***
Собрание в одиннадцатой группе затягивалось. В общем-то все были согласны вступить в объявленное комитетом соревнование за группу коммунистического труда и быта. Тем более, что новый секретарь бюро Бардин сказал, что и одиннадцатая группа должна стремиться к получению такого высокого звания. Однако оставалось большое «но».
Этим «но» была математика. Сейчас о ней говорили все. И не в том смысле, нужна или не нужна им, геологам, эта наука, а о том, как наверстать упущенное.
— Это же немыслимо, за месяц почти заново проработать столько материала, — горячилась Вика. — Завалим зачет. Непременно завалим! Хороша, скажут, группа коммунистического труда!..
— Поменьше надо было хихикать и записочками перебрасываться, — заметил Витя Беленький.
— Будто сам не смеялся па цоевских лекциях, — крикнула Светлана. — Забыл, как все покатывались?
— Что было — то было, — прервал ее Саша. — Не об этом речь!
— Нет, об этом! — продолжала Вика. — Два месяца ничего не делали. А теперь попробуй, наверстай! И еще вот о чем я хотела сказать. Может, это и не по обсуждаемому вопросу… Но все равно. Недружная у нас группа. Каждый только о себе думает. На смех кого поднять — это у нас могут, а вот помощи ни от кого не дождешься!
На кафедру поднялся Фарид Ибрагимов.
— Я скажу так. Соревнование — вещь хорошая. Но что мы имеем на сегодняшний день? Во-первых, на последней контрольной по математике — пятнадцать двоек! Во-вторых, некоторые первоисточников совсем даже не читают, а к семинарам готовятся по философскому словарю. В-третьих, — я буду критиковать невзирая на лица — есть у нас такие, как Горюнова, которые грубят руководству, мне, например, как профоргу. А так вступать в соревнование даже невозможно. Это мероприятие политическое, я так понимаю…
|
|
— Подождите, Ибрагимов, — обратился к нему Андрей. — Вот вы говорили о последней контрольной. А сколько было по ней четверок и пятерок?
— Совсем даже немного. Штук так около шести.
— Семь четверок и одна пятерка, — уточнил Иван.
— Ну, это не так уж плохо, — заметил Андрей. — Продолжай, Беленький.
Витя вскочил с места:
— Кто еще хочет выступить?
К столу подошла Светлана.
— Я заранее извиняюсь, как бы опять не нагрубить «руководству», — начала она, хитро глянув на Ибрагимова и Беленького. — В общем-то неплохое у нас это самое «руководство» — мухи не обидит…
— Говори по существу, Горюнова! — постучал Витя карандашом.
— Вот, пожалуйста, «по существу»! А что, спрашивается, сказал «по существу» Ибрагимов? Что вообще можно было понять из его «руководящей» речи, кроме того, что «руководство» нельзя обижать? А поговорить нам действительно есть о чем. Права Вика! Плохо у нас с математикой. Я сама контрольную на двойку написала, потому что не разбираюсь во многих вопросах. И не одна я. Нет, Витенька, ты не стучи карандашом! Я не собираюсь подпевать Войцеховскому и Джепаридзе, что вся затея с этим соревнованием — одна буза. В соревнование вступать надо. Но надо подумать и о том, что делать с математикой. И еще… Верно ведь, нет у нас в группе дружбы. Каждый кто в лес, кто по дрова! Собираемся только на такие вот собрания. Вот о чем следовало бы сказать нашему «руководству».
— Правильно! — поддержали Светлану.
С места поднялся Саша:
— Верно тут говорили девчата. О дружбе и вообще. Вот что я предлагаю для начала. Восемь человек написали контрольную? Написали. Значит, кое-что соображают. А восемь человек это почти треть группы. Так пусть каждый из них позанимается теперь с двумя отстающими. Не — раз и не два — до конца семестра. Согласны?
|
|
— Идет!
— Давно бы так! — раздались голоса.
Витя погрозил карандашом:
— Тихо-тихо! Поступило, значит, предложение…
— Разрешите мне! — прервал его Валерий.
— Давай, Ларин.
— Товарищи, я понимаю глубокую озабоченность всех выступающих тем положением, какое создалось у нас в группе с математикой. Оно несомненно создает весьма серьезное опасение за судьбу предстоящей сессии и заставляет с особой ответственностью отнестись к тем обязательствам, которые мы должны будем сформулировать сегодня в своем решении…
— Ох и мастер заливать! — вставила Светлана. Но Валерий даже не обернулся в ее сторону.
