Генерал уклонялся от контакта с Рейганом на протяжении четырех часов, но в итоге согласился пообщаться с ним. Беседа, включая перевод, продолжалась час. Рейгану, по крайней мере, удалось убедить Галтьери в решимости Британии оказать противодействие любому вторжению. Также президент США заверил собеседника в совершенной ненужности для него конфликта между двумя союзниками в Южной Атлантике и добавил, что Аргентина будет в таком случае выглядеть зачинщиком – агрессором, тогда как любое вторжение положит конец добрым взаимоотношениям США с Буэнос‑Айресом. Он предложил в посредники вице‑президента, Джорджа Буша. Аргентинская сторона ответила отказом. Но, судя по всему, от разговора с Рейганом у Галтьери затряслись поджилки. Аргентинский президент передал мнение американцев Анайе. На это адмирал, как говорят, отозвался с миной опытного заговорщика, что, мол, поздно уже поворачивать. Его корабли выстроились в боевые порядки ввиду Фолклендских островов. Он мог бы развить мысль словами леди Макбет: «Или твоя надежда / Была пьяна и вот теперь, проспавшись, / Зеленая и бледная, глядит / На прежний пыл?»[88].
Все внимание присутствующих в кабинете премьер‑министра сконцентрировалось на выборе варианта реакции Британии. Как выразился один участник совещания: «Мы почувствовали, что ракета уже взлетела в воздух, теперь оставалось ждать, где она упадет». На сей раз, после встречи с начальниками штабов утром, Джон Нотт выражал куда меньше сомнения. Он поведал премьер‑министру, что с прошлого вечера пришел к мнению о целесообразности отправки оперативного соединения как ответа Британии на любое вторжение. Лич, вызванный из министерства, с большой готовностью подтвердил свою точку зрения. И в самом деле, теперь для многих из собравшихся оперативное соединение Королевских ВМС казалось единственной одеждой, способной прикрыть их политическую наготу, если произойдет нечто очень нехорошее. Соответственно флоту приказали привести себя в состояние полнейшей боевой готовности. Похоже, даже и тогда никто не верил, что дело дойдет до столкновения. На самом деле готовность министров выразить согласие на объявление тревоги отчасти обусловливалась ее нереальностью. Никто не рассуждал о правилах применения силы, стратегии или о вероятных преимуществах британского соединения перед аргентинским флотом. Как позднее заявлял сэр Теренс Левин, хотя создание оперативного соединения являлось продуктом плана действий в чрезвычайных обстоятельствах, то же самое нельзя сказать в отношении применения самого соединения. «У нас отсутствовала схема такого рода кампании в Южной Атлантике, как и план отвоевать Фолклендские острова», – признался он специальному комитету в палате общин. На данной стадии оперативное соединение расценивалось по существу как средство демонстрации силы. Сей момент, возможно, позволяет до известной степени объяснить загадки ночных совещаний в среду и четверг и того, почему не поднимался вопрос направления прямого ультиматума в Буэнос‑Айрес? Ряд противников вторжения среди аргентинцев очень сетовали по поводу того, что на протяжении трех месяцев Британия только и подначивала хунту, словно говоря ей: «Ну, давай же, давай, рискни!» Миссис Тэтчер ничего не предприняла в отношении аргентинских военных на Южной Георгии. И вот теперь, когда вторжение самым драматичным образом приближалось, никто не попытался сигнализировать в Буэнос‑Айрес о намерениях Британии ответить на это крупномасштабной акцией вооруженного противодействия. Любопытное упущение будет обсуждаться ниже (с. 423–424).
***
В начале утра в пятницу, когда аргентинский флот выходил на позиции в виду Восточного Фолкленда, участники совещания на Даунинг‑стрит расходились из кабинета усталые и крайне обеспокоенные. Пожалуй, лишь один из них испытывал какое‑то удовлетворение от всего происходившего. Сэр Генри Лич вернулся непосредственно в оперативную комнату ВМС в Министерстве обороны, где собирались ожидавшие его сотрудники штаба. Он отдал сжатый и уверенный приказ: «Необходимо подготовить и отправить в плавание оперативное соединение». Сразу же за тем распоряжение помчалось к Вудварду, находившемуся посередине Атлантического океана: ему велели «сосредоточить свою оперативную группу» и «приготовиться к тайному движению на юг». Интересно, что на данной стадии экспедиция не получила еще официального одобрения ни британского кабинета, ни парламента. Возможно, дело тут только в неком конституционном ляпсусе. Да на самом‑то деле аргентинцы в тот момент даже не вторглись на Фолклендские острова. Поневоле хочется процитировать слова Лича: «Это было исключительно делом ВМС».
