Громкий голос Триш:
— Ты меня слушаешь?
Тед медленно поворачивается к ней и щурится за стеклами темных очков. Солнце, которое раньше заслоняла голова Триш, бьет ему прямо в глаза.
— А знаешь что? Мне в этом году сорок четыре исполняется.
— И чего?
— Не знаю.
— Да что с тобой такое, Тедди?
Дети. Письмо. Надо еще вина выпить.
— Как-то я не готов оказался.
— К чему? — Триш оглядывается.
— Да нет, все нормально. Это я так.
— Тедди, ты хоть представляешь, как тебе завидуют? Многие люди убили бы за такую жизнь. За то, чтобы быть тобой.
— Если ты знаешь того, кто готов поменяться, скажи ему, я отдам все, кроме машины. И удочки. Машину и удочку я себе оставлю.
— Я серьезно.
— И я.
Ринхарт встает над ними и заслоняет солнце.
— Привет! Как дела?
Рожа у него покраснела от выпитого, в руке бутылка «Эвиана».
— Ну чего, играем? — спрашивает Рик.
— Пошли.
Коган поворачивается к Триш:
— Я позвоню Деборе, когда домой вернусь. И все улажу. Честное слово! Снова будет бодрячком. Как новенькая. Словно и не было ничего.
— Она ждет твоего звонка.
Коган моргает.
— Что, прости?
Триш улыбается:
— Ужас, какой ты предсказуемый! А сам себя считаешь совершенно уникальным. Иди играть в свой теннис. Только сделай мне одолжение, — Триш сует ему в руки крем от загара, — скажи Бобу, чтоб намазался. Не хватало мне тут еще обожженного и гундящего мужа для полного счастья.
Шире ширинку
1 апреля 2007 года, 18.22
Мэдден сидит в помещении, которое они в участке называют кухней, и разглядывает нарисованные им на желтой линованной бумаге графики. Рядом картонное корыто курятины из китайской забегаловки и банка «Доктора Пеппера». График — это просто горизонтальная линия, вдоль которой расположились имена и краткие описания всех действующих лиц, и вертикальная шкала времени, которая начинается с половины пятого вечера — момента, когда Кристен и Керри приехали в общежитие. Заканчивается шкала в четверть девятого утра следующего дня, когда Джим забрал девочек из дома Когана.
— Тебе чего-нибудь взять? — спрашивает Пасторини.
— Нет, спасибо!
Пасторини изучает внутренности автомата с едой. Раздается писк и громкий удар. Добыча выкатывается в лоток. Кухней эту комнату назвали из-за маленького столика, стульев и автомата с бутербродами и водой. Редко кто приходит сюда обедать. Большинство отправляется на улицу или просто ест за рабочим столом. Но воскресными вечерами, когда приходится работать сверхурочно, — как сейчас, например, — кухня превращается в комнату для совещаний.
Их отдел расположен в подвале городского муниципалитета на улице Лорел, дом 701. Все сидят в большой комнате, и перегородок между столами нет. Рядом комната для допросов, кабинет Пасторини и кабинет начальника участка. Отдел наркотиков находится совсем в другом месте, на Виллоу-роуд, в районе Бель-Хейвен. Это самый центр, и там полно мелких банд и прочей шушеры. Живут там в основном латиносы и тонганцы. Как и в Ист-Пало-Альто, где в 1992 году было зафиксировано самое большое количество убийств по стране, криминогенная ситуация в Бель-Хейвене с годами потихоньку начала выправляться. Но и здесь тоже прошла волна повального увлечения кокаином. Цены на недвижимость в этих районах росли не так быстро, как во всем регионе, но бедноту отсюда постепенно вытесняли средние классы. В Ист-Пало-Альто теперь даже «Икеа» есть, и отели дорогущие строят рядом с шоссе. И все-таки мест, куда страшно заходить, еще полно.
— Так, значит, подруга их видела? — спрашивает Пасторини. — Все с начала и до конца? Это здорово!