— Однако то, что предлагает Степанов, — продолжал он, повысив голос, — едва ли приемлемо, товарищи. Все подобные «прикрепления» одного студента к другому, все эти натаскивания «отстающих» могут, мне кажется, лишь оскорбить чувство собственного достоинства тех, кому будет предложена такая помощь, не говоря уже о том, что в подавляющем большинстве плохие результаты контрольной объясняются лишь нежеланием отдельных студентов работать по-настоящему. А помощь такого рода приучит их к постоянному ничегонеделанию, разовьет чувство безответственности. Поэтому нужно что-то новое. Я предложил бы, например, создать в группе математический семинар под руководством одного из наиболее сильных студентов. Он подберет интересные задачи, продумает, как вызвать полезный обмен мнениями по наиболее трудным разделам курса. И дело, я уверен, сдвинется с мертвой точки. А главное, какой резонанс это вызовет в масштабе университета…
|
|
— А на что он нам сдался, этот «резонанс»? — крикнул кто-то из ребят.
— Так речь идет о соревновании на лучшую группу всего университета…
— Нет, вы не совсем так поняли, — прервал Бардин. — Речь идет о соревновании на звание группы коммунистического труда и быта. Это звание могут получить одновременно многие группы университета. И учитываться здесь будут живые конкретные дела, а не «резонанс в масштабе университета».
— Но я предлагаю дельную вещь! — упрямо возразил Валерий.
— Что ж, если вы действительно готовы возглавить такой семинар…
— Я?! Почему я? — удивился Валерий. — Я говорю, так сказать, вообще. А что касается конкретной кандидатуры, это еще надо обсудить.
— Чего же тут обсуждать? — сказала Светлана. — Ты и пятерку по контрольной получил, и предложение внес, — вот и руководи…
— Что за постановка вопроса! — крикнул Валерий. — Если каждого, кто выдвинет какую-нибудь идею…
— А если обяжем? — не дал ему договорить Иван.
— Подождите, друзья, — остановил их Андрей. — Не будем никого «обязывать». Остановимся пока на предложении Степанова. Я не думаю, что чье-то «чувство собственного достоинства» будет оскорблено дружеской помощью. У геологов этого не бывает. Я бы сказал даже, что дружба и взаимопомощь и будут главным мерилом в нашем соревновании.
— Ну, теперь можно, пожалуй, и голосовать, — оглянулся Витя на Андрея. — Кто за то, чтобы вступить в соревнование, прошу поднять руки! Так… Против? Никого. Принято единогласно. Переходим к «Разному»… Вы знаете, что приближается такое важное мероприятие, как встреча Нового года…
— А день рождения у тебя тоже «мероприятие»? — подколола Светлана.
— Не перебивай, Горюнова! Так вот, по Новому году… Тут Славин придумал одну штуку. Давай, Славин!
— Собственно, придумал эту «штуку» не я. Предложил ее Краев. Ну, и меня уговорил. Батя у меня, как вы знаете, лесник. В лесу живет. От железнодорожной станции, если по прямой, километров шесть, не больше. Вот Колька и говорит, хорошо бы встретить Новый год всей группой в лесу, под елками. А надоест на снегу, можно и в избу, — места хватит. С отцом я говорил. Он согласен.
— Здорово!
— Молодцы, ребята!
— Хорошо придумали! — раздалось со всех сторон.
Женя Птичкин поднял руку:
— Можно вопрос? А как мы устроимся там с ночлегом?
— Чудак-человек! Разве в новогоднюю ночь спят?
— Гамаки захватим! — крикнул кто-то из ребят.
— Ну, хватит! Голосую, — объявил Витя. — Кто за?
— За что — «за»?
— За то, чтобы спать или не спать? — крикнула со смехом Светлана.
— Да хватит, в самом деле! Голосуем за все мероприятие в целом.
— Ах, за «мероприятие»! Тогда мы, Витенька, обеими руками!
***
Из университета Валерий вышел не в духе. К тому, что группа его не понимала, он уже привык. Но сегодня от него просто отмахнулись, как от назойливой мухи. Да еще стукнули по носу. И, главное, без всякой злости, будто мимоходом. Это было уж слишком. И вдруг он увидел Люсю. Она шла одна и, кажется, не спешила. Валерий догнал ее:
— Кончилось представление! Как говорится, погасли огни рампы… А теперь куда же? Домой?
