— Ну и как? Тебе это о чем-нибудь говорит? — спрашивает Мэдден.
— Песенка? — Лайонс пожимает плечами. — По-моему, обычные страдания про то, как плохо быть подростком.
— А это видел? — Мэдден нажимает на клавиатуру компьютера, и экран вспыхивает. Хэнк наводит курсор на значок CD, и из выпуклой стенки «мака» выезжает диск. На диске аккуратная надпись. Черными чернилами, заглавными буквами. МУЗЫКА НОЖЕЙ. — Знаешь такую группу?
Лайонс некоторое время таращится на диск. За их спинами Ли полыхает вспышкой, запечатлевая золотистый диск «Maxell». Видимо, вспышка срабатывает, как катализатор мыслительных процессов в мозгу Лайонса.
— Слушай, — внезапно говорит он, — может, это бред, но, по-моему, так хирурги называют музыку, которую они ставят в операционных.
— Хирурги? В операционных? — изумленно переспрашивает Мэдден.
— Да, а что? Это нам что-то дает?
Мэдден разглядывает переписанные в блокнот номера. Кладет телефон девушки на стол и достает свой мобильник.
— Донна, привет! — говорит он дежурной. — Хэнк Мэдден тебя беспокоит. Слушай, можешь пару номеров пробить? Я сейчас не у компьютера.
— Секундочку, Хэнк! Компьютер включится только. Он подвис, и я его перезагружаю.
Наконец Мэдден диктует второй номер, тот, что девушка набирала четыре раза.
— Это телефон некоей Керри Пинклоу, — сообщает Донна после паузы.
Мэдден диктует первый номер, набранный трижды, последний раз три часа назад, в 13.36.
— Владельца зовут Т. Коган.
— Коган — это он или она?
— Не знаю, какого оно пола, Хэнк, но это врач. Доктор Т. Коган.
Игрок добегает до базы
Лето 1973 года
В первый раз Когана привели в больницу, когда ему было девять лет. Что-то случилось у мамы с головой. Мама вечно все забывала, и никто не мог объяснить, в чем дело. Поэтому ее направили в университетскую клинику Чикаго на прием к «специалисту». Так его взрослые называли. Тед помнил, как вошел в двери, а там дяди и тети в белых халатах, и папа сказал, что они помогут маме. Вот такое у него осталось первое впечатление от врачей и медицины.
Мама умерла в 1983-м. Ему тогда было девятнадцать. Последние шесть лет она провела в доме престарелых еврейской общины. Она умерла всего в шестьдесят. Даже в самом начале болезни мама не могла, например, вспомнить, куда положила нужную вещь. Или папа вез ее по магазинам и договаривался встретиться с ней в пять в таком-то месте. А когда приходил, ее там не было. И он повсюду ее искал. Находил, спрашивал, что же, елки зеленые, случилось, а она отвечала: «Не знаю. Я ничего не помню». Тут любой догадается — что-то не так. А потом начались личностные изменения. В наши дни все знают, что это симптомы Альцгеймера, а тогда диагноз никак не могли поставить.
У Теда был брат, на одиннадцать лет старше его. Вот он вырос в нормальных условиях. Отец, как и положено, приходил с работы уставший (он был булочником), и мама готовила ужин и ждала возвращения мужа и сына. Она всем старалась услужить. Ей казалось, в этом и заключается роль матери и жены. Так было принято у поколения их родителей. Люди редко выражали свои чувства, редко целовались, обнимались и говорили нежные слова. Никто не разговаривал так, как говорят образцовые супруги в сериалах, никаких «Здравствуй, дорогая» и тому подобной ерунды. Но зато, если ужин ждет тебя на столе и все домочадцы в сборе, лучше понимаешь, что такое семья.
Когану было девять, когда все рухнуло. А когда маму увезли навсегда, ему было одиннадцать. За несколько лет до того брата отправили во Вьетнам. Он попал в морскую пехоту. Так что детство у Когана было не такое, как у всех. Отец часто задерживался на работе, а потом еще куда-то уходил, и Тед оставался один. По вечерам, закончив учить уроки, он отправлялся играть в бейсбол. Выходил на улицу и бросал старые теннисные мячики в коробку, полную строительной пены. Коробка стояла в глубине гаража. Дырка в ней была как раз такого размера, какого бывает ловушка на бейсбольной рукавице. Тед тренировался часами и однажды попал пятьдесят раз кряду.
