***
Политика Фолклендских островов поставила палату общин перед лицом этакого «голландского аукциона» непримиримости[50]. Законодательный совет формально проголосовал за замораживание всех переговоров, кроме чисто экономических. После дальнейших обсуждений в комитете по ВиО Ридли в феврале 1981 г. отправился в Нью‑Йорк с двумя членами совета Фолклендских островов. Эйдрианом Монком и Стюартом Уоллисом, дабы сообщить Кавандоли о фактическом снятии с повестки дня любого политического решения. В последней надежде он предложил аргентинцам самим обратиться напрямую к жителям островов – их желание являлись единственным ключом к любым возможным решениям в будущем. Разговор Кавандоли с членами совета позднее расценивался в Порт‑Стэнли как нечто вроде искушения Христа дьяволом. Он предложил им более чем «вольготный региональный статус» в Аргентине: они могли сохранить собственные законы, местное правительство. язык и обычаи, но при этом получили бы дороги, школы и телевидение. В обмен надо было произнести только одно слово: «суверенитет». По всем показателям, спектакль выглядел убедительно. Монк сослался на необходимость доложить обо всем совету, он выразил сомнение в перспективах получения какого‑то ответа раньше новых выборов в следующем октябре.
Для всех политиков в Нью‑Йорке этот выход был последним на сцене данного спектакля. Не прошло и года, как Кавандоли и Ридли были освобождены от обязанностей представлять свои правительства в вопросе Фолклендских островов. Монк и Стюарт точно также не пережили выборов – крайне необычных для Фолклендов по своей политической кипучести. Несмотря на прежнюю двойственность отношения к вопросу, теперь быстро укреплялось мнение островитян против любых договоренностей с Аргентиной. Местное руководство перешло в руки прямодушного полицейского, Терри Пека, и инженера по имени Джон Чик. В сентябре Ридли получил повышение – должность казначея Министерства финансов. Миссис Тэтчер показала, что даже поражение в палате общин не может погубить карьеру государственного служащего, если цена вопроса – всего лишь какие‑то Фолклендские острова.
И вот ветры судьбы стали сносить Министерство иностранных дел с его покромсанной политикой к ключевой фазе саги Фолклендских островов. Как откровенно признался Николас Ридли, отправляясь на переговоры в Нью‑Йорк, он мог лишь «на время задержать» развитие ситуации. Предложение фирмы «Шелл» исследовать по лицензии Аргентины сектор Магальянес Эст Мальвинского бассейна (как бы захватывающий в вилку фолклендские воды) встретило отказ. В июле 1981 г. Аргентина прислала официальный протест по поводу фактической остановки переговорного процесса. Правительство, по рукам и ногам связанное удавкой мнения совета островов, не имело простора для маневра и продолжения обсуждения вопроса.
30 июня, совсем незадолго до своего перевода в Министерство финансов, Ридли созвал губернатора Фолклендских островов, Рекса Ханта, и посла в Буэнос‑Айресе, Энтони Уильямса, на встречу в Лондоне. Несмотря на неудачи в палате общин и в Нью‑Йорке, он был полон решимости не потерять темпа движения в направлении урегулирования. На совещании, где также присутствовали Ферн и Юр, обсуждались различные варианты противодействия наращиванию давления со стороны Аргентины. Ожидалось, что оно будет подразделяться на три фазы: во‑первых, возобновление протестов в ООН, во‑вторых, экономическое воздействие на острова за счет свертывания работы авиалинии и прекращения подачи топлива, ну а третья стадия отводилась военным. Тогда достали папку с материалами по обороне Фолклендов и впервые с кризиса 1977 г. просмотрели ее официально. Набросанные ближе к концу 1960‑х годов планы подразумевали меры по усилению гарнизона морской пехоты на островах и отправку в регион формирований надводного и подводного флота в качестве сдерживающего средства на случай возможного нападения аргентинцев. В последнем варианте признавалась целесообразность развертывания лишь «крупного оперативного соединения», способного вести боевые действия против аргентинских ВМС и включающего, по крайней мере, один авианосец и один десантный корабль. Все планы строились исходя из уверенности, что Британия будет хоть как‑то предупреждена заранее.