— Куда ж еще.
— И, конечно, в трамвае, и желательно без провожатых?
— Нет, сегодня как раз мне хочется пройтись пешком.
— Только не в моей компании?
— Почему же, пожалуйста.
Валерий даже растерялся от неожиданности.
— Я ведь знаю, какое мнение сложилось обо мне, — сказал он со вздохом. — Я и пижон, и выскочка, и зазнайка…
— Ничего подобного.
— Нет, я знаю, это так. Но пусть я для тебя неисправимый грешник. Пусть! А они? Ведь надо же было, чтобы в одной группе собралась такая уйма бесцветных людей! Мне порой тошно становится… Почему? Сейчас скажу. Ты только не перебивай меня. Я не знаю, что говорил тебе Сашка. Да это и не столь важно. Я сам расскажу все. Так вот, я человек действительно никудышный.
— Зачем же так, Валерий?..
— Нет, не перебивай. Дай выскажусь. Я... Как бы это сказать… В общем, там, в тайге, я обокрал их, Саш-киного отца и Наташу. Случилось несчастье. Мы погибали с голоду. Надежды на спасение не было. И я… съел последний кусок шоколада, потом… забрал у них ружье и… ушел. К лагерю. Ты этого не поймешь. Это можно понять, когда смерть возьмет за горло. Тогда все вытесняет одно желание: жить. Во что бы то ни стало! И я ушел от них. Иначе мы погибли бы все трое. Спаслись они случайно. Вернее, к ним подоспел Сашка… Но это было случайно. Нет, я не оправдываю себя, и никто никогда меня не оправдает. Но так было. Вот…
Люся молчала… Он продолжал:
— Я даже хуже, чем ты обо мне думала. Но я хоть понимаю это. А они… Они все так довольны собой! Все! И Беленький, и Горюнова, и уж, конечно, Джепаридзе. А Войцеховский! Видела ты когда-нибудь более самодовольную морду? А Вайман с Птичкиным! Даже те собой довольны. Да что говорить…
Валерий передохнул.
— Возьми хоть сегодняшнее собрание. Анекдот! Вступают в соревнование за коммунистический труд. Коммунистический! А сами… Ведь вся их обязанность перед обществом — только учиться. А как они учатся? Горюнова спит на лекциях. Войцеховский и Джепаридзе вообще пропадают неизвестно где по целым дням. Беленький только и знает, что сидит за шахматными этюдами. Аллочка кроме танцулек знать ничего не знает. Полгруппы книгу в руки не берут! А теперь — караул, пропадаем! Спасите наши души. И все это облекается в форму борьбы за коммунистический труд. Да это же издевательство над самим понятием «коммунистический»! Все ведь свелось к чему? Помогите нам только сдать зачет, и мы вступим в любое соревнование. И вот решение— прикрепить всех сильных студентов к халтурщикам. Помочь им, видите ли, надо. В чем? Что они, действительно попали в какое-то безвыходное положение? Стихийное бедствие на них обрушилось? Ничего подобного! Просто все вдруг увидели, что придется расплачиваться за свое безделье. И теперь вот прикрепят ко мне такую парочку, и должен я тянуть их, этих недорослей!.. По-моему, работать и жить по-коммунистически — это самому преодолевать все трудности. Думаешь, моя пятерка легко мне досталась? Еще при Цое я не оставлял без разбора ни одной лекции. Главное — самому работать. Для того мы и пришли в университет. Я говорил об этом в свое время. Тогда Иван меня с грязью смешал.
Валерий усмехнулся:
— Некоторым хотелось бы только разжеванное глотать. Ну, хорошо, добились они своего, сменили Цоя. А результат? Опять двойки, опять «помогите, пожалуйста!» И разошлись все довольные. И так всегда. И все они хорошие. А я плохой…
— Но почему все? — возразила Люся.
— Ну да! Есть еще Сашка! Так вот, о Сашке. Я и сегодня не скажу о нем ничего плохого. Я давно его знаю. И все же… Ну, зачем, скажи, пожалуйста, взял он тогда на себя вину за этот «крестовый поход»? Ради кого! Потом целый месяц выручал этого Краева. Тоже мне персона— Колька Краев. Теперь вот с этой помощью «отстающим». Сплошное самопожертвование! И ведь он не рисуется. В том-то и дело, что нет! Но для чего все это нужно? Для великой цели? Зачем вообще идти на лишения, даже страдания ради тех, кто подчас гроша ломаного не стоит?
