Как только факт вторжения подтвердился, Совет Безопасности вновь собрался, чтобы обсудить прямое заявление британцев о принятии ограничительной резолюции с требованием к аргентинцам убраться с островов. Вместо следования традиционной процедуре подачи предварительного запроса – некоего черновика для выяснения настроений, Парсонз представил готовую резолюцию с четкими «да или нет» в ней. Такие «наброски в карандаше», как их называли, давали выходившей с ними стороне право требования голосования в пределах двадцати четырех часов. Его назначили на вечер субботы. Коста Мендес помчался в Нью‑Йорк, чтобы оказать поддержку Рока, все еще уверенный в своей способности отвратить дипломатическую катастрофу. В Совет Безопасности входят пятнадцать членов, пять из которых имеют постоянный статус, а другие десять избираются по ротационному принципу каждые два года. Для принятия обязывающей резолюции требовалось две трети голосов, а посему добивающейся такого решения стране полагалось заручиться расположением, по крайней мере, некоторых из «неприсоединившихся» членов. Данная задача представлялась для Британии практически невыполнимой, а потому уверенность Коста Мендеса вполне понятна.
Итак, Парсонз отправился навстречу невероятному. Если брать западный блок, тут он мог практически гарантированно рассчитывать на согласие Соединенного Королевства, США, Франции и Ирландии да плюс к ним Японии. Коммунистические государства – Китай, Советский Союз и Польшу – следовало сразу же исключить, как и ориентированную на латинский мир Испанию. Панама уже согласилась выступать на стороне Аргентины. В результате Британия нуждалась во всех пяти оставшихся голосах, дабы набрать свое большинство в две трети. В смешанном остатке находились страны третьего мира – Иордания, Того, Заир, Уганда и Гайана. В такие моменты дипломату приходится использовать все ресурсы, находящиеся в его распоряжении, – когда‑то сделанное одолжение, личные контакты, сохранившиеся добрые связи, готовность на торговую сделку или культурный обмен, да и, возможно, простую дружбу. На маневрирование у Парсонза оставалось меньше двух суток.
Гайана отдала голос Британии, соглашаясь на любую резолюцию, которая могла бы сдержать притязания Венесуэлы в пограничном споре с ней. Так же поступил и Заир как страна оскорбленного в лучших чувствах председателя Совета Безопасности ООН Команды. Францию попросили уладить дело с голосом Того, что та и сделала. Уганда до последней минуты сомневалась, но в конечном счете перешла в вопросе на сторону Британии из‑за «агрессии» Аргентины. Однако Иорданию охватило некое смятение – вещь обычно персонально зарезервированная для делегации США. Сначала иорданский делегат высказался в пользу Британии, но затем получил указания из Аммана не голосовать ни по какому колонизаторскому делу. Парсонз испробовал все способы нажима, но у иорданцев были связаны руки. В конечном счете он выкатил на позицию самую здоровенную пушку. Из его офиса помощники попытались связаться с Лондоном в надежде отыскать Каррингтона, но не сумели, зато застали самого премьер‑министра. Струнки души миссис Тэтчер, у которой в ту субботу хватало других забот, отозвались на этот флибустьерский посыл. Парсонз снискал уважение с ее стороны (редкая штука для кого‑нибудь в Министерстве иностранных дел) в ходе ее недавнего визита в посольство в Тегеране. Тогда как Парсонз благоразумно притормозил на момент (даже предложил перепечатать резолюцию, включив в нее слова «Мальвинские острова»), миссис Тэтчер позвонила иорданскому королю Хусейну и лично попросила его не отказать в поддержке Британии. Так Парсонз получил свои десять голосов.
В свою очередь Коста Мендес переговорил с советским делегатом, дабы убедить того воспользоваться правом вето. Он упирал на политику неприсоединения к блокам, приводил как доводы антиимпериалистические соображения, напоминал о поставках аргентинского зерна в Москву – в общем, тоже делал все возможное. Русские придерживались тенденции не разбрасываться правом вето, резервируя его только для резолюций, задевающих сугубо их интересы, однако в редкой для ООН атмосфере напряженности Коста Мендес «давил на все железку». В штабе Парсонза оценивали шансы советского вето как фифти‑фифти: личное мнение Парсонза – 6–4 против. В данном случае русские воздержались. Набросанный Британией проект прошел голосование Совета Безопасности как резолюция 502.