— Она всего секунд двадцать смотрела, — отвечает Мэдден. — Но ей хватило.
Пасторини садится за стол, вскрывает пакетик и отрывает полоску лакричной тянучки.
— И как ее зовут, эту подругу? — спрашивает Пасторини, указывая на диаграмму «улиткой» из лакрицы.
— Керри Пинклоу. У нее родители только что развелись. В основном живет с матерью. Отец снимает квартиру в Лос-Альтос. Кристен как раз оттуда возвращалась, когда попала в ту аварию и загремела в больницу Парквью.
— Ты точно уверен, что это не была попытка самоубийства?
— Судя по записям в дневнике, нет. Она написала, что кто-то ее подрезал и ей пришлось уходить от столкновения.
— Странно все как-то… — говорит Пасторини. — А ты, значит, считаешь, что синяк на руке ей отец наставил?
— Он говорит, что вроде бы довольно крепко схватил ее за руку накануне. Они ругались. Она хотела уйти, а он ей не дал.
— А эта девчонка, Керри, — ей можно доверять?
— Она довольно связно излагает.
— Но там же ревность еще.
— Да там полно всего намешано.
— У тебя такие дела раньше были? — спрашивает Пасторини.
— Какие такие?
— Когда пытаешься выжать убийство из самоубийства?
Можно подумать, Мэдден собрался из апельсинов яблочный сок выдавить.
— Вообще-то, нет. — Мэдден улыбается: — Помнишь, пару лет назад у нас было дело, где пацан решил прогуляться перед поездом, а родители подали в суд на производителя его капель для носа? Но тогда-то они к компании привязались. А тут убийство, тут человека обвиняют.
— Как ты это назвал по телефону?
— Прогнозируемый ущерб психике.
— Во-во.
— Тут преднамеренности может и не быть, — объясняет Мэдден. — Когда Коган с ней спал, он же не думал, что это приведет к самоубийству. Но половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия, — это преступление. И, совершая это преступление, он отдавал себе отчет, вернее, должен был отдавать, что это может привести к психической травме.
— И в самом плохом случае, — продолжил Пасторини, — к самоубийству.
— Вот именно. Все остальные события — лишь следствие первого преступного действия. Ударь больного гемофилией ножом в руку — и он истечет кровью. И что с того, что ты про его гемофилию не знал? Я все равно упеку тебя за убийство по неосторожности.
— Сначала тебе придется доказать, что это я его пописал.
— Нехорошее слово какое-то. — Хэнк не любит блатной лексики.
Пасторини улыбается, довольный тем, что разозлил Мэддена.
— Да ладно тебе, Хэнк! — говорит он. — С утра у тебя вообще ничего не вытанцовывалось. Выше нос!
— Я тогда еще не знал, что у нас есть свидетель.
Пасторини кивает. Он снова серьезен.
— А когда Кристен рассказала Керри про то, что переспала с Коганом? — спрашивает он.
— На следующий день.
— Это хорошо. Это можно будет использовать. А с врачом она согласна поговорить?
— Согласна.
— В общагу ты ездил?
— Вечером. Говорил с братом Керри.
Поначалу готов с ним разговаривать был только Джим. Но потихоньку, под давлением ректората, который пообещал за молчание наказание более жуткое, чем за ту попойку, парочка студентов согласилась ответить на вопросы. В целом они подтвердили слова Джима: девчонка, Кристен, наклюкалась, и ее вырвало, а потом с ней начались проблемы. Президент братства сказал Керри, чтобы она забирала подругу и выметалась, что он не хочет, чтобы «малолетние телки помирали на его территории».
— Как это мило! — говорит Пасторини. — Я правильно понял, девчонку к врачу домой повез брат?
— Нет, другая девушка, Гвен Дейтон. Я с ней еще не разговаривал, но поговорю обязательно.
Мэдден достает из папки фотографию девушки — увеличенный снимок с водительских прав. Длинные темные волосы, вздернутый носик, внешность красотки из группы поддержки. И рост, судя по документам, метр восемьдесят.
