В тот день Роберт выжил, но что‑то внутри меня умерло. Часть неумеренного юношеского оптимизма, заряжавшего меня энтузиазмом, была теперь навсегда погребена под грузом тревоги, той самой заботы, клубок которой распускает сон[83]; той заботы, что, поразив сознание, уже никогда не проходит. Я оказалась так близко к самой ужасной из катастроф для матери – к потере ребенка, что стала относиться к Роберту и другим своим детям с невротической гиперопекой, раздражая их чрезмерной заботой об их безопасности.
Я оказалась так близко к самой ужасной из катастроф для матери – к потере ребенка, что стала относиться к Роберту и другим своим детям с невротической гиперопекой, раздражая их чрезмерной заботой об их безопасности.
К счастью, это происшествие никак не отразилось на Роберте. Его запасы энергии ничуть не оскудели, что подтвердилось во время нашей поездки в Швейцарию следующей весной. Стивен целыми днями погружался в тайны прошлого Вселенной в конференц‑центре «Гватт» на берегу озера Тун, а мы с Робертом гуляли. Именно тогда Роберт открыл для себя горы: здесь можно было в полную силу проявлять страсть к лазанию. Чуть позже мы с Эллисами провели несколько дней в семейном отеле деревни Хохфлух на горном перевале над равниной Ааре, где я раньше отдыхала вместе с родителями. Здесь Роберт был в своей стихии. Он постоянно настаивал на том, чтобы мы забирались по горным тропкам до линии снега; будучи снова беременной, я неловко ковыляла вслед за ним.
Расширение вселенной
Тем временем в конце 1960‑х нас снова ожидал кризис, хотя и гораздо менее драматичный, чем злополучное знакомство Роберта с эффектами лекарств. Членство Стивена в колледже в качестве научного сотрудника подходило к концу, и так как один раз срок уже продлевался, то отсутствовала возможность продлить его снова. Стивен физически не был способен читать лекции и поэтому не мог поступить так, как обычно делают научные сотрудники: подать заявление на преподавательскую ставку. Он имел право вступить в полное членство колледжа, подразумевавшее, в отличие от членства в качестве научного сотрудника, не оплачиваемую должность, а фактическое членство в элитном клубе, устраивающем званые обеды, пусть и высокоинтеллектуальном, опирающемся – ну разумеется! – на самые благородные образовательные принципы.
|
|
В 1968 году Стивен вступил в члены недавно открытого Института астрономии, штаб‑квартирой которого было длинное одноэтажное здание с роскошными интерьерами, стоящее среди деревьев и полей на земле Обсерватории Кембриджа на Медингли‑роуд. Благодаря этому у него появился офис, который он делил с Брэндоном, а также стол – но не оклад; возможно, потому что институт возглавлял тот самый Фред Хойль, так и не простивший Стивену его знаменитое выступление на лекции в Королевском обществе несколько лет назад. В отличие от Америки, оплачиваемых научных должностей в Англии было днем с огнем не сыскать.
Тем не менее исследования черных дыр вызвали такую шумиху за последние несколько лет, что у Стивена хватало могущественных союзников. На помощь с радостью пришли Деннис Шама и Герман Бонди, чье содействие мой отец зачислил на наш счет. Прошел слух, что администрация Кингс‑колледжа имеет намерение предложить Стивену ставку старшего научного сотрудника. Руководство Гонвиля и Каюса, возмущенное этим выпадом, вступило в игру, предложив Стивену особую категорию членства – должность научного сотрудника на шесть лет за выдающиеся достижения в современной науке, и Кингс так и не получил возможность сделать ответный ход.
|
|
Ввиду наличия постоянного дохода и гарантированного служебного положения Стивена нам пора было задуматься об улучшении жилищных условий. Хотя по выходным мы выезжали на поиски подходящих вариантов в окрестные деревеньки, нас сдерживала трудноразрешимая проблема транспортировки: если бы мы купили новый дом в пригороде, даже в ближайшей из деревень, мне пришлось бы каждое утро возить Стивена на работу и каждый вечер забирать его домой, и такое напряжение могло бы стать невыносимым, особенно вкупе с двумя маленькими детьми. На Литл‑Сент‑Мэри нам было очень удобно. С поддержкой Стивен все еще мог дойти до кафедры по утрам, хотя иногда его приходилось отвозить в институт, где он проводил семинары и дискутировал с Брэндоном. Для Роберта нашлась замечательная старинная игровая площадка во дворе квакерского дома собраний, рядом располагалась и университетская библиотека, в пяти минутах езды на велосипеде, – лишь бы у меня хватало времени и сил туда выбираться. До центра города было рукой подать, а церковный сад служил не только идеальным местом для прогулок Роберта, но и моим храмом садоводства. Единственным недостатком были размеры дома и его ветхость, все еще очевидная, несмотря на мои попытки придать ему свежий вид.