Ожидание поэтапного нарастания давления со стороны Буэнос‑Айреса в преддверии каких бы то ни было военных акций лежало в основе любых оценок ситуации Министерством иностранных дел и разведкой в кризисе Фолклендских островов вплоть до самого вторжения.
***
Министерство иностранных дел получило два удара от другого правительственного учреждения, которые неизмеримым образом ослабили переговорную позицию внешнеполитического ведомства во взаимоотношениях с Буэнос‑Айресом. Несмотря на протесты Каррингтона и Ридли весной 1981 г., Министерство обороны вновь актуализировало планы вывода судна «Эндьюранс» из Южной Атлантики в конце его плавания 1981 – 82 гг. Каррингтон отправил несколько нот министру обороны, Джону Нотту, в которых совершенно ясно объяснял, что такое действие будет означать отказ Британии от намерения держаться за Фолклендские острова.
МО отстаивало позиции железно. Какое‑то время «Эндьюранс» находился в перечне пунктов списка «Л» министерства, каковые. в случае сильного давления Минфина, можно вычеркнуть «без серьезного снижения оборонного потенциала». (Списки «В» и «С» подразумевали сокращения с более значительными последствиями.) Учитывая «климатические условия» в деле распределения расходов на общественные нужды в середине 1981 г., любой пункт из списка «А» по определению находился под угрозой. Сколько стоил тот «Эндьюранс»? Не более £2 миллионов в год, но… но он их проедал. Когда лорд Трефгарн потихоньку обмолвился о решении в палате лордов 30 июня, один аргентинский чиновник позвонил лорду Шэклтону и спросил, не означает ли это и в самом деле уход британцев из Южной Атлантики. Что мог сказать Шэклтон'? Конечно же, он ответил «нет». И все же обвинять в капитулянтстве стали теперь Министерство иностранных дел, пусть оно и отчаянно возражало против прекращения экспедиций. Лорд Карринггон продолжал протестовать против этого решения вплоть до своей отставки.
В то же самое время в парламент с легкой руки Министерства внутренних дел поступил новый билль о британской национальной принадлежности. Целью служило прояснение статуса граждан британских колоний. допускать переезд которых в Британию правительство, по причинам расовых отношений, не очень‑то хотело. В первую очередь закон нацеливался на китайцев из Гонконга. Правила следовало основательно продумать (тонко, скрывая цинизм), дабы не отнять у белых потомков британцев возможности переселения в метрополию. Метод, применявший‑<ся к гражданам Британского содружества наций, предполагал выдачу полного гражданства обладателям «частичного» статуса гражданина, если, по крайней мере, дедушка или бабушка кан‑дидата родились в Британии.
Закон не распространялся на поселенцев третьего или четвертого поколения в колониях вроде Гибралтара и Фолклендских островов. Билль лишал их так высоко ценимой безопасности: полного британского гражданства с правом переселиться в СК. Консерваторы правых взглядов тут же выказали готовность к союзу с парламентариями от лейбористов и либералов, каковые уже высказывались против принятия билля, и 2 июня правительство едва не потерпело поражение в отношении поправки, исключавшей бы из списка Гибралтар. Когда документ достиг палаты лордов, гибралтарская поправка обрела значительно большую поддержку и была протолкнута вопреки желанию правительства 150 голосами против 112, несмотря на страстное предостережение лорда Сомса: «Если будут особые случаи, то каждая зависимая территория станет особым случаем». Он имел в виду, в частности, и Фолклендские острова. Так или иначе, жителей Гибралтара спасли от незавидной участи. В отношении такой же поправки, исключавшей иэ списка Фолкленды, доводы Сомса возобладали, и это предложение недобрало всего одного голоса.
Теперь элементарная логика требовала от кабинета либо повторного внесения Гибралтара в билль, когда тот вернулся в палату общин, или же исключения вместе с ним и Фолклендов (тогда в списке остался бы едва ли не один только Гонконг). В данном случае Уайтлоу[51]решил капитулировать в деле с Гибралтаром, но по‑прежнему отказывал в полном гражданстве жителям Фолклендских островов на том основании, что‑де полбуханки хлеба лучше, чем ничего. Население Гибралтара могло ликовать, а 800 фолклендеров, не признававшихся гражданами, очутились словно бы выброшенными на помойку. Они получили статус, мало отличавший их от беженцев из материкового Китая в Гонконге. Те же самые члены парламента, заявлявшие, будто «Британия всегда будет горой за жителей Фолклендов», совершенно спокойно бросили их на произвол судьбы.