— Офигеть! — выдыхает Пасторини. — Ты только Биллингсу не показывай, а то он от тебя не отвяжется, будет ныть и набиваться в помощники.
— Я в курсе.
Пасторини с сожалением отрывается от созерцания фотографии.
— Как думаешь, Коган уже знает? — спрашивает он.
— Может, и знает. Шанс всегда есть.
— У нас остался один день, а потом начнется… Во вторник уже в газетах будет. И в вечерних новостях, наверное, тоже.
— Если особенно повезет.
Пасторини садится за стол и задумчиво жует лакричную тянучку. Мэдден отворачивается. Смотреть, как шеф широко разевает рот и чавкает, у него нету сил.
— Тебе решать, Хэнк, — наконец говорит Пасторини. — Смотри сам. Я советовался с Джил. Мы можем организовать жучка и посмотреть, что он наболтает.
Джил — это сокращенно от Джилиан, Джилиан Хартвик, их главная начальница. Высокая, красивая женщина. Она всегда сама разговаривала с прессой. На службе ее уважали за уверенность в себе, за доброе отношение к подчиненным, за прямоту. Джил проработала в полиции больше двадцати лет.
— Только надо разрешение получить в прокуратуре, — продолжает Пасторини. — И придется извернуться, потому что формально жертвы у нас нет. А лучше бы была. Как в том деле, «Шире ширинку», помнишь?
Мэдден морщится, замечает это и пытается взять себя в руки. Вроде бы он уже привык, а все равно неприятно. Не нравятся ему эти их выдумки.
Это дело, «Шире ширинку», расследовали около года назад. В прессе его широко освещали. Зубной врач изнасиловал по крайней мере одну (а скорее всего, больше) из своих пациенток. Она была под наркозом. Тридцатилетняя женщина проснулась раньше времени и увидела, как доктор убирает в штаны прибор.
Самое печальное, что не будь этот придурок таким придурком, он бы до сих пор зубы лечил. Женщина позвонила ему и обвинила в изнасиловании, и он испугался. Вместо того чтобы все отрицать (доказательств его вины никаких не было), он стал умолять ее встретиться и поговорить. Через несколько дней у полиции была запись, на которой дантист предлагал своей жертве десять штук баксов, — и все было кончено.
Биллингс первым придумал назвать это дело «Шире ширинку». Так его с тех пор и называли. Мэддену это ужас как не нравилось. С ним история была совсем другая, но он всякий раз представлял, как полицейские, поймавшие его врача, сидят и гогочут, придумывая названия для этого дела («Кубок Большого Члена», так почему-то всегда думал Мэдден). Если бы Хэнк сказал, как ему не нравится эта практика, Пасторини велел бы всем прекратить. Но Хэнк молчал, не в его характере было жаловаться и показывать, что его достали. А Пасторини здраво рассудил, что раз его лучший сотрудник не хочет жаловаться, то пускай себе страдает молча.
— Не надо нам жучка, — говорит Мэдден. — Пока не надо.
— А что тогда?
— Попробуем по-другому.
Челюсти Пасторини начинают двигаться медленнее.
— По-другому?
— Ага.
— Ну-ка, ну-ка…
Посетители
2 апреля 2007 года, 14.52
В понедельник утром Коган вместе с доктором Кимом сидит на улице перед больницей и пьет кофе.
— Пальпирую я, значит, ей живот, а у ее приятеля такой вид, словно еще пара сантиметров вниз — и от меня даже мокрого места не останется, — рассказывает Киму Коган. — Здоровый такой черный бугай. То есть щупать ничего нельзя. Ну, я ей и говорю, знаете, говорю, я бы сейчас чизбургеров съел штуки три. А вы? У нее аж слюнки потекли. Они тут всю ночь проторчали, а есть ей не давали. Я еще пару вопросов задаю, и оказывается, у нее мама и брат недавно гриппом переболели. Я ей сказал, что ничего с ней такого страшного не происходит. Что она бы не хотела есть, если бы у нее был аппендицит, это ведь один из симптомов — потеря аппетита. Говорю, а про себя Алиссон костерю.
