ЕЩЕ О НЕКТАРНЫХ ПАСТБИЩАХ 1 глава

ПЧЕЛЫ

Книга

о биологии

пчелиной семьи

и победах науки

о пчелах

Издательство ЦК ВЛКСМ

«МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ» 1953

"Ум человеческий открыл много диковинного в природе и откроет еще больше, увели-чивая тем свою власть над пей..."

В. И. ленин

Постановлением Совета Министров СоюзаССР

от 15 марта 1951 года Иосифу Ароновичу Халифману за научно-популярный труд «Пчелы»,

опубликованный в 1950 году, присуждена Сталинская премия 11 степени.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Народ всегда любил и по-хозяйски ценил пчел, всегда внимательно присматривался к простому чуду жизни улья.

Но то обстоятельство, что работа на пасеке была только занятием одиночек, не прошло бесследно для самого промысла. В большой мере поэтому пчеловодство очень долго сохранялось замкнутым в себе, живущим на отшибе, странным осколком глу­бокой старины.

Было поэтому нечто от горькой правды в картине, которая так назойливо рисовалась в восславлявших ветхозаветные време­на стихах н прозе: высокий плетень, сплошь заросший седым мхом; омытый дождями и овеянный ветрами конский череп, который провалами пустых глазниц охраняет пасеку от дурного глаза; колоды, позеленевшие от времени, и среди них седобо­родый старец — ревнивый хранитель пчелиных тайн, смиренно ожидающий, когда его трудолюбивые и праведные воспитанницы одарят ©го от щедрот милостивой природы...

Ни в далекой лесной стороне, ни в самой дикой горной глу­ши не найти у нас теперь ничего похожего на такую пасеку, на таких пасечников.

Вместе с тысячами последователей Мичурина, чьи труды вливаются во всенародное дело преобразования природы, работают сегодня и пчеловоды-мичуринцы. Настойчиво борются они за высокие ежегодные сборы меда и одновременно превра­щают пасеки в опылительный цех социалистического растение­водства, в новое средство плановой борьбы за урожай многих культур.

Каждый, кто впервые знакомится с пчелами, попадает в по­разительно интересный, диковинный, можно сказать, фантастиче­ский мир, великолепно организованный и бесконечно гибкий, про­стой в своем естественном совершенстве и в то же время беспре­дельно сложный.

Книги об этом удивительном мире неизменно освещали толь­ко то, что отличает и выделяет пчел, только то, что делает их та­кими непохожими на прочих представителей живого. Если, однако,

присмотреться к пчелам также и с другой стороны, если полнее выявить черты сходства со всем живым, если подробнее рассмот­реть те стороны их существования, какие роднят пчел с любым животным и растением, 'Особенности этих действительно своеоб­разных созданий раскрываются намного определеннее и глубже.

Терпеливо и целеустремленно пробираются люди науки К овладению самыми потайными рычагами управления приро­дой. Их успехи быстро вооружают исследователей «страны пчел».

И для каждого, кто следит за работой ученых, становится очевидным, насколько важны и существенны познанные ими явле­ния жизни пчел и вместе с тем насколько богаче и содержатель­нее всех чудес пчелиной жизни ясная сила материалистической логики, схватывающей самые тонкие явления в спланированном опыте и принуждающей природу выдавать ее сокровенные тайны, служить человеку.

И наука о пчелах выглядит сегодня по-новому. Строгие ме­тоды биологического анализа, положенные в основу исследова­ний, вооружили экспериментаторов новыми фактами. Тонкая техника опытного дела и лабораторное оснащение помогли глуб­же заглянуть в суть явлений и процессов. Невиданными темпами стали благодаря этому накапливаться новые знания.

Самые последние страницы истории науки о пчелах нагляд­но повествуют о том, как материалистические основы учения И. П. Павлова, сливаясь в широком русле единой советской агробиологической науки с мичуринским учением, обогащают теорию, освещающую пути преобразования живой природы на благо социалистического общества. Еще раз, на примере пчел, показывают они, что только наша советская биологическая наука может быть надежным руководством в исследовании са­мых сложных вопросов биологии, что только наше, выпестован­ное товарищем Сталиным мичуринское учение дает ключ К познанию любых, без него необъяснимых тайн живой при­роды.

