Госпожа Браун хихикнула – она Лея тоже терпеть не могла.
* * *
…Вернувшись к себе, я переоделся – надо же, Хайнц Линге, отлично знавший, что с собой у меня один небольшой саквояжик с немудрящими личными вещами, отыскал отличный костюм точно по размеру, судя по несрезанным биркам швейной мастерской Мариенфельда, новый, с иголочки. Бордовый галстук и безупречно‑белая сорочка так же лежали на столике возле дивана, на котором я провел предутренние часы. Талант!
А вот и сам камердинер – не преминул заглянуть, сугубо для формальности узнал, нет ли у меня дополнительных просьб, выслушал благодарности за безупречный прием и сообщил, что доктора Шпеера ожидают в столовой ровно в 19.30 к ужину.
– Фюрер непременно желает встретиться, – доверительно сказал Линге. Выстроил на лице слегка огорченное выражение. – Тяжелый день выдался. Не огорчайте его.
Даже так? В устах Линге такое предупреждение выглядит серьезно. Я, пожалуй, лучше других знаю, что обозначает «тяжелый день» для Гитлера – о нет, фюрер не станет срываться и шумно распекать первого попавшегося под руку. Вопреки слухам, он редко повышает голос, только когда требуется произвести впечатление и подтвердить свой непререкаемый авторитет.
Скорее я столкнусь с апатией и нежеланием заниматься важными делами – следовательно, доклад о положении на Востоке придется отложить на грядущий день.
– Половина восьмого, – заново напомнил Хайнц Линге. – Как и обычно, на столе будет карточка с вашим именем. Осталось полчаса, может быть, пройдете к связистам? Вас соединят с женой по правительственной линии, я распорядился.
– Слушайте, Линге…
– Весь внимание, господин Шпеер?
|
|
– Где вы этому научились?
– Прошу прощения, не совсем понял вопрос.
– Повторяю: как вы это делаете? Начиная от костюма до памяти о том, что я не разговаривал с Маргарет с января месяца?
– Привычка, доктор. Узел связи – налево по коридору, увидите табличку…
* * *
Линге был совершенно прав: выглядел Гитлер переутомленным. Он вместе с Фрицем Тодтом вышел из двери, ведущей к комнате для совещаний, подал мне руку, сказал «Здравствуйте, профессор Шпеер» и молча сел за стол. Вот так официально – «профессор». Ни единого лишнего вопроса. Обычно он проявляет куда большую учтивость, непременно осведомляется о здоровье Маргарет и детей, стараясь поддерживать реноме радушного и гостеприимного хозяина – в довоенные времена у Гитлера это неплохо получалось.
Сегодня всё ровно наоборот. Обычно к ужину приглашается несколько человек из самого близкого окружения, по левую руку от фюрера сидит Ева Браун, приходят секретарши и офицеры ставки. На этот раз даже намека на «домашнюю обстановку» не наблюдалось. Больше того, отсутствовал Мартин Борман, давно превратившийся в ходячий предмет мебели при рейхсканцлере. Только я, доктор Тодт, сам Гитлер и полковник Шмундт.
Подали первую перемену блюд. Молчание. Мне становилось неуютно.
– Вы существенно потеряли в весе за время с нашей декабрьской встречи, – фюрер наконец‑то повернулся в мою сторону. Взгляд тусклый, будто бы сонный. Говорит без всякой сочувствующей интонации, без малейшей эмоции, просто обозначает факт. – Вас плохо снабжали при поездке в Рейхскомиссариат?
– Видите ли, – осторожно начал я, стараясь не переключаться сразу на неприятные вопросы, которые поставила передо мной Украина, – снабжение моего строительного штаба было вполне достойным для условий прифронтовой полосы, но положение с обеспечением некоторых частей, непосредственно участвующих в боевых действиях…
|
|
– Прифронтовой полосы? – вздернул брови Гитлер, не дослушав. – Разве? Днепропетровск – это глубокий тыл.
– Условный тыл, мой фюрер, – буркнул доктор Тодт. – Январское наступление русских, поставившее под угрозу коммуникации на направлении Днепропетровск – Таганрог…
– Танки большевиков находились всего в двух десятках километров от нас, – подхватил я, хотя это и выглядело невежливо по отношению к рейхсминистру.
– Чепуха, – Гитлер небрежно отмахнулся. – Вы же отлично знаете, что их бессмысленная операция под Лозовой окончательно провалилась.