Алиссон — это хирург-гастроэнтеролог, она на несколько лет моложе доктора Кима и Когана.
— Ну и что? Ты ей сказал, что думал?
— Ха! Еще как сказал! Закончил с этой пациенткой, а потом пошел прямо к Алиссон. Слышь, говорю, ты! Ты чего мне подсовываешь? Если бы кто-нибудь хоть пять минут с больной поговорил, мне бы не пришлось время тратить. Да тут даже первокурсник догадается! Тебе просто лень жопу от стула оторвать и собрать анамнез. Она голодная! Она сейчас бы пять бигмаков сожрала и не подавилась. Тебе это ни о чем не говорит?
— Это еще что, — кивает доктор Ким, — тебе-то везет, а меня она каждый день так дергает. Прикинь? Каждый божий день эта хрень творится.
— Да ей лень просто пошевелиться и самой подумать. Терпеть таких не могу.
— Доктор Коган?
Тед поднимает голову. Рядом с ними стоит молоденькая медсестра Джэнин, новенькая, она только на прошлой неделе на работу вышла.
— Да?
— Там вас спрашивают. Двое. Полицейские.
— Как фамилии?
Она удивленно смотрит на него:
— Не знаю. Сказали, они полицейские.
— Они в форме?
— Нет, в обычной одежде.
Коган поворачивается к Киму:
— Оперативники. Это, наверное, из-за той пациентки, помнишь Рид? А что хотят, не сказали? — спрашивает Тед медсестру.
— Задать пару вопросов.
— Хорошо, спасибо! Передай им, скоро приду.
Коган нехотя, со стоном, поднимается. Он терпеть не может, когда его лишают возможности расслабиться, выпить кофе и побурчать.
— Думаешь, они насчет той старушки? — спрашивает доктор Ким, когда медсестра уходит.
— Вполне может быть. Они же вроде поймали того, кто это сделал, разве нет?
— Поймали. Пару дней назад.
Время от времени Когана допрашивают по поводу его пациентов, жертв нападения. Особенно тех, кто умер («Она хоть раз приходила в себя? И что она вам сказала?»). Коган уже всех полицейских запомнил, у него даже любимчики появились. Эти ребята, как правило, приезжали почти сразу после того, как привозили жертву, или иногда даже вместе с ней. Но бывало и так, что приходили потом. После смерти пациента.
Коган залпом допивает кофе и бросает стаканчик в урну.
— Ну ладно. Мы с тобой потом продолжим крыть коллег. Увидимся завтра в клубе.
— Пока!
Полицейские сидят перед хирургической смотровой, оба в темных спортивных куртках и галстуках. В комнате всего пять человек, включая медсестру приемного отделения, так что догадаться, кто тут из полиции, довольно просто. Странно, что Коган их раньше никогда не видел. Может, видел и забыл? Нет, память на лица у него хорошая. Один постарше, худой, в очках, с лысиной и ровно подстриженными усами. Второй серьезный, аккуратно одетый черный парень, похожий на Свидетеля Иеговы. Улыбка у него широкая и добрая.
— Добрый день, джентльмены! Я Тед Коган.
Они встают и представляются. Инспекторы Мэдден и Бернс.
— Пойдемте со мной, — говорит Коган. — Кабинет у меня маленький, но, думаю, как-нибудь втиснемся.
По дороге к кабинету Коган замечает, что старший, Мэдден, хромает. У него и ботинок специальный. Значит, стопа вообще не работает. Надо же, думает Тед, никогда не видел копа-инвалида. Когану очень хочется спросить, как так вышло, и одновременно неловко спрашивать. Короче, спросить он не успевает — они уже пришли.