Настоящее издание (1953 г.) значительно отличается от предыдущего (1952 г.): в книгу введены новые главы («Преи­мущества оседлости», «Зарождение семьи», «Крылатые помощни­ки»); переработаны главы, в которых рассматривается лет­ная деятельность пчел («Главный взяток», «Возвращение в гнездо»). Внесены также многочисленные частные дополне­ния и уточнения, в которых отражены итоги ряда новых ис­следований. Часть изменений подсказана письмами читателей, которых автор снова и снова благодарит за критику, замеча­ния, сообщения и советы.

ПРИРОДА И ЛЮДИ

Взгляд в стеклянный улей. — Находка в Паучьей пещере. — Как понимали жизнь пчел натуралисты прошлых эпох. — Благодаря чему советский чело­век может наблюдать мир открытыми глазами.

Тихое, мелодичное жужжание все лето не умол­кает в углу лаборатории. Здесь, ребром приставлен­ный к подоконнику, стоит плоский стеклянный улей, В котором живет небольшая семья пчел. Ее поселяют сюда весной, перед тем как зацветают сады, и она скоро осваивается со своей новой прозрачной оби­телью.

Широкий стеклянный коридорчик, соединяющий гнездо с внешним миром, позволяет видеть, как крылатое население улейка с утра до вечера снует взад и вперед по дороге между своим жильем и про­резью в раме окна.

С дощечки, прибитой снаружи под окном, одна за другой ежеминутно поднимаются в воздух пчелы. Жужжа, набирают они высоту и исчезают среди деревьев. Навстречу им летят другие. Они грузно опускаются на ту же дощечку, не останавливаясь, бегут к узкой щели летка, в коридорчик, в гнездо и теряются здесь среди тысяч неразличимо похожих друг на друга существ, копошащихся на ячеистой плоскости сотов.

Чем ближе к центру сотов, тем реже просвечивает геометрически строгое плетение ячеек из-под массы бегущих и неподвижных, ползающих и переминающих­ся на месте пчел. Трудно описать это незатихающее и на первый взгляд совершенно хаотическое движе­ние на застывшем восковом узоре.

Одни пчелы вползают в пустые ячейки, скрываясь в них почти целиком, другие — медленно, как сон­ные, бродят по сотам, третьи — пятясь, выкарабки­ваются из ячеек, на дне которых белыми колечками лежат крохотные личинки, четвертые — юркие и по­движные — скользят мимо всех так быстро, будто им некогда...

По краю сотов, лениво расталкивая население гнезда, ползет толстый трутень. Матка торжественно ходит, волоча длинное свое брюшко, и пчелы рассту­паются, давая ей дорогу.

Вот пчела, вернувшись домой с приклеенными к задним ножкам цветными комочками цветочной пыльцы, поднимается на соты; перебегая здесь от од­ной ячейки к другой, она отыскивает свободную и ловко, одним движением, сбрасывает в нее принесен­ный корм. Следом сюда же подходит другая, вся в цветочной пыльце, и, уцепившись ножками за края, начинает головой трамбовать корм, плотнее набивая его в ячейку.

Вот пчела-санитар, выбиваясь из сил, тащит из глубины гнезда труп осы. Пройдя за черту летка, она, не выпуская ноши, поднимается с ней в воздух и от­летает прочь. Вот другие пчелы — уборщицы—веера­ми крыльев подметают дно улья, которое и без того блестит в своей безукоризненной чистоте... Недалеко от летка одна только что прилетевшая пчела-сбор­щица передает другой принесенный нектар. Если проследить за сборщицей, можно видеть, как она убе­гает на соты, и здесь, в самой 'гуще пчелиной толпы, начинает кружиться, расправляя и складывая крылья.

Еле слышный шорох тысяч насекомых под стеклом прерывается: вдруг визгливой, ноющей нотой, которая уже через мгновение замирает, сменяясь попреж-нему ровным гулом, Это пчелы, вентилирующие.

гнездо. Они стоят, вытянув ножки и слегка приподняв конец брюшка. Четыре крыла каждой пчелы-вентиля-торщицы трепещут так быстро, что они совсем невидимы.