Аргентина очутилась перед лицом требования «немедленного вывода» войск, за которым следовали указания обоим правительствам искать «дипломатического разрешения разногласий и полностью уважать цели и принципы устава Организации Объединенных Наций». Ссылка на устав имела ключевое значение, ибо позволяла Британии хвататься за принцип самоопределения как за козырь для жителей Фолклендских островов в дальнейших переговорах относительно их будущего. Кроме того, на основании статьи 51, она давала право защищаться, ибо: «… Устав ни в коей мере не затрагивает неотъемлемого права на индивидуальную или коллективную самооборону… до тех пор, пока Совет Безопасности не примет мер, необходимых для поддержания международного мира и безопасности». Статья, часто считающаяся воинственной, пользовалась особым расположением миссис Тэтчер на протяжении предстоящих недель.
Резолюция 502 оказалась пусть небольшим, но классическим пассажем в британской послевоенной дипломатии. Для многих в ООН отправка Британией в море оперативного соединения представлялась чрезвычайно излишней реакцией на этакий грешок Аргентины на антиколониальном поприще. Призвать в помощь Совет Безопасности, заполучить две трети голосов и избежать наложения вето, и все за сорок восемь часов – деяние, достойное уважения. Старший американский делегат назвал это «поразительным примером высочайшего дипломатического профессионализма». Даже миссис Киркпатрик, с трудом скрывавшая симпатии к Аргентине, позднее воспользовалась инцидентом для сравнения британской дипломатии с американским «дилетантизмом». Парсонз преподнес премьер‑министру на блюдечке драгоценную победу еще до того, как оперативное соединение «поставило паруса». «Аргентинцам надо, – торжественно возвещала миссис Тэтчер всем, кто желал слушать, – всего лишь уважать резолюцию Совета Безопасности ООН 502». Кажется невозможным поверить, что политик ее уровня так ухватится за подобные перила, и потому‑то, наверное, они стали тем более действенным подспорьем.
***
Группа по чрезвычайным ситуациям на Фолклендских островах при Министерстве иностранных дел, созданная под руководством несокрушимого главы южноамериканского бюро, Робина Ферна, пачками рассылала по посольствам за рубежом оправдательные бумаги. Не прошло и недели, как Австралия, Канада и Новая Зеландия выразили желание оказать поддержку. Новое правительство социалистов во Франции в особенности погрело душу Тэтчер быстротой своего выступления. Канцлер Германии Гельмут Шмидт, сильно недолюбливавший британского премьера, тем не менее лишь ненамного отстал от французов. Япония встала на сторону Британии. Даже коммунистическим государствам, похоже, не понравились способы выступления против колониализма по рецепту Аргентины. Китай рекомендовал осмотрительность. Россия первоначально держалась осторожного нейтралитета.
Более всего теперь Британия нуждалась в сотрудничестве по вопросам санкций, в особенности со стороны США и стран Общего рынка. В первую – в наипервейшую – очередь они касались продажи оружия. Не пустой звук, учитывая закупленные Аргентиной в Германии два фрегата, а также реактивные самолеты «Супер‑Этандар» и ракеты «Экзосет» – во Франции. Оба заказа были немедленно заморожены, подтвердив резонность опасений более осторожных голов из стана составителей аргентинских планов, предлагавших повременить с вторжением до отгрузки товара продавцами. За выходные Британия наложила почти полный запрет на торговлю с Аргентиной и блокировала финансовые авуары Аргентины в Лондоне. Как бы там ни было, все эти достижения остались бы преимущественно символическими в отсутствие иностранной поддержки. В 1980 г. Британия импортировала из Аргентины товаров на £160 миллионов против £1 миллиарда импорта остальных государств ЕЭС.