— Ну что, Тедди, кто сегодня питчером? — каждый вечер спрашивал их сосед, вдовец Сид Файнберг, выводя на прогулку собаку.
— Сивер,[1]— отвечал Тед.
— Вроде Сивер в воскресенье подавал?
— Мы же для Кубка тренируемся. Я потом его на день отправлю отдыхать.
— Думаешь, это правильно?
— А что делать? Седьмой иннинг, и ему надо выбить за тринадцать страйкаутов.
— Замени его, — советует Файнберг. — Замени, пока не поздно.
— Ни за что! Он будет играть до конца.
Том Сивер был его любимым питчером. И он всегда играл до самого конца.
— Ладно, поживем — увидим. Я вернусь к девятому иннингу.
Болезнь матери сделала из Теда отличного питчера. Может, и врачом его сделала она? Тед часто об этом думал. Сколько времени он провел в коридорах больниц. Сколько перевидал людей в белых халатах. Не могло это на него не повлиять.
В десятом классе он познакомился с Мелиссой Маккумбер. Северо-западный Университет проводил олимпиаду по биологии. Там они и встретились. Высокая, неуклюжая, на год старше его. Мелисса ходила в маленькую частную школу, Франсез-Паркер. Приятель Когана сказал, это школа для «богатых сучек». Мелисса и вправду была богатой, вернее, богатым был ее отец, биржевой брокер, но вот сучкой она точно не была. Напротив, Коган редко встречал таких приятных девочек.
По воскресеньям, когда было тепло, Мелисса приглашала его к себе домой поплавать. Жила она в Линкольн-парке, и Теду приходилось добираться туда сначала на автобусе, потом на поезде, а потом еще пешком. Но оно того стоило. К Мелиссе приходили друзья, они все вместе играли, а миссис Маккумбер приносила им к бассейну бутерброды и газировку. Холодильник в этом доме всегда был полон всякой всячины — мяса, маринованных огурцов, остатков ужина, напитков, — и Теду разрешали есть все, что захочется. Миссис Маккумбер даже его уговаривала: «Давай, Тедди, доедай. Иначе испортится и придется выбросить. Девочки все равно это есть не станут».
В первый раз Тед уехал от них на поезде и на автобусе. А потом миссис Маккумбер узнала, что он ехал поздно на общественном транспорте, и оставила его ужинать, после чего попросила мужа, Билла, отвезти его домой. Маккумберы никогда не говорили с ним о его семье, но Мелисса, видимо, им все рассказала: что его отец много работает и поздно возвращается (про женщин отец с Тедом не говорил, но по городу ходили слухи), что дома Когана ждет замороженная лапша быстрого приготовления. Наверное, по этой причине у миссис Маккумбер всегда был припасен большой кусок мяса или куриные ножки. «Тедди, пожалуйста, останься на ужин» — так она к нему обращалась. Он садился за стол, оглядывался по сторонам и думал: «Вот какой должна быть настоящая семья. У меня точно будет такая».
Билл Маккумбер был мужчиной грузным. Он потерял ногу на корейской войне, носил протез и ходил с трудом, сильно хромая. И при этом каждые выходные непременно играл в гольф. Днем его обычно дома не было. Возвращался он к ужину, садился в гостиной, клал ноги на журнальный столик, закуривал сигару и читал газету. Маккумбер был шумный и добродушный, прямая противоположность отца Тедди. И все же Тедди восхищался Биллом Маккумбером. Тот умел наслаждаться жизнью, и наслаждался бы ею, какие бы напасти на него ни свалились. Тедди он казался воплощением подлинной силы духа и добродетели.
По пути домой они говорили о спорте и географии. Тедди смотрел в окно «кадиллака» и рассказывал Маккумберу про свою коллекцию монет. О монетах и странах, откуда они приехали, Тедди знал много, и еще больше он знал о странах, из которых у него монет не было, вроде Монголии или африканских государств, в которых никто из американцев, кроме цереушников, не бывал. И конечно, Тедди мечтал когда-нибудь там побывать. Ему хотелось путешествовать. Путешествия были страстью мистера Маккумбера. Каждый год он вез свою семью в какое-нибудь новое место. В этом году собирались смотреть на пирамиды. А в следующем, может, поедут в Скандинавию. По дороге Маккумбер рассказывал о прошлых путешествиях и планировал будущие. Тедди говорил мало. Кивал, восхищался и робко мечтал, что в следующий раз его возьмут с собой.