Вышеописанные и, по всей видимости, не связанные между собой намеренно события 1981 г. вовсе не показались такими случайными для аргентинцев. Взаимоотношения на уровне послов были восстановлены в 1980 г., и старая игра с наблюдением за Фолклендскими островами с площади Белгрейв[52]с воодушевлением возобновилась. Все тонкие моменты британской политики, пусть и в корне отличные по замыслу от их оценки аргентинцами, наносились в виде кривой в том же графике. Вертикальной осью служило стремление британцев присутствовать в Южной Атлантике, а горизонтальной – время. По мере течения недель и месяцев 1981 г., кривая на графике, совершенно очевидно, уверенно скользила вниз.
ИГРА ГАЛТЬЕРИ
… Закон простой
Они хранят с былых времен:
Пусть тот берет, кто всех сильней,
И пусть владеет он.
Уильям Вордсворт, Rob Roy’s Graue («Могила Роб Роя») [53]
В 1981 г. Аргентина переживала новый и радостный опыт. Ее взялось открыто опекать самое могущественное государство на Земле. Прошедший год стал свидетелем приезда американских гостей, которые на сей раз не спешили задавать вопросы о тюрьмах, пыточных застенках и даже о проблемах соблюдения прав человека. Роджер Фонтейн и генерал Дэниэл Грэм, советники кандидата в президенты Роналда Рейгана, решили обойти вниманием эти щекотливые моменты, прежде неизменно привлекавшие к себе визитеров из США. Они обсуждали отмену введенного при Картере эмбарго и приветствовали аргентинцев как товарищей в деле борьбы с марксизмом в Латинской Америке. Им грезился образ нового антикоммунистического альянса в Южной Атлантике. За этими господами подоспел генерал Вернон Уолтерз, бывший заместитель главы ЦРУ и этакий бродячий «свободный художник» от Министерства иностранных дел. Прибывали и должностные лица из военных сфер администрации Рейгана. Всех душевно принимал новый начальник штаба армии, генерал Леопольдо Галтьери, а в августе его пригласил в гости американский визави, генерал Эдвард Мейер. Симпатичный кавалерийский офицер[54], не дурак выпить, не любивший к тому же тратить время на тонкие нюансы международной политики, Галтьери имел большой успех у принимающей стороны.
В то же самое время начал разваливаться режим Виделы, находившийся у власти с 1976 г. и поддерживавшийся хунтой лидеров трех видов вооруженных сил Аргентины. Консервативная экономическая политика доктора Мартинеса де Оса[55]провалилась (или оказалась недостаточно жестокой): она не смогла обуздать растущую инфляцию и прекратить спад темпов экономического роста, а также привела к потере средним классом значительной доли реальных доходов. В марте 1981 г. Видела отказался от президентства, выдвинув на замену себе бывшего армейского командира Роберто Виолу[56]. Власть, совершенно очевидно, оставалась в руках триумвирата военной хунты, куда уже и раньше входил Галтьери. Восхождение к президентскому креслу Виолы сопряжено с прелюдией к политическим беспорядкам в Аргентине: с множеством разговоров о возвращении к демократии, с крайними проявлениями в политической деятельности и с ответными заговорами военных в их стремлении остановить все это.
К октябрю стало ясно, что дни президентства Виолы сочтены. Перетасовка в членстве хунты (обычно происходившая примерно раз в два года) привела к выходу на передовые позиции новых представителей ВВС и ВМС – бригадир‑генерала[57]Басилио Лами Досо и адмирала Хорхе Анайя соответственно[58]. Последний, известный как жесткий противник возвращения к каким бы то ни было формам гражданского правления, отпихнул в сторону ряд более старших офицеров из числа претендентов на пост. У него к тому же имелось и качество, редкое в тогдашней аргентинской истории: будучи военно‑морским офицером, он, тем не менее, дружил с армейским командующим, Галтьери.