Я снова попробовал перевести беседу в интересующее меня русло, попытавшись объяснить, что по сравнению с отдельными подразделениями, сражающимися на передовой, «контора Шпеера» на Украине отнюдь не бедствовала – Зепп Дитрих неделю назад в красках рассказывал мне о продолжающемся с декабря нарушении поставок муки в полевые хлебопекарни, отсутствии медикаментов и невозможности эвакуировать тяжелораненых. Фюрер бесстрастно посоветовал обсудить вопрос позже, с доктором Тодтом: кажется, именно в его ведении находится задача восстановления железных дорог?
Я едва сдержался, чтобы не напомнить о приказе, который мы утром обсуждали с генералами Герке и Отто Вилем. При чем тут «Организация Тодта»? Списать такую забывчивость на чрезмерную загруженность делами и утомление Гитлера? Сомнительно, у него феноменальная память, особенно если речь идет о его личных распоряжениях! Или это плохо закамуфлированный выпад в сторону рейхсминистра, на которого при ухудшении ситуации можно будет списать ответственность?
|
|
Совместная трапеза произвела на меня странное впечатление. Озвученное Хайнцем Линге желание фюрера «непременно встретиться» ничем себя не проявило, он оставался холодно‑отстраненным, против обыкновения, поддерживать разговор не желал, равно и не ударился в другую крайность – длительный монолог. Приглашение было всего лишь данью учтивости?
Что‑то произошло, но что именно, я никак не мог уяснить.
Разъяснения последовали от Фрица Тодта два с половиной часа спустя, когда наконец‑то закончилась их приватная беседа с фюрером, продолжавшаяся едва ли не весь день с перерывом на ужин. Поправлюсь, частично приватная – к ним периодически вызывали референтов по исполнению Четырехлетнего плана от ведомства Геринга, представителей Министерства авиации, я узнал руководителя Имперского союза промышленности Вильгельма Цангена, вышедшего от фюрера раскрасневшимся и недовольным.
Тодт заглянул ко мне около половины двенадцатого вечера. Я позвонил прислуге, попросив принести вино и легкую закуску. Министр опустился в кресло и несколько минут беззвучно смотрел прямо перед собой. Настолько подавленным доктора Тодта я прежде не видел.
Нельзя сказать, что мы были с ним близкими друзьями, однако нас объединяло происхождение из респектабельных баденских семей, техническое университетское образование и общий отдых в довоенные времена – он тоже любил лыжные прогулки в Альпах и предпочитал уединение в горах.
– Знаете, господин Шпеер, – бесцветным голосом произнес рейхсминистр, едва пригубив вино, – иногда я начинаю понимать всю глубину мифа о коринфском царе Сизифе. Мало того, что ноша непосильна, так еще и труд бесполезен…
– Ну‑ну, оставьте, – преувеличенно бодро сказал я. – Безусловно, занимая посты сразу трех министров, вы перегружены, на вас лежит колоссальная ответственность, но…
– Шпеер, вы не понимаете, – жестко сказал доктор Тодт. – Я всегда был с вами откровенен, не так ли?
– Я ценю это.
– Экономика рушится, – без обиняков заявил министр. – Специалистам этот вывод очевиден. Мы не выдерживаем военного напряжения ни в одной из областей, начиная с транспорта и заканчивая производством вооружений, финансами и дефицитом важнейших ресурсов. Я даже не упоминаю о нарастающем кризисе с квалифицированной рабочей силой! Вам еще очень повезло в том, что фюрер согласился передать в подчинение «Стройштабу» часть рабочих, занятых на объектах внутри Германии. Видимо, это был знак личного расположения.
Я невольно поморщился. До декабря 1941 года Гитлер категорически отказывался помогать военной промышленности и организациям, занимавшимся восстановлением разрушенных в недавних сражениях объектов, персоналом и материалами, снимать рабочих и инженеров с его «личных» строек было прямым святотатством – автобаны, монументальные партийные здания и находившаяся в моем ведении реконструкция Берлина доселе оставались неприкосновенными священными коровами.
– Я в отчаянии, – упрямо продолжал Тодт, желая выговориться. Мне пришлось встать и затворить полуоткрытую дверь в коридор, незачем лишние уши. – От нас в экстренном порядке требуют завершения строительства заводов для производства пикировщиков в Австрии, но снабжение горючим с января сократилось до одной шестой минимальной потребности! От встреч с рейхсмаршалом Герингом я стараюсь уклоняться всеми силами – заявленная им программа развития авиапромышленности невыполнима принципиально, экономические требования завышены в разы! Но он ничего не желает слушать!