Как только они въезжали в район Теда, Билл сразу же замолкал. Здесь жили евреи среднего достатка. Маленькие частные домики, небольшие коричневые здания на несколько квартир. Машина ехала по дорожке к гаражу, той самой, на которой Тедди тренировался бросать мяч, и щеки парня вспыхивали от стыда. Ему хотелось как можно скорее выбраться из «кадиллака».
— Большое спасибо за то, что вы меня отвезли, — говорил он. — Правда, спасибо! — Потом вылезал из машины и пулей несся в дом.
Так продолжалось раз семь или восемь, пока Маккумбер его не остановил однажды.
— Погоди-ка секунду, — велел он. — Я давно хотел тебя спросить.
Коган испуганно посмотрел на Билла.
— Ты вообще в колледж поступать собираешься? Решил уже, где хочешь учиться?
Коган ответил, что ни о чем таком пока не думал. Северо-западный Университет ему очень понравился. Там хорошая академическая школа, и в Большую Десятку он входит. Хорошо бы, конечно, было туда поступить, вот только с деньгами пока непонятно. Вернее, непонятно, дадут ли ему стипендию и сможет ли он поступить на бесплатное отделение, потому что отец все равно не в состоянии заплатить за его обучение в частном университете. Брат Тедди тоже учился в государственном университете.
Мистер Маккумбер кивнул.
— Вы с Мелиссой большие друзья, верно?
Коган не знал, что на это ответить. К чему он клонит? Намекает, что Тедди в Мелиссу втюрился?
— Ну, в общем, да, — промямлил он. — Нам с ней интересно вместе.
— Она о тебе очень хорошо отзывается. Говорит, ты в мяч здорово играешь и учишься отлично. Что ты один из лучших учеников в классе.
— Мелисса очень добра ко мне. И вы с миссис Маккумбер тоже.
— Знаешь, я в прошлом году пытался ее в другую частную школу отослать, — мистер Маккумбер его словно не слушал, — а она отказалась уезжать. Она очень к матери привязана. И друзей бросать не захотела.
Они помолчали.
— Вот я и подумал, раз твоя мама умерла, а отца… Как я понял, его дома часто не бывает… Может, ты захочешь поехать в пансион?
— Не знаю. Я про эти пансионы вообще ничего не слышал.
— Думаю, они дадут тебе стипендию, ведь ты хорошо учишься. Я бы тебе деньгами помог и замолвил за тебя словечко. Я сам там учился, это в Массачусетсе. Я им каждый год приличные деньги перечисляю. Давай попробуем, вдруг тебя примут? Ты как?
Коган пожал плечами:
— Ну давайте.
Маккумбер улыбнулся.
— Вот и отлично! — Он снова стал на себя похож. — Ты молодчина! Я все организую.
И они пожали друг другу руки.
Он не вспоминал о предложении Маккумбера, пока через неделю Мелисса не приехала к нему в школу вся зареванная. Тедди играл на площадке в бейсбол.
— Папа думает, что мы с тобой слишком плотно общаемся, — сердито выпалила она. — Вот он и хочет тебя отослать!
Тедди никак не мог понять, о чем речь.
— Что значит — слишком плотно? Мы же просто дружим?
— Конечно! Но ты же знаешь, сколько мы времени проводим вместе?! Ты же понимаешь, что ты мне нравишься не просто как друг?
Тед стоял на залитой солнцем бейсбольной площадке и медленно осознавал, что перед его глазами, но без всякого его участия, разворачивается трагедия, а он и не заметил. Ему-то казалось, что он так — почти незаметная часть жизни семьи Маккумбер. Просто гость, который приходит по выходным. У Мелиссы ведь полно друзей. А тут его произвели сразу совсем в другой чин, да еще и отсылают. Отсылают! Дело серьезное. Ничего страшного в том, что он нравится Мелиссе. Кое-какие признаки ее внимания Тедди и раньше замечал. Нет, конечно, он не думал, что дело обстоит так, как говорит Мелисса. Но все же отсылать его из-за этого? И ведь он вроде нравился ее родителям! Ничего не поймешь. Как можно сначала принимать его в своем доме, разговаривать с ним ласково, кормить, а потом пытаться отослать подальше?
