Но короток осенний закат. Погасли краски, потемнело небо. И все-таки разве усидишь дома, особенно в душной избе? Наскоро поужинав, девчата переоделись и решили идти к клубу.
Они шумно высыпали на крыльцо, и — о счастье! — музыка!
— Танцуем, девчата! — крикнула Светлана, первой сбежав с крыльца. Остальные пустились вдогонку. Но Люся не спешила за подругами. Зачем? Чтобы снова слушать комплименты Валерия? Нет, с ним ей говорить не о чем. А возвращаться домой тоже не хочется. Лучше побыть одной. Саша тоже где-нибудь сейчас один. У клуба его, конечно, нет. Но если бы и был, все равно теперь он ее словно не замечает.
Люся вышла за ворота и медленно направилась вдоль улицы. Ей было как-то не по себе. Почему? Она и сама не могла разобраться. Может быть потому, что знала теперь: Саша не так уж и виноват, и она была несправедлива к нему на собрании, может быть, ей стало жалко его, последние дни такого хмурого, молчаливого, а может, обидно, что он не подходит к ней.
Она посмотрела по сторонам.
«Если бы он был где-то здесь, поблизости…» — подумала она, пугаясь собственной мысли. Так хотелось, чтобы все было по-прежнему.
Неясный шорох послышался от дороги. Люся вгляделась в темноту.
— Саша!.. — негромко позвала она. В ответ ни звука. Она прислушалась. Издали, от клуба, доносилась музыка. А здесь тихо, пахнет землей и подопревшей соломой.
Люся тихонько пошла по дороге. Ночь была темной. И там внизу, у реки, что-то поскрипывало. И огни в деревне гасли один за другим.
Вернуться? Но девочек, наверное, еще нет дома. А может, он все-таки здесь, за околицей. Сейчас это было самым удобным — объяснить ему все. Люся снова двинулась вперед.
Вот и речка. Крутой спуск с берега. Узкий бревенчатый мостик почти вровень с водой. Черная стена тальника на том берегу.
|
|
Люся сбежала на мост и оперлась на шаткие перила. Воды внизу не видно, но журчала она где-то совсем рядом, у самых ног. Люся перегнулась через перила. Но что это? В привычный шум реки влились какие-то новые звуки. Люся выпрямилась. Шаги… Все в ней так и рванулось навстречу этим звукам. Но руки еще крепче сжали тонкую перилку, и ноги будто приросли к бревенчатому настилу.
Шаги все ближе, ближе…
— Люся!
— Саша… — она шагнула к нему.
— Ты не в клубе?
— Собиралась пойти, да вот…
— А я оттуда. Смотрю, все наши танцуют, а тебя не видно. Я и пошел… — Он запнулся. А Люсе вдруг стало трудно дышать. И уж, конечно, трудно говорить. И еще труднее молчать.
— Я думала, что после того собрания…
— На том собрании… В общем, неправ я был. И после тоже…
— Не стоит говорить об этом! Я ведь тоже была не совсем права. Но и ты должен был сказать хотя бы Петру Ильичу.
— Вот ему-то как раз я ничего и не мог сказать.
— Почему?
— Потому, что перед этим он просил оказать ему одну услугу, и я не согласился.
— Какую? Или это секрет?
— Нет, почему же…
И Саша рассказал о своем разговоре с Петром Ильичей.
— Ну, разве мог я после этого перед ним оправдываться? Тем более, что действительно был виноват. Верно вы с Иваном сказали… — Саша нахмурился.
Люся тронула его за рукав:
— Забудем об этом. Хорошо?
Саша кивнул.
— Пойдем лучше побродим…
С минуту они шли молча, прислушиваясь к доносившейся издали музыке, и время от времени украдкой поглядывали друга на друга. Люся попросила:
— Рассказал бы хоть что-нибудь.
|
|
— Страшное или смешное?
— Нет, что-нибудь о своей работе в Урбеке.