В ноябре Галтьери вновь на скорую руку посетил Вашингтон, где среди прочего отобедал с Каспаром Уайнбергером[59]и встретился с советником Рейгана по вопросам национальной безопасности, Ричардом Алленом. Уже рассматривавшийся как следующий правитель своей страны, Галтьери удостоился на публике довольно лестной ремарки Аллена как «величественная персона». От таких разговоров закружилась бы голова даже у человека куда более скромного, чем Леопольдо Галтьери. Перспектива появления у власти в Буэнос‑Айресе новой сильной личности, по легко понятным причинам, вполне импонировала команде Рейгана. Заметная, пусть и не совсем чистая победа над партизанами левого крыла вместе со всеми связанными с ними рассуждениями о правах человека постепенно уходила в прошлое. Галтьери казался амбициозным и сознающим жажду Аргентины в харизматичном руководителе по образцу Перона. В то же время как лидер он не являлся искушенным в политике лицом и обещал стать вполне послушным. Галтьери представлялся превосходным вождем государства‑клиента. Для Америки с возрождавшимся в ней антикоммунизмом Аргентина, возглавляемая таким правителем, являлась бы настоящим южным заслоном против латиноамериканской революции.
Уолтерз считал, что в Вашинггоне Галтьери настоятельно рекомендовали не слагать с себя обязанности командующего армией в случае официального прихода к власти. Для сохранения командования ему понадобилось бы согласие, по крайней мере, какого‑то другого члена хунты, предположительно его друга Анайи. Люди, посвященные в кулуарные дела аргентинской политики и знавшие обоих, говорили, будто соглашение это, заключенное в декабре 1981 г., незадолго до занятия поста президента Аргентины генералом Галтьери, подразумевало гарантии по ряду вопросов политики. Один из них означал понимание необходимости возвращения Фолклендских островов в пределах двухлетнего президентского срока Галтьери, желательно до января 1983 г., 150‑летней годовщины захвата территории британцами. Львиная доля славы досталась бы в этом случае ВМС, в сфере оперативной ответственности которых находились Мальвинские острова.
В декабре Виола оставил президентский пост по состоянию здоровья, а Галтьери вступил в должность и произвел полную смену кабинета[60]. Доля гражданских лиц в нем увеличилась, в том числе туда вошли два деятеля, которые, скорее всего, понравились бы в Вашингтоне, – один из них министр экономики, доктор Роберто Алеман, верный последователь профессора Милтона Фридмана[61]. Он отличался от предшественника, Мартинеса де Оса, в основном еще большей решимостью применять то же, если и не более горькое лекарство дефляционных мер. В качестве другого назовем Никанора Коста Мендеса, вернувшегося в Министерство иностранных дел после десятилетнего отсутствия. Первые меры пакета Алемана, введенные в действие в январе 1982 г., отличались сокрушительной жесткостью. Начиная борьбу под лозунгом «долой инфляцию и регулирование – даешь денационализацию», он ввел плавающий курс обмена валюты, заморозил зарплаты в бюджетной сфере (не пустой звук при 150‑процентной инфляции), увеличил непрямое налогообложение и пошел даже на снижение оборонных расходов. В перечень сокращений не входили немецкие фрегаты для ведомства Анайи и реактивные самолеты «Супер‑Этандар» французского производства. Во времена, когда политические процессы только подавали голос после пяти лет тотального подавления, пакет мер можно назвать смелым, причем смелым до грани с безрассудством.
На своем поле Коста Мендес предложил не менее жесткую, хотя и по внешним признакам куда менее болезненную стратегию. Помимо сближения с США, Аргентине надлежало восстановить региональное верховенство. Данный путь подразумевал активное участие в борьбе с коммунистами в Центральной Америке, в особенности в Никарагуа и Сальвадоре, а также силовое разрешение территориальных споров с Британией и Чили. Разногласия с Чили по поводу группы островов в проливе Бигля, как считалось, уже были утрясены ранее, сначала британской короной (выступавшей в качестве арбитра при заключении договора в 1902 г.), а затем Ватиканом. Оба раза решения принимались в пользу Чили. Галтьери, как командующий армией, ранее использовал вес своего влияния для отказа от арбитража Ватикана, и в январе 1982 г. Коста Мендес официально объявил о непризнании в дальнейшем Аргентиной обязательств перед Чили по договору от 1972 г. Войсковые формирования отправились в южный пограничный ареал, а отношения двух стран беспрецедентным образом ухудшились. На всем протяжении Фолклендской войны Аргентина опасалась возможности удара чилийцев ей в спину и держала часть наилучшим образом подготовленных к действиям в условиях зимы коммандос вдалеке от Фолклендских островов и поблизости от чилийской границы.