В каждом уголке гнезда жизнь кипит, но сумато­ха на сотах, если терпеливо присмотреться к ней, пе­рестает казаться беспорядочной. В конце концов становится понятно, что тысячи четырехкрылых насе­комых в этом скопище связаны какими-то взаимными отношениями.

Под прозрачными стенками стеклянного улья открываются многие важные подробности общежития пчел. Но здесь на одном-единственном соте их можно наблюдать сравнительно немного. В обычном улье та­ких сотов может быть и полтора и два десятка и боль­ше. Как же живут в своих гнездах эти создания, с не­запамятных пор занимающие человека?

Пчелы известны людям действительно с очень дав­них времен. Стоит рассказать о том, как это было установлено.

В горах возле Валенсии, на северо-запад от ни­щего испанского местечка Бикорп, и сейчас можно найти много бурого и красного железняка, желтой железной охры, черного марганца, белой извести. Если хорошенько истолочь их, каждый кусок в от­дельности, и смешать рудную пыль с жиром живот­ных, получатся белая, бурая, красная, желтая краски. Такими красками и расписаны ниши Паучьей пеще­ры, открытой в 1919 году вблизи Бикорпа.

Настенная роспись этой пещеры, как и многих других стоянок первобытного человека, изображает людей, зверей, птиц, охоту. Но впервые, и пока еще только здесь, в Паучьей пещере, обнаружено изобра­жение охоты на пчел: круто спадают с отвесной ска­лы не то гигантские воздушные корни, не то мощные побеги каких-то стелющихся растений; по ним ползет, взбираясь в гору, человек, а наверху, не сразу замет­ная снизу, чернеет фигура второго, который добрался до самого входа в пчелиное гнездо, спрятанное в нише

скалы; разъяренные пчелы носятся вокруг охотника за медом...

Специалисты полагают, что фреска в Паучьей пе­щере написана пятнадцать тысяч лет назад.

Мы не знаем, конечно, какие мысли вызывало у человека того периода зрелище гнезда пчел, спря­танного в камне скалы, и не напоминало ли оно ему пещерное поселение его собственного рода.

Зато доподлинно известно, что люди не только рабовладельческой и феодальной, но и буржуазной эпохи всегда видели в жизни пчел отражение уклада их собственной жизни.

Так было не только в прошлом.

Сочинения некоторых современных, например аме­риканских, пчеловодов утверждают, будто согласован­ная жизнь улья является результатом руководства со стороны «тайного комитета пчел», некоего невидимо­го «правления ульевой компании». Известный среди пчеловодов США специалист Аллен Латгам в совер­шенно серьезной форме объявил, что жизнью улья управляют «контрольные пчелы» (очевидно, что-то вроде держателей контрольных акций), «не очень молодые и не очень старые, в расцвете сил. И вероят­нее всего, очень небольшое число их».

А недавно английский пчеловод С. Г. Батлер до­бросовестно изложил в своей книге еще одну, самоно­вейшую из таких выдумок: некий Ф. Д. Троллоп-Белью обнародовал, оказывается, труд, в котором говорится, что жизнью пчел в улье руководят всего три-четыре пчелы, которые сами физического участия ни в каких работах, конечно, не принимают и огра­ничиваются лишь организацией медовой и восковой промышленности и координацией связей между раз­личными группами пчел.

Разве только комиссии по расследованию антипче­линой деятельности нет еще у пчел мистера Троллопа!

Последние издания американской энциклопедии пчеловодства тоже внушают читателям мысль о том, что в каждом улье имеется свой, пчелиный Уолл­стрит, командующий и пчелиным «общественным мне-

нием», и пчелиными «вкусами», и пчелиной «внутрен­ней и внешней политикой».

Конечно, современные буржуазные специалисты знают биологию пчелы несравненно лучше, чем ее мог знать какой-нибудь доисторический охотник за медом.

Теперь в распоряжении ученого имеются богатые библиотеки, специальные институты и лаборатории, данные смежных наук — общих и частных, совершен­ная микроскопическая техника, средства тончайшей химической аналитики...

Однако одного этого еще недостаточно, чтоб с необходимой ясностью видеть природу и правильно ее понимать.