— Ну, хорошо, — сказал он после некоторого раздумья. — Расскажу тебе один случай. Послали меня раз на буровую. А буровая в тайге, километрах в двадцати от базы. Рабочих там уже не было. Но оборудование еще не вывезли. И керн был недоописан. Обычно летал туда вертолет. А тут его, как на зло, где-то задержали. Одним словом, пришлось идти пешком. Вдвоем — я и паренек, рабочий Мишка Глухов. Дороги никакой, конечно, шли по компасу, а кругом завалы, болота. Ноги вязнут чуть не по колено. Устали как черти. Двадцать километров по тайге — дело нешуточное! Не заметили, как и завечерело. Погода в тот день была пасмурная, так что стемнело быстро. Идти стало еще труднее. А мошкара в тот вечер — просто с ума сводила! Мишка не переставал дымить папиросой, но все без толку. Начал он отставать. Пошел и я потише. А когда нам осталось до буровой, по моим расчетам, километра полтора, наткнулись на болото. Черное такое, будто нефтью полито. Что делать? Свернул я в сторону, потом в другую. Кругом трясина. Как ни обидно поворачивать обратно, пришлось. Но не тут-то было! Не прошли и сотни шагов, снова — болото. Проверил по компасу направление — вроде все верно. А сколько ни стараемся нащупать твердую землю — ничего не получается. Куда ни ткнемся, везде болото. Как на остров забрались, — видно, прошли на него по узкому перешейку, а теперь в темноте попробуй отыщи его! Вдруг Мишка тянет меня за рукав и говорит почему-то шепотом: «Смотри!» Я посмотрел, и глазам своим не верю. Совсем неподалеку от нас, в той, примерно, стороне, откуда пришли, — огонек. Откуда он? Никакого жилья там быть не могло. На костер не похоже. А огонек горит! И ровно так, словно кто свечку зажег под деревьями. Обычно огонь в тайге радует. А здесь… Что-то не по себе нам стало. Мишка схватил меня за руку и шепчет: «Пропали мы, Сашка». «Почему, — говорю, — пропали?» А у самого мурашки по спине. «Огонь-то, — говорит, — прямо из-под земли»… «Ну и что ж, — отвечаю, — что из-под земли?» А самого уже холодный пот обливает. И тут вдруг что-то ка-а-ак чмокнет! Мишка присел от страха: «Неч-чистая сила!» И бегом к дереву. А прямо у него под ногами снова — ка-ак чмокнет! Он мигом на лиственницу — привык на деревьях от зверя прятаться. Лезет, аж сучья трещат! Пустился и я за ним. Но только вытащил ногу из трясины, снова: чмок! Вот оно что — болотный газ чмокает. А мы-то, дурачье! «Мишка! — зову. — Прыгай обратно! Пошли на огонь!» А тот и голос не подает. Пришлось его за ноги стаскивать. «А ты, — говорит, — не того?» — «Кой черт, — говорю, — того! Это болотный газ горит. Сам и поджег его. Сколько раз тебе говорил, не бросай в лесу окурков! Ну да теперь он нас из болота выведет». Через час добрались до буровой. Там избушка была. Выкурили мы из нее мошкару и такого храпака задали, что только держись!
|
|
…Они снова подошли к реке и остановились на мосту.
— Давай послушаем, как шумит река, — сказала Люся. Она оперлась на перила и склонилась над водой. Саша встал поодаль.
Меж тем мрак ночи поредел. Всходила луна. Она только еще показалась над дальним холмом и потому была красная, как пламя пожара.
Саша молчал. Все вокруг было слишком необычно и сказочно. Черная вода в реке. Черные кусты по берегам… Черный настил моста под ногами. И над всем этим багровое зарево луны.
Он перевел глаза на Люсю. Тьма еще скрадывала черты ее лица, делая их еще тоньше, нежнее, а волосы уже пылали в свете луны, и оттого что-то необычное виделось Саше в ее огромных, широко расставленных глазах, узком овале лица и тонкой шее.
— О чем ты думаешь, Саша? — спросила Люся.
— О чем я думаю?.. Мне, знаешь, всегда казалось, что когда-нибудь я встречу девушку, такую гордую, красивую, необыкновенную. Каких нет на земле. Я мечтаю об этом давно. А вот сейчас…
— А сейчас?..