Обычно Общий рынок проявлял себя как наиболее склонный к летаргии из всех дипломатических животных. В конце первой недели плавания оперативного соединения вокруг всюду маячили пасхальные огоньки, а потому сосредоточенная инициатива, способная на самом деле проделать дырки в карманах стран‑участниц торгового альянса, представлялась практически немыслимой. Да еще к тому же по запросу Британии, взаимоотношения которой с ЕЭС в те времена заслуживали каких угодно иных определений, чем «хорошие». Во вторник, 6 апреля, старший дипломат Министерства иностранных дел, сэр Джулиан Буллард, прибыл в Брюссель для поддержки находившегося там второго лица, Билла Николла, – посол отсутствовал по случаю отпуска. Затем последовало лоббирование членов Комиссии Европейских сообществ и национальных представителей, весьма напоминавшее деятельность Парсонза в Нью‑Йорке. Е Страстной пятнице, когда все уже мечтали поскорее очутиться в своих лимузинах, британцы выдвинули запрос: сначала заявление о политической поддержке, а потом – нечто более веское – пакет экономических санкций, в том числе шесть недель запрета на импорт и приостановка торговых преференций. Как в случае Нью‑Йорка, так и Брюсселя нет особых сомнений, что оперативное соединение стало главнейшим фактором выдвижения вопроса на передний план.
Экономические санкции редко оказываются действенными, если вводятся с целью принудить то или иное правительство изменить твердо избранный им политический курс. Главная их ценность не финансовая, а политическая: эмфатическая акция – подчеркнутый мировой остракизм. Вряд ли Аргентина согласится уйти с Фолклендских островов на основании отказа Италии от ввоза ее кож. Однако, как и в случае голосования в ООН, Буэнос‑Айрес был потрясен солидарностью европейцев и решительностью их ответа. Е тому же подобная реакция означала, что другие латиноамериканские государства дважды подумают прежде, чем дать втянуть себя в конфликт.
Фактически экономика Аргентины куда большим падением обязана автоматическим последствиям вторжения. В апреле 1982 г. она являлась одной из наиболее превысивших свою кредитную планку стран мира, обремененной международным долгом в сумме $32 миллиарда. Только у отдельных банков, включая Ллойдс и Нэйшнел Вестминстер в Лондоне и Морган Гарантия и Ситибэнк в Нью‑Йорке, правительство назанимало сотни миллионов долларов. Займы носили коммерческий характер. На всем протяжении войны, и несмотря на замораживание аргентинских авуаров в Лондоне на сумму $1 миллиард, Аргентина тщательно старалась не объявлять дефолт по выплатам процентов. Но с момента вторжения ни один банкир не одолжил бы Буэнос‑Айресу и цента. Данное обстоятельство послужило сокрушительным ударом по надеждам Галтьери на экономическое возрождение, поддерживаемое приобретением Мальвинских островов. Новый министр экономики, Роберто Алеман, как говорят, в отчаянии выразил желание уйти в отставку, но в ответ на такое выражение неповиновения его пообещали заставить делать свою работу насильно.
***
На всей в общем‑то благоприятной для Британии дипломатической картине с момента выхода в море оперативного соединения оставалось одно большое пятно – Соединенные Штаты. Ядерные стратеги приходили в ужас от инцидентов вроде вторжения на Фолклендские острова. Один из их сценариев третьей мировой войны основывался на стимулировании русскими некой обманной акции в затерянном уголке земного шара для отвлечения политического внимания и военных ресурсов от и из Европы, каковая ситуация предоставила бы русским благоприятную возможность для нанесения превентивного удара. (Опасения в отношении подобного финта озвучивались британской разведкой до вторжения.) Первоначально реакция Вашингтона предполагала, что случай с Фолклендскими островами не дотягивал до статуса такого отвлекающего маневра. Вечером дня нападения Джин Киркпатрик в компании с заместителем Хэйга, Уолтером Стесселом, и Томом Эндерсом отправились на званый ужин в их честь, данный аргентинским послом в США, Эстебаном Такачем. Британский посол, сэр Николас Хендерсон, заметил, что все это выглядит, как если бы он ужинал с иранцами в ночь захвата заложников в Тегеране. Киркпатрик не принадлежала к числу тех, кто поливает раны миррой, если под рукой есть что‑нибудь попроще. Она ответила, что‑де Америка всегда придерживалась нейтралитета в вопросе суверенитета Фолклендов, и «если аргентинцы владеют островами, то передислокация туда войск не является агрессией». Киркпатрик, как терпеливо объяснял американский делегат, была академическим, а не профессиональным дипломатом.