– Подождите, доктор, – сказал я. – Основной целью вашего министерства является наращивание производства вооружений для сухопутных сил в связи с вызывающей опасения ситуацией на Востоке. При чем тут форсирование развития авиапредприятий?
– Четырехлетний план как краеугольный камень экономики Рейха! – Тодт, противно сюсюкая, передразнил Германа Геринга. – И никакого внимания на объективную реальность! У меня, извольте видеть, нет прямого письменного указания фюрера, а под геринговской четырехлеткой стоит его подпись! Приоритеты вам ясны, Шпеер? Войну надо заканчивать, и я не устану это повторять!
Я выдержал паузу. Фриц Тодт еще в минувшем ноябре на встрече в рейхсканцелярии напрямую высказал Гитлеру эту еретическую мысль. Другому такое с рук бы не сошло, но, во‑первых, фюрер пребывал в отличном расположении духа, во‑вторых, министра защитил непререкаемый авторитет, во многом завоеванный уникальной для нашего высшего руководства сдержанностью: в отличие от многих руководителей его ранга Тодт не испытывал стремления к раздражающей роскоши, почти не общался со «старыми борцами» (хотя сам был членом партии с 1923 года) и предпочитал скромный образ жизни в кругу семьи.
Помнится, Гитлер тогда отшутился – мол, будь у Александра Великого в ближайших помощниках столь же осторожный экономист, вопрос похода в Индию был бы незамедлительно снят, но зато крошечная Македония стала бы «эллинистической Швейцарией» и раем для бюргеров.
– Которых немедля вырезали бы фракийцы со спартанцами, – не преминул добавить Мартин Борман, давно имевший зуб на доктора Тодта. На меня, впрочем, тоже: начальник Партийной канцелярии чудовищно ревновал всех, к кому фюрер испытывал уважение и дружеские чувства. – Нельзя сравнивать бездеятельное мещанское благополучие с величайшей империей, построенной Александром!
Гитлер сделал вид, что на это замечание внимания не обратил, тотчас переведя разговор на другую тему. Однако выпад Бормана мне запомнился очень хорошо.
– Рано утром я возвращаюсь в Берлин самолетом, – устало сказал доктор Тодт. – Есть одно свободное место. Я охотно согласился бы взять вас с собой, заодно по дороге подробно обсудим насущные дела…
– Никаких возражений, – с готовностью отозвался я. – Время дорого, а поезд из Растенбурга будет идти около полусуток. Во сколько мне быть готовым?
– Машину подадут в половине седьмого, в восемь вылет. Буду вас ждать, господин Шпеер. С вашего позволения откланяюсь – попытаюсь выспаться…
Руки друг другу мы не подали, надеясь на скорую встречу утром. Рейхсминистр коротко кивнул и вышел за дверь.
Больше Фрица Тодта живым я не видел.
* * *
– Очень, очень хорошо, – Гитлер, неожиданно разрумянившийся, в приподнятом настроении и с искренним интересом разглядывал любительские фотографии с Нюрнбергской стройки, завалявшиеся у меня в саквояже еще с декабря. – Вот этот снимок мне особенно нравится – ваша идея с отражением Конгрессхалле в водах пруда изумительна!
Я польщенно улыбнулся: фотографию делал самостоятельно, с наиболее удобного ракурса, от южного берега озера Дютцендтайх, на берегу коего и воздвигалась громада Конгрессхалле, Зала Собраний.
– Мой фюрер, вообразите, какой эффект даст вечерняя подсветка здания прожекторами…
– Прожекторами с блекло‑голубыми светофильтрами, – дотошно уточнил Гитлер. – Мрамор отделки будет выглядеть колоссальной ледяной глыбой, айсбергом эпических размеров, рассекающим волны!
Все‑таки я сумел развеять хандру фюрера, стоило лишь затронуть его излюбленную и тщательно вынашиваемую мечту – комплекс партийных съездов в Нюрнберге, где строительство пока еще продолжалось, пускай и не с довоенным размахом. Он лишь сожалел, что снимков чересчур мало, а ведь так хотелось бы взглянуть на уже завершенную внутреннюю колоннаду, под сводами которой без затруднений проедет танк Pz.IV! – Да по сравнению с вашим безупречным творением римский Флавиев амфитеатр выглядит детской песочницей!