И сам Коста Мендес, и его заместитель, Энрике Рос, являлись ветеранами спора вокруг судьбы Фолклендских островов. Коста Мендес считал совершенно абсурдной ситуацию с переговорами, которые тянулись больше десятилетия после того, как он, казалось бы, обо всем договорился с Джорджем Брауном еще в 1967 г. Мендес знал об остром стремлении британского Министерства иностранных дел к улаживанию вопроса. Министерство финансов не выказывало ни малейшего интереса в отношении развития территории. Десятилетнее Соглашение по коммуникациям британская сторона выполнять не спешила. Доклад Шэклтона пылился где‑то на полках. Вдобавок к этому за истекший год было принято решение об отзыве HMS «Эндьюранс», населению островов отказали в полном британском гражданстве, и даже Британская антарктическая служба вот‑вот собиралась закрыть станцию на Южной Георгии из‑за нехватки средств. По всем показателям государство это устало от колониальной ответственности.
Пусть возвращение «Мальвинских островов» и не решит внутренних противоречий в самой Аргентине, оно, по крайней мере, поможет на какое‑то время сплотить нацию, послужит оправданием правления военных и обелит репутацию вооруженных сил после ужасов грязной войны (желание очиститься стало одной из причин избрания печально известного лейтенанта Альфредо Астиса в командиры экспедиции по захвату Южной Георгии). К тому же успехи на поприще войны придали бы хунте авторитета, в каковом она, безусловно, нуждалась для проведения в жизнь мер из экономического пакета Алемана.
Не прошло и недели с момента обретения власти Галтьери, как старый план вторжения ВМС подвергся ревизии. Предположительно для старта операции предполагалось избрать дату в период между июлем и октябрем 1982 г., когда «Эндьюранс» будет отозван, а любой контрудар военно‑морских сил британцев окажется почти невозможным из‑за суровой зимней погоды. Фокус состоял в том, что на пути к Фолклендским островам британским войскам пришлось бы акклиматизироваться сначала в условиях тропиков, а сразу потом – холодных широт Южной Атлантики. Не менее важную роль играло и ожидаемое в июле получение ВМС партий французских самолетов и противокорабельных ракет «Экзосет». К тому же к тому моменту удалось бы как следует подготовить к боевым действиям призывников.
Важнейшим компонентом успеха военной операции являлась бы неожиданность. Никакого замышлявшегося Массерой вывода населения. Использование минимума войск и нулевые потери среди местных жителей на островах. Мир будет поставлен перед свершившимся фактом, а Британия не сможет взбудоражить эмоции в Организации Объединенных Наций. Ни в коем случае нельзя никого ни о чем предупреждать, дабы не увеличивать риск отправки подкреплений на острова британцами. Считается, что на начало 1982 г. лишь девять фигур в составе хунты действительно знали о планах скорого вторжения.
Дипломатическая аргументация указывает в несколько ином направлении. Министерство иностранных дел Аргентины не есть некий монолитный институт. Министры и высокопоставленные должностные лица приходят в него и уходят оттуда систематически, к тому же многие служат офицерами в вооруженных силах. За рубежом аргентинским дипломатам приходилось работать параллельно с сетью атташе, действовавших независимо и отчитывавшихся только перед своим командованием. Например, военно‑морская миссия в Лондоне имеет (или имела) собственное здание на Воксхолл‑Бриджроуд. Старший военный атташе в Вашингтоне, бригадный генерал Мигель Альфредо Мальеа‑Хиль, считался куда более влиятельной персоной в окружении Галтьери, чем посол, Эстебан Такач, и точно так ситуация и воспринималась администрацией.
Коста Мендес прекрасно осознавал, что для осуществления вторжения на Фолклендские острова и достижения этим fait accompli в духе Гоа необходимы дипломатические приготовления. Требовалось создать атмосферу законного недовольства. Большую важность приобретали поддержка латиноамериканских стран, американский нейтралитет и, вероятно, вето русских в Совете Безопасности ООН. Похоже, ни Коста Мендес, ни кто‑нибудь из его советников не верили в возможность британского вооруженного ответа. При всем том сами по себе финансовые и экономические санкции таили риск нанесения огромного вреда Аргентине. Коста Мендесу хотелось бы разузнать, что произойдет в случае вторжения.