Комнатка маленькая, не больше тюремной камеры. Мебели мало: стол, два стула, шкаф для папок, мусорная корзина, компьютер и принтер. Здесь Коган только по телефону говорит да почту проверяет, иногда еще с историями болезни возится. Это занимает не больше двадцати-тридцати минут, так что на размеры помещения Когану наплевать. Но если приходит сразу несколько посетителей, становится тесновато.
Тед притаскивает третий стул из кабинета доктора Диаса, ждет, когда все устроятся, закрывает дверь и садится за стол.
— Чем могу помочь?
— Вы помните такую девушку, Кристен Кройтер? — спрашивает старший.
Коган удивленно моргает. Имя-то он помнит, и даже вроде хорошо, а вот как она выглядела? «Интересно, откуда я знаю это имя?» — думает Тед.
— Вы ее лечили около полугода назад, — продолжает Мэдден. — Она попала в аварию. Шестнадцать лет. По-моему, у нее был разрыв селезенки.
Коган сразу вспоминает. А вспомнив, понимает, что лучше бы ему не показывать, как быстро он ее вспомнил.
— A-а… Я, кажется, знаю, о ком вы. Она ходила в школу Менло-Атертон. А что? Что-нибудь случилось?
— Это долгая история, — отвечает Мэдден. — А откуда вы знаете, что она учится в Менло-Атертон?
Когану становится жарко, но говорит он спокойно:
— Она мне как-то сама рассказала. А я ее спросил, знает ли она сына моего соседа.
Коган замечает, что второй полицейский записывает его показания в блокнотик.
— Я живу в Менло-парке, — поясняет Коган. — А соседский мальчишка в эту школу ходит.
— Вы видели эту девушку после выписки из больницы?
— Она приходила на осмотр. По-моему, через месяц еще. Так положено. А потом я в магазине каком-то ее встречал. Или еще где-то. Точно не помню. Может, пару раз.
— Вы с ней говорили?
— Да, довольно коротко. Спросил, как самочувствие. Как дела. У нее вроде все хорошо было.
— И больше вы с ней не говорили?
Коган смотрит в потолок, как бы припоминая. Голова раскалывается. Долго молчать нельзя, они начнут подозревать, что дело нечисто. И он говорит:
— По-моему, я их с подругой однажды у дома встретил. С тем мальчишкой, с соседом.
— И больше вы с ней не виделись? Только в те разы, о которых вы рассказали?
— Да. А в чем дело? Что случилось?
Полицейские молчат. Потом Мэдден смотрит на Бернса, Бернс поворачивается к Когану и говорит:
— Есть какая-нибудь причина, по которой мисс Кройтер может утверждать, что она занималась с вами сексом?
У Когана аж глаза на лоб вылезают. Он смеется:
— Сексом? Вы шутите?
— Нет. — Бернс уже не улыбается. Взгляд не доброжелательный, а пристальный и оценивающий.
Коган тупо смотрит на него:
— Нет, вы точно шутите, и неудачно.
— А я вам говорю, что точно нет.
Коган расстроенно замолкает. В голове проносится миллион мыслей сразу.
«Они же обещали никому не рассказывать, — в смятении думает он. — И столько времени прошло! Несколько недель. Все было тихо. Еще в феврале, кажется. Что же случилось? Так, стоп, только без паники».
— Что именно девушка сказала? — наконец спрашивает Тед. — Что я сделал?
— Это довольно сложно объяснить, — отвечает Мэдден.
— Что ж тут сложного? Что она сказала?
— В том-то и дело, что ничего. Она умерла. В субботу.
Новость про секс ударила Теда под дых. Вторая новость посылает в нокаут. Как будто его Майкл Тайсон в подбородок пробил. У Когана темнеет в глазах. Шок.
— Простите? — переспрашивает он.
— Похоже на самоубийство, — говорит Бернс.
Коган в ужасе глядит на посетителей:
— Слушайте, а вы из какого отдела?
Мэдден смотрит на Бернса, и Бернс отвечает:
— Из участка Менло-парка.
— Нет, из какого отдела?
— Из отдела убийств.