— Чего-то я не понял, — сказал он. — Я же вроде нравился твоим родителям?
— Ты и сейчас нравишься.
— Тогда какое им дело, друзья мы или… еще чего?
Мелисса молчала.
— Им-то что за дело? — не отставал Тедди.
— Ты еврей, Тедди. — Мелисса глядела в сторону. — Они не хотят, чтобы за мной ухаживал еврейский мальчик.
— Так я и не ухаживаю.
Она помолчала, а потом сказала:
— Они не хотят даже, чтобы я влюблялась в еврейских мальчиков.
— Господи! Ну так не влюбляйся.
— Не могу!
Тедди пришел домой и все рассказал отцу. Рассказал про предложение мистера Маккумбера, как он хотел отправить его в пансион, типа, умаслить и отослать, а он и так теперь не хотел с Мелиссой встречаться. Тедди ничего не понимал.
Отец выслушал его молча. Когда сын закончил, мистер Коган сказал:
— Знаешь, твоего дядю Адама отправили подыхать в концлагерь по той же самой причине. Его прятала одна семья, а потом в него влюбилась их дочка. И они выдали его гестапо. — Он помолчал и добавил: — Видишь, прогресс налицо. Вашему поколению уже легче. Теперь людям хоть стыдно такое говорить. Они знают, что поступают неправильно, и им хочется как-то компенсировать ущерб, который они причиняют.
А еще отец сказал, что Маккумберы в самом деле относятся к нему хорошо.
— Тогда почему они со мной не поговорили? Почему они меня не спросили, влюбился я или нет?
— Потому что твои чувства значения не имеют.
Легче не стало.
— Она тебе нравится? — спросил отец.
Нравится, конечно. Но ухаживать за ней он не собирался. И уж точно не собирался на ней жениться. Ее родители этого, по всей видимости, и боялись.
— Тогда, может, стоит подумать над предложением ее отца? Школа-то хорошая?
— Еще какая! Похоже, одна из лучших.
— И денег с тебя не возьмут?
— Мистер Маккумбер часто делает пожертвования в их пользу. Говорит, меня примут бесплатно.
— Тогда веди себя с Мелиссой по-прежнему. Дружи с ней, встречайся почаще.
— Ты что? Ее отец антисемит!
— Да, и ему за это стыдно. Пользуйся, пока есть возможность.
И он воспользовался. И окончил частный пансион «Андовер». А потом Йельский университет.
Под конец учебы Тед сблизился со своим братом. Фил служил ему примером во всем. После войны брат устроился работать школьным учителем. Теду пора было решать, чем заниматься. Ему нравилась биология, и особенно интересно было изучать поведение человека. Тед посещал все курсы психологии в университете. Дипломы он писал сразу по двум темам, биологии и психологии. А еще Тед слышал, что в Гарварде начинают исследования биохимической подоплеки психических болезней. Отличный способ совместить его интересы. Тед посоветовался с братом, сказал, что думает пойти в аспирантуру на психолога.
— Знаешь, Тедди, — ответил Фил, — выгляни-ка на улицу. Там полным-полно таксистов с дипломами психологов. И работу им никогда не найти. Я понимаю, что поведение человека — это дико интересно. И что теперь? Если тебе нравится психология, вали заниматься психиатрией. Тогда у тебя хоть работа будет. Семью сможешь прокормить. Зачем упускать такую возможность. Хочешь учиться — учись чему-нибудь полезному. Поступай в аспирантуру на медицинский факультет.
Тед немного подумал над предложением брата, но все ребята, которые пошли на медфак в Йеле, были полными дебилами. Они всех презирали и только и знали, что нос задирать. У таких и списать-то нельзя. Они не скажут, какие учебники читают, чтобы к экзамену подготовиться. Да они сами больные! И с такими провести еще четыре года?
Но сама идея все-таки показалась ему заманчивой. На дворе стояли восьмидесятые, экономика при Рейгане хоть и была на подъеме, но что правда, то правда: психологом ему работы не найти. И Тед все же подал документы на медицинский факультет.