…После того, как ушел доктор Тодт, я собрался прилечь до утра, однако в дверь постучали и на пороге комнаты появился Николаус фон Белов.
– Фюрер приглашает вас в свой кабинет, господин Шпеер.
Я мельком взглянул на часы: двадцать минут первого. Боюсь, вздремнуть не получится.
– Сообщите, что буду незамедлительно, – сказал я адъютанту, отыскал взятые с собой в Днепропетровск материалы, способные сейчас заинтересовать Гитлера, и отправился в гости. Поздний прием в личных апартаментах, как и всегда, свидетельствовал о расположении и дружеских отношениях.
Сперва фюрер произвел то же впечатление, что и за ужином, – расстроен и устал. Обстановка кабинета, в отличие от Бергхофа или рейхсканцелярии, подчеркнуто скупая, «походная», с жесткими стульями, мрачноватыми гравюрами на стенах и безыскусными овальными плафонами для ламп. Ничто не должно отвлекать от работы.
Изучив за долгие годы темперамент и увлечения Гитлера, я сделал вид, будто спохватился, что забыл показать последние фотографии «Города партийных съездов», сделанные мною в один из солнечных дней позапрошлого месяца, когда я на два дня оказался в Нюрнберге с плановой инспекцией строительства.
Преображение было почти мгновенным. Фюрер извлек из кармана кителя футляр для очков: «Дайте‑ка, дайте взглянуть. Почему вы раньше молчали?»
Более чем на полтора часа мы исчезли из реального мира. Хайнц Линге принес блюдо с пирожными, кофе для меня и травяной чай для Гитлера, едва заметно подмигнул от двери (объяснимая фамильярность – доволен, что я позволил шефу развеяться), после чего оставил нас наедине.
Я не психолог, но в такие моменты мне казалось, что я вижу настоящего Адольфа Гитлера, а не один из его сценических образов, которые он скрупулезно разрабатывал и традиционно использовал на публике. Маски древнегреческой пьесы, в точности по Софоклу: величие, гнев, надменность, дружелюбие, участие – фюрер с необычайной легкостью менял их по несколько раз на дню.
Однако именно сейчас все наносное было отброшено, и я видел перед собой не вождя германской нации, не главнокомандующего, обремененного титанической борьбой на тысячекилометровых фронтах, а пожилого архитектора‑любителя в круглых очках с простой оправой, увлеченно рассуждающего о тонкостях строительства, в которых и не каждый выпускник университета разбирается. Он даже позволял себе подтрунивать над своим детищем:
– Два года назад французы в журнале «L’Architecture d’Aujourd» ругали меня за пристрастие к крупным архитектурным формам. Шпеер, вы сами показали мне статью? Несоразмерность запросов и возможностей, видите ли! Как прикажете отвечать на подобные выпады? Я, разумеется, промолчал – не объявлять же во всеуслышанье, что подданные Рейха обиделись бы на фюрера за упадническую мелочность и отсутствие размаха, тогда как декларируется создание Тысячелетней империи?!
– Да, май тридцать девятого, – этот эпизод мне хорошо запомнился. – Они еще сравнивали вас с Луисом Салливаном, подчинившим себе крупнейшую страну Европы…
– Вызывающая чепуха! – возмущенно воскликнул Гитлер. – Невежественные дилетанты! Салливан уверял, будто форму в архитектуре диктует функция! Посмотрите на американские города, Нью‑Йорк, Чикаго! Бездушие, лапидарность в формах, абсолютное отсутствие эстетики и сплошной функционализм, вызывающий одно отвращение! Я иногда стыжусь того, что стиль «Баухаус» родился именно в Германии – надо было только додуматься: «Утилитарное и удобное по определению красиво!» Еврейские бредни! Не удивлен, что последователи «Баухауса» сейчас обосновались в Америке и в Палестине, под английским крылышком!
Я согласно покивал: «Staatliche Bauhaus», архитектурное объединение из Дессау под руководством Людвига Миса ван дер Роэ, провозгласило «интернациональную утилитарность» ведущей концепцией в строительстве, наплодило в Веймаре и даже в крупных городах ужасающих коробок в стиле «стекло‑бетон» и вполне справедливо вызвало гнев Гитлера – «Баухаус» разбежался в 1933 году, сразу по приходу фюрера к власти, что само по себе показательно.