ОПЕРАТИВНОЕ СОЕДИНЕНИЕ
Истинно велик,
Кто не встревожен малою причиной,
Но вступит в ярый спор из‑за былинки,
Когда задета честь.
«Гамлет» акт IV, сцена IV [89].
Долгая борьба Аргентины за Фолклендские острова разом закончилась на рассвете пятницы, 2 апреля. Словно бы в признание собственной беспомощности, измученные совещаниями члены британского кабинета к тому времени уже крепко спали. Кульминационный момент выглядел патетически просто.
Накануне Рексу Ханту в Порт‑Стэнли сообщили, что вот‑вот «железок» в окрестностях будет куда больше, чем одна‑единственная подлодка, о чем предупреждали ранее. К берегам островов катилась армада целого флота вторжения[90]. В распоряжении Ханта находилось не одно, а целых два подразделения морской пехоты: принимающая вахту группа майора Майка Нормана из сорока человек и покидавшая острова группа майора Гари Нутта, двенадцать бойцов которой ранее отбыли на «Эндьюрансе» к Южной Георгии[91]. Губернатор призвал обоих офицеров в резиденцию губернатора и изрек там фразу, навсегда вошедшую в историю Фолклендских островов: «Похоже, на сей раз сукины дети настроены серьезно».
Удобные для высадки места около аэропорта решили прикрыть заграждениями из колючей проволоки. На выступающий в море мыс, господствовавший над входом в бухту, поставили пост из двух человек. Морских пехотинцев отправили на охрану аэродрома, дороги в город и собственно резиденции губернатора[92]. Объявили о сборе территориальных сил обороны, предположительно из 120 чел., но на получение примитивного тактического инструктажа явились всего двадцать три. Кто‑то позднее не без яда прокомментировал столь сомнительное рвение жителей островов, явно предпочитавших, чтобы за их территорию воевал кто‑нибудь другой. Хотя, пожалуй, не следовало бы так уж презрительно отзываться о них, учитывая уровень подготовки населения и сам момент – для многих известие стало шоком.
В 8.15 вечера губернатор выступил по радио. Он сообщил ошарашенным слушателям: «Существуют все более убедительные свидетельства подготовки аргентинских вооруженных сил к нападению на Фолклендские острова». Если не считать слухов, только тут жители островов впервые услышали о происходящем. У них почти не оставалось времени на организацию гражданской обороны или на отъезд из столицы в более безопасный Камп. Оглядываясь назад, можно подытожить: ни один из аспектов неготовности британцев не был столь же серьезным. Если бы аргентинский флот проявил меньше щепетильности в своем подходе к операции и начал штурм с артобстрела, гражданскому населению грозили значительные жертвы, чего не произошло бы, подготовься островитяне к обороне должным образом.
Хант приказал жителям Порт‑Стэнли не выключать приемники и держать их настроенными на его волну, а самим не выходить на улицы. Ночью он опять выступал с обращениями, завершив их в 4.25 утра объявлением чрезвычайного положения. Маленькое формирование морской пехоты дислоцировалось по предместьям Порт‑Стэнли и имело приказ оказать сопротивление нападающим, после чего – отступать и дать последний бой в резиденции губернатора. Хант и Норман понимали, что это будет лишь неким жестом перед лицом приближавшейся армады.
Как считается, аргентинцы первоначально планировали высадить под прикрытием темноты в Маллит‑Крик, примерно в пяти километрах южнее Порт‑Стэнли, небольшую амфибийную группу из 150 морских коммандос и «бусос тактикой» (Buzos Tacticos – «тактических пловцов»)[93]. Затем этим воинам предстояло пробраться по суше к объекту – казармам гарнизона в Муди‑Бруке за чертой города – и захватить его. Нейтрализуя таким образом британские войска, наступающие получали возможность взять под стражу губернатора и очистить флоту путь вторжения в гавань Порт‑Стэнли. Предполагалось использовать минимум войск. Как говорят, за причинение ущерба гражданским лицам на Фолклендских островах солдатам даже грозили судом военного трибунала.