В результате образовывался конфликт между необходимостью поддержания строжайшей секретности и желанием получения определенной информации. Агентов инструктировали задавать тем, с кем они контактировали, «гипотетические» вопросы. Указания на намерения Аргентины появились в прессе Буэнос‑Айреса, особенно в открытой форме в колонках хорошо информированного Хесуса Иглесиаса Роуко из газеты «Ла Пренса». Не далее как в январе он писал: «Аргентинское правительство вот‑вот предложит ряд условий британцам прежде, чем продолжать дальнейшее ведение переговоров… Существует уверенность в том, что если очередная попытка Аргентины добиться решения на переговорах с Лондоном провалится, Буэнос‑Айрес уже в текущем году возьмет острова силой».
В Вашингтоне генерал Мальеа‑Хиль находился в постоянном контакте с заместителем помощника министра по межамериканским делам в Министерстве иностранных дел США, Томом Эндерсом, равно как и с послом США в ООН, миссис Джин Киркпатрик, давним экспертом по латиноамериканским вопросам. Оба отрицали впоследствии какое‑то словесное стимулирование хунты к вторжению в ту пору. И все же их открытое дружелюбие само по себе говорило хунте все то, что та желала слышать. Редакторам газет без лишних церемоний указывали на необходимость публикации эссе и репортажей их иностранных корреспондентов о гипотетической «реакции» за рубежом. Рауль Файн Бинда, лондонский корреспондент «Сиете Диас», остроумно предложил передовицу «Таймс» с крупным заголовком: «Миссис Тэтчер снаряжает в поход флот». Он даже «назначил» командиром адмирала Вудварда[62]. Материал появился в самую неделю вторжения и, похоже, оказался единственным точным предсказанием во всем разведывательном предприятии хунты.
Зарубежные рапорты агентов и корреспондентов в большинстве случаев создавали в Буэнос‑Айресе сравнительно радужную картину взгляда мира на обновленную Аргентину. По причине тонкости дела и опосредованности подхода сбора сведений полностью полагаться на добытые такими путями разведданные не представлялось возможным. Зачастую информация приходила по военным каналам и страдала от искажений, каковые едва ли не неизбежны при прохождении по цепочке командования. Офицеры осознавали, что их начальству угодно услышать о малой степени вероятности жесткого ответа Британии. Но, так или иначе, все указывало в одном направлении и приводило к такому выводу: британцы не будут действовать вооруженной рукой, страны третьего мира в ООН встанут на сторону Аргентины, Британия не получит сильной поддержки в Совете Безопасности, но даже если поддержка все же будет высокой, СССР разыграет антиколониальную карту и воспользуется правом вето, и наконец санкции, наложенные Британией, окажутся неэффективными и непродолжительными.
***
Как высокие напольные часы из дедушкиного кабинета, увитые сединами переговоры по Фолклендским островам, перенесенные с предшествовавшего декабря на февраль 1982 г. из‑за произведенного Галтьери переворота, должны были вот‑вот пробить очередной час в штаб‑квартире ООН в Нью‑Йорке. Британскую делегацию опять возглавлял очередной новичок в данном процессе, Ричард Люс. Заместитель министра в Министерстве иностранных дел, прежде специализировавшийся на Африке, Люс взял на себя вопросы Америки после ухода Ридли на повышение. Новый чиновник был придерживавшимся либеральных взглядов тори с негромким голосом. В противоположность большинству переговорщиков по Фолклендам, он до того лично посетил острова как делегат Ассоциации парламентариев стран Содружества наций. Из всех груд документов, переданных ему Джоном Юром при вступлении в должность, папка Фолклендских островов была, без всякого сомнения, самой увесистой.
Будучи по натуре человеком осторожным, Люс не испытывал ни малейшего желания очутиться вздернутым на ту же дыбу, на которую кровожадные «эаднескамеечники» подняли его предшественника, Николаса Ридли. Поэтому Люс потребовал заведовавшего отделом Южной Америки Робина Ферна дать гарантии, что разнообразные воинственные вопли, раздающиеся из Буэнос‑Айреса, не содержат каких‑то новых примесей и ингредиентов. Последние сообщения, исходившие от Коста Мендеса, говорили об особом нетерпении Аргентины. Журналисты даже атаковали Роса в аэропорту перед отлетом в Нью‑Йорк. Что, что все это означало?