Подозрения Лондона в отношении американских позиций и действий на заре кризиса вполне и вполне понятны. Вялая реакция на первые попытки Каррингтона привлечь внимание США к проблеме, запоздалый звонок Галтьери, упор на «беспристрастность» и американская дружба с Аргентиной, пустые призывы Рейгана к сдержанности – все это не позволяло Британии видеть в Америке надежного союзника точно так же, как обстояло дело во время Суэцкого кризиса. Вдобавок к этому очевидные трещины в отношениях между Хэйгом и Рейганом, а внутри Министерства иностранных дел между Хэйгом и Киркпатрик, самым зловещим образом напоминали разногласия Даллеса и Эйзенхауэра в 1956 г. В те первые выходные «Фолклендская команда» Хэйга совершенно погрязла в спорах по вопросу предполагаемой роли Америки в сложившейся ситуации. Администрация пустилась в плавание по морю конфликтующих мнений и нерешительности. Находились желающие оставить кризис на волю Организации американских государств или, по крайней мере, – отдельных латиноамериканских стран. Иные видели в роли достойного посредника ООН. Другие считали обязанностью США усадить за стол переговоров двух повздоривших союзников Америки. Вице‑президент Джордж Буш, официально назначенный при Рейгане специальным уполномоченным по улаживанию конфликтов, держался в сторонке.
Вашингтон не тот город, у которого рот на замке. Ко вторнику споры выкристаллизовались и приобрели некую форму в офисе Хэйга, где состоялся разговор между Эндерсом и весьма экстравертивным заместителем секретаря по европейским делам, Лоренсом Иглбергером. Эндерс твердо считал сущим безумием для США пожертвовать новыми и с таким трудом завоеванными позициями в Южной Америке. где целый ряд государств балансировал на грани марксизма. из‑за каких‑то Фолклендских островов. Иглбергер, как и Хэйг, принадлежал к атлантистам[145]. Он испытывал уверенность в целесообразности оказания верной поддержки союзнику по НАТО как ключевого момента для европейской безопасности. Словом, налицо классическая дилемма современной американской внешней политики.
В конечном счете победу одержала идея посредничества. Сторонники ее могли, по крайней мере, привести в качестве довода предоставляемый ею администрации шанс отдалить определенный момент, когда придется «склониться» к той или другой стороне. Выступая против лучших решений, предлагавшихся помощниками, Хэйг взялся сам сыграть роль посредника, о чем соответственно и уведомил Белый дом. На следующий день Рейган провел заседание «мини‑Совета по вопросам национальной безопасности», как сам не без пренебрежения окрестил то собрание. Чувствуя в выборе Хэйга притязания на роль сильной стороны, президент просто напутствовал государственного секретаря сделать все от него зависящее и беззаботно отправился с визитом к мисс Клодетт Кольбер[146]на Карибы.
Александер Хэйг, безусловно, видел проблему Фолклендских островов великолепной сценой, где бы представилось удобным довольно безопасно и, как он надеялся, относительно легко разыграть карту великого государственного мужа и истового борца за мир. Использование им челночной дипломатии в вопросе Фолклендов здорово напоминало шаблон недавнего предшественника, Генри Киссинджера, хотя выбранное поле деятельности было едва ли столь же благодатным, как нива Ближнего Востока. Но, по крайней мере, первоначально, предзнаменования казались заманчивыми. Судя по всему, ни Британия, ни Аргентина воевать не хотели, не говоря уже о ведении дорогостоящей кампании на море и в воздухе. Да и дело‑то, если разобраться, выглядело этаким смехотворным: суверенитет над почти никому ненужной группой островов где‑то на задворках земной географии. Хотя в Америке признавали неправой Аргентину, мало кто в Вашингтоне верил, что британцы не пойдут на значительный компромисс для предотвращения военных действий. В конце‑то концов, они столько лет вели переговоры по поводу передачи островов Аргентине.
«Боинг» 707 Хэйга, оснащенный спальными местами, письменными столами, радиотелефонами, фотокопировальными аппаратами и переполненный радужными надеждами политиков, поднялся в небо ночью в среду, 7 апреля, взяв курс в направлении Лондона. В чреве самолета разместилась сравнительно небольшая по численности команда, возглавляемая Эндерсом и включавшая в себя Дэйвида Гомперта, заместителя Иглбергера как «европейского» представителя. Вернон Уолтерз присоединился к компании позднее. Хэйг настаивал на недопущении в свиту сотрудников прессы. Он был пока только подмастерьем, и ему лишь предстояло выучиться манипулировать СМИ с такой же легкостью, как удавалось это Киссинджеру.