— Сейчас я думаю, что это может быть не просто мечтой…
***
Председатель сдержал свое слово. За три дня до срока, вечером, когда студенты одиннадцатой группы докапывали последние борозды отведенного им участка, он приехал в поле и объявил, что правление выносит им благодарность и отпускает всех домой.
— Только вот какая загвоздка получилась, — кашлянул он в кулак, — машины у меня в расходе. Так что завтра погуляйте у нас, а послезавтра мы вас отправим, так сказать, с честью…
— Ну вот еще! — разочарованно зашумели ребята. Славин крикнул:
— Зачем нам тут гулять! Сколько километров до города? Восемнадцать? Так мы пешком дойдем.
Но его перебил Войцеховский:
— Ты что, Костька? Пешком? Ноги ломать?..
— А кому ног жалко, пусть ждет машины! — сказал Саша.
Через два часа шумная ватага ребят с рюкзаками за спиной уже толпилась у околицы. Ждали девушек, которые почему-то задерживались.
— Вечно с ними так! — ворчал Колька. — Пошли, ребята!
— Ни в коем случае, — сказал Иван. — Что, их одних оставлять, на ночь глядя?
Но вот показались и девчата. Впереди всех по-мужски шагала Света Горюнова. За ней, сгибаясь под тяжестью рюкзаков, спешили остальные.
— И чего столько понаклали? — покачал головой Саша. Когда же девушки подошли ближе, он шагнул к Люсе и взял за лямку ее рюкзак:
— А ну-ка, сними! Хочу прикинуть, сколько весит.
Люся неловко сбросила рюкзак под ноги Саше.
— Ничего себе! Как раз для такого маршрута! — рассмеялся он, забрасывая ношу себе за спину.
— А это зачем? — спросила Люся.
— Ничего, я к рюкзакам привычен.
— Так и мне надо привыкать.
— Конечно! Вот и возьми на первый случай. — Он протянул ей свой почти пустой рюкзак. — Этот будет, как раз.
Люся смущенно оглянулась по сторонам.
Но рюкзаки снимали уже со всех девчат. И только Света Горюнова насмешливо повела плечами, отводя руку Войцеховского:
— Ну-ну! Я еще и тебя донесу в придачу…
И вот потянулась под ногами проселочная дорога. И нет ей конца. Восемнадцать километров не пустяк. К концу пути все устали, растянулись на добрые полверсты. Зато с какой радостью увидели вдали огни города. Весь горизонт будто мерцал, объятый бледным заревом.
— Какой он красивый, наш город! — воскликнул кто-то из девушек.
— Теперь дома! — сказал Иван, и всем показалось, что город в самом деле рядом. Однако пришлось еще шагать и шагать, прежде чем сплошное море огней рассыпалось в стайки, обозначились улицы, и наконец застучала под ногами мостовая.
Все подтянулись. Послышался смех, веселый говор.
Но кто-то уже свернул на свою улицу. Потом еще. И еще. И вот уже их осталось только пятеро. Потом — трое. И наконец двое: он и она.
И идут они теперь медленно и почему-то молчат, не глядят друг на друга.
Но вот она останавливается возле большого четырехэтажного дома:
— Здесь я и живу. Спасибо, Саша.
— За что?
— За то, что всю дорогу нес мой рюкзачище.
— Тогда и тебе спасибо за мой рюкзак.
Люся долго поправляет косынку и наконец протягивает руку:
— До свидания, Саша.
— До свидания…
— Счастливо тебе добраться… — Она не торопится уходить. И не отнимает своей руки.
— А до занятий еще целых три дня, — неожиданно говорит он и почему-то вздыхает.
— Да, еще три дня, — повторяет она. — А может, ты выберешь в эти дни пару часов и… поможешь мне разобраться в математике?
— Непременно! — говорит он. — Конечно! Хоть завтра.
— Нет, завтра я займусь домашними делами. А послезавтра приходи, если можешь. Часам к одиннадцати. Хорошо?
Он молча кивает головой.