— А ты никогда не думал, что было бы, если бы все люди стали такими вот добрыми, готовыми к самопожертвованию даже без всякой «великой цели»?
— Но это же утопия! Все люди никогда не станут одинаковыми. И самопожертвование героев-одиночек никому ничего не даст.
— А помнишь, как Саша спас тебе жизнь? Наташа мне об этом рассказала. И я не думаю, чтобы в тот момент, когда течение несло тебя на скалы, а он бросился к тебе на помощь, в груди твоей клокотало такое же негодование бессмысленным самопожертвованием.
— Ну, это совсем другое дело…
— Почему другое? И я хочу спросить тебя, что ты чувствовал, когда увидел, как гибнет человек, спасший тебе жизнь? Хотя, уж извини меня за резкость, едва ли ты заслужил тогда такое самопожертвование.
Валерий вздрогнул. Перед глазами его возник мутный грохочущий поток, отвесные стены ущелья и неподвижное тело Саши…
— Я не забуду этого никогда, — сказал он сдавленным голосом.
— Этого и нельзя забыть. И согласись — ведь ты стал лучше? Ты не мог не стать лучше после этого!
— Возможно, ты права…
— Конечно… А теперь о твоих отношениях с группой. Ну, почему ты все время говоришь: «я и они», «они и я»? Вот сейчас со мной ты говоришь просто. А как выступал сегодня на собрании? Тут и «глубокая озабоченность», и «весьма серьезные опасения», и «резонанс в масштабе университета». Прости, Валерий, но ты был просто смешон…
— Это правда? — спросил он упавшим голосом.
— Да, правда. Разве ты не видишь, что любое твое выступление вызывает у всех только улыбку? А твоя манера язвить по любому поводу! Я не собираюсь идеализировать наших ребят. И все же нельзя постоянно становиться в позу судьи-обличителя. Проще всего сказать: это плохо. Взять хотя бы сегодняшнее собрание. Ведь не случайно зашел разговор о дружбе. Ребята чувствуют, что не все в группе хорошо. Но как это изменить — не знают. А ты увидел только мольбу о помощи.
— Да-а, — вздохнул Валерий. — Не стоило, кажется, начинать этот разговор.
— Почему же?
— Наговорил я тебе… Все, что накипело, выложил. А ты…
— Честно говоря, я думала о тебе хуже. И рада, что мы поговорили так вот, обо всем откровенно.
— Рада? Ты не шутишь?.. Так я завтра, назло всем, организую этот семинар. Для всех, кто захочет.
— Но почему опять назло?
— Ну, пусть не назло. Но я покажу им, как надо работать в университете по-настоящему!
— Что ж, попробуй.
— И этот Бардин увидит…
— Слушай, Валерий, неужели нет человека, которого бы ты по-настоящему уважал, который был бы для тебя, если не идеалом, то во всяком случае…
— Почему «во всяком случае»? Есть у меня идеал!
— Кто же он?
— Воронов, вот кто.
— Юрий Дмитриевич?!
— А что? Ты, кажется, удивлена?
— Конечно. Ведь Юрий Дмитриевич — это…
— Это титан! Да-да, это борец, который крушит на своем пути все.
— Но ведь он тоже защищал Краева и добился восстановления его на факультете.
— Навязали человеку, вот и пришлось возиться, — упрямо возразил Валерий.
— И в этом ты не прав. Но мы, кажется, пришли. Спасибо, как говорят, за компанию и включай меня в свой семинар. До свидания, — она протянула руку. — До завтра.
ПОЧЕМУ НЕТ ГОР НА МАРСЕ
В Большой геологической аудитории не протолкнуться: началась отчетная научная конференция геофака. По традиции она ежегодно открывается в конце первого семестра, в декабре, и неизменно вызывает большой интерес у студентов всех курсов. Но сегодня народу особенно много. Дело в том, что в университет приехал выпускник факультета доцент Грюнталь — он разработал новую геологическую теорию и сегодня должен выступить с нею перед учеными факультета.
Вот почему студенты еще задолго до начала заполнили аудиторию, и Саша, пришедший к самому открытию, еле протиснулся сквозь густую толпу у двери. Впрочем, ему повезло. Не успел он оглядеться по сторонам, как его позвал Володя Свиридов, бессменный староста минералогического кружка:
— Степанов, иди сюда! А ну-ка, ребята, подсократимся! Первый курс идет. Наша смена!
Саша присел на кончик стула. Но Володя, ухватив его за плечи, придвинул поближе:
— Садись крепче, чего там! В тесноте да не в обиде!.
За председательским столом появился профессор Бенецианов. Шум в аудитории начал стихать. Модест Петрович вынул очки, неторопливо надел их. Потом, раскрыв папку с бумагами, постучал карандашом по графину:
— Итак, итоговую научную ко-о-онференцию профессорско-преподавательского состава геологического факультета считаю о-открытой. Слово для первого доклада предоставляется Ивану Яковлевичу Чепкову. Ему, как вы знаете, скоро предстоит защищать докторскую диссертацию, и потому нам будет о-особенно интересно послушать сообщение о новых данных в стратиграфии каменноугольной системы, что, собственно, и является темой его многолетней плодотворной работы. В этой ра-а-аботе…
— Надолго затянул, — зашептал Володя. — Уже четвертый год хожу на эти конференции и каждый раз первое слово — Чепкову. А с какой стати?..
— Подожди, послушаем, — сказал Саша, стараясь отыскать глазами заведующего кафедрой региональной геологии.
— Чего послушаем! Говорю, он с этими «новыми данными» который год носится.
Между тем Чепков поднялся на кафедру и, многозначительно кашлянув, раскрыл тезисы доклада. В аудитории снова стало шумно. Чепков терпеливо ждал. Длинный, тощий, с узкими, почти детскими плечами, он словно переломился над кафедрой. Издали его можно принять за сильно вытянувшегося подростка, если бы не редкие седые волосы, гладко зачесанные назад, и дряблое морщинистое лицо, напоминавшее вынутую из компота грушу. Было совершенно непонятно, почему его так боятся на факультете.
Но вот Чепков заговорил, и Саша невольно заслушался. Голос у Ивана Яковлевича густой, сочный. Говорил он короткими точными фразами и так ярко и образно излагал суть работы, что Саша с упреком взглянул на Володю. Но тот только рукой махнул.
Саша снова обернулся к докладчику. Было просто удивительно, как этот невзрачный человек так красиво владеет голосом и речью. Казалось, его можно слушать без конца.
«Нет, что-то тут Володя темнит», — подумал Саша. Но вся аудитория оставалась поразительно безучастной к докладу. Большинство студентов тихо переговаривались между собой, другие читали журналы. Преподаватели также сидели со скучающими лицами.
После доклада Чепкова ни о чем не спрашивали, никто с ним не спорил. А выступившие Бенецианов, Строганова и Кравец ограничились лишь общими словами.
— Ну как? — спросил Володя Сашу.
— Да в общем неплохо. Все ясно, понятно…
— А что же ты, собственно, понял? — усмехнулся Володя.
— Ну, взять хотя бы этот спор о границах ярусов. Он убедительно показал, что границу надо поднять…
— На. двенадцать метров?
— Да.
— Вот об этих двенадцати метрах он и твердит без малого двенадцать лет. И каждый раз преподносит это как «новейшие данные по стратиграфии каменноугольной системы». А что изменится, если граница эта будет выше или ниже? Кому и что это даст?
— Мне и тебе — ничего, а Чепкову — докторскую степень, — вмешался в разговор сосед Свиридова.
— Да постойте вы! — попросил Саша. Он увидел, что на кафедру поднимается Воронов.
— Я не собираюсь делать большого доклада, — начал тот негромко. — Но мне хотелось бы поделиться некоторыми обнадеживающими результатами, которые были получены у нас на кафедре в ходе работы над проблемой изотопов.
— Это другое дело, — шепнул Свиридов.
— Незачем говорить, насколько важно для всех естествоиспытателей, в том числе и для нас, геологов, — продолжал Воронов, — определение изотопического состава элементов, входящих в решетку минералов и других химических соединений. Всем, надо полагать, также известно, какие трудности стояли до сих пор на пути решения этой задачи. Результаты наших работ позволяют надеяться, однако, что определение изотопического состава элементов можно успешно вести методом электронного парамагнитного резонанса…
Доклад Воронова слушался труднее, чем выступление Чепкова. В нем было много математических данных, да и сам докладчик, видимо, меньше всего заботился о внешнем эффекте. Но одно сознание того, что речь идет о совершенно новом, только что родившемся открытии, заставляло с особым интересом прислушиваться к каждой фразе докладчика.
Воронов говорил недолго, но вопросов к нему оказалось так много, что круг затронутых проблем раздвинулся, и прошло немало времени, прежде чем Бенецианов смог подняться и сказать:
— Я с большим вниманием прослушал в высшей степени интересный и содержательный доклад доцента Воронова. В нем есть кое-что… э-э… любопытное, что, безусловно, заинтересует… скажем, физиков, химиков и других исследователей в области точных наук. И остается только пожалеть, что из-за обилия математических предпосылок мы вынуждены принимать на веру все аргументы докладчика. Но-о, — Бенецианов многозначительно потряс очками, — я думаю, выражу общее мнение, если скажу, что от заведующего кафедрой минералогии мы вправе были ожидать иного доклада…
В зале загудели. Но шум тут же стих, как только поднялся Греков. Тот вышел из-за стола и, не заходя за кафедру, оперся спиной о стену.
— Мне трудно высказать какие-либо суждения по существу доклада, — начал он. — Вопрос, действительно, сугубо специальный. Но вот что хотелось бы сказать: не грех Воронова, а наша беда, если не все нам в его докладе ясно.
Он сел. Желающих выступить больше не оказалось.
— А теперь, — Бенецианов выдавил на своем лице некое подобие улыбки, — мы предоставим слово нашему гостю, бывшему питомцу факультета, доценту Георгию Александровичу Грюнталю, который познакомит нас… э-э-э… с новой оригинальной теорией горообразовательных процессов. Мы очень ценим, что свой доклад о новых представлениях, касающихся тектоники, Георгий Александрович решил сделать именно здесь, у нас, и желаем Георгию Александровичу, чтобы эта работа позволила ему в самом ближайшем будущем стать доктором геолого-минералогпческих наук. Мы ве-е-ерим, что работа многоуважаемого Георгия. Александровича откроет новую страницу в развитии геологических — я подчеркиваю! — геологических знаний и на-а-адеемся…
Но Саша его уже не слушал. Новая теория горообразовательных процессов! Одна эта фраза заставляла приготовиться к чему-то необыкновенному, такому, свидетелем чего можно стать раз в жизни.
— Пожалуйста, уважаемый Георгий Александрович, — закончил свое вступление Бенецианов.
На кафедру поднялся довольно молодой, скромно одетый мужчина с тонким подвижным лицом, на котором выделялись умные внимательные глаза.
— Я далек от мысли, что предлагаемая вам теория тектонических процессов, — начал он, немного волнуясь, — сможет явиться темой докторской диссертации и, тем более, что она откроет какую-то новую страницу в нашей науке. Здесь уважаемый председатель, конечно, преувеличил… Но для меня лично эта теория, безусловно, нечто большее, чем просто научная работа. Это, если хотите, моя мечта, которая возникла еще в студенческие годы. Мечта о том, чтобы многочисленные, на первый взгляд, абсолютно далекие друг от друга геологические явления были связаны единой нитью причинной зависимости,
Грюнталь сделал небольшую паузу. Аудитория застыла в молчании. Начало было необычным.
— Мне тем приятнее изложить свою теорию в этой аудитории, — продолжал докладчик. — что когда-то я сам слушал в ней лекции по геотектонике, а еще более потому, что некоторые из моих здешних коллег, как я только что имел возможность слышать, также работают в новом для геологии направлении. Но, — улыбнулся Грюнталь, — принимая во внимание претензии, высказанные уважаемым председателем в адрес предыдущего докладчика, я постараюсь по возможности не касаться математической основы теории, хотя все, что я буду излагать, основано, разумеется, на математическом расчете и на строгих математических доказательствах.
Он покинул кафедру и медленно прошелся перед развешенными на стене таблицами.
— Итак, чему обязаны тектонические явления, происходящие и происходившие на нашей планете? Чему обязаны процессы складкообразования, разломы земной коры, землетрясения, магматическая деятельность? Чем обусловлена форма магматических тел и распределение различных типов изверженных пород? Чем объясняется распределение тех или иных полезных ископаемых в земной коре? Что сформировало в конечном счете лик нашей планеты, ее недра, ее минеральные богатства? Чтобы ответить на эти вопросы, покинем на минуту Землю и обратимся к другой планете — Марсу…
«К Марсу?» — Саша скорее почувствовал, чем увидел, как волна недоумения прокатилась по всей аудитории.
