Что касается популярного сознания, то его привлекала так называемая практическая каббала – магия, призванная воздействовать на мир («ибо каждое возбуждение «снизу», от человека, вызывает возбуждение в верхних сферах мироздания»...), угадывать сокровенное и предсказывать будущее (часто путем перестановки букв в именах, операциями над числовыми соответствиями букв и т.п.).
Так что слова каббала и каббалистика даже вошли в ряд европейских языков в расширительном значении: тайные знания, магия; нечто непонятное для непосвященных. По данным раби Й. Телушкина, между 1500 и 1800 гг. Каббала считалась «подлинно еврейской теологией», и в иудаизме почти никто не воспринимал её критически. Однако в современном мире, где «рациональное знание ценится выше, чем мистическое, о каббале стали забывать». Что касается историков культуры, социальных психологов, религиеведов, то их интерес к каббале не ослабевает. Дело, по-видимому, в том, что «каббала – не только музейный экспонат, но и особого рода метафора мышления».[358]
Так как мистические занятия считались опасными для людей незрелых и недостаточно твердых в вере, то в иудейской традиции сочинения по Каббале разрешалось читать только женатым мужчинам старше сорока лет, хорошо знакомым с «Торой» и «Талмудом».
6. Апофатические тенденции в «Талмуде». В иудаизме богословие (или теология) как теоретическое учение о Боге стало развиваться после сложения религиозного канона. Это естественная логика развертывания религиозного содержания: вера укрепляется знанием. Теологический компонент вносит в религию представления о внутренней иерархии религиозного учения, интеллектуальную глубину и тот элемент рефлексии, который свидетельствует если не о зрелости, то о начале «взросления» интеллектуальной системы. Создавая своего рода логические «скрепы» учения, богословие отвечает определенным внутренним – коммуникативным и психологическим – потребностям коллектива верующих в систематизации и укреплении религиозного знания.
|
|
После трагического поражения иудеев в двух антиримских восстаниях (66 – 73 гг. и 132 – 135 гг. н.э.) задача книжного «укреплении веры» была осознана в иудаизме как своего рода духовное преодоление катастрофы, дающее надежду на возрождение еврейского народа. Раввины «великого собрания» (иудейский аналог отцам церкви в христианстве) завещали последующим поколениям книжников «воздвигать ограду вокруг закона», и эта защита учения виделась именно в его теологической разработке.
В «Талмуде» собственно теологический компонент был относительно невелик и не вполне отделен от бесконечно детализированного юридического и разъяснительного комментария к «Торе». Тем не менее, в «Талмуде» становятся значительно более отчетливыми эсхатологические идеи: конец света, страшный суд, воскресение из мертвых, загробное воздаяние человеку по делам его. В теологическом отношении значимо также усиление монотеизма. Эта линия, предвестница будущего апофатического богословия в христианстве, проявилась между прочим и в устранении разных наименований и множества характеризующих определений Бога.
Апофатическое богословие (греч. apophatikos – отрицательный) исходит из полной трансцендентности Бога (т.е. его запредельности по отношению к миру и недоступности человеческому познанию). Поэтому в апофатическом богословии истинными признаются только отрицательные суждения о Боге («Бог не является человеком», «Бог не является природой», «Бог не является разумом» и т.д.). Что касается положительных суждений о Боге, то они невозможны: например, дажетакое предельно общее утверждение, как «Бог существует», лишено смысла, Бог – вне бытия и выше бытия.
|
|
Катафатическая теология (kataphatikos – положительный) допускает возможность характеризовать Бога при помощи позитивных (положительных) определений и обозначений, которые, однако, не должны пониматься буквально и прямо. В христианской теологии оба принципа богопознания существуют, однако отрицательное богословие считается более высоким и совершенным. Н. А. Бердяев, например, в апофатической теологии видел противовес социоморфизму (трактовке Бога в категориях социальных взаимодействий между людьми).