— Вот в этом подъезде, квартира тридцать вторая, запомнишь? Ну, до свидания. — Она берет рюкзак и идет к дому. А он все не двигается с места. Она оборачивается и машет рукой. И ему кажется, что он еще видит ее улыбку и ощущает на руке холодок, оставшийся от ее ладони.
А улицы спят. И сонно покачиваются на столбах фонари. И поют свою песню невидимые во тьме провода.
ЧЕРНАЯ НОРА»
Холодные капли стекают за ворот и щекочут шею. Дождь, назойливый, колючий, опутал все — дома, деревья, улицу. Начался он еще с вечера, лил всю ночь и кончится, наверное, нескоро.
Ну и пусть. Наташа поежилась и плотнее запахнула полы плаща. Зато на улицах нет прохожих, и никому не видно ее слез, навертывающихся на глаза… Вдали показалось здание университета. Сегодня оно выглядело серым и неприветливым. До чего же не хочется входить в него! Снова перебирать бумаги, слушать ворчливую трескотню секретаря… Наташа замедлила шаги. Что за народ там, у входа? Студенты? Не может быть, они приедут только завтра… Лучше бы никогда не приходило это завтра, и никогда больше не видеть ребят своей группы…
Но что это? На другой стороне улицы показалась будто бы знакомая фигура.
— Люся! — крикнула Наташа.
Та оглянулась. Она! Или приехала раньше срока, или совсем не ездила? Не все ли равно! Люся была единственным человеком, с которым Наташа могла сейчас поделиться своей бедой. И она побежала к ней через улицу.
С отъездом ребят Наташа загрустила. Она была уверена, что Саша останется в городе. Но он уехал, даже не попытавшись воспользоваться тем, что недавно вышел из больницы. Уехал без нее. И так отчитал ее перед выездом. В последнее время он вообще стал каким-то дикарем. Никуда его не затащишь, ни с кем не познакомишь! Однако Наташа не может не думать о нем. И неужели ей никогда не удастся доказать ему, что он неправ. Кажется, сделала для этого все. Даже самолюбия не пожалела. Нарочно в тот вечер, на балу, заставила его понервничать.
Но все получилось не так. Он уехал. И ей осталось лишь по два раза на день заглядывать в почтовый ящик, ожидая письма.
Однако писем не было. Тогда, все бросив, она мчалась к Алке. Больше в городе не осталось ни одной подруги. Но Алка целыми днями пропадала где-то с Жориком. Вот счастливая, и даже не зайдет к ней!
Наконец Алла появилась. Пришла прямо в деканат, где Наташа переписывала давно уже осточертевшие бумаги, и вызвала в коридор:
— Слушай, Наташка, что вечерами делаешь?
— Сижу и злюсь! Что же мне делать одной. Даже ты не заходишь.
— Ой, Наташка, я такое должна тебе сказать…
— Что же? Говори.
— После расскажу… Так ты, значит, свободна вечером? Тогда пойдем с нами.
— Куда?
— Ребята вечеринку затевают.
— Какие ребята? Кто там будет?
— Ну, я да Жорик, еще кое-кто из наших. Ребята мировые!
— Где же вы Собираетесь?
— А мы зайдем за тобой в семь вечера. Договорились?
Наташа заколебалась. Но ей надоело скучать по вечерам дома.
— Ладно, заходите…
***
Вечеринка была какой-то необычной. Все пили вино, почти не закусывая, даже не присаживаясь к столу. Потом завели радиолу и начали танцевать. Подвыпившие ребята вели себя развязно, больно сжимали руки, говорили двусмысленности, «Хорошо еще, Саша этого не видит», — подумала Наташа.
Неожиданно погас свет.
— Что это? — спросила Наташа.
Партнер молча усадил ее на диван и сам сел рядом. — В чем дело? — встревожилась она, пытаясь высвободить руки.
— Антракт! Не вечно же танцевать…
Наташа попыталась подняться. Но парень цепко держал ее за плечи. Она почувствовала его жаркое дыхание.
— Спокойно, детка. Мы здесь одни.
— Пусти! — крикнула Наташа, стараясь увернуться от липких губ.