|
|
Наши предприимчивые друзья Эллисы купили и реставрировали дом в Коттенхэме, деревушке на окраине Кембриджа. Брэндон и Люсетт поступили так же в отношении дома своей мечты в деревенской глубинке вскоре после того, как поженились. Даже соседи по Литл‑Сент‑Мэри шли на разные хитрости, чтобы увеличить и улучшить свои жилищные условия, превращая свои старые развалины в просторные симпатичные таунхаусы. В доме номер пять обитала писательница и биограф Розы Маколей Констанция Бабингтон‑Смит, превратившая свое жилище в маленький рай для книгочея. Мы с некоторой завистью наблюдали за разнообразием всех этих домов и пришли к выводу, что нам тоже стоит совершить нечто подобное. Однако мы оказались в такой же ловушке, как персонажи книги «Уловка‑22»[84]. Мы сэкономили достаточно денег для того, чтобы сделать первоначальный вклад в ипотеку на новое жилье, а местные власти предоставляли субсидии на реставрацию старых домов; но из‑за своего возраста наш дом не мог служить обеспечением ипотеки, а колледж из‑за неблагоприятного отчета земельного агента посчитал наш дом неудачным вложением.
Пока мы размышляли над этой дилеммой, изменилась жилищная политика, и наша проблема сама собой решилась: стала доступна ипотека на старые жилые объекты по более высокой процентной ставке. Если бы строительная компания предоставила нам ипотеку, то мы бы могли взять дополнительный заем у университета по низкой процентной ставке. Совершенно неожиданно все элементы мозаики встали на свои места, хотя Стивен все еще относился к идее скептически. Я вооружилась линейкой и карандашом и часами рисовала на обрывках бумаги: мне казалось, что мы вполне можем использовать некоторые из идей наших соседей для того, чтобы увеличить и отреставрировать наш дом. На первом этаже можно было бы устроить элегантную сквозную комнату, объединив две существующие; новую кухню организовать в пристройке, выходящей на двор; планировку второго и третьего этажа изменить и добавить новый санузел, спальни и сад на крыше. Отставной оценщик жилья, господин с говорящей фамилией мистер Трифт[85], оказавшийся истинным мастером своего дела и милейшим человеком, помог мне составить детальный план, благодаря которому пространство в доме было раздвинуто до космических пределов благодаря использованию каждого свободного сантиметра.
Мы изучили программы субсидий на реставрацию жилья и гранты целевой помощи инвалидам и, когда наши планы и чертежи были готовы, пригласили представителя строительной компании, чтобы он оценил их в качестве обеспечения ипотеки. В отличие от мерзкого типа, отправленного к нам колледжем, оценщик из строительной компании благожелательно осмотрел дом и, взглянув на предложенные планы, кивнул. «Дом будет очаровательный, верно?» – сказал он, намекая, что готов утвердить наш дом для ипотеки. В итоге мы смогли сделать хозяйке дома более солидное предложение, на которое она ответила согласием. В тот момент нам казалось, что для нас нет ничего невозможного. Но мы недолго наслаждались домовладением: вскоре после того, как мы подписали необходимые документы, вся мебель была убрана в спальни, а мы сами съехали из дома, уступив его строителям. Дополнительные займы, включая щедрую помощь родителей Стивена, а также субсидии на реставрацию составили сумму, необходимую для полномасштабной реорганизации дома.