Ферн с позиции своего ведомства в Лондоне и лично Энтони Уильямса, посла в Буэнос‑Айресе, с полной уверенностью отвечал, что подобная истерия есть нормальное явление перед каждым раундом переговоров, а посему Люсу не следует впадать в особые страхи по сему поводу. Уильямс подготовил полное резюме по правительству Галтьери еще накануне в декабре. По его мнению, новый режим будет проводить жесткую внутреннюю политику и станет наращивать давление на Британию в вопросе Фолклендских островов, но в данное время у хунты слишком много забот, а посему она вряд ли отважится на какие‑то особо рискованные инициативы сейчас же. В Нью‑Йорке Уильямс лично высказал свою точку зрения Люсу.
Рос начал переговоры под совершенно очевидным сильным давлением из Аргентины. Юрист и изощренный игрок на ниве международного права, он не всегда умел скрывать неприязнь к военным хозяевам. В результате противоположная сторона обходилась с британцами с показной нетерпимостью. Рос основывал позицию на требовании создания постоянной рабочей комиссии по Фолклендским островам с переходным от Британии к Аргентине председательством. Он настаивал на ежемесячных заседаниях и – что более важно – на ограничении продолжительности процесса переговоров концом текущего года. Ничего так не сбило с толку в дальнейшем британскую разведку, как упоминание об этом крайнем сроке.
После многих отговорок Люс в конечном счете согласился на комиссию, добавив условие постоянного присутствия в ней двух членов совета островов. Он мог также принять предложение о «регулярных» встречах, об «открытой» повестке дня и о «ревизии» по итогам года. Рос все время сносился с Буэнос‑Айресом. В конечном счете сделка наткнулась на вопрос ратификации обеими сторонами. Люс не согласился ни на что иное, кроме как на продолжение переговоров, пусть и в убыстренном темпе. Участники процесса подготовили совместное заявление для обеих столиц. В нем говорилось о «теплой и дружественной атмосфере» переговоров, но не упоминалось о подробностях.
Затем Рос навестил генерального секретаря ООН, Хавьера Переса де Куэльяра, и в личной беседе поведал ему о своем полном удовлетворении результатами. Он достиг куда большего, чем любой из предшественников, к тому же теперь казалось, ничто уже не помешает переговорам идти с должным темпом. Люс, Уильямс и два представителя населения островов, присутствовавшие на заседаниях, – все испытывали, по крайней мере, уверенность. Они дружно сходились на том, что «выиграли от трех до шести месяцев». Затем Люс приступил к выполнению второй составляющей своей миссии: к визиту в Вашингтон для обсуждения проблемы Сальвадора в Министерстве иностранных дел США. Тут он встретился с Томом Эндерсом, готовым вот‑вот отбыть в поездку в Буэнос‑Айрес, и усмотрел благоприятную возможность заверить Коста Мендеса в доброй воле Британии в новом раунде переговоров. Голова у Эндерса была забита Сальвадором и Никарагуа и он, совершенно очевидно, вообще не считал вопрос Фолклендских островов каким‑то поводом для разговоров. Америка также держалась традиционного нейтралитета и в отношении их суверенитета. Однако поспособствовать Эндерс согласился.
Тогда‑то – именно тогда, в начале марта 1982 г., – ошибочные суждения громоздились, наталкиваясь и наваливаясь на неверные расчеты. Похоже, Коста Мендес рвал и метал из‑за «теплого и дружественного» нью‑йоркского коммюнике Роса. Нечто теплое и дружественное с Британией, да еще и срок длиной в добрый год – этого он менее всего желал в момент подготовки вторжения. Мендес наотрез отказался публиковать коммюнике. Вместо того его первый секретарь, Густаво Фигероа, озвучил совершенно противоположное заявление о том, что‑де Аргентина со всей доброй волей вела переговоры слишком долго. Если Британия не пойдет на передачу суверенитета в ближайшем будущем, Аргентина сохраняет за собой права «использовать другие средства» для возвращения себе островов. Оглядываясь назад, можно констатировать: здесь мы имеем дело с первой стадией предсказанного британским Министерством иностранных дел «наращивания давления». Однако в Лондоне пассаж интерпретировали иначе.