— Ты меня обижаешь. — Он обхватил ее за талию, и вдруг она почувствовала, как торопливые пальцы обшаривают ее колени.
— Прочь! — Наташа, изогнувшись, оттолкнула его. Однако парень снова поймал ее за руки. Тогда, собрав все силы, Наташа ударила его ногой.
Парень взвыл. Она кинулась к двери. Скорее! Но дверь не поддавалась. Что делать? В дальнем углу комнаты все еще играла радиола. Где-то за стеной слышался смех.
Наташа метнулась в сторону, потом в другую. Больно ударилась о стол, опрокинула несколько стульев, заколотила в дверь кулаками:
— Откройте! Алка!
За стеной молчали.
Наташа подбежала к смутно виднеющемуся окну и, вскочив на подоконник, толкнула раму… Свобода! Но со второго этажа не спрыгнуть — внизу асфальт. Руки вцепились в переплет оконной рамы.
А сзади уже слышится тяжелое дыхание преследователя. Ближе. Еще ближе. Уже у самого окна. И Наташа разжала руки…
В первое мгновенье, сгоряча ничего не почувствовав, она вскочила и пробежала несколько шагов. Но потом ногу вдруг точно обожгло, и все потонуло в разливе тупой пронизывающей боли…
Очнулась Наташа от прикосновения чего-то холодного. Она открыла глаза. Незнакомая пожилая женщина, склонившись почти к самому ее лицу, прикладывала ко лбу смоченный водой платок. Другая, помоложе, легонько растирала ушибленную ногу. Лица у женщин были встревоженными, добрыми.
— Откуда ты? — спросила одна из них. — Что с тобой случилось? Упала, что ли?
Наташа молча кивнула.
— Как же так неосторожно? Слава богу, перелома нет! А вывих мы вправили.
Наташа невольно подтянула ногу.
— Да ты не бойся! Из больницы мы, с дежурства идем — санитарки. К этому делу привычные. Ну-ка, попробуй встать.
Наташа поднялась. Сильная боль, действительно, прошла. Осталась ноющая ломота. Она сделала несколько неуверенных шагов.
— Спасибо вам.
— Не за что. До дому-то проводить, или сама дойдешь? А, может, в больницу?
— Нет, я дойду, спасибо.
В комнату Наташа вошла тихо, стараясь не разбудить мать. Но та уже сидела на кровати, торопливо набрасывая кофточку.
— Что же так поздно? Разве можно так? Вся душа изболелась….
Наташа промолчала.
— У Аллы, что ли, была?
— Да… — сказала Наташа, сбрасывая платье и стараясь не смотреть на мать.
— А ужинать?
— Я ужинала, мама, там… у Дубровиных.
— Ну, смотри. Только скажу тебе, дочка, так нельзя допоздна.
— Больше, мама, этого не будет. Обещаю.
— Там письмо тебе…
Наконец-то! Знакомый почерк на конверте, ее старательно выведенное имя… Дрожащими руками Наташа разорвала конверт, с трудом разобрала разбегающиеся строки: «…Мне столько нужно сказать тебе! Приезжай… Твой Саша».
Твой Саша… Сашка, Сашка, слишком поздно! Такого ты не простишь никогда…
***
Алка прибежала утром, сразу, как только мать Наташи ушла на работу.
— Наташа, я…
— Уходи!
— Знаю, простить меня, нельзя. Я бы и не пришла. Они послали…
— Кто они?
— Ну, они. Ребята. И велели передать, если ты кому-нибудь скажешь, если проболтаешься, одним словом…
— И ты еще грозишь мне! Уходи, сейчас же уходи!
— Наташа…
— Убирайся!
Алла вдруг опустилась на колени и заплакала. Наташа растерялась:
— Ну, чего же ты ревешь?
— Я… больше не могу… Зачем ты на меня?
— Зачем я на тебя? — крикнула Наташа. — А кто меня затащил туда?
— Не я. Они заставили. А то, говорят, плохо будет. Они ведь могут и убить, Наташа. Честное слово! Тебе вот хорошо, ты убежала. А я… Наташа! Я совсем пропала. Ты еще не знаешь всего. Что они со мной делают!..