Какая бы стратегия изначально ни вынашивалась, флот, полным ходом следовавший в четверг через Южную Атлантику корабль к кораблю, лишил нападающую сторону малейшей надежды застать противника врасплох. К тому же и официальный Буэнос‑Айрес отбросил осторожность. Стоя перед лицом крушения порядка в стране, хунта послала разгневанным гражданам сообщение: «Завтра Мальвинские острова будут нашими». Радиовещательные станции передали новость. Газетам велели подготовить экстренные выпуски.
Аргентинские коммандос и на самом деле высадились в районе Маллит‑Крик около 4.30 пополуночи и спустя полтора часа достигли Муди‑Брука[94]. Однако используемая ими впоследствии тактика не давала повода предполагать стремление избежать потерь. Развернув громкую полномасштабную атаку на казармы, они бросали в помещения фосфорные гранаты и поливали их огнем из автоматического оружия[95]. Только факт своевременного развертывания британских морских пехотинцев на боевых позициях и предотвратил тяжелый урон.
Затем одетые в черное коммандос соединились с группой, наступавшей прямиком на резиденцию губернатора, по всей видимости, в намерении захватить Рекса Ханта. Началась ожесточенная перестрелка с бойцами подразделения майора Нормана, разместившимися вокруг здания. Она продлилась около двух часов и стоила жизни, по крайней мере, двум аргентинцам[96]. В таких условиях коммандос не могли сделать чего‑то большего, чем просто связать боем британцев до подхода мощной поддержки от основных сил десанта. Они не замедлили прибыть в гавань Порт‑Стэнли и в 8 часов утра приступили к высадке[97]. Группа британских морских пехотинцев, стоявших в дозоре у гавани и находившихся под началом заместителя Нормана, лейтенанта Билла Троллопа, сумела добиться попадания в одну из десантных барж из противотанкового оружия, после чего командир решил отходить к резиденции губернатора[98].
К 8.30, когда на берег стали сходить бронетранспортеры и пушки, Хант осознал бесполезность дальнейшего сопротивления. Он отдал приказ сложить оружие[99]. Британцы потерь не понесли. Аргентинцы быстро захватили радиостанцию, телефонный узел и телеграф[100]. Отрезанный от любых линий коммуникаций с Лондоном, Хант не мог сообщить о случившемся в Министерство иностранных дел. Он отказался пожать руку командиру сил вторжения, генералу Освальдо Гарсия, к большому огорчению последнего. Затем Хант переоблачился в губернаторскую форму со всеми регалиями и на такси отправился в аэропорт, чтобы на борту аргентинского «Геркулеса» перебраться в Монтевидео. Морских пехотинцев сфотографировали, заставив уткнуться лицами в землю, дабы подчеркнуть их унижение, после чего тоже вскоре вывезли прочь с островов. Любой из местных жителей, пожелавший отправиться вместе с ними, получил такую возможность[101].
Единственным бальзамом на раны унижения, полученные их страной, стало для британцев героическое сопротивление лейтенанта Кита Миллза и его отряда морской пехоты – двадцати трех бойцов, ранее высаженных с «Эндьюранса» на земле Южной Георгии[102]. Молодой офицер получал указания, отражавшие смятение и противоречивые чувства, царившие в Лондоне. Ему приказали стрелять только в целях самозащиты, не ставить в опасность человеческие жизни, но при этом… не сдаваться. В 10.30 утра 3 апреля лейтенант Астис, находившийся на борту аргентинского судна «Байя Параисо» в Лите, передал по радио известие о капитуляции Рекса Ханта британскому подразделению в районе Грютвикена, призывая Миллза и его бойцов сделать то же самое[103]. Два часа спустя к гавани приблизились корвет «Геррико»[104]и два вертолета «Алуэтт», за которыми последовал большой десантный вертолет «Пума»[105]. Бойцы Королевской морской пехоты открыли огонь из всего имевшегося у них автоматического оружия, повредили вертолет и вынудили его в спешке ретироваться[106]. Они накрыли корвет тремя 84‑мм противотанковыми реактивными снарядами «Карл Густав» и обрушили на него более 1200 выстрелов из ручного огнестрельного оружия[107]. После двух часов боя, когда превосходящие аргентинские войска сосредоточились на берегу, когда погибли четыре аргентинца[108], а один британский капрал получил тяжелое ранение в руку[109], Миллз счел себя сделавшим все возможное, чтобы заставить аргентинцев дорого заплатить за приобретение Южной Георгии. Страна согласилась с Миллзом. После сдачи в плен он вернулся в Британию, где удостоился почестей как герой и получил крест «За выдающиеся заслуги»[110].