Как ни могучи ультрателескопы, сквозь которые наблюдаются звездные миры вселенной, как ни со­вершенна оптика, применяемая для изучения микро­миров клеточных частиц, как ни точны приемы высше­го математического анализа, с помощью которого познаются отдельные явления и закономерности, не поддающиеся непосредственному наблюдению, — все это новейшее оснащение науки само по себе не в си­лах уберечь от пороков мышление ученых питомцев капиталистической цивилизации. Их психология ос­тается по-прежнему примитивной, ограниченной клас­совыми и социальными предрассудками.

«Каков образ жизни людей, — таков образ их мыслей», — говорил товарищ Сталин.

У биологов буржуазного общества этот закон вы­ражается, между прочим, и в стремлении приписывать вещам и предметам мертвой и живой природы такие свойства, какие в действительности этим вещам и предметам не присущи, а представляют, в конечном счете, только преображенную картину господствую­щих производственных отношений.

Не случайно поэтому австрийский зоолог Ф. Тре-чель в своей книге, вышедшей незадолго до опублико­вания дарвиновского «Происхождения видов», про­стодушно признавался, что в мире животных «удивленный наблюдатель везде видит точное отра­жение всей общественной, промышленной, художе­ственной, научной И политической жизни» людей.

Это изуродованное, искаженное, иллюзорное отражение природы в сознании сыграло злую шутку и с величайшими натуралистами прошлого.

Об одном таком случае писал К. Маркс по поводу «Происхождения видов», отмечая, что даже столь строгий ученый, как Дарвин, видит в мире животных и растений мир людей и в среде животных и расте­ний вновь узнает «свое английское общество с его разделением труда, конкуренцией, открытием новых рынков, «изобретениями» и мальтусовской «борьбой за существование».

«У Дарвина царство животных фигурирует в виде гражданского общества», — повторял К. Маркс в этом письме Ф. Энгельсу. И Ф. Энгельс, соглашаясь с ним, шутил даже, что Дарвин в своем учении изобра­зил пародию на современное ему буржуазное общество.

А разве не так же обстояло дело с составившей в свое время целую эпоху клеточной теорией Р. Вир-хова? Теперь, когда она впрах повергнута настойчивы­ми исследованиями О. Б. Лепешинской, поддержанной всем, что есть самого передового в советской науке, можно лишь удивляться тому, как долго — почти сто­летие! — продержалось в умах это откровенно метафи­зическое порождение немецкой идеологии середины XIX века. Можно ли сомневаться в том, что на теории Р. Вирхова, провозгласившего организм «федерацией клеточных государств», неизгладимый след оставили идеи породившей ее бисмарковской Германии? Утвер­ждая, что «элементарные организмы» клеток суть на­стоящие самостоятельные граждане, которые, соединя­ясь миллионами, образуют тело — «государство кле­ток», Вирхов, бывший сторонником прогрессистской партии, одним этим достаточно выказал, что все его учение имело, как заметил еще Энгельс, «скорее про-грессистский, чем естественно-научный и диалектиче­ский характер».

Что ж удивительного, если в мире пчел с их своеобразными законами жизни, наблюдатели разных времен неизменно находили точное, до деталей, отра­жение породившего и окружающего их самих общест- венного устройства.

11

Известно, например, что древние египтяне видели в пчелином гнезде государство во главе с пчелой-фараоном, который в окружении свиты слуг, обве­вающих его опахалами усиков, наблюдает с высоты своего воскового трона, как караваны пчел-рабов складывают к его стопам сладкие дары.

Вслед за египтянами Платон (IV век до нашей эры) и после него — в «Истории животных» — Ари­стотель находили в пчелином гнезде рабовладельче­ское общество, управляемое аристократами — трут­нями.

Римляне подкрепили взгляды греков. Плиний в своей «Естественной истории» описывал, «подобно диадеме, блестящее пятнышко» на челе цезаря пчел, его блеск и осанку, грозный вид воинов окружающей его охраны.

Целиком посвященная пчелам четвертая глава аг­рономической поэмы Вергилия «Георгики» тоже ут­верждала, что в семье пчел «царь смотрит за делом».