Во время собеседования он всем рассказывал, что у его матери была болезнь Альцгеймера и что ему хотелось бы попытаться разработать методы лечения этой болезни. Но, когда начались занятия и Тед стал изучать психологию, оказалось, что пациентов с Альцгеймером он почти не видит, поскольку болезнь эта неврологическая, а не психическая. Вместо этого он постоянно работал с полными шизиками, которые слышали голоса, разговаривали с телевизором и ничего не соображали из-за галоперидола и успокоительных препаратов.
Врач, к которому Когана назначили на практику, выписывал своим пациентам максимальные дозы, а потом отправлялся развлекаться со своей любовницей, замужней женщиной. «Им хорошо, и нам отлично», — повторял он. Поначалу Коган сомневался в правильности этой теории, но через несколько недель его мнение изменилось. Здесь никто не выздоравливал.
Коган начал искать себе другое занятие. Следующей остановкой на его маршруте была клиническая медицина. Коган решил стать кардиологом. И вскоре обнаружил, что в основном имеет дело с рутинными, повторяющимися историями болезней и что у него есть все шансы умереть от скуки, избери он это поприще. Потом был курс хирургии. Врач, у которого Тед проходил практику, был отличным парнем, и талантливым к тому же. Он и сам учился поначалу на клиническом факультете, и диплом уже получил, но тут ему все осточертело, он развернулся и отправился учиться снова — на этот раз на хирурга. Коган понял намек.
Они подружились. Коган всегда заступал на дежурство вместе со своим начальником. Когда у его приятеля заканчивались сигареты, Тед шел их покупать. Только так можно было попасть в круг избранных. Приносить сигареты, делать, что велят. Наблюдать и понимать, что здесь здорово, что это и есть то, чем ты хотел бы заниматься. Пока, наконец, тебе не доверят собственного больного, не возьмут под крыло.
Вот так Коган и стал хирургом.
Дженга
1 апреля 2007 года, 8.09
С самого начала Мэддену это дело не нравилось. И не только потому, что в нем замешан медик, и не потому, что отец девочки уверен: в смерти дочери виноват именно этот врач, а не он сам. Мэдден сочувствует Кройтерам, у него ведь тоже есть дочь. Ей всего десять, но Хэнку легко представить ее ровесницей Кристен. И уж конечно, он бы точно так же отреагировал, если бы узнал, что его девочка переспала с врачом, сорокатрехлетним мужиком. Даже если бы она утверждала, что у них все по любви. Он бы тоже этого парня прибил.
Нет, Мэдден беспокоится не поэтому. Что-то в этом деле есть тонкое, эфемерное. Похоже на игру в дженгу, они дома с семьей иногда так вечера проводят. Сначала складываешь из кусочков дерева красивую устойчивую башню. Потом вытаскиваешь из башни кусочек за кусочком, стараясь не нарушить равновесия. Поначалу-то кусочки легко вытаскивать. Но после шестого или седьмого круга уже не знаешь, что тянуть. Потянешь не за то или недостаточно аккуратно — и вся башня обрушится. Кто обрушил, тот и проиграл.
Вот так и с этим делом. Мэддену кажется, что семь кругов уже прошло. Мэдден с самого утра уселся за столом домашнего кабинета и разложил перед собой бумаги. Вчера, когда тело девушки увезли, он еще часа два провел в доме, обыскивая ее комнату и перетряхивая содержимое «мака», пока его не утащили на экспертизу компьютерщики. А потом еще говорил с родителями. Вот это — вообще жуть. Они рассказывали про свою старшую дочь, студентку Калифорнийского университета, и про сына, который в этом году колледж заканчивает. И про то, что Кристен вроде хотела после школы поехать на Восточное побережье учиться. Показывали ему фотографии: вот последнее Рождество, вся семья в сборе, вот Кристен на больничной койке, выздоравливает после аварии, а вот маленькая Кристен на пляже.
Кристен на фотографиях больше похожа на мать, ухоженную и сдержанную, с тонкой, мальчишеской фигурой. Миссис Кройтер выглядит моложе своих сорока с хвостиком. Она работает учительницей на замену, преподает французский, а еще увлекается дизайном интерьеров. Одета просто и элегантно: шелковые бермуды цвета хаки, шелковая же синяя блузка, нитка жемчуга на шее, короткая модная стрижка «под мальчика». Поначалу Элиза Кройтер молча разглядывала журнальный столик, словно пациентка после инсульта, которую медсестры красиво одели перед воскресным визитом родственников. Но потом, когда ее муж начал рассказывать о событиях, приведших к сегодняшней трагедии, она словно очнулась и четко изложила свою позицию. Элиза говорила, не отрывая от мужа сердитого, вызывающего взгляда, словно отстаивая свое право голоса. Похоже, он свое право голоса утратил навсегда.