Джордж и Сью Эллисы с Мэгги и годовалым Энди на полгода уехали в Чикаго по приглашению Субраманьяна Чандрасекара, знаменитого индийского физика‑теоретика и лауреата Нобелевской премии. Чандрасекар был научным сотрудником Тринити‑колледжа, но был вынужден переехать в Америку с женой Лолой после оскорбления, нанесенного ему близким другом, Артуром Эддингтоном, в Британском королевском астрономическом обществе в 1933 году. Чандрасекар предчувствовал грядущие исследования черных дыр, предсказав полное сжатие массивных звезд под действием собственной гравитации, а Эддингтон и остальные члены высокого собрания презрительно высмеяли его гипотезы. В Чикаго жилище Чандрасекаров рассчитывалось на бездетную пару. Все в их тихой, уединенной квартире было белым как снег: толстый белый ковер, белый диван и кресла, белые шторы, и все это представляло собой белый кошмар для Сью, гостьи с двумя маленькими детьми, чьи пальчики постоянно были вымазаны липким шоколадом.
Тем временем мы с благодарностью заняли практичный семейный отреставрированный коттедж Эллисов в Коттенхэме на период реорганизации нашего дома номер шесть по улице Литл‑Сент‑Мэри. Лишь благодаря этому опыту я оценила все преимущества жизни в городе. Дом был чудесный, но изоляция сводила меня с ума, в особенности в сочетании с токсикозом, вызванным беременностью. Стивена приходилось каждое утро возить в Кембридж и забирать оттуда каждый вечер, исключая случаи, когда он не задерживался на работе и успевал подсесть в машину к соседям из Коттенхэма. Роберт был выбит из колеи: он скучал по Иниго и детям на игровой площадке, а мне отчаянно недоставало соседей по Литл‑Сент‑Мэри, особенно Тэтчеров; попытки работать над диссертацией были бесплодны. Мою депрессию только усугубляли новости с Ближнего Востока о новой конфронтации между Египтом и Израилем и, следовательно, между сверхдержавами. Войска участников конфликта то и дело устраивали рейды по чужой территории, но этим дело не ограничивалось: в ход пускали новое отвратительное средство войны – террористический захват гражданских авиарейсов. Я стала напряженной, раздражительной и, стыдно сказать, вспыльчивой в общении с близкими: Стивеном, Робертом и любимой, но очень уж неторопливой бабушкой, приехавшей из Норвича к нам в гости на неделю в самую жару.
Наконец, вопреки всем ожиданиям, в середине октября дом, который в течение нескольких месяцев напоминал место бомбежки и поддерживался лишь куском металлической арматуры, оказался в достаточно обитаемом состоянии для того, чтобы мы могли вернуться в него. Еще многое предстояло доделать, поэтому каждый день к нам являлись делегации ремесленников, сантехников, штукатуров, маляров, электриков, понимающих, что пришли позже срока, но не виноватых в общей задержке. Как только мы вернулись домой, Стивен и Роберт возобновили свои прежние занятия, а я принялась за отскабливание полов, перестановку мебели, развешивание штор и подготовку новой спальни для младенца в задней части дома. Эта спальня, а также миниатюрный новый санузел рядом с ней заняли место старого санузла с покатым полом на втором этаже. Из окна был виден садик на крыше, устроенный над новой кухней, выступающей за пределы дома во внутренний двор. На месте старой кухни теперь располагалась обеденная зона с большой гостиной, занимавшей весь первый этаж. В ее центре находилась массивная опора, которую строители называли загадочным словом «арэс‑джи»[86]. На заднюю стену, построенную из старого мраморнорозового, черного и желтого кембриджского кирпича, мистер Трифт с почтением вернул табличку XVIII века в память о Джоне Кларке.
На верхнем этаже за мансардой, где обитал Роберт, располагалась новая комната, на плане названная «кладовой». Потолок в ней был на десять сантиметров ниже, чем требуется по закону для жилой комнаты, из‑за того что в соседнем доме на ней находилось окно. Однако при последнем осмотре строительный инспектор заглянул в эту комнату и бесстрастно заметил: «Из нее вышла бы очень милая спальня, не так ли?» Я поторопилась заверить его в том, что комната будет использоваться по заявленному назначению, что подтверждали коробки и чемоданы, занимавшие бóльшую ее часть. Вскоре открылось истинное предназначение этой так называемой кладовой: она стала великолепной игровой комнатой: безопасная, можно сколько хочешь шуметь, детей не видно, но за них спокойно.