Даже через полторы тысячи лет пчелиная семья
все еще считалась монархией. Шекспир в «Генрихе V»
дает сочный пересказ тогдашних взглядов на
уклад пчелиной семьи:..,

...У них есть царь и разные чины: '

Одни из них, как власти, правят дома.
Другие — вне торгуют, как купцы;
Иные же, вооружася жалом,
Как воины, выходят на грабеж,
Сбирают дань с атласных летних почек
И, весело жужжа, идут домой, ^:

К шатру царя с награбленной добычей. На всех глядит, надсматривая, он, Долг своего величья выполняя: На плотников, что кровли золотые Возводят там, и на почетных граждан, Что месят мед; на тружеников бедных, Носильщиков, что складывают ношу Тяжелую к дверям его шатра; На строгий суд, что бледным палачам Передает ленивых, сонных трутней...

Но если в описаниях английских писателей XVI века пчелиная семья выглядит до смешного по-

13

хожей на купеческую Англию елизаветинской эпохи, то в сочинениях французских авторов XVII века она изображается еще основанной на классически феодальных началах.

Теперь трудно без улыбки читать сочинение фран­цузского писателя Симона, который, описывая «госу­дарство пчел», рассказывал о том, как пчелы-при­вратники встречают у входа в город-гнездо усталых пчел-путников, издалека прибывших с товарами, о том, как перед роением пчелиный король сигналом серебряной трубы оповещает подданных о предстоя­щем походе... По Симону, в стенах одного улья могут жить и несколько королей, наглухо отгораживающих свои вотчины сотами. «Если же один из королей вознамерится, — писал Симон, — добиться суверенно­го господства во всем улье, тогда вспыхивает рев­ность между королями и раскол и бунты среди под­данных».

Пчелиная «монархия» очень долго просущество­вала в головах пчеловодов и на каждом новом этапе истории выглядела как более или менее точная копия человеческой.

Старейшее русское сочинение о пчелах принадле­жит перу выдающегося деятеля Ломоносовской шко­лы— Петра Рычкова, экономиста, путешественника, географа, литератора. В его сочинении семья пчел изображается неким подобием империи времен екатерининского «просвещенного абсолютизма». А в конце XIX века один из пчеловодов, рисуя подсадку новой матки в улей, буквально списывает эту сцену из отчетов «Полицейских ведомостей» о коронацион­ных торжествах: «Матка спокойно и с каким-то особым достоинством входит, а пчелы, выстроившиеся шпалерами, издают сильный звук, подобный клику «ура», восторженно произносимому царю или царице народом...»

Да что говорить о XIX веке! В английской литера­туре семья пчел и сегодня еще изображается мо­нархией, и конечно монархией английского образца, где «матка не обладает даже правами конституцион­ного монарха», где «это только флаг на мачте».

14

Вместе с тем представления об укладе пчелиной жизни, в разных странах по-разному отражая измене­ния вобразе жизни людей и в образе их мыслей, ста­ли уже с конца XVIII, а к началу XX века особенно претерпевать соответствующие перемены.

«Царица, — писал Л. Бюхнер в сочинении «Психи­ческая жизнь животных», — находится под присмот­ром и в зависимости от работниц... Она не обладает личной неприкосновенностью и престолом и жизнью отвечает за правильное исполнение своих царствен­ных обязанностей».

Эти первые «подкопы против пчелиной монархии» я рассказы о «пчелином народовластии» были неко­торыми «исследователями» восприняты как опасная крамола и непозволительная вольность смутьянов.

«Прежнее знаменитое пчеловождение невозможно стало с тех пор, как у пчел начали открывать консти­туции, парламенты, своды «законов», — негодовал литовский помещик П. Микялен-Микаловский в книге «Пчела». И не один он в испуге перед тенями отра­жений требовал сочинения «вольтерьянствующих писателей» о пчелах «запирать подальше в шкаф» и «особенно тщательно прятать от слуг». Заодно с литовским провинциальным монархистом горько сетовал по поводу того, что в жизни пчел пытаются усмотреть «осуществленный идеал коллективизма», член французской академии Гастон Бонье, опубли­ковавший на эту тему специальный доклад в «Меж­дународном социологическом обозрении».