— Да, к Марсу, — повторил докладчик, как бы отвечая на немой вопрос слушателей. — Задумывались ли вы когда-нибудь, почему на Марсе нет гор? На этот вопрос отвечают обычно так: Марс — планета древняя, и горы, которые там были, давно, разрушены. А есть ли тому какие-нибудь доказательства? — Грюнталь помолчал, словно ожидая возражений. — Нет, таких доказательств не имеется!
А теперь, — сказал он, — обратимся к Луне. Почему период обращения Луны вокруг оси в точности соответствует периоду ее обращения вокруг Земли? Случайно ли это? И всегда ли наш спутник вращался так медленно? — Грюнталь повысил голос: — Нет, не случайно! Было время, когда Луна вращалась значительно быстрее. Теперь это можно считать доказанным. Замедлили ее вращение мощные приливы и отливы, которые вызывались притяжением Земли. Они оказывали тормозящее воздействие на Луну, и это продолжалось до тех пор, пока ее угловая скорость не сравнялась со скоростью движения вокруг Земли. Но ведь точно такое же воздействие оказывает и Луна на Землю. Всем вам известно, что даже твердая земная кора, по которой мы ходим, на которой строим города и выращиваем сады, тоже два раза в сутки поднимается и два раза в сутки опускается, повинуясь мощным силам притяжения нашего громадного спутника. Особенное влияние оказывают эти силы на водные массы мирового океана. Гигантская волна прилива высотой до двадцати с лишним метров непрерывно катится по земному шару, вызывая трение о морское дно, наталкиваясь на встречные острова, ударяясь о прибрежные скалы континентов. А так как угловая скорость приливной волны во много раз меньше угловой скорости Земли, то естественно, что вращение нашей планеты все больше и больше замедляется. Теперь это всем известно. Сейчас уже точно доказано, что даже сто лет назад Земля вращалась быстрее, чем теперь. Правда, разница эта исчисляется ничтожными долями секунды. Но все же…
Саша в недоумении посмотрел на Свиридова: при чем же здесь тектонические процессы? А Грюнталь продолжал:
— Обо всем этом, повторяю, знает почти каждый. Но далеко не все обращают внимание на другую сторону этого явления. Действие приливов и отливов ограничивалось бы лишь замедлением вращения Земли только в том случае, если бы плоскости лунной орбиты и земного экватора совпадали, если бы вся Земля была равномерно покрыта водной массой, если бы дно такого мирового океана было идеально ровным и гладким, или если бы все препятствия, находящиеся на пути приливной волны, были вытянуты строго вдоль меридианов. Но поскольку ничего подобного нет, то совсем нетрудно доказать математически, да это ясно и без всякой математики, что сила воздействия приливов разлагается на две составляющие: одну, действующую параллельно экватору, — она-то и замедляет вращение Земли, — другую, перпендикулярную первой, которая будет стремиться повернуть всю твердую оболочку земного шара относительно ядра вокруг оси, расположенной в плоскости экватора.
Докладчик подошел к доске и, быстро набросав чертеж, показал направления действующих сил.
— Надо, впрочем, сказать, что поскольку вторая составляющая невелика, смещение твердой оболочки относительно ядра происходит чрезвычайно медленно. Но ведь размещение материков и островов на поверхности Земли, а также рельеф дна океанов не остаются неизменными, и вполне вероятно, что при определенных условиях они могут оказаться такими, что меридиональная составляющая резко возрастет и твердая оболочка тогда будет смещаться значительно быстрее.
Грюнталь показал это возможное смещение оболочки на чертеже.
— Но что при этом произойдет? — продолжал он. — Известно, что в любом меридиональном сечении земной шар представляет собой почти правильный эллипс, кривизна которого минимальна у полюсов и максимальна на экваторе. Очевидно, смещение твердой оболочки не изменит формы эллипса. Но в таком случае те участки ее, которые будут перемещаться от экватора к полюсу, должны неизбежно разгибаться, что приведет к возникновению мощных напряжений сжатия в верхней части оболочки. Расчеты показывают, что наибольшей величины эти напряжения достигнут примерно на широте сорока пяти градусов основного меридиана смещения. В результате именно на этой широте значительная часть оболочки будет смята в складки и вывернута вверх в виде колоссальных многокилометровых складчатых сооружений. Нетрудно догадаться, что эта зона в виде дуги большого круга, пересекающего плоскость экватора под углом в сорок пять градусов, опояшет весь земной шар.