Британцы ни в коем случае не обрадовались гостю. В Уайт‑холле уже шептались об «американском вероломстве», да и вообще любой «справедливый» переговорщик по вопросам чистого принципа выглядел подозрительно. Миссия Хэйга всецело вызвала одобрение Коста Мендеса, но Тэтчер соглашалась на посредничество и переговоры только при обязательном принятии во внимание резолюции 502 и на условиях готовности Хэйга «поддерживать усилия до конца». Дабы расставить все точки над «и», кабинет объявил об установлении запретной зоны в радиусе 200 морских миль (370 км) вокруг Фолклендских островов, начиная со следующего понедельника, – примерно тогда, как рассчитывали, в данном ареале появится «Спартан». Запрет на судоходство был наложен, пока самолет Хэйга находился в воздухе.
***
К тому моменту британский военный кабинет набрал обороты. Совещания на Даунинг‑стрит начинались каждое утро в 9.30 (или в Чекерсе в большинстве случаев в выходные). К тому времени Министерство обороны раскладывало по полочкам свои последние отчеты о состоянии оперативного соединения, а Министерство иностранных дел успевало просмотреть телеграммы, в том числе и сообщения конца прошлого дня из США. Заседание открывалось докладом самого Левина, сопровождавшимся комментариями Нотта, презентацией Пимом переговорной позиции. Затем наступал черед общего обсуждения. Решения рассылались по Уайтхоллу задолго до ланча, после чего высокопоставленные гражданские служащие собирались вновь, дабы проконтролировать выполнение распоряжений и приготовить материалы для следующего дня. Сущность механизма заключалась в плотности его рабочего процесса. Количество участвующих учреждений сводилось до минимума, не вовлеченные в оборот напрямую структуры оставались в стороне, вследствие чего приобретали особую значимость связующие функции Паллисера. Ближе к концу войны некоторые члены ощущали начало этакого уплотнения артерий системы, что обычно выражается в предоставлении слишком большой власти секретариату кабинета министров. Однако в таком положении военный кабинет обладал большей гибкостью и располагал реальной полнотой власти. Как обнаружил в свое время Черчилль, правление с помощью маленького, всесильного кабинета есть сущее благословение для премьер‑министра, однако, если Вестминстер и Уайтхолл и будут мириться с ним в дни войны, воссоздать нечто подобное в мирное время возможным не представляется.
Другим ключом к успеху военного кабинета как инструмента правления служила военная командная структура. Центральным институтом командования британских вооруженных сил выступает комитет начальников штабов, возглавляет который начальник штаба обороны в Министерстве обороны. В случае войны данный орган тесным образом вплетен в ткань военного кабинета, действуя фактически как военная исполнительная власть. Лич представлял отправку оперативного соединения как в первую и основную очередь дело главного вида ВС – соединение являлось конвенциональным сдерживающим средством ВМС в поддержку дипломатии. Мобилизация военных кораблей, торговых судов и морских пехотинцев оставалась его делом. 2‑й и 3‑й батальоны Парашютного полка[147], отряд полка «Блюз‑энд‑Ройялс» и «Харриеры» КВВС были приданы оперативному соединению[148]. Руководил его действиями командующий флотом в Нортвуде, сэр Джон Филдхауз. Остальным видам войск, и особенности Королевским военно‑воздушным силам, отводилась роль обеспечения тыловой поддержки.
Когда эскадры вышли в море и направились на юг, а перспектива ведения войны на суше для Британии возросла, следовало ожидать расширения командной структуры. В случае надобности она могла и сужаться. Начальники штабов встречались каждым утром после возвращения Левина с заседания военного кабинета, быстро обсуждали решения и оценивали обстановку на случай появления каких‑то новых стратегических возможностей. К тому моменту Левин обычно уже успевал связаться по телефонной линии с Филдхаузом. Никто и не пытался скрывать факта, что нужды операции как бы оттесняли на запасные рельсы начальников штабов, в том числе даже Лича. Так, например, увидеть в Нортвуде такую высокопоставленную фигуру среди военных, как генерал Ричард Трант[149], случалось только ближе к концу апреля. Надо отдать должное Нотту, что, несмотря на давление на его ведомство извне, он на всем протяжении конфликта оставлял командный механизм простым – цепочка кабинет – Левин – Филдхауз.