***
Не будучи в силах сдержать собственную радость, Буэнос‑Айрес начал вещать миру о возвращении Аргентиной Фолклендских островов, по крайней мере, за два часа до официальной капитуляции. Известие достигло Лондона в пятницу как раз утром, к моменту выхода новостных изданий. Поскольку связи с Порт‑Стэнли установить не удалось, британское правительство не имело возможности проверить справедливость заявления Аргентины. Министерство иностранных дел в спешке запросило комитет Фолклендских островов с просьбой передать им данные о радио‑любителях‑коротковолновиках на островах, но было уже 4 часа пополудни по лондонскому времени, когда оператор в Уэльсе дал знать о подтверждении информации о вторжении с места.
Буэнос‑Айрес охватил экстаз продолжительностью в сутки. Выступив утром по каналам вещания, Галтьери объявил: правительство «не имело альтернативы и должно было сделать то, что сделало». Он обещал оградить население островов от любой грубости и надеялся сохранить добрые взаимоотношения с Британией. В коммюнике сообщалось о назначении губернатором «Ислас‑Мальвинас» (Мальвинских островов) пятидесятидвухлетнего командира 1‑го армейского корпуса (из Буэнос‑Айреса), генерала Марио Бенхамина Менендеса[111]. На митинге перед президентским дворцом Каса‑Росада Галтьери оповестил ликующие толпы о том, что «три командующих основывались лишь на чувствах аргентинского народа». Впервые лидер Аргентины говорил людям неприкрашенную правду. Авантюризм военных срабатывал, играя освященными веками магическими компонентами, и речь Галтьери прерывалась всплесками бурных эмоций участников разыгрывавшегося вокруг спектакля. Еще ни разу с эпохи Перона солдату не удавалось так явно выполнить волю народа. Тремя днями ранее полиция стреляла в гражданских лиц на той же самой Пласа‑де‑Майо. А теперь на площади стояли мужчины и женщины, глаза которых застилали слезы радости.
Между тем стоявший в Лондоне великолепный весенний денек никак не помогал Вестминстеру и Уайтхоллу оправиться от чувства парализующего шока. Чиновники и политики говорили, казалось, только шепотом, будто бы оплакивая кого‑то безвременно ушедшего. Будущее неожиданно сделалось совершенно туманным. И слова эти особенно справедливы в отношении группы лиц, побывавших прошлой ночью на встрече в кабинете миссис Тэтчер. Только вчера они участвовали в этаком командно‑штабном учении – в дипломатическом балансировании на грани допустимого. Они говорили о сдерживании. Теперь же событие, которого они старались не допустить, сделалось свершившимся фактом. Перед ними ширилась бездна катастрофы. Хуже того, у них даже отсутствовали точные данные, основываясь на которых представлялось бы возможным принять соответствующее решение и дать надлежащий ответ. На всем протяжении утра пятницы высокопоставленные гражданские служащие Британии упорно продолжали не верить в состоявшееся полномасштабное вторжение. Не имея никаких контактов с Порт‑Стэнли, они молились, чтобы сведения из Буэнос‑Айреса оказались не более чем хвастовством. В результате, на протяжении восьми критически важных часов правительство не могло ни успокоить страну, ни начать действовать. Для ядерных стратегов данный случай стал классическим примером «выпадения в осадок» руководства – вполне ожидаемый результат неработоспособности структур и линий коммуникаций при внезапном начале войны (см. с. 416).
Первое заседание кабинета по чрезвычайным ситуациям после аргентинского вторжения пришлось на утро пятницы, 2 апреля, где присутствовали как Лич, так и исполняющий обязанности начальника штаба обороны сэр Майкл Битем. Собрание заслуживает названия жалкого и нерешительного. Лич отчитался о степени готовности флота и передвижениях сил Королевской морской пехоты. Он сообщил, что «Инвинсибл» сможет отправиться в поход к понедельнику. «Гермес» в спешном порядке выводили из ремонта. Но никакого твердого решения принять не представлялось возможным до получения кабинетом каких‑то проверенных данных, помимо сведений, поступавших из Буэнос‑Айреса. Оставалось лишь сидеть и ждать известий.