* * *
На момент встречи Мэдден был знаком с Коганом уже два дня. Не лично, конечно. Но представление о нем составил. По фотографии на правах, по рассказам парочки родителей, по сказанному одной девочкой и написанному другой. И сам еще додумал. Мэдден представлял себе падение Когана, проигрывал его раз за разом, все до мельчайших подробностей. Дубль за дублем Коган шел к нему по коридору. Иногда он был взволнован. Иногда подчеркнуто вежлив. Иногда весел и добродушен. Иногда рассержен тем, что полиция отнимает у него время. Неважно. Каким бы Коган ни явился, Мэдден был к этому готов.
— А если он будет враждебно настроен? — спросил Бернс по дороге в больницу.
Мэдден очень в этом сомневался. Ему казалось, он уже достаточно изучил Когана, чтобы знать: такой реакции не будет. Мэдден рассчитывал на спокойный разговор. В конце концов, врачам ведь за это платят — они должны сохранять спокойствие в кризисных ситуациях. Чего ему так уж дергаться и нервничать? Он ведь не знал, зачем они приехали. Для него вся эта история закончилась больше месяца назад. Вполне разумно предположить, что Коган о ней уже давно забыл.
План у них был простой: заставить Когана ответить на как можно большее число вопросов до того, как он захочет узнать, в чем дело. Керри говорила, Коган просил ее никому не рассказывать, что он пустил юную девицу, бывшую пациентку, в свой дом переночевать. И больше всего боялся именно того, что это всплывет. Никакого преступления в этом не было, но Коган сказал девушкам, что может вылететь с работы, если больничное начальство узнает. Значит, про тот вечер Коган вряд ли расскажет сам. И, если они заставят его соврать, он попался. Значит, ему есть что скрывать.
Конечно, могло и не выгореть. Услышав имя Кристен Кройтер, Коган мог отказаться говорить без адвоката. Он мог давно и тщательно продумать линию защиты на случай, если ему начнут задавать вопросы. Мэдден встречал таких типов. Они все планировали наперед. Долгие месяцы после совершения преступления они репетировали каждое свое слово, каждый поворот сюжета, каждую реакцию. Причем иногда обдумывали признание, а не путь к спасению.
Взять хотя бы того дантиста, Паркера. Его арестовывали дома. Он и ухом не повел. Даже улыбался слегка, когда ему зачитывали его права. Он как будто знал, что такой день обязательно настанет, и ждал его. Парень оставался спокоен, даже когда его жена упала в обморок от потрясения. Он проживал заранее известный конец истории и, кажется, испытывал даже некоторое облегчение от того, что история закончилась.
Теперь настал черед Когана. Мэддена поразило, какой он высокий. Позже Хэнк осознал свою ошибку. На Когане были больничные туфли на платформе, которые прибавляли ему сантиметров пять. Но поначалу огромный рост сбил Мэддена с толку. Этот рост, казалось, преувеличивал все: размеры Когана, его красоту, обаяние, притягательность улыбки, походку и ту менял. Мэдден даже рассердился: он вдруг понял, почему девчонки аж из кожи вон лезли, чтобы подружиться с мальчишкой-соседом, почему им так нужна была возможность встречаться с ним как будто случайно. На секунду Мэдден возненавидел Когана за способность вызывать такие чувства, а еще за волевую челюсть и обезоруживающую улыбку. А потом возненавидел себя за этот момент слабости. За то, что позавидовал.
Чтобы отвлечься, Мэдден взглянул на Бернса. Бернс наблюдал за ним. Заметив взгляд напарника, Бернс кивнул и отвернулся.
Всякий раз, когда они ехали в больницу, Мэдден чувствовал, что Бернс за ним наблюдает. Сам Хэнк давно поборол свой страх перед больницами, но иногда какой-нибудь запах или звук заставлял воспоминания вспыхнуть с новой силой. И тогда у Хэнка Мэддена перехватывало в горле. Сегодня, пока они ждали Когана, это случилось снова. Наверное, что-то отразилось у него на лице, потому что Бернс повернулся к нему и спросил:
— Ты как?