— Как они? Жорик, ты хочешь сказать?
Алла затрясла головой:
— Нет, все они…
— Что? — Глаза Наташи округлились от ужаса.
— Все, все, Наташа! Такие у них правила.
— Как же ты можешь?
— А что я… Их много. Ты еще не видела всех. Там есть такие! Это — «черная нора».
— Что еще за нора?
— «Черная» — так все это называется. И если кто проболтается…
— Трусиха! Жалкая трусиха! Я сейчас же пойду в милицию.
— Наташа! Не смей! Наташенька, пожалуйста, не ходи. Они же нас…
— Убьют? Зарежут? Но разве можно так жить!
— Ой, не знаю. Ничего я не знаю… — Алла заплакала. Наташа смотрела на подругу широко раскрытыми глазами, тоже не зная, что сказать ей, что делать…
С тех пор словно черная ночь опустилась над Наташей. Она ходила в университет, убирала в комнате, старалась читать. Но все это было как во сне, в ожидании чего-то страшного, неотвратимого.
Сначала ей хотелось наказать негодяев. Но как? Она понятия не имела, с чего начать, куда пойти. А посоветоваться не с кем. И страшно. Со временем страх все больше охватывал ее. Она уже боялась по вечерам выходить из дома. Ей казалось, что за ней всюду следят, кто-то преследует ее.
А еще ужаснее было возвращение группы. Как она придет па занятия? Как посмотрит Саше в глаза?
… И вот теперь Наташа стояла перед одной из подруг, той, к которой еще совсем недавно относилась свысока, которую за что-то недолюбливала. Сейчас это не имело никакого значения. Только ей могла Наташа рассказать обо всем и посоветоваться, как быть дальше.
— Люся! Ты не была в колхозе? — сказала Наташа, только чтобы начать разговор.
— Была. Но позавчера мы вернулись.
— Как? Вся группа?
— Да. Разве ты никого не видела?
— Нет. Но это… все равно. Люся, ты, может быть, удивишься, но мне хотелось бы рассказать тебе об одном… деле. Потому что… Потому что некому больше. А нужно, — сейчас же, сию минуту! — Голос Наташи дрогнул. Она закусила губу и отвернулась.
— Что с тобой, Наташа? — растерялась Люся. — Зайдем в университет.
— Нет-нет! Пойдем лучше ко мне. Или… в читалку. Там сейчас никого нет.
И вот они сидят в пустом читальном зале, в самом дальнем углу, за шкафами, и Наташа рассказывает о себе. Начиная с того, как приехала в этот город и познакомилась с Сашей, и кончая той страшной ночью, когда бросилась из окна.
Люся слушает молча. И Наташа даже не догадывается, какую страшную тяжесть взваливает на ее плечи, открывая перед ней свою душу.
— Что же теперь делать? Что мне делать? — спрашивает Наташа.
— Надо прежде рассказать об этом Саше. Он поймет…
— Ой, что ты? Разве можно сказать ему о таком!
— А кому еще скажешь?
— Да, больше некому. Но Саша… Ты не знаешь, какой он…
Если бы не знать! Люся еле сдерживается, чтобы не крикнуть: «Знаю! Лучше тебя знаю!»
— Тогда так… У Тани есть хороший друг, аспирант, член факультетского бюро. Он поможет.
— Как?
— Я и сама пока не знаю. Но, кажется, на такого можно положиться.
Долгое время они молчат.
— Люся, — говорит Наташа. — Как ты думаешь, сможет ли когда-нибудь он простить?
— Саша?
— Да.
Люся не отвечает.
— Имею ли я право на то, чтобы, как прежде… — продолжает Наташа. — Нет, не сейчас. Когда-нибудь…
— Мы поговорим об этом. Только после. А сейчас… я пойду, Наташа. Прости, что не могу больше быть с тобой.
***
— …Вот что она рассказала мне, мама, — закончила Люся со вздохом. — И теперь я… Теперь мы просто не знаем, что делать. Саше она не хочет говорить.
