мама, мама, смотри, вон господин Б…» Я быстро поднялась, в самом деле, призрачная фигура господина Б. носилась по комнате, приблизительно на расстоянии полфута от пола. Потом он исчез через окно, улыбаясь мне. Он был в ночном костюме; но, странное дело, отвалившиеся пальцы на больной ноге у призрака были совершенно целы и невредимы. Мы оба это заметили, сын мой и я.
Через полчаса пришел посыльный известить меня, что господин Б. скончался в три часа. Мать его рассказывала, что он пришел в полусознание в момент кончины и вспоминал обо мне. Всю свою жизнь я не могла себе простить, что ушла в эту ночь.
Евгения Викгам».
Муж г-жи Викгам, подполковник артиллерии,
своей подписью удостоверяет правдивость этого рассказа.
Сын ее, Эдмон Викгам, также подтверждает виденное
Глава четвертая