Структуру, правда, отличал один недостаток: она демонстрировала склонность скрывать от военного кабинета природу военных сомнений в отношении эффективности операции. Оценка оперативного риска – дело сложное, а уж передача этих знаний министрам, у которых есть иные интересы и ставки, задача, посильная далеко не каждому. Премьер‑министр, подстрекаемая Личем, фактически приказала начальникам штабов отправляться на войну даже без предварительной встречи с ними. Любые оговорки, которые могли бы прозвучать со стороны сэра Майкла Битема от военно‑воздушных сил и сэра Эдвина Брамалла от сухопутных войск, – а кое‑какие соображения у них, как известно, имелись, – никогда не стояли на повестке дня кабинета. Задача высокопоставленных офицеров состояла в выполнении приказа по отправке в плавание оперативного соединения. Некоторые из таких сомнений высказывались лишь позднее, когда соединение набрало постоянный темп.
Многие из этих конфликтующих между собой течений сливались в весомый груз и ярмом ложились на плечи Джона Нотта. Рапорты Левина рассматривались как документы, могущие служить образцом политико‑военных взаимоотношений. Стремлением авторов отчетов являлось доведение до сведения вышестоящих лиц определенных данных и, безусловно, информации о риске, но одновременно преследовалась и цель вселить в них уверенность. Если какие‑то обстоятельства выглядели сомнительно, премьер‑министр не уставала переспрашивать вновь и вновь: «А вы уверены, что справитесь с этим?» Левин отвечал с выигрышной миной того, кто знает дело и умеет убедить окружающих: «Да, премьер‑министр». В начале истории похода оперативного соединения среди членов как военного, так и полного кабинета бытовало мнение, что, если ВМС придется драться, победа будет достигнута легко. В результате, когда начальники штабов впервые предстали с докладами перед военным кабинетом в Министерстве обороны через неделю после выхода в море оперативного соединения, министры были просто обескуражены предостережениями в отношении возможного ущерба и потерь, известиями о силе аргентинского военно‑морского флота и в особенности расчетами на предполагаемый 50‑процентный урон у «Си Харриеров». Новости на совещании вполне можно назвать отрезвляющими, если не подавляющими. По иронии судьбы, как раз таки считавшиеся «голубями» Уайтлоу и Пим, опираясь на свой прошлый военный опыт, заверили коллег, что не все действительно обстоит так плохо, ибо начальники штабов всегда настроены мрачно перед сражениями.
***
Изначальная скрытая уверенность военного кабинета в своих силах, несомненно, сыграла роль в первом ответе Британии Хэйгу и его миссии. 8 апреля Хэйг привез с собой только три темы, долженствующие стать доминантой всей переговорной фазы: отвод войск обеими сторонами, переходное управление и долгосрочное урегулирование. Последний пункт заимствовал оптом и в розницу ряд замыслов из многочисленных переговоров по Фолклендским островам в прошлом. Американцы совершенно откровенно не понимали сути британской позиции, что вызывало беспокойство в Лондоне.
Для начала команду Хэйга ввел в курс дела Пим в Министерстве иностранных дел. Затем, в 6 часов вечера, они пересекли Даунинг‑стрит для встречи с миссис Тэтчер. Затем был дан рабочий обед, на котором среди прочих присутствовали Нотт, Левин и Акленд. Если миссис Тэтчер показалась американцам театрально бескомпромиссным политиком, – безусловно, куда в большей степени, нежели Министерство иностранных дел, – то британцы со своей стороны сочли американский подход несогласованным. В более широких обменах мнениями, в том числе и сразу после обеда, Хэйг проявил излишнюю неуклюжесть своим нажимом на обстоятельство нежелания Америки допустить ссоры двух союзников и войны между ними, а также настойчивыми просьбами к Британии предоставить ему пространство для маневра. В несколько более приватной обстановке – особенно в разговорах непосредственно с миссис Тэтчер – он намекал на обязанность говорить жестко, дабы произвести впечатление на аргентинцев и, похоже, заодно и на собственную команду.
Ответ военного кабинета не допускал сомнений. Страна готова к возвращению за стол переговоров, как только Аргентина начнет уважать требования резолюции 502. Между тем Британия настаивала на своих правах в соответствии со статьей 51 устава ООН. Со своей стороны британцы старались утопить Хэйга в подробностях ужасов зимы в Южной Атлантике и разговорами о том, что надо спешить. В ту ночь он отправился спать, сокрушенный неприступностью британских позиций, в чем признался американскому послу в ходе сделанной по пути остановки в Бразилии.