— Да, ей, пожалуй, нелегко пойти на такой разговор, — согласилась мать. — А ты могла бы поговорить с ним?
— Я?! Что ты, мама! — Люся даже отодвинулась от нее.
— А почему бы нет? Ты, кажется, дружишь с ним…
— Нет-нет! Я… не дружу с ним!
— Как же так? — продолжала мать. — Он только вчера был у тебя. Да и прежде ты всегда говорила о нем только хорошее.
— Я и сейчас только хорошее…
— Так в чем же дело? — удивилась мать.
— Но она любит его, мама! — крикнула Люся в отчаянии.
— Вот оно что… — В глазах матери мелькнула тревога. — Я понимаю тебя, дочка. — Она привлекла ее к себе. — Понимаю. Наташу нельзя целиком во всем оправдывать. Но нельзя и не пожалеть. И если она, как ты говоришь, любит его и открылась тебе в этом, ты должна помочь ей вернуть дружбу Саши.
— Но ведь дело не только в ней, мама. А если он уже… не любит ее, и если он… Ну, как ты не поймешь всего?
— И все-таки ты должна постараться помочь ей, — мягко повторила мать.
— Но ты не знаешь ее, их отношений, — упорствовала Люся. — И потом…
— Зато я знаю тебя, моя девочка.
— Как же теперь… Ведь он… Ведь я… Как мне теперь держаться с ним?
— Ты должна поступить так, как подсказывает твоя совесть и твое сердце, дочка. Но поверь мне, счастье не может быть рядом с несчастьем другого человека. Его нельзя ни отнять, ни украсть… Ты слышишь меня, Люсенок?
«Да-да», — она кивает головой. Она слышит и понимает слова матери, но они воспринимаются как нечто отвлеченное, не касающееся ее.
— Так вот, нельзя ее оставить наедине со своим горем, — тихо продолжает мать. — И ты правильно сделала, что рассказала обо всем Тане. Я верю, этот аспирант, Бардин, подскажет вам, что нужно сделать. Но больше никому ни слова. Так будет лучше…
Люся опять кивает головой. Конечно, так лучше. А как ей самой теперь быть с ним? Сегодня они договорились встретиться возле университета, и Люся не пошла. А дальше?.. Что будет дальше?
***
Поезд прогромыхал по длинному мосту, и за окном вагона замелькали янтарные стволы сосен.
— Скоро дома. — Андрей толкнул вниз тугую раму. Только что прошел дождь. Земля была мокрой, и в воздухе густо пахло сырой прелой хвоей. Осень!..
— Вы заморозите меня, Андрей Семенович, — послышался капризный голос из глубины купе.
— А вы оденьтесь, Софья Львовна, — ответил он, не поворачивая головы.
— Нет, лучше закройте окно.
Андрей нехотя повиновался.
— И сядьте, пожалуйста.
Андрей сел.
— Теперь скажите, неужели вы в самом деле решили бросить литологию? Ваш доклад на конференции заинтересовал многих. Даже меня. Хотя я и не занимаюсь мезозоем. И было бы очень обидно…
— С чего вы взяли, что я собираюсь бросить литологию?
Софья Львовна лукаво улыбнулась.
— Вы думаете, если вас никто не интересует на факультете, то и вами никто не интересуется…
— Нет, почему же, для меня факультет не просто место работы.
— Слишком общо.
— Ну, а если говорить конкретнее, то мои друзья знают, что я по-прежнему считаю литологию одной из самых интересных областей геологии.
Софья Львовна сделала вид, что не поняла дерзости Андрея.
— И все-таки, говорят, вы хотите бросить почти законченную работу и не представлять ее в качестве кандидатской диссертации. А между тем ваши реконструкции верхнеюрского моря по данным литологии — просто прелесть! Я слушала ваш доклад, как сказку…
— Насчет прелести это вы зря! А сказок в моем докладе было действительно больше чем достаточно. Слишком много предположений, слишком мало проверенных данных. Поэтому я и решил временно прервать работу над юрой. Надо создать новую методику, заставить породы заговорить. Понимаете, Софья Львовна, заставить их рассказать о себе все — всю их биографию, если можно так выразиться. Вот над этим стоит поработать! А вы говорите, бросить литологию. Я просто хочу немного подновить ее…
— Как Воронов «подновил» минералогию?