Имени Бога иудеев Яхве в Библии, строго говоря, нет. Имя Яхве (Иегова) возникло в XIII – XV вв. в среде христианских теологов, изучавших Ветхий Завет в оригинале (т.е. на древнееврейском языке), в результате огласовки (озвучивания) того условного и прежде существовавшего только на письме четырехбуквенного сочетания, которое употребляется в Библии для обозначения Бога. (ЙХВХ - Йод-Хе-Вау-Хе; IHVH - Yod-He-Vau-He – на иврите). Эти четыре согласных буквы передают первые звуки древнееврейского выражения, которое толкуется как «Я есмь сущий (Бог)». По преданию, подлинное свое имя Бог открыл только Моисею, однако в записи «Торы» Моисей использует не настоящее имя Бога, а сокращение перифразы «Я есмь сущий (Бог)». Этот четырехбуквенный знак употреблен в Библии около 7 тысяч раз. Что касается подлинного звучания имени Бога, то оно произносилось всего один раз в году (в День очищения) первосвященником, причём тайна его звучания передавалась устно по старшей линии первосвященнического рода. После Вавилонского плена, примерно в V в. до н.э., иудеи, «благоговея к Имени Божию» (С.Н. Булгаков), перестали произносить это имя в Богослужении и при чтении Писания, заменяя его словом Элохим (Элогим). Это обозначение Бога, употребленное в Библии около 2 тысяч раз, представляет собой форму множественного числа древнееврейского слова со значением «Бог». Однако прилагательные и глаголы, относящиеся к этому слову, в Библии всегда стоят в единственном числе, т.е. Элохим выступает как обозначение некоторого единого и одного Бога. В «Септуагинте» и «Талмуде» Элохим было осмыслено как нарицательное слово со значением «господин, господь» (в «Септуагинте» оно переводится словом kirios).
|
|
В «Талмуде» уже нет тех многочисленных характеризующих наименований-эпитетов Бога, которыми изобилует Танах: Вечный, Всеведущий, Великий в советах, Знающий тайны сердца, Испытующий сердца и утробы, Благотворящий, Терпеливый, Ревнитель, Мститель, Отец, Кроткий и т.п. Абсолютное начало, таким образом, в «Талмуде» мыслится настолько всеобъемлющим, надчеловеческим и надприродным, что любые его характеристики становятся ничтожно малыми и ненужными.
После «Талмуда» иудейское богословие развивается в трудах многих поколений ученых, включая выдающегося мыслителя XX в. Мартина Бубера (1878 – 1965), гуманистического мистика и экзистенциалиста.
Самый знаменитый еврейский мыслитель средневековья Моисей Маймонид (1135 – 1204), раввин, врач, математик, астроном и кодификатор права, напротив, был ярким рационалистом в богословии.
Его написанный по-арабски «Наставник заблудших» (вариант перевода «Путеводитель колеблющихся») содержит логическое (по Аристотелю) и философское обоснование монотеизма. «Наставник заблудших» вызывал неприятие как иудейских ортодоксов, так и у инквизиции. Консерваторы не раз запрещали это новаторское сочинение читать иудеям, впрочем, иногда – только несовершеннолетним.
Защищая и развивая рационалистические начала Писания, Маймонид систематизировал и дополнил приемы толкования «Торы», разработанные в «Талмуде». Например, такие обороты Писания, как перст божий и т.п., Маймонид учил понимать не буквально, а переносно, поскольку Бог, разумеется, не имеет физической плоти.
7. Символ веры иудаизма. Жанровая идея, сам замысел Символа веры принадлежит христианству, и, строго говоря, только в христианстве термин символ веры вполне органичен. Однако, по-видимому, в каждой религии особенно в религии, внимательной к слову и к структуре своего учения, есть аналоги Символа веры – специально составленный текст, с кратким изложением самых важных истин веры, читаемый в знак верности учению. Исследователи, выросшие в христианской культуре, склонны называть такие тексты Символами веры, хотя в самих вероисповеданиях (конкретно, в зороастризме, буддизме, исламе) эти тексты назывались иначе.
В иудаизме жанр «символического текста» сложился поздно. Возможно, потребность в тексте-символе возникла под влиянием логичных текстов у христиан, среди которых жили иудеи диаспоры.
Символ веры иудаизма составил выдающийся еврейский мыслитель средневековья Моисей Маймонид (1135 – 1204), автор «Наставника заблудших», одного из ранних логико-богословских Комментариев к «Торе».
Он «вывел тринадцать принципов веры, которые, по его мнению (и это мнение разделяют многие более поздние иудейские учителя), являются главными и существенными в иудаизме. В оригинале они написаны на арабском языке… и представляют собой не что иное, как чисто формальное заявление, или кредо, в ответ на вызов, брошенный иудаизму исламом и христианством».[359]
Символ веры иудаизма, составленный Маймонидом, состоит из 13 положений, [360] которые кратко можно сформулировать следующим образом: [361]
1. Бог существует.
2. Бог один.
3. Бог не существует в телесной оболочке.
4. Бог вечен.
5. Иудеи должны поклоняться только Ему одному.