Затем Хамфри Аткинс, как старший из представителей Министерства иностранных дел в палате общин, сделал чрезвычайно сбивающее с толку заявление с кафедры. Он сказал, что его ведомство имело контакт с Хантом двумя часами ранее, и никто тогда не упоминал ни о каких вторжениях. В действительности связь с Хантом состоялась за четыре часа до того, совсем незадолго до вторжения. Хотя заявления, раздававшиеся из Буэнос‑Айреса, были, несомненно, преждевременными, в слова Аткинса никто не поверил. В 2.30 пополудни положение усугубилось. Когда британское радио сообщило о толпах танцующих на улицах Буэнос‑Айреса, а палата общин переполнилась взволнованными членами парламента, лидер палаты, Фрэнсис Пим, поднялся для очередного «пленарного заявления». Он мог дать лишь обещание о созыве сессии парламента по чрезвычайным ситуациям на следующий день, в субботу, «если обстановка на Фолклендских островах ухудшится». Кабинет полностью утратил взаимосвязь с событиями.
В 6 часов вечера лорд Каррингтон и Джон Нотт, по крайней мере, собрали пресс‑конференцию для подтверждения факта вторжения. Оба выглядели шокированными и ошеломленными. Они объявили, что дипломатические взаимоотношения с Аргентиной находятся в процессе разрыва, а крупное оперативное соединение готово к выходу в море. (Как мы видели, 1‑ю флотилию уже отправили.) Палате общин предстояло встретиться на следующий день для обсуждения положения и формирования мнения. Подобное заседание проводилось впервые со времен Суэцкого кризиса, и для членов парламента сей прецедент казался зловещим. Затем Кабинет немедленно приступил к работе в рамках второй в тот день сессии по чрезвычайным ситуациям.
Полный британский кабинет играл лишь незначительную роль в Фолклендской войне. Миссис Тэтчер как его председатель и ранее всегда считала данный орган трудно поддающимся управлению. В нем по‑прежнему доминировали фигуры либеральной традиции тори – Каррингтон, Уайтлоу, Фрэнсис Пим и Джеймс Прайор. Они и им подобные никогда не обещали ей истинной сплоченности и коллективной лояльности делу, которому она служила. В результате премьер во все большей степени принимала ключевые решения на заседаниях подкомитетов и по итогам двусторонних встреч, из участия в каковых представлялось возможным исключить оппонентов. Тактику эту Тэтчер, вполне вероятно, позаимствовала у одного из предшественников, сэра Харолда Уилсона. Как бы там ни было, во втором пятничном заседании миссис Тэтчер понимала вынужденную необходимость заручиться поддержкой полного кабинета в деле, ставшем очевидно крупнейшим кризисом в трехлетней истории ее правительства.
Главы видов вооруженных сил даже и не пытались скрывать огромные трудности в деле тылового обеспечения при посылке оперативного соединения в Южную Атлантику. Прежде всего, требовалось собрать необходимое количество боевых кораблей, оснащенных системами ПВО, самолетов «Си Харриер» и кораблей поддержки, то есть танкеров, снабженческих и госпитальных судов. А ударная группа морского десанта, как же без нее? Придется полагаться на реквизиции гражданских судов, изымая их из торгово‑коммерческих операций (имеются в виду суда, реквизированные из торгового флота, или коротко СРИТФ). Адмирал Лич всячески спешил отправить первую группу к понедельнику, очень опасаясь политического давления и оттягивания операции из‑за не окончательно проясненных моментов дипломатии. Однако ранний выход в море судов в свою очередь требовал крупного воздушного моста с перевалочным пунктом на острове Вознесения, каковой момент создавал огромные сложности для Королевских военно‑воздушных сил.