— Нормально, — ответил Мэдден.
И правда, как только он это произнес, ему стало легче. У них с Бернсом было странное, удивительное взаимопонимание. Бернс был на главных ролях в расследовании преступлений в Бель-Хейвене. У парня был дар перевоплощения, который всегда поражал воображение Мэддена. Пасторини говорил про Бернса, что у того есть размах. И правда, в Ист-Пало-Альто и Бель-Хейвене Бернс был черным. К западу от шоссе он превращался в самого что ни на есть белого.
Бернс сегодня отлично сработал. Настоящий напарник и помощник, подумал Мэдден, выходя из больницы. У него перед глазами по-прежнему стояло лицо Когана, выражение, которое появилось, когда они заговорили про секс с девчонкой. И сказали ему про дневник. Слишком искренне он не поверил. Мэддену трудно судить, врет ли Коган. Очень трудно. Никто же не знает, хороший он актер или так себе. Мэдден плохо его знает. Но узнает, это уж точно.
Они молчат, пока не выходят на улицу. Спустившись по ступенькам, Бернс спрашивает:
— Ну как, что думаешь, Хэнк?
Мэдден останавливается на обочине и смотрит на часы. Таймер показывает, что из двух минут прошло уже почти полторы. Осталось тридцать пять секунд.
— По-моему, мы молодцы, — говорит Хэнк. Потом достает мобильный, набирает номер Пасторини и произносит: — Мы закончили. Подождите тридцать секунд, и пусть девчонка звонит.
* * *
Через пару минут после ухода посетителей в кабинете Когана звонит телефон. Тед таращится на него, будто в первый раз видит. Все вроде то же самое. Кабинет такой же. Люди за стенами туда-сюда бегают по-прежнему, работают, делами занимаются. Словно ничего не случилось. Но что-то изменилось, и сильно. Коган не знает, с чего начать. Кому звонить? Что делать? Надо нанять адвоката, вот только какого? Где их берут, хороших адвокатов? И кому позвонить, чтобы посоветовал?
Телефон снова звонит. Коган совсем было решает не отвечать, но внезапно в мозгу вспыхивает надежда: а вдруг это Кляйн, или Ринхарт, или еще кто-нибудь из знакомых? На четвертом звонке, как раз перед включением автоответчика, Тед снимает трубку:
— Коган слушает.
— Доктор Коган?
— Да.
— Это Керри Пинклоу. Вы меня, наверное, не помните. — Ее голос дрожит от волнения. — Я подруга Кристен. Я вам сегодня звонила, но вас не было.
— Я слушаю.
— Даже не знаю, как сказать. У нас ужасное несчастье.
— Я знаю. Ко мне только что полиция приходила.
— Господи! Значит, вы в курсе. Кошмар какой! — Голос у нее противно дребезжит. — Покончила с собой! Поверить не могу! Ко мне тоже из полиции приходили.
— И что ты им сказала?
— А что я могла сказать? Она все в дневнике записала. Все. Что произошло той ночью. Вам говорили про дневник?
Тон Когана внезапно меняется.
— Мне сказали, что ты эти записи прокомментировала. Что ты им сказала, а, Керри? — резко спрашивает он.
— Все. А что мне оставалось делать? Сказала, что мы к вам приехали. Простите! Ну простите, пожалуйста! У вас теперь неприятности будут, да?
Тед берет себя в руки.
— Ты им сказала, что мы с Кристен занимались сексом?
— Они меня про это спрашивали.
— Вот черт!
— Там все в дневнике написано. Как я буду отпираться? А еще они говорят, что она вам звонила в субботу днем. Что вы ей такого сказали?
— Да ничего я ей не сказал. С какого перепугу ей с собой кончать? Из-за того, что я сказал? Они на это намекали?
— Ага. Просто ужас какой-то, — отвечает она.
— Господи! А почему ты им не сказала, что она все выдумала?
— Не знаю.
Коган закрывает лицо руками. Сил ругаться у него уже не осталось. Он трет глаза и вздыхает.