6. Общение с Богом происходит через пророков.
7. Моией – величайший из пророков.
8. Тора имеет божественное происхождение.
9. Тора никогда не утратит своего значения.
10. Бог знает обо всех поступках людей.
11. Бог наказывает зло и вознаграждает добро.
12. Бог пощлет Своего Мессию.
13. Бог воскресит мертвых.
Этот текст включается во многие еврейские молитвенники.
Раби Йосеф Телушкин пишет, что иудаистский Символ точнее всего выражается в библейском стихе из «Второзакония» (6:4): «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть». [362] То главное, что в нем заключается, – монотеизм иудейской веры. И в наше время верующие читают этот текст четырежды в день – как молитву и символ преданности Богу.
В иудаизме первоначальное обучение основам веры ведется, по «Торе» и комментариям к ней. Вопросно-ответное построение характерно для некоторых поздних религиозно-юридических справочников.
8. Первые иудейские проповедники. В религии проповедь так же органична, как молитва. Это фундаментальный, первичный жанр религиозной коммуникации. С началом проповеди учение начинает жить в сознании некоторого с о о б щ е с т в а людей. Если Слово Бога, услышанное пророком, – это мистический «первотолчок» в зарождении религии, то проповедь, в которой пророк (наставник) доносит Божье Слово людям, – это «второй толчок», и при этом не мистический, а вполне наблюдаемый. Религия как межличностный коммуникативный процесс начинается именно с проповеди учения людям.
По отношению к Слову Бога всякая проповедь – это текст «второго порядка», слово наставника по поводу слова Бога. Цель проповеди состоит в донесении смысла слова Бога до сознания людей. Такая передача смысла представляет собой ту или иную адаптацию первичного текста (слова Бога) к возможностям человеческого разума. Адаптация может состоять в полном или частичном переводе первичного текста на более понятный язык, при этом вторичный текст может быть и расширением исходного и, напротив, его сжатием (компрессией). К расширению первичного текста приводят разного рода его толкования (включая раскрытие всякого рода следствий), далее, повторы тех или иных ключевых значений и, наконец, прибавление к тексту новой эмоционально окрашенной, убеждающей или внушающей информации. Адаптирующий эффект сжатия текста связан с тем, что во вторичном тексте оставлены только главные смыслы.
Элементы проповеди (т.е. истолкования некоторого первичного сообщения) могут быть представлены уже в Писании. Это достаточно обычное явление для «Танаха» («Ветхого Завета»), поскольку иудейское Св. Писание представляет собой мифологизированную историю еврейского народа, и в историческое повествование оказались включенными не только заповеди Бога, но и связанные с ними проповеди пророка.
Так, во «Второзаконии» Моисей, передав заповеди Божии народу, затем увещевает людей исполнять заповеди – показывая, насколько они важны, как почетно то, что Бог избрал своим народом именно иудеев, и как опасно невыполнение заповедей: «Вот, я научил вас постановлениям и законам, как повелел мне Господь, Бог мой. <...> Итак, храните и исполняйте их; ибо в этом мудрость ваша и разум ваш пред глазами народов, которые, услышав о всех сих постановлениях, скажут: только этот великий народ есть народ мудрый и разумный» (Втор 4, 5 – 6).
Ср. также эпизод, показывающий связь и соприкосновение во времени первоисточника вероучения (Писания) и вторичного источника – проповеди (включающей увещевание, перевод и толкование Писания).
Древние иудеи в V в. до н.э. возвращаются из Вавилонского плена в Иерусалим. Они восстанавливают иерусалимскую крепостную стену, и вот на ней благочестивый и ученый священник Ездра, ревнитель иудейской ортодоксии, реставратор религии Яхве, восемь дней подряд (как раз шел иудейский праздник кущей) громко читает народу «Тору». Он читает на древнееврейском языке, однако этот язык плохо понятен народу, несколько поколений которого, находясь в Вавилонском плену, уже перешли на арамейский. Поэтому другие священники здесь же переводят или пересказывают «Тору» на понятном языке, а Ездра при этом толкует непонятное. Именно эти публичные, с городской стены, чтения «Торы», перевод и толкования помогли восстановить иудаизм в послепленном Иерусалиме. «И принес священник Ездра закон пред собрание мужчин и женщин и всех, которые могли понимать; <...> и читал из него на площади, которая перед Водяными воротами, от рассвета до полудня; <...> и уши всего народа были приклонены к книге закона. <...> Книжник Ездра стоял на деревянном возвышении, которое для него сделали. <...> И открыл Ездра книгу пред глазами всего народа, потому что он стоял выше всего народа. И когда он открыл её, весь народ встал; <...> и читали из книги, из закона Божия, внятно, и присоединяли толкование, и народ понимал прочитанное <...>; весь народ плакал, слушая слова закона» (Неем 8, 2 – 9).
9. Комментаторская культура иудаизма. В религиях Писания проповедь рано стала выполнять ещё одну коммуникативную задачу – толковать «трудные места» священного текста. Наряду с «наставлением и увещанием» «следовать Закону» и «подражать прекрасным вещам», проповедь стала жанром, в котором складывались приемы объяснения того непонятного, что звучало в литургии. Во время ритуального чтения отрывков из Писания попутный комментарий непонятного не допускался – таков фундаментальный принцип в отношении к священному слову в религиях Писания. Другое дело проповедь – в качестве текста «второго порядка», слова наставника по поводу слова Бога.
Проповедь в храме всегда в той или иной мере содержит толкование Писания, поскольку такова общая цель проповеди – донести смысл слова Бога до сознания людей. Однако очень скоро толкования выходят за границы того, что может вместить устное слово священника. Толкования, всякого рода комментарии к Св. Писанию становятся преобладающим типом знания вообще, а культура, в центре или в фундаменте которой находится религия Писания, развивается как к о м м е н т а т о р с к а я культура, как рефлексия по поводу главного текста культуры – Писания. При этом генетическая связь с проповедью, с наставлением в храме сказывается в характерном для такого знания привкусе дидактики, назидания. Это то знание, которое надлежит знатъ, которому учит конфессиональная школа.
В иудаизме разнообразные комментарии к «Торе» начинают составляться ещё до канонизации «Танаха» («Ветхого Завета») – текстах, которые потом станут разделами и книгами «Талмуда». По своему содержанию или характеру основная масса толкований принадлежит трем областям знания (если говорить об этом в современных терминах): богословию, праву и филологии.
«Талмуд» всесторонне разрабатывает самое технику филологического и логико-филологического комментирования текста, методически определяя и демонстрируя на примерах 32 приема толкования текста. Часть приемов была связана с необходимостью устранить противоречия в интерпретации различных установлений «Торы», в том числе путем допущения непрямого, переносного, расширительного, сужающего, иносказательного и разного другого понимания слова или фразы. Таким образом, «Талмуд» и иудейская школа воспитывали готовность к небуквальному пониманию слова и учили понимать разные пласты смысла в одном слове. Понятно, что внесение в школу, в культуру таких принципов и методов понимания интенсифицирует мышление, расширяет информационные горизонты общества.
В «Талмуде» есть пассажи, напоминающие филологический разбор писательского мастерства, со своего рода мысленными экспериментами, позволяющими «взвесить» смысловую значимость отдельных элементов текста.
Вот пример таких наблюдений. Раввины считали, что каждое слово «Торы» – от Бога, ни одно слово не напрасно. Поэтому, когда они находили слово или выражение, казавшееся не столь важным, они стремились выяснить, какую новую идею или нюанс стремится передать с их помощью Библия. Характерна дискуссия о фразе из «Бытия», касающейся Ноя: Вот житие Ноя. Ной был человек праведный, непорочный в своем поколении (Быт 6,9). Какие слова не кажутся существенными? – В своем поколении. – Почему же, спрашивают мудрецы, «Тора» включает их?
Высказывается несколько мнений. Один раввин говорит: «В своем, особенно порочном, поколении Ной был праведным и безупречным человеком, но не в других поколениях». Другой раввин возражает: «Даже если в своем поколении – то тем более в других поколениях». Замечательно, что «Талмуд» не только показывает, как по-разному люди понимают один и тот же текст, но и объясняет эти различия: дело в разном индивидуальном опыте людей. Оказывается, второй раввин стал религиозным только во взрослом возрасте, а до этого был вором, гладиатором и цирковым служителем. Он хорошо знал, как трудно быть хорошим, если происходишь из бедной и аморальной среды. В его глазах Ной, происходивший из такой аморальной среды, но ставший праведником, был куда более велик, чем если бы вырос среди праведников.
Самый знаменитый и до сих пор высокоавторитетный комментатор еврейских священных книг – раби Шломо бен Ицхах или сокращенно Раши (1040 – 1105), признан в иудаизме величайшим еврейским учителем средневековья. Он открыл бесплатную иудейскую школу в Труа (Франция) и стал родоначальником мощной комментаторской традиции. Его сжатый и ясный стиль до сих пор влияет на ивритоязычных авторов.