Недели через две, 31 октября, когда все рабочие исчезли, мы устроили праздник, на который пригласили сорок гостей. Все они успешно поместились в наш дом, где теперь удачно сочеталось историческое прошлое фасада и современное удобство начинки. Волнение и хлопоты, связанные с вечеринкой, не прошли даром: на следующий день я уже томилась от известного дискомфорта на кушетке, которую сама же обила днем раньше. Вечером я отправилась в больницу, решив, что больше ни за что не отдам себя и младенца в руки старых грымз из роддома. Я настояла, чтобы роды приняла спокойная, благодушная местная акушерка в родильном отделении больницы.
В небывалом порыве утренней активности в понедельник 2 ноября в восемь часов я родила дочь Люси. Акушерка уделила мне необходимое внимание и затем, что естественно после ночного дежурства, отправилась домой, оставив меня и ребенка на попечение медсестер. Но, как оказалось, восемь утра в понедельник – неудачное время для того, чтобы родиться. Дежурные сестры, помогавшие при родах, помыли и запеленали малышку, а затем тоже отправились по домам, оставив меня в беспомощности на родильном столе, а бедная кроха – в кроватке рядом со мной, но вне досягаемости – кричала, пока ее личико не покраснело. Я страстно желала успокоить ее, но мне велели не двигаться, да и в любом случае я была еще слаба после родов и боялась уронить ее. Я мерзла, лежа на твердом столе, в отчаянии от того, что мир так неприветливо встречает мою крошку.
Через два дня я уже была готова вернуться домой – мне так не терпелось, что я надела пальто и завернула свою милую розоволицую куколку, которая теперь стала значительно спокойнее, в теплую кружевную шаль. Но появился доктор и приказал мне вернуться в постель: он хотел поставить мне капельницу с препаратом железа, чтобы пополнить мои истощенные запасы этого ценного вещества перед отправкой домой. С сожалением я повиновалась и вместо возвращения к Роберту и Стивену погрузилась в чтение книги Томаса Манна «Будденброки» – саги о прусской семье, жившей в конце XIX века. Мое терпение было вознаграждено тем, что на следующий день нас отпустили‑таки домой, судя по всему, в гораздо лучшей форме, чем раньше, благодаря введенному мне железу. Было очень приятно вернуться: стоял ноябрь, в саду зацветали последние розы, красивее и ярче, чем розы лета. Роберт пришел домой из детского сада вместе с Иниго вскоре после полудня. Он постучал заслонкой почтового ящика, с любопытством глянул в щель для писем и ворвался в дом, крича: «Где ребенок? Где ребенок?» Увидев сестренку, которая лежала на коврике в детской, он сразу подошел к ней и поцеловал. С тех самых пор, хотя Люси, обретя дар речи, никогда не давала ему спуску, его братское чувство не требовало консультаций доктора Спока: Роберт не проявлял ни малейших признаков соперничества с сиблингами.
В небывалом порыве утренней активности в понедельник 2 ноября в восемь часов я родила дочь Люси.
Хотя отец Стивена и его брат Эдвард уехали в Луизиану на академический год с целью изучения тропической медицины, его мать осталась в Англии, чтобы оказать нам помощь сразу после рождения Люси, так как Стивену уже требовалась значительная поддержка для того, чтобы справляться с повседневными задачами. Он все еще мог подняться по лестнице, но ходил так медленно и неустойчиво, что не так давно ему все же пришлось начать пользоваться инвалидным креслом. На четыре дня моего пребывания в больнице мне требовался заместитель по дому, который был бы терпеливым, понимающим и выносливым и которому Стивен доверял бы полностью. Джордж оставался его неизменным помощником на кафедре, но у него имелась собственная семья и маленькие дети, к которым он должен был возвращаться домой по вечерам. Поэтому Стивен предпочел призвать на помощь свою мать на время моего отсутствия. Она приехала и пробыла у нас в доме еще несколько дней после моего возвращения, демонстрируя доброту, хорошее настроение и энергичность, хотя и сочетающиеся с некоторой отстраненностью. График был весьма утомительный: покупки, стирка, уборка в доме, готовка еды, присмотр за Робертом и Стивеном. То время, когда Стивен брал в руки кухонное полотенце, чтобы помочь с уборкой на кухне, давно миновало. Из‑за его болезни было невозможно требовать от него какой‑либо помощи в ведении хозяйства, потому что он не мог делать ничего физически. Эта неспособность к практическим занятиям давала ему то преимущество, что он мог безраздельно посвящать себя физике, и я принимала это как должное: я понимала, что он не хотел бы отвлекаться на такие земные материи, как приготовление пищи, хозяйство и подгузники, какими бы ни были его обстоятельства.