— А если бы я так сказала, это бы помогло? — с интересом спрашивает Керри.
— Неплохо было бы для начала.
За дверью раздаются голоса. Медсестра разговаривает с врачом.
— Слушай, мне пора идти, — говорит Тед. — Ситуация очень плохая, Керри. Просто говно, а не ситуация. Мне очень жаль твою подругу, но у меня теперь проблем по самые уши. И никто, кроме меня, в этом не виноват.
Совет специалиста
2 апреля 2007 года, 15.35
Первым Коган звонит Кляйну. Вернее, шлет сообщение на пейджер. Минуты не проходит, и Кляйн уже перезванивает.
— Здорово! Ты к нам едешь? — спрашивает он.
— Скоро буду. Ты занят?
— Да мне тут пару дел надо закончить. А что? Чего случилось?
— Зайдешь ко мне? Поговорить надо.
— Сейчас приду. Что, с телками проблемы?
— Можно и так сказать.
— Да ты что? И с которой? Я ее знаю?
— На этот раз все серьезно, Кляйни. Трындец как серьезно.
— О как… — растерянно говорит Боб. И через секунду: — Погоди, сейчас буду.
Через несколько минут он заходит в кабинет Теда. Вид у него какой-то напуганный, осторожный, как будто он боится столкновения с превосходящими силами противника. Коган понимает, что напугал Кляйна. За пять лет общения Тед ни разу, даже описывая жуткие скандалы при расставании, не использовал слово «серьезно».
— Садись, — тихо говорит Коган, и Кляйн устраивается за столом. — Слушай, всего я тебе рассказать не могу, поскольку сам еще всего не знаю, но краткая версия такая: помнишь ту девушку, которая попала в аварию? Моя пациентка, я тебе про нее рассказывал? Которую я постоянно везде встречал?
— Конечно, я ведь даже ее видел, когда к тебе заезжал.
Коган совсем про это забыл.
— Ну да, точно. Ты подъехал, а они с соседским мальчишкой тусовались. Так вот. Месяца два-три назад они с подружкой явились ко мне домой поздно ночью. Девчонка напилась практически до беспамятства. Они с вечеринки приехали.
— В смысле? Та самая твоя пациентка? Она напилась?
— Это было в твой день рождения. Мы куда-то ходили, помнишь? Я вернулся домой…
Кляйн, кажется, начинает вспоминать.
— Точно! Я тебе позвонил в тот вечер, услышал женские голоса и спросил, кто там у тебя. Ты сказал, это просто старая знакомая со своей подругой. Это они и были?
— Если честно, их было трое.
Коган объясняет Кляйну, зачем они приехали — про то, что друзья Кристен боялись везти ее в больницу из-за скандала, который им бы устроили родители. И они поехали к Когану, потому что знали его адрес.
Они умоляли его помочь. Тед сначала отказался, понимая, что потом неприятностей не оберешься. Но они прямо в ногах валялись, и он сдался. При обычных обстоятельствах он бы их послал подальше. Но в ту ночь Тед и сам был сильно пьян: они отмечали день рождения Кляйна. Тед выпил больше, чем предполагал, даже больше, чем Ринхарт, и его оценка ситуации не совсем совпадала с реальностью.
— И в каком она была состоянии? — спрашивает Кляйн.
— Не очень. Хотя… по сравнению с тем, что мы видим в приемном отделении, — очень даже ничего.
Тед решил, что он ее осмотрит и, если поймет, что в домашних условиях сделать ничего нельзя, отправит в больницу. Они заставили ее походить, накачали водой по самые уши. С ними была девушка постарше, студентка, она им тоже помогала. Все вместе они пронянчились с Кристен минут тридцать, и ей стало легче. В конце концов ее уложили в гостевой комнате, и девушка заснула. В половине девятого утра за ней заехал ее друг и забрал ее. Вот и вся история. С тех пор Коган о Кристен ничего не слышал. До сегодняшнего дня.