— Ну, что вы! Как можно сравнивать меня с Вороновым.
Софья Львовна погрозила пальчиком:
— Самоуничижение паче гордости, Андрей Семенович. И Воронов был когда-то аспирантом. А кстати, правда, что он хочет переманить вас к себе?
— Юрий Дмитриевич? Это была бы слишком большая честь для меня.
— А мне кажется, наоборот, слишком большая находка для него.
— Вы смеетесь?
— Ничуть! Просто вы еще плохо знаете Воронова. А между тем это его стиль — собирать вокруг себя умных, работоспособных людей и использовать их в своих целях. Возьмите Берга. Или Степаненко. Это же таланты! А кто знает о них? Все Воронов да Воронов… Мне просто жаль их!
— А я им завидую, Софья Львовна.
— Завидуете?
— Конечно! Работать под руководством Юрия Дмитриевича… И смешно было бы, если бы он брал к себе в помощники бездарных остолопов.
Строганова поджала губы:
— Молодости свойственно ошибаться. Андрей усмехнулся:
— Конечно! И я уверен, что вы, Софья Львовна, ошибаетесь.
— А вы, оказывается, можете делать комплименты!
— Нет, я только хотел сказать, что Юрий Дмитриевич для всех нас…
— Ладно-ладно! И что вы так боитесь показаться просто мужчиной? Ученость от вас не уйдет! — Софья Львовна прищурилась. — Нехватало, чтобы мы поссорились из-за Воронова. Мне бы этого не хотелось. А вам?
— Я ни с кем не ссорюсь.
— А дружите? — Софья Львовна посмотрела ему в глаза.
— Я не люблю говорить о дружбе в таком тоне…
Он глянул в окно:
— Да мы почти приехали!
За окном уже дымили трубы заводов. Вдали, за излучиной реки, показались башни древнего кремля. Поезд замедлял ход.
Софья Львовна поднялась:
— Андрей Семенович, помогите мне снять чемоданы. Выйдя из вагона, Бардин протиснулся сквозь густую толпу встречающих и, не глядя по сторонам, пошел к остановке трамвая. Его никто никогда не встречал. Быстро пройдя вокзальную площадь, он задержался лишь у книжного киоска, чтобы купить свежую газету. И вдруг:
— Андрюша…
Таня? Он обернулся на голос и в самом деле увидел ее, взволнованную, улыбающуюся. Он бросился навстречу, мгновенно позабыв и о газете, и о том, что где-то здесь была еще, наверное, Софья Львовна вместе со своим мужем и своими чемоданами.
— Таня! — он крепко сжал ее руки.
— Вот мы и встретились, Андрюша…
— Но как вы узнали?
Она смутилась:
— А я уже третий день здесь… гуляю.
— Танюша… — Он смотрит в ее глаза и не может понять, как жил до сих пор без нее.
Потом они идут куда-то, говорят о чем-то. И не замечают, как наступил поздний вечер. Пора по домам. И тут выясняется, что живут они в одном общежитии и даже на одном этаже.
— Ну, как устроилась, Танюша? — спрашивает он.
— Хорошо. И в группе все хорошо. Подружилась с одной девушкой, Люсей Андреевой. Я тебя непременно познакомлю. Она и сегодня у меня была… — Таня вдруг замолчала. — Ты должен помочь нам, Андрей…
— Вам обеим?
— Нет, Наташе Севериной из нашей группы. В беду она попала. В городе есть такая шайка…
— Шайка?
— Ну, вроде шайки. «Черная нора». Заманивают туда девушек и… в общем издеваются над ними. И Наташу заманили. Она от них со второго этажа прыгнула. Теперь они грозят убить ее, и мы не знаем, что делать.
— Завтра же займусь этим. Обязательно! А пока… Сама-то будь поосторожнее.
— Я себя не дам в обиду!