Только прибыв в Буэнос‑Айрес, команда Хэйга осознала весь размах стоявшей перед ней задачи. Огромные толпы манифестантов, созванных с тактическим расчетом оппозиционными газетами, заполняли Пласа‑де‑Майо. Броские заголовки, транспаранты и «настенная живопись» – все кричали взахлеб: «Смерть свинье Маргарет!» и «Прощай, королева, да здравствует Аргентина». Плакаты изображали миссис Тэтчер с черной пиратской повязкой на глазу. Длинные языки на улицах соревновались друг с другом в пошлой остроте шуток в отношении ее пола. Из динамиков радиоприемников и с телевизионных экранов потоком лилась пропаганда, прерывавшая плановые программы действующими на подсознание сообщениями: «Мальвинские острова – наши». В определенный момент Хэйгу пришлось выбираться из президентского Каса‑Росада на вертолете, дабы избежать контакта с толпами снаружи.
Хэйгу пришлось убедиться в наличии и у Галтьери благоразумия не намного большего, чем у толпы. Хунта, совершенно очевидно, оторопела от быстроты и силы военной реакции со стороны британцев. Но правители Аргентины не желали поверить, что это не просто блеф. Раньше они склонялись перед выводами оказавшейся неточной дипломатической разведки, а теперь не желали открыть глаза перед правдоподобными военными прогнозами. Сколько бы государственный секретарь США ни убеждал членов хунты, что британцы вовсе не собираются шутить, все без толку – ему не верили.
Хэйг потратил четыре часа на беседу с Коста Мендесом и дважды встречался с Галтьери, в процессе чего американцы испытали сначала некое благоговение, а потом и тревогу в отношении объемов поглощаемого президентом виски. Хэйг увез с собой нечто не намного большее впечатления, создавшегося в результате общения с Коста Мендесом, что аргентинцы могут отвести войска в обмен на отход британцев при условии некоего символического изменения статуса островов. Аргентинцы понимали, что британцы вряд ли согласятся уступить суверенитет до переговоров, но непременно хотели видеть свой флаг развевающимся над Фолклендскими островами.
Такая внешняя готовность проявлять гибкость дала Хэйгу возможность построить первый фрагмент будущего здания. Если бы в данное время он только нашел способ оттянуть решение вопроса суверенитета, то оставалось лишь придумать пристойную аргументацию для вывода аргентинских войск, чтобы те не выглядели проигравшими, а заодно объяснить разворот британской армады без риска создать в Британии впечатление, будто Буэнос‑Айрес нажил на агрессии дивиденды. Иначе говоря, перед новым стартом долгосрочных переговоров на приемлемых для обеих сторон основах Хэйгу пришлось бы создать временную администрацию Фолклендских островов. Задача эта, на первый взгляд такая прямая и незатейливая, как‑то ускользала от умов всех прочих посредников по Фолклендам. Вновь и вновь поднимал голову момент долгосрочного суверенитета. Между тем американцы не улавливали и истинного желания обоих спорщиков отвратить надвигающуюся военную грозу. «Как два подростка, которых распирает желание подраться, – высказался один из помощников Хэйга, – они не разойдутся до тех пор, пока не брызнет кровь».
Самолет Хэйга устремил нос в сторону Лондона ночью в воскресенье, 11 апреля, и сидевший в нем штаб госсекретаря США досадливо сетовал на «диктаторские замашки», довлеющие над поведением спорщиков. Хэйг пребывал в мрачном настроении. В радиотелефонном разговоре с Рейганом, конфузливым образом просочившемся за пределы круга посвященных, они строили предположения, утолила ли бы миссис Тэтчер жажду «возмездия», доведись британцам пустить на дно какой‑нибудь аргентинский корабль. В Белом доме уже откровенно сомневались, мудро ли продолжать жертвовать американским престижем в этом, по всей видимости, безнадежном деле. И все же Хэйг упорно шел вперед. Когда в 5.40 утра в понедельник, 12 апреля, его самолет приземлился в Хитроу, биологические часы госсекретаря вконец испортились, а между тем никто не прибыл в аэропорт встречать гостя. Наскоро сколоченная эскадра автомобилей отвезла его с командой в отель «Черчилль» для отдыха перед совещанием с военным кабинетом.