После моего возвращения домой мама приняла пост у Изабель, которая должна была воссоединиться со своей семьей в Америке – ее обуздывающего влияния там очень не хватало. Ненавидя рептилий и пренебрегая советами местных жителей, отец Стивена вступил в смертельную схватку с ядовитой змеей‑щитомордником, атаковав ее с помощью рукоятки метлы. Через шесть недель после рождения Люси Стивен собирался заехать к родителям в Луизиану по пути на конференцию в Техас, но, к моему невероятному облегчению, было решено, что он поедет с Джорджем, а я останусь дома с двумя детьми.
Когда обе бабушки удалились, наша повседневная жизнь вновь изменилась: сейчас в ее центре были потребности младенца и Стивена, а в помощниках оказались трехлетний Роберт, няня Иниго и Тельма Тэтчер. Я чувствовала себя очень счастливой, глядя на своих здоровых и благополучных детей. Стивен, однако, беспокоился насчет Люси. Она подолгу спала днем, а ночью вела себя идеально, настолько, что он был убежден, что с ней что‑то не так. Он ожидал, что все дети будут такими, как Роберт: активными и энергичными в любое время дня и ночи. Я не разделяла его тревоги. Я просто наслаждалась спокойствием, наступившим в нашем доме после рождения дочери; это время оказалось одним из наиболее стабильных периодов в нашей жизни, в особенности после генеральной перестройки дома.
Стивену уже требовалась значительная поддержка для того, чтобы справляться с повседневными задачами. Он все еще мог подняться по лестнице, но ходил так медленно и неустойчиво, что не так давно ему все же пришлось начать пользоваться инвалидным креслом.
Дом бесконечно радовал меня своей свежестью, чистотой и сравнительной вместительностью, а ребенок радовал еще больше. Дочь была такая крошечная, что я могла удержать ее одной ладонью, и такая тихая, что детский врач, придя проведать нас, даже не заметила ее рядом со мной в постели. Маленькая Люси соблюдала заведенный у нас режим сна и бодрствования, позволяя мне наводить порядок в доме, заботиться о Стивене и Роберте и спать положенное количество часов. Вечером я успевала немного почитать, в то время как Стивен готовился ложиться. У нас существовала негласная договоренность о том, что он будет заботиться о себе настолько, насколько это воз можно, даже если на это требуется время (негласная – так как его обижало любое упоминание о болезни). Он мог раздеться, если я развязывала ему шнурки и расстегивала пуговицы, а затем с трудом втискивался в пижаму; в это время я лежала в постели и читала, наслаждаясь этими минутами как роскошью в конце каждого длинного дня. Стивен всегда долго готовился ко сну, не только из‑за физических ограничений, но и из‑за того, что его внимание постоянно отвлекалось на что‑то другое, чаще всего – на одну из релятивистских проблем. Однажды вечером он переодевался даже дольше, чем обычно; причина стала мне известна лишь на следующее утро. В ту ночь, надевая пижаму и визуализируя геометрию черных дыр, он решил одну из важнейших проблем в их исследовании. Решение заключалось в том, что если произойдет столкновение двух черных дыр, в результате которого получится одна, то площадь поверхности новой черной дыры не может стать меньше, напротив, она должна быть больше, чем сумма поверхностей двух изначальных черных дыр. Иными словами, что бы ни произошло с черной дырой, размер ее не может уменьшиться. Благодаря этому решению Стивен в свои двадцать восемь лет стал одной из крупнейших фигур в области теории черных дыр. По мере того как тема черных дыр приобретала все бóльшую популярность, Стивен становился популярнее среди мирового населения, наделившего его особой харизмой. В Сиэтле мы вышли на орбиту явления, получившего новое имя; теперь же мы, очевидно, пересекли «горизонт событий», область вокруг черной дыры, из которой нет возвращения. Теория предсказывала, что неудачливый путешественник, которого притяжением дыры засосало за горизонт событий, будет вечно растягиваться, подобно спагетти, не имея никакой надежды выбраться наружу или отправить сообщение о том, что с ним стало.