Комментарий Раши к «Торе» стал первой книгой, напечатанной на еврейском языке в 1475 г. – даже раньше самой «Торы». Знание «Торы» с комментарием Раши сделалось нормой традиционного иудейского образования и вошло в обязательное еженедельное чтение.
Сам «Талмуд» нуждается в значительно большем комментарии, чем «Тора» - прежде всего, из-за сложного языка, включающего арамейские, еврейские, греческие термины, и стихийно запутанной архитектоники.
Раши сделал больше всех, чтобы «Талмуд» стал доступным для читателя. И вот уже в течение почти тысячи лет все, кто изучает и издает «Тору» и «Талмуд», пользуются его комментариями. «И если бы Раши не написал свой комментарий, объясняющий трудные арамейские слова и ведущий читателя по прихотливым и иногда запутанным логическим путям, «Талмуд» мог бы оказаться давно забытым».[363]
Потомки Раши (два зятя и три внука) предложили свой комментарий, именуемый «Тосафот» (XII в.). Комментарий получил признание, и с тех пор «Мишну» стали издавать с двумя комментариями, которые печатаются курсивом на полях, причем для комментария Раши отводят внутренние поля, а для «Тосафота» – внешние. При этом более ранний комментарий Раши считается более авторитетным.
Третий из классических сводов комментариев к «Торе» и «Талмуду» – это «Мидраш» (еврейск. – «истолкование, изучение»). Он составлялся раввинами в IV – XIII в. и был кодифицирован XIII в. В зависимости от темы комментария, различают «Мидраш Галаха» – толкование юридических установлений «Торы» и «Мишны», и «Мидраш Агада» – толкования этических и богословских пассажей, в том числе притчей, афоризмов, фольклорной мудрости «Торы» и «Талмуда». В кодифицированной редакции
«Мидраша» отдельные комментарии расположены так, чтобы соответствовать последовательности стихов «Торы». Так было создано непрерывное, стиха за стихом, толкование всего «Пятикнижия Моисеева.
10. Еврейская религиозная философия в средние века также развивается параллельно с христианской и исламской, причем и здесь исходными точками являются неоплатонизм и аристотелизм.
Среди еврейских аристотеликов наиболее выдающимся был Мозес Маймонид (евр. Моисей бен Маймон), который родился в 1135 г. вблизи испанской Кордовы и умер в 1204 г. в Египте. Его учение, как и других еврейских философов, частично находилось под влиянием каббалистики, которую он пытался соединить с рационалистической философией Аристотеля. Главное произведение Маймонида «Путеводитель заблудших» было первоначально написано по-арабски, затем переведено на еврейский и латынь. Маймонид, как и его исламский современник Аверроэс, был восторженным почитателем Аристотеля. Он говорил, что, кроме пророков, никто не подошел к истине так близко, как Аристотель. В своем обожании Аристотеля он однако не идет так далеко, как Аверроэс (он считал Аристотеля неограниченным авторитетом лишь в области подлунного мира), но, несмотря на это, он все-таки вступает в конфликт с ортодоксальными учениями.
Что касается отношения веры и науки, то, по его мнению, результаты обоих должны быть согласны. Однако там, где возникает противоречие между разумом и словом Писания, там преимущество имеет разум, который стремится путем аллегорической интерпретации соединить Писание и разум. В духе древних элеатов и неоплатоников он утверждает, что истина не множественна, а едина, сама себя создает, движет и сохраняет.
На развитие еврейской философии оказал существенное влияние мистицизм Каббалы – еврейского эзотерического учения. Как отмечает известный историк философии В. В. Соколов – «Истоки этого учения восходят в временам гностицизма, с которым у каббалы много общего. Сюда следует прибавить мотивы неопифагореизма и неоплатонизма, которые чисто внешне сочетались с некоторыми положениями иудаизма. Каббала – типичное синкретическое религиозно-философское учение, которых было немало на Ближнем Востоке. Она содержит множество теософских и космогонических умозрений. Каббала состоит из двух книг, называющихся «Сияние» (Зогар) и «Книга творения» (Сефер Иецира). Более «теоретична» первая из них. По-видимому, основа её возникла ещё в первые века новой эры (написана на арамейском языке), но она была опубликована (будучи по всей вероятности как-то дополнена и доработана) на еврейском языке в XIII в. в Испании. Вторая написана сразу на еврейском языке где-то в VII-VIII вв.»[364]