Нет никакой необходимости пересказывать здесь содержание множества сочинений, в которых вопрос об «усовершенствовании» буржуазного общества рассматривается, исходя из «опыта пчел». Напечатан­ная в Москве в конце XVIII века книга Иоанна Лоще­ния (перевод с латинского) «Общежитие пчел, с госу­дарством гражданским сравненное, или выведенный из самой натуры пчел подлинный и изрядный образец гражданской жизни» с возмущением говорит о не­опрятности человеческого жилья, о грязи в городах и сельских местностях, советуя учиться у пчел... са­нитарной организации общежития. А изданная в Па-

риже в конце XIX века книга первой переводчицы Дарвина на французский язык госпожи Клеманс Ройе («пламенный французский синий чулок», как характеризовали ее литераторы прошлого века) утверждала, что все беды человеческие происходят по вине мужчин, и рисовала картину чисто женского государства, устроенного полностью по образу и по­добию пчелиного общества.

Наряду с этими забавными литературными анек­дотами в таких серьезных произведениях русских авторов, как статья Д. И. Писарева «Пчелы» или «История улья с лубочной крышкой» Л. Н. Толстого, пример пчел с разных позиций, отражавших миро­воззрение авторов, был использован для острого ра­зоблачения уродств монархического строя и общества, обманутого и ограбленного «трутнями». Не случайно статья Писарева была жестоко исковеркана царской цензурой, а сказка Толстого смогла без урезок уви­деть свет только в наше время.

Но статья Писарева и сказка Толстого были на­зидательными поучениями, политическими памфлета­ми. Что же касается чисто пчеловодческих и пчело-ведческих сочинений, то авторы их в массе продолжа­ли истолковывать уклад пчелиной жизни, старательно избегая сопоставлений, неприемлемых для господ­ствующих классов буржуазного общества.

Нужно ли говорить об объективном смысле и на­значении той социологизации биологических явлений, какую мы находим в истории науки о пчелах?

Совершенно очевидно, что фальшивые, извращен­ные трактовки уклада пчелиной семьи в разные времена и у разных авторов были и остаются попыт­кой, нередко намеренной, узаконить, засвидетельство­вать «естественность» существующего эксплуататор­ского общественного строя, доказать его вечность и необходимость.

Все эти мысли внушались иногда весьма иноска­зательно и замаскированно и утверждались самыми разнообразными способами.

Морис Метерлинк, автор нашумевшей в начале XX века и переведенной на множество языков книги

«Жизнь пчел», стоял перед ульем в почтительном

изумлении и, переводя взгляд с пчел на людей, мыслен­но сравнивая с пчельником человеческий мир, прихо­дил в смятение и вспоминал Робинзона, увидевшего след человеческой ноги на песке: «Здесь кто-то уже был до нас...»

Говоря это о человеческом обществе, он, таким образом, клонил речь к тому, что, по его мнению, люди дошли в своем общественном развитии только до рубежа, уже давно когда-то оставленного пчелами.

Человечеству надо-де пройти еще большой, долгий путь, пока оно поднимется в устройстве обществен­ной жизни до уровня пчел, — вот что стремится внушить в своей книге Метерлинк между строк.

В таком иносказательном, замысловатом облаче­нии протаскивается здесь ветхая и гнилая идейка реакционных философов, пытающихся доказать, что слепые природные инстинкты умнее, мудрее разума, сознания.

Современные авторы пишут об этом менее ту­манно.

Заключая рассказ об основах биологии пчелиной семьи и ее высокой организованности, автор одной из недавно вышедших в Англии книг уныло отмечает, что создания, лишенные дара мысли, смогли все же, и не в частностях, а в основе, устроить свою жизнь гораздо умнее, чем люди хотя бы втой же Англии.

Прежде чем человек научился думать, пчелы на­столько наладили свои дела, что не нуждаются в ра­зуме, утверждает эта книга.

Пропаганда отречения от разума давно уже не нова для буржуазной науки. Точно так же не новы, явственно звучавшие и в книге Метерлинка, попыт­ки изобразить «мудрую жизнь пчел» примером и призывом для людей. Эти попытки, получившие особенно широкое распространение в последние годы, тоже имеют свою историю.

Лет двести назад, на заре капиталистической эпохи, писатель Бернар Мандевиль (Маркс неодно-

 

кратно упоминает его сочинения в «Капитале») в своей философской «Басне о пчелах» дока­зывал, что ульи могут процветать только тогда, ко­гда каждая пчела соблюдает узко личный интерес.

Мандевиль широко обобщал это свое заключение и, перенося его на людей, делал весьма далеко идущие выводы.