Часть тамошних архитекторов вернулась к традиционным формам, часть эмигрировала и поливала нас грязью в американских газетах – допустим, руководитель «Баухауса» Вальтер Гропиус, сперва уехавший в Англию, а затем в Северную Америку, заявлял, будто объединение «было разгромлено штурмовиками», хотя перед НСДАП в 1933–1934 годах стояли куда более важные задачи и «утилитаристов» тогда никто и пальцем не тронул – сами предпочли покинуть ниву национальной архитектуры.
Одновременно Гитлер полагал неоклассическое здание германского посольства в Санкт‑Петербурге[3], построенное ван дер Роэ и Петером Беренсом перед Великой войной, исключительным образцом нордического зодчества…
Разговор шел в нужном мне направлении. Я припомнил свои невеселые приключения в Днепропетровске, сказав, что большевики отошли от модернистских направлений в архитектуре и возвращаются к традиционным формам – я видел жилые здания недавней, предвоенной постройки с колоннами дорического ордера, поддерживающими балюстраду со скульптурами, а новый корпус университета, законченный в 1936 году, мало чем отличается от моих собственных работ.
Нашлась и фотография – конечно, не слишком качественная, с сугробами и кучами щебня на переднем плане. Следы войны. Фюрер покачал головой:
– У Сталина, бесспорно, есть архитектурный вкус. Облик полностью соответствует задачам школьного воспитания, строго и торжественно. Расскажите лучше, как вы там жили, в южной России? Я недаром заметил, что вы похудели.
Прекрасно. Он сам попросил! К моему огромному сожалению, превратные, а то и совершенно неверные представления Гитлера о настроениях и событиях на фронте проистекают из‑за того, что окружение старается оградить его от «неприятной» или «нежелательной» информации; особенно в этом преуспел Мартин Борман – вот уж поистине злой гений! Надеюсь, у меня получится кратко и емко обрисовать действительное положение дел.
Фюрер слушал благосклонно, задавал уточняющие вопросы, соглашался с отдельными моими выводами. И одновременно становился все более отчужденным. Когда я с предельной осмотрительностью намекнул на пессимистичные пророчества Фрица Тодта, Гитлер сурово оборвал:
– Я знаком с особым мнением рейхсминистра вооружений Тодта. Просил бы впредь таковое при мне не озвучивать. Как всякий интеллигент, господин Тодт излишне… – фюрер пожевал губами, подбирая верное слово. Ограничился безобидным: – Излишне впечатлителен. Хорошо, я считаю, что Ваше ходатайство о переводе части рабочих Трудового фронта на восток оправданно. Подготовьте к утру соответствующую директиву, я подпишу.
– К утру? – озадачился я. – Но в восемь я собирался вылететь в Берлин. Впрочем…
Сейчас около трех пополуночи. Гитлер просыпается примерно в десять или в половину одиннадцатого, кроме того, я так и не поборол недосып прошедших дней. Тем временем фюрер может и передумать, такое на моей памяти случалось не раз.
Мир не рухнет, если я задержусь в Растенбурге на день‑другой.
– Вот что, Линге, – пожелав Гитлеру спокойной ночи и уверив, что к завтраку все необходимые документы будут составлены, я покинул кабинет и сразу наткнулся на вездесущего камердинера. – Будьте добры, сообщите доктору Тодту, что я задерживаюсь в ставке, и принесите извинения от моего имени. Может быть, передать через дежурных адъютантов, если вы ляжете отдыхать?
– Будет исполнено, господин Шпеер, – кивнул оберштурмбаннфюрер. – Доложу лично. Добрых снов, доктор.
Я провалился в глубокий мягкий сон почти мгновенно. Успел подумать о нюрнбергском строительстве – фюрер вновь сумел внушить мне непререкаемый оптимизм: наш общий замысел непременно будет реализован! И это прекрасно.
* * *
Разбудил меня дребезжащий телефонный звонок.
– Алло? Шпеер? Шпеер, это вы?
Речь была возбужденная, срывающаяся.
– Кто говорит? – я спросонья помотал головой.
– Карл Брандт!
– Брандт? – я не без труда узнал голос личного врача фюрера. – Отчего вы кричите? Что стряслось?
– Фриц Тодт только что погиб в авиационной катастрофе!
– Что?!
– Самолет разбился в лесу Гёрлиц! Боже мой… Выживших нет!