У нас со Стивеном существовала негласная договоренность о том, что он будет заботиться о себе настолько, насколько это возможно, даже если на это требуется время. Его обижало любое упоминание о болезни.
Кампании
Год рождения Люси – 1970‑й – был также годом принятия Закона о хронически больных и инвалидах. Хотя по всему миру принятие этого закона чествовалось как исторический прорыв в борьбе за права людей с ограниченными возможностями, многие правительства фактически отказывались применять его в полном объеме в течение долгих лет, заставляя людей, и без того находящихся в сложной жизненной ситуации, продавливать его на местах, устраивая собственные кампании. Тем не менее закон действительно придал силу нашим многочисленным жалобам на учреждения, не оборудованные приспособлениями для обеспечения доступа инвалидов.
С младенцем в слинге, толкая перед собой инвалидное кресло со Стивеном, в сопровождении трехлетнего Роберта я шла в первых рядах демонстрации протеста, устроенной кампанией по защите прав инвалидов и их сопровождающих. Высокий тротуар или неудачно расположенная ступенька, не говоря уже о лестнице, представляли собой препятствие, превращающее в остальном вполне осуществимое семейное мероприятие в кошмар. Не будучи достаточно крепкой (мой вес составлял всего 52 килограмма), я была вынуждена устраивать засаду, осматривая окрестности на предмет здорового мужчины, которого могла бы попросить о помощи. Затем приходилось передавать младенца первой попавшейся сочувствующей даме. Затем ангажированный мной мужчина, Роберт и я должны были поднять кресло вместе с его седоком и перенести через препятствие либо установить на него; при этом мы с Робертом должны были следить, чтобы наш помощник взялся за кресло правильно, иначе подлокотник или опора для ног могли отломиться. Наконец я осыпала спасителя смущенными изъявлениями благодарности и мы могли продолжать двигаться к нашей цели. Часто, к моему облегчению, помощники объявлялись сами собой, не дожидаясь моих приставаний. Поднимая кресло вместе со Стивеном, они порой удивлялись: «Чем вы его кормите? Вроде худенький парень, а весит тонну». Я всегда отвечала: «У него все в мозг уходит».
Наши письма протеста в адрес городского инспектора рассматривались с высочайшим пренебрежением, напоминающим о первых встречах Стивена с казначеями Гонвиля и Каюса. Городскому инспектору никогда не приходило в голову, что люди с ограниченными возможностями могут испытывать потребность отправиться в «Маркс и Спенсер»[87], чтобы самостоятельно купить себе нижнее белье; он просто не видел необходимости в такой экспедиции, как будто бы у инвалидов и их семей не было права забираться в такую даль. Несправедливость побудила нас к действию. Почему Стивен должен был переносить дополнительные ограничения, помимо тех, которые достались ему от природы? Почему недальновидные бюрократы усложняли ему жизнь, в то время как он, в отличие от самодовольных чиновников, этого бича Британии 1970‑х, использовал свои ограниченные возможности на полную мощность каждый день?
После многочисленных сражений мы убедили художественный театр и киноцентр оборудовать места для инвалидов. Университет начал постепенно пересматривать отношение к обеспечению доступа, как и некоторые наиболее либеральные колледжи. Мы распространили нашу кампанию на Английскую национальную оперу в Колизее, где наши требования были приняты незамедлительно, а также на Королевскую Оперу в Ковент‑Гардене, где помощь инвалидам заключалась в перекладывании обязанностей за погрузо‑разгрузочные операции на двух престарелых портье, которые однажды, затаскивая Стивена по ступенькам в бельэтаж, уронили его, не в силах справиться с задачей. Как ни странно, отношение городской инспекции к вопросу доступа для инвалидов радикально изменилось, когда Стивен прославился на весь мир; но до этого было еще далеко в те напряженные годы, когда я толкала инвалидное кресло с двумя маленькими детьми на буксире.
Большинство колледжей оттягивали реконструкцию, ссылаясь на недостаток финансирования и невозможность внесения изменений в конструкцию исторических памятников, которыми являлись их здания, без нарушения законов о консервации. Часто в обеденный зал колледжа можно было попасть только через кухню, в которой вас подстерегали такие опасности, как дымящиеся котлы, брызгающие раскаленным маслом грили и груженые тележки; служебные лифты, которыми приходилось пользоваться, одновременно применялись для подъема стопок посуды, подносов с закусками и ящиков с вином. В результате мы всегда опаздывали к Высокому столу, что встречало напыщенное осуждение, как если бы прерывание трапезы было бесконечно постыдным и невоспитанным поступком. Наша баталия с одним из колледжей, достаточно прогрессивным, чтобы допустить в свои ряды женщин, но слишком отсталым, чтобы обратить внимание на требования инвалидов, продолжалась до середины 1980‑х.
Кроме ступенек и тротуаров, существовало множество непредвиденных препятствий, с которыми мы сталкивались, выходя на улицу. Однажды я вышла на прогулку со Стивеном, усадив Люси к нему на колени, и переднее колесо коляски застряло в рытвине на дороге, из‑за чего оба моих перепуганных пассажира вывалились в грязь. В другой раз, когда Люси уже подросла, нас задержало иное препятствие. Чтобы свести к минимуму количество багажа, я не брала на прогулку ничего, кроме ключа, поэтому и денег у меня с собой не было. Когда мы вошли через чугунные ворота в Кингс‑колледж, Люси зорким глазом подметила фургон мороженщика, припаркованный на обочине. Она начала осваивать разговорную речь в возрасте десяти месяцев, когда, лежа на нашей кровати, смотрела на свет лампы и говорила «вет, вет»; так что потребовать мороженого в возрасте одного года для нее не составило труда. Отказавшись принять мое «нет», сказанное извиняющимся тоном, она соскользнула с колен отца и уселась на тропинке у его ног, всем своим видом демонстрируя протест. Я не могла нести ее и толкать коляску со Стивеном одновременно, поэтому мы с Робертом попытались подольститься к нашему взбудораженному повстанцу в васильковом платье и каштановых локонах, но попытки были безуспешны. Мимо шли хористы часовни Кингс, возвращавшиеся с репетиции вечерни; все они остановились вокруг нас, привлеченные выражением столь сильного возмущения таким маленьким существом. Мне показалось, что прошла вечность до того момента, когда нас увидел знакомый Стивена с кафедры и пришел к нам на выручку. Я толкала коляску, а он нес Люси, все еще громко оповещающую мир о своем негодовании, домой – без мороженого.
Поскольку у нас не было времени на чтение газет, мы довольствовались вырезками из них, которые делали для нас мои родители. Часто они отправляли нам целый ворох вырезок, иногда об открытиях в астрофизике, иногда о льготах для инвалидов. В одной из таких заметок говорилось о том, что инвалиды могут востребовать стоимость водительского удостоверения. Мы обратились к врачу Стивена за пояснениями. Он сказал, что статья опередила принятие законопроекта: в 1971 году еще не существовало механизма для возврата пошлины, уплаченной за водительское удостоверение, – он появился несколько лет спустя. Однако доктор Свон предложил Стивену другой вариант: подать заявление на получение автомобиля для инвалидов.
Эта чудесная возможность открывала для нас удивительные перспективы. Сумев справиться с джойстиком в электромобиле, Стивен получал новую, механическую подвижность вместо утраченной физической. Его заявление было принято, бюрократические формальности выполнены, оставалось только одно: найти закрытое место парковки в непосредственной близости к электрической розетке, чтобы заряжать батарею по ночам. Как часто бывало с нами, решение пришло из неожиданного источника, когда Хью Корбетт, директор Университетского центра, проживающий на другом конце улицы, узнав о нашей проблеме, незамедлительно предложил Стивену парковочное место под крышей и с розеткой.
Хотя автомобили для инвалидов критикуют за ненадежность, электромобиль, двигающийся со скоростью хорошего велосипеда, позволил Стивену снова стать хозяином собственного времени. Он мог ездить куда угодно, распределяя рабочее время между кафедрой колледжа и Институтом астрономии. По возвращении домой ранним вечером он притормаживал возле дома, и тогда Роберт выбегал к нему навстречу, садился рядом с ним на бортик автомобиля, и они вместе преодолевали финальные пятьдесят метров до парковки, а я шла вдогонку с инвалидным креслом, в котором отвозила Стивена домой. В этой системе, само собой, случались неполадки. Машина часто ломалась, другие автомобили перегораживали нам выезд с парковки. Один раз она перевернулась, сильно испугав Стивена, но, к счастью, больше ничем ему не навредив.