Теперь, в эпоху заката капитализма, когда уже для всех очевидно, к чему привела общество буржуа­зия, не оставившая между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса бессердечного чистогана, у пчел стали открывать нечто прямо противополож­ное тому, что наблюдал Мандевиль.

Теперь о пчелах стали писать, что они «обладают счастливой способностью подавлять индивидуальную эксцентричность во имя общего блага», что у них «индивидуализм не противопоставлен, а подчинен це­лому», что «пчелы бесспорно наладили свою жизнь лучше, чем люди когда-нибудь смогут это осущест­вить», и т. п.

Нетрудно догадаться, что эти утверждения имеют конечной целью внушить читателю мысль о тщетности попыток, о безнадежности, бесперспективности и не­возможности социалистического переустройства об­щественной жизни.

В то же время имеется немало сочинений, авторы которых воспевают пчел как «самую большую и жи­вую философию мира» и утверждают, что «современ­ный человек, как и люди прошлого, находит нечто обнадеживающее в солидарности улья». Посмотрим, что это за надежды. Придет время, нашептывает одна из таких книг, когда мудрецы «дадут народам новые законы, спи­санные с законов пчелиной жизни, и золотой век расцветет на земле».

Пытаясь вызвать у читателя восхищение «мудро­стью природных законов пчелиного государства», подобные сочинения ставят своей задачей внушить веру в то, что и естественный ход эволюции в конце концов своевременно приведет людей к лучшему, при-

 

чем социальный вопрос будет разрешен мирно, без всяких революций, и столь же успешно, как это можно видеть на примере пчел.

Выходит, «пессимисты» и «оптимисты» сходятся на одном: людям не нужно бороться с существующим буржуазным укладом жизни.

В этом и состоит последнее слово биологического обоснования оппортунизма.

Так постепенно выясняется, что совершенно мир­ная, казалось, область науки — пчеловедение—не только служит ареной, но оказывается и орудием идеологической борьбы.

Попробуем теперь, опираясь на новейшие данные биологической теории и пчеловодной практики, разо­браться в том, что в действительности представляет собою пчелиная семья.

В нашей Советской стране, где до конца уничто­жены условия, порождающие извращенное понимание природы и общества, человек впервые имеет возмож­ность наблюдать мир действительно открытыми гла­зами.

Советский человек кровно заинтересован в том, чтобы воспринимать мир только таким, каков он есть на самом деле.

Раскрывая условия, порождающие то или иное природное явление, мы получаем надежную возмож­ность управлять познанным естественным процессом. Товарищ Сталин учит, что «люди могут открыть за­коны, познать их, овладеть ими, научиться применять их с полным знанием дела, использовать их в инте­ресах общества и таким образом покорить их, до­биться господства над ними». Вот почему в правиль­ном, материалистическом понимании природы заключается могучая сила. Она используется народа­ми СССР в их работах, направленных на преобразо­вание земли. И пчелы — о чем и говорит книга — тоже могут и должны быть использованы для этой цели.

НА РАЗНЫХ КОНТИНЕНТАХ

Пчелы европейского континента. — Индийские пче­лы.— Американская мелипона. — История пчелы — пример того, как в процессе искусственного отбора отбраковывались целые виды. — Почему пчела, рас­селенная по всему миру, продолжает оставаться наи­менее изменчивым из всех домашних животных. — Несколько слов о колхозной пасеке.

Астрономы давно ведут учет звезд. Конечно, нельзя думать, что все небесные светила уже полностью под­считаны. Однако в самом подробном из астрономиче­ских каталогов значится ныне свыше полутораста ты­сяч звезд, до девятой величины включительно. Таким образом, теперь учтены не только все звезды, видимые невооруженным глазом, но и наиболее крупные из обнаруживаемых с помощью телескопов. И оказывает­ся, что всех этих звезд на небе намного меньше, чем видов насекомых на земле: сейчас известно уже больше миллиона видов насекомых.

Получается, что в энтомологии систематики опе­рируют величинами куда более «астрономическими», чем звездочеты.

Сколько же видов насекомых содержится, разво­дится и используется человеком?

Давно выкармливается, например, тутовый шелко­пряд. Позднее стал осваиваться шелкопряд дубовый.