Я аккуратно положил трубку.
Если бы я не задержался до глубокой ночи у Гитлера…
Если бы он не уступил в вопросе с рабочей силой для восточных железных дорог…
Если бы…
* * *
…Ранним утром 8 февраля, когда доктор Брандт паническим тоном сообщил мне о гибели Фрица Тодта, я предполагал, что часть его многочисленных обязанностей ляжет на меня.
Доктор Тодт занимался не только производством вооружений: в его ведении находилось управление всем дорожным строительством, всей воднотранспортной инфраструктурой, включая мелиорацию, отвечал он и за электроснабжение Рейха; да еще четырехлетний план под руководством Геринга, технический отдел в НСДАП, председательство в объединении технических союзов – нагрузка колоссальная. Девять десятых основных индустриальных программ были сосредоточены в его руках, а ведомство Тодта давно переросло статус обычного министерства, превратившись в колоссальный государственный концерн.
Гитлер и раньше предлагал мне помочь Фрицу Тодту – например, взяться за работы по возведению Атлантического вала. Я с трудом сумел отговориться, приведя вполне логичный довод: оборонительные сооружения и выпуск военной техники настолько крепко связаны между собой, что разделять их бессмысленно, это внесет дополнительную неразбериху.
Фюрер неожиданно согласился, уняв свою неизбывную страсть к кадровым перестановкам, но в то же время прозрачно намекнул, что министр Тодт переутомлен и мне рано или поздно придется принять хотя бы строительный сегмент, поскольку в этом вопросе я преотлично разбираюсь.
Вторым сигналом стало мое декабрьское назначение на восстановительные работы в России; фактически я возглавлял «пожарную команду», работавшую в тесном сотрудничестве с «Организацией Тодта». И вот теперь, после того как ее глава неожиданно погиб, отвертеться уже не получится, хотя я никогда не стремился получить официальную государственную должность – в таком случае мне придется уделять стройкам в Берлине и Нюрнберге, главному своему делу, куда меньше времени…
Утром в столовой «Вольфшанце» только и разговоров было, что о произошедшей катастрофе. Николаус фон Белов, смотревшийся мрачнее грозовой тучи, не преминул напомнить о вчерашнем разговоре – доктор Тодт полетел в Берлин на He.111, а ведь его неоднократно предупреждали!
– Насколько мне известно, – раздраженно ответил я, – из тысячи трехсот выпущенных на сегодняшний день самолетов этого типа абсолютное большинство потеряны в боях, а не в результате аварий! Что же, из‑за нелепого случая прикажете окончательно закрыть программу производства бомбардировщиков? Вы можете объяснить, что вообще произошло? Почему?
Фон Белов ничего толком ответить не сумел – самолет взлетал при хорошей погоде и отличной видимости, поднялся на небольшую высоту, а затем… Затем произошло непонятное, рассказы свидетелей противоречивы. Со слов военных, охранявших аэродром, «Хейнкель» якобы взорвался в воздухе, но спасательная команда, немедленно отправленная к месту падения, не обнаружила большого разброса обломков, как обычно происходит в таких случаях. Следствие ведется.
– Вам невероятно повезло, господин Шпеер, – заключил полковник фон Белов. – Кажется, вы собирались лететь вместе с Фрицем Тодтом?
Я невольно содрогнулся.
После полудня меня отыскал шеф‑адъютант, группенфюрер Юлиус Шауб, – выражение на его широком лице было настолько многозначительным, что я понял: надвигается неизбежное.
Гитлер принял меня в той самой комнате, где мы разговаривали ночью. Сразу дал понять, что встреча не частная, а официальная, и он встречается со мной как рейхсканцлер Германии.
– Мой фюрер, позвольте выразить самые искренние соболезнования…
– Да‑да, благодарю вас, – как‑то слишком быстро произнес Гитлер и отвел взгляд. – Это очень болезненная потеря. Вот что… Господин Шпеер, я принял решение назначить вас преемником доктора Тодта во всех должностях. Поздравляю.
И протянул руку.
Я решил, что ослышался или фюрер выразился неточно.
– Безусловно, я приложу все силы, чтобы достойно выполнить все строительные программы, которые находились в ведении Фрица Тодта…
– Во всех должностях, – повторил Гитлер, выделив эту фразу голосом. – Приказ о вашем назначении министром, отвечающим за выпуск вооружений и боеприпасов, подписан.