— Нет, мне кажется. У Кристен не было никакой депрессии. Бывали приступы плохого настроения, как и у всех подростков, и нахальства немного прибавилось.
Вот что их насторожило, так это ее успеваемость в школе. Им позвонили сразу две учительницы и предупредили, что их дочь чуть не провалила экзамены и несколько письменных работ сдала гораздо позже назначенного срока. И вообще она как будто изменилась, так они сказали. Поэтому Элиза и решилась пошарить в комнате девочки. Думала, может, дело в наркотиках. А вместо этого обнаружила дневник.
А что Мэдден? Нашел он что-нибудь во время обыска? Кроме диска, номеров, по которым она звонила, и упаковки активированного угля, выписанного Коганом, ничего. Да, еще пара белых штанов с логотипом больницы. Вот это и правда улика — она связывает девочку с врачом. Кристен спрятала их в ящике комода. Спереди небольшое пятно, предположительно семенная жидкость. И все же Мэддену не хотелось давать им надежду свалить вину на другого. Даже если окажется, что это и правда семенная жидкость, и анализ ДНК покажет, что это жидкость доктора Когана, это все равно ничего не доказывает. Нужны доказательства повесомей.
И тут папаша говорит:
— Инспектор, я вас очень прошу, сообщите, если нужна будет наша помощь. Мы в отчаянии, но этот гад должен быть наказан. Он же ее убил!
Мэдден насторожился. Очень уж спокойно, безо всяких эмоций это было сказано. В том, что Кройтер во всем винит врача, не было ничего удивительного. Уж очень жуткой была альтернатива. Но вот этот уверенный тон Хэнка удивил.
— Мистер Кройтер, мы пока еще не установили, что это убийство.
— Ничего, скоро установите.
Мэдден снова оглядывает разложенные бумаги, вздыхает, снимает очки и трет глаза. Он встал часа два назад и все эти два часа пытается сочинить отчет с места происшествия. Дети прозвали маленькую спальню, которую он переоборудовал под кабинет, «компьютерной комнатой». Все из-за того, что Хэнк установил тут дорогой компьютер — свою единственную и любимую игрушку, — а еще цветной принтер и сканер. Больше в комнате почти ничего и нет, только раскладной диван, шкаф со всякими серьезными книжками (ну не любит Мэдден беллетристику, он и в кино-то ходит только с детьми) и семейные фотографии на подоконнике. На стене снимок в рамочке: Хэнк и еще три полицейских из его отдела — Биллингс, Бернс и Фернандес. Плюс диплом и награды. Жена Мария подарила ему на день рождения рамку с вырезкой из газетной статьи, но ее он поставил в угол у шкафа. Сразу и не разглядишь.
Только если подойти поближе и повернуться лицом к двери, можно прочитать заголовок: «Увечье не помешало инспектору полиции настигнуть преступников». Спроси его, почему он не повесил вырезку на стену, Хэнк пробурчит, что хвастаться некрасиво, что он бы вообще ее в шкаф засунул, но ведь это подарок жены… Мария родилась в Никарагуа. Они познакомились, когда она нанялась к Пасторини прибираться и готовить. Казалось, у этой пары нет ничего общего, она едва говорила по-английски, он едва обращал внимание на женщин. И все же они поженились, и с течением времени, по мере того как она учила английский, а он испанский, их брак становился крепче день ото дня. С тех пор прошло тринадцать лет, и Мэдден любит повторять, что секрет их успеха прост: она считает себя недостойной его, а он себя — недостойным ее.