Помимо энтузиазма Лича, выводы кабинета предрешили три фактора. Первое, это сама по себе кинетическая энергия уже предпринятых действий. Отправка субмарин в понедельник, объявление состояния повышенной боевой готовности на флоте в среду, продолжение в четверг – все эти шаги, как представлялось, выглядели вполне разумными мерами перед лицом аргентинской угрозы. Однако одно дело блеф – другое дело, когда карты раскрыты. Южная Атлантика виделась чужим местом – очень и очень враждебным. И все же миссис Тэтчер и ее коллеги едва ли могли позволить себе сказать военным: стоп, мы все отменяем. Почему? Да потому что вторжение, противодействовать которому они собирались, произошло.
Второй фактор состоял в следующем: даже при наличии подтверждений вторжения, просто отправка кораблей виделась чем‑то на миллионы лет отдаленным от необходимости вести тотальные военные действия. Миссис Тэтчер обходила стол в кабинете и методично по порядку отмечала мнение каждого из присутствующих. Один за другим они подтверждали высказанное ранее, но оставался еще Джон Нотт с главной своей заботой: не следует посылать флот, если Британия не уверена, а не отзовет ли она его посередине операции. И все же, как Министерство иностранных дел никогда воистину не верило в одержимость аргентинцев идеей непременного овладения Фолклендскими островами, пусть даже и за счет нападения, так и британский кабинет не мог представить себе, что те не дрогнут перед угрозой жестокого возмездия. Решили заморозить аргентинские вклады в Британии, приостановить выдачу экспортных кредитов, наложить запрет на импорт. Обратиться к США и ЕЭС с призывом присоединиться к этим мерам. Мобилизовать ООН. На фоне таких шагов оперативное соединение представляло собой не более чем некий жест в поддержку решимости Британии. Все из проинтервьюированных при сборе материалов для написания данной книги дружно сошлись на том, что 2 апреля никто из министров кабинета ни на минуту не верил, будто результатом их решения станет открытая война.
Важнейшим моментом, однако, выступал третий фактор. Правительство, откровенно говоря, просто не могло выйти назавтра к парламенту без заявления об отправке оперативного соединения. Если воспользоваться радикальным заключением Уильяма Уайтлоу, «правительству пришлось бы подать в отставку». Уайтлоу давно считался этаким мудрым воплощением согласия в партии, пусть даже нередко казалось, будто лично он по большей части не в ладу с ней. В накаленной пятничной атмосфере мнение его выглядело неоспоримым. В клубах и салонах повсюду в Лондоне члены парламента тори ожидали субботних дебатов, точно взрыва бомбы с неумолимо бегущим к запалу по бикфордову шнуру шипящим огоньком. На флоте объявили тревогу. Отменить ее? Нет – этого не мог снести политический организм из плоти и крови. Оперативное соединение Королевских ВМС являло собой инструмент стратегической игры, но оно же, бесспорно, выступало и политическим императивом. Лишь один министр – глава ведомства торговли, Джон Биффен, – по понятным причинам разошелся во мнении с остальными, каковой момент коллеги отнесли к его мрачной эксцентричности. Мы вернемся к данному вопросу в наших заключениях.
***
Для некоторых дебаты в палате общин в субботу, 3 апреля, представляли собой этакий образец британской демократии. Палата почти в полном составе высказалась единым голосом в отношении общего для всей нации позора, причем тон сказанного не позволял какому бы то ни было правительству просто отмахнуться от такого заявления. И все же для других обсуждения представляли собой скорее угнетающую тасовку всех старых негативных моментов, которые на протяжении многих лет мешали сколь либо вразумительному решению спора по Фолклендским островам.
В начале своего выступления миссис Тэтчер сделала максимум возможного в сложившейся ситуации. С очевидной усталостью произнося слова речи, носившей следы, как видно, не одной руки, – в основном Министерства иностранных дел, – она указала: «Было бы полнейшим абсурдом посылать в поход флот всякий раз, когда из Буэнос‑Айреса доносились воинственные заявления». В отношении идеи содержания постоянного контингента как сдерживающего средства в районе боевого патрулирования последовал ответ: «Затраты оказались бы огромными… ни одно правительство не пошло бы на это». С трудом шагая по каменистой ничейной земле между вчерашней несостоятельностью и завтрашними мерами по исправлению ее последствий, премьер‑министр произнесла лишь следующее: «Крупное оперативное соединение отправится в море, как только закончатся последние приготовления».
Когда она села, ревущая волна презрения прокатилась по скамьям вокруг. Она стала кульминацией дюжин таких вот «часов вопросов» по теме Фолклендских островов за последнее десятилетие – демонстрацией недоверия не только к Министерству иностранных дел, но и к исполнительной власти вообще. Те, кому не досталось поста и должности, могли, наконец, выплеснуть накопившуюся желчь мести на власть предержащих. Казалось, будто члены парламента упиваются ощущением собственной правоты в их надутой и напыщенной риторике.
Учитывая решение Кабинета об отправке оперативного соединения, парламентариям едва ли оставлялась возможность добавить нечто существенное. Лидер оппозиции, Майкл Фут, некогда с гордостью провозгласивший себя «рьяным сторонником мира», громче всех вопил о необходимости прибегать «не к словам, но делам», будто бы соревнуясь в этом с самими завзятыми правыми. Мало кто нашел в себе смелость усомниться в военной целесообразности отправки оперативного соединения, за исключением рискнувшего на вмешательство экс‑дипломата из стана консерваторов, Рэя Уитни, тут же обвиненного в пораженчестве. Никто не отважился обсуждать вопрос долгосрочных последствий военного ответа. Как в Буэнос‑Айресе, так и в Лондоне, похоже, наступил момент эмоциональных выкриков, а не разумных рассуждений холодных голов.
Никогда прежде отсутствие министра иностранных дел в палате общин не воспринималось так болезненно. Пусть Каррингтон занимался представлением тщательно продуманной апологии действий правительства перед досточтимой аудиторией в палате лордов, в нижней палате последний натиск разбушевавшейся грозы пришлось выдержать Джону Нотту. Его речь, каковая, как признавал он позднее, «могла быть единственно катастрофой», в плане содержания встретила лишь презрение. Сколько бы воинственности ни звучало из уст правительства, ничего не помогало потушить пожар эмоций, охвативший присутствующих. Призыв министра к поддержке поднимавших паруса вооруженных сил собравшиеся отмели, словно метлой, ревом негодования и выкриками «в отставку!». Парламентарии вышли из палаты общин, поглядывая на залитую солнцем Парламентскую площадь, каковую нашли заполненной толпами туристов, пришедших посмотреть на диковинный спектакль – как раненый британский лев будет посылать на войну свой флот.
И все‑таки палата общин не раздавила правительства целиком. Днем раньше Ричард Люс сделал лорду Каррингтону предложение о своей отставке как заместителя министра, ответственного за данный вопрос. Каррингтон выразил решительное несогласие, поскольку он, как министр иностранных дел, считал себя виноватым никак не меньше. Он предложил им обоим пройти кризис до конца и назначил Люса координатором разворачивавшегося тогда дипломатического наступления. События субботы заставили Каррингтона изменить мнение. Дебаты в палате общин, нападки на его ведомство депутатов с задних скамьей в ходе последующего совещания наверху и отсутствие, как у пэра, возможности лично отвечать перед палатой общин с кафедры – все это нагоняло на него мрачное настроение. Он признался миссис Тэтчер, что чувствует себя вынужденным, в конце концов, покинуть пост.
Миссис Тэтчер до того публично выступила против предложения отправить в отставку Нотта на основании того, что его ведомство ни в коем случае не несет ответственности за случившееся – довод, никак не повышавший моральный дух Министерства иностранных дел. К тому же Hoтт был крайне необходим там, где находился. Возможно, вина Каррингтона и заслуживала его устранения с должности, но он был еще нужнее на своем месте. Как ни неловко чувствовала себя миссис Тэтчер, сейчас она полагалась на его совет и поддержку. К тому же она знала, если дело действительно дойдет до дележа ответственности по ряду решений, принятых в отношении Фолклендских островов, она рискует оказаться ничуть не менее уязвимой, чем он. Премьер попросила Каррингтона остаться. Он обещал крепко подумать. В субботу, 4‑го, несмотря на множество срочных дел, премьер‑министру пришлось развернуть крупную операцию по спасению собственного министра иностранных дел. Чтобы успокоить чувствительность Каррингтона по поводу критики с задних скамей, миссис Тэтчер вызвала главного парламентского партийного организатора, Майкла Джоплинга. Уайтлоу потратил часы на уговоры. К участию в предприятии привлекли даже двух бывших премьер‑министров, лорда Хоума и Харолда Макмиллана.