– Но я в этом ничего не понимаю! – от неожиданности я дал волю эмоциям, повысив голос. – Я не могу поручиться, что справлюсь с поставленной задачей!
– Справитесь, – уверенно сказал фюрер. – Другой кандидатуры у меня попросту нет. Вы отличный технический специалист. Свяжитесь из Растенбурга с министерством, выезжайте в Берлин и приступайте. Вы свободны, господин Шпеер.
– Разрешите? – только я собирался повернуться к двери, в кабинет заглянул Юлиус Шауб. – В приемной находится рейхсмаршал Геринг, только что приехал. Настаивает на срочной встрече. Вы его не вызывали.
– Хорошо, пусть войдет, – фюрер преувеличенно тяжело вздохнул и посмотрел на меня едва ли не страдальчески. Геринг раздражал его еще со времен провала воздушного наступления на Англию осенью сорокового года. – Доктор Шпеер, останьтесь, кажется я знаю, зачем он здесь…
Позже мне рассказали, что рейхсмаршал примчался в ставку на личном поезде из Роминтенской пущи, где выстроил поместье рядом с превращенной в музей охотничьей усадьбой кайзера Вильгельма II. Он и саму усадьбу однажды собирался занять, да Гитлер одернул – такие памятники должны принадлежать германскому народу!
Учитывая, что от Роминтена до ставки было не меньше ста километров, Геринг бросился в Растенбург, едва ему сообщили об авиакатастрофе.
Рейхсмаршал себе не изменил. Светло‑голубой с золотом китель, белые брюки, запах дорогих духов и зачесанные назад волосы, уложенные с помощью бриолина. Геринг лучился энергией, никакого следа часто налетающей на него хандры или апатии. Складывалось впечатление, будто он отчасти радуется происшедшему – всем известны вечные конфликты Геринга с Фрицем Тодтом, которого шеф Люфтваффе полагал докучливой помехой для реализации собственных грандиозных планов. Достаточно вспомнить программу развития авиационной промышленности, по мнению Тодта заведомо обреченную на провал.
Последовали очень скупые и формальные слова сочувствия. Фюрер молчал, только кивнул в ответ. Меня рейхсмаршал и вовсе игнорировал – не бог весть какая персона, подумаешь, архитектор, вхожий к Гитлеру!
– Мой фюрер, – Геринг предпочел сразу взять быка за рога, никаких дипломатических увертюр. – Полагаю, в данных обстоятельствах будет разумно, если я приму функции доктора Тодта, которые он исполнял в рамках Четырехлетнего плана! Вы знаете, насколько глубокие проблемы возникали в результате его вмешательства, теперь я сумею устранить эти шероховатости и…
Рейхсмаршал осекся, наткнувшись на пристальный взгляд Гитлера – когда требуется, фюрер умеет остановить зарвавшегося сановника без единого слова. Магнетизм какой‑то, других слов и не подберешь!
– Преемник Тодта только что назначен, – холодно сказал он. – Представляю вам имперского министра Шпеера, господин рейхсмаршал.
Это прозвучало настолько недвусмысленно, что Геринг моментально растерял боевой пыл – на его лице проскользнули сразу несколько быстро сменяющих друг друга выражений. Обида, разочарование, по‑моему, даже испуг – прямой отказ фюрера мог означать все более растущее отчуждение между вождем и его давним соратником. Однако он быстро собрался, придал себе уверенный вид и сказал вкрадчиво:
– Простите, мой фюрер, но я не хотел бы принимать участие в похоронах Фрица Тодта, поскольку всем известно о существовавших между нами острых разногласиях. Это будет выглядеть неприлично…
– Неприлично будет выглядеть, – Гитлер продолжал гипнотизировать рейхсмаршала немигающим взглядом крупных голубых глаз, – если второй человек в государстве не появится на церемонии, посвященной памяти погибшего министра Рейха. Вы все поняли?.. Министр Шпеер, ступайте, а нам с господином Герингом еще найдется что обсудить.
Рейхсмаршал посмотрел на меня угрюмо.
– Вы с ума сошли! – перед тем, как группенфюрер Шауб затворил дверь, я расслышал, как Гитлер в голос рявкнул на командующего ВВС. – Что подумает нация, если…
Фюрер начал кричать. Это значит, он раздражен не на шутку и собирается указать рейхсмаршалу на его место. По большому счету не столь уж и великое, после английского фиаско.