На самом деле статью он спрятал по другой причине. Там, в этой заметке, рассказывалось о сексуальном насилии. Хэнк однажды решил, что его будут больше жалеть, если он обнародует эту историю. Дело-то, о котором говорилось в газете, было совсем простое, но Мэддену нужно было повышение, и он посчитал, что так заработает дополнительные очки. А теперь ему стыдно за свой поступок. Глядя на заголовок, он мысленно добавляет: «Двойное увечье не помешало инспектору…»
Врач, лечивший его в детстве от полиомиелита, изнасиловал его. Журналистке, которая брала интервью, Хэнк сказал, что не понимал тогда сути происходящего. Врач хорошо знал, как добиться своего, и был, как это ни странно, очень терпелив. Маме Хэнка нравилось читать журналы в приемной. После первого же визита доктор предложил ей всегда ждать мальчика там, в особенности потому, что мальчик, казалось, стеснялся, если осмотр происходил в ее присутствии.
«Мне было девять лет, — рассказывал Мэдден репортерше. — Я не знал, что должно происходить на осмотре, а что — нет. Но меня и раньше осматривали врачи, и я решил, что так и надо». Например, доктор брал его за яички и просил покашлять. Или проводил ректальный осмотр, потому что у мальчика «постоянно были запоры». Вскоре врач внес изменения в привычный ход приема. Он задерживал руку на гениталиях чуть дольше. Засовывал уже не один палец в ректальный проход. А потом уже и не палец.
«Будет немного больно, — так он сказал. Обычно доктор говорил это перед тем, как уколоть Хэнка иголкой. — Но недолго».
Хэнк услышал, как расстегивается ширинка, и внезапно с ужасом осознал, что его предали, что и до этого осмотр был вовсе не осмотр. Мальчик попытался закричать, но врач зажал ему рот и изнасиловал.
Закончив, доктор повел себя так, словно ничего не случилось, словно он провел обычный осмотр. Только в этот раз, закончив писать в карте, он протянул Мэддену коробку с бумажными салфетками и сказал: «Генри, там, за дверью, туалет. Иди помойся. Тут нечего стесняться, просто включи горячую воду». Мэдден молча взял салфетки. Он двигался словно в тумане. Мальчик знал, что произошло, но не мог в это поверить. Он пошел к двери, но врач остановил его, легонько взяв за руку. «Генри, ты же знаешь, все, что происходит в кабинете врача, нельзя обсуждать ни врачу, ни пациенту. Даже с родителями. Это закон такой».
Мэдден никому ничего не сказал. И не попытался выяснить, есть ли и вправду такой закон. Закон или не закон, а отец все равно посчитал бы, что это он, Хэнк, во всем виноват, что он это заслужил. «Идиот, сам напросился» — так его отец отзывался о людях, с которыми случалось какое-нибудь несчастье. Мэддену было стыдно: мог бы и раньше сообразить или хотя бы шевелиться побыстрее, когда услышал, как расстегивается ширинка. Надо было ткнуть его локтем под ребра или весы перевернуть, может, он бы испугался и перестал. Вот этого его отец никогда бы не понял — Хэнк не сопротивлялся. Так что он долго никому ничего не рассказывал. Через много лет Мэдден понял свою ошибку. Надо было все рассказать, чтобы с другими такого не случилось.
Репортерша оказалась умницей, ничего лишнего не написала. Вроде все, как было, но никаких жутких подробностей.
— Почему вы решили пойти работать в полицию? — спросила я его.
Мэдден признался, что у него для этого были личные причины. В детстве он болел полиомиелитом, и лечащий врач изнасиловал его. Мэдден долго не мог решиться даже осознать произошедшее. И лишь спустя много лет он рассказал о случившемся коллеге, который работал над похожим делом. Мэдден и сейчас сожалеет, что не поговорил с родителями, ведь это могло бы спасти других мальчиков. Врача призвали к ответу, лишь когда Хэнк уже учился в колледже.
— Однажды он выбрал не ту жертву, пацан оказался смелый, и все кончилось. Жалко, что тем пацаном был не я. Вот я и стараюсь больше такого не допустить.
Статья вышла, и Хэнк заметил, что люди начали относиться к нему по-другому. Иногда старались быть осторожнее в выражениях. Как только речь заходила о насилии, он переставал быть для них полицейским и воспринимался как жертва. Хэнку это совсем не нравилось. Он поговорил с Пасторини, потребовал, чтобы коллеги «перестали маяться дурью» и начали вести себя как «бессердечные скоты». То есть потребовал, чтобы все стало по-прежнему. Пасторини охотно исполнил его просьбу. Правда, теперь они время от времени шутили как-то уж чересчур мерзко. Биллингс, и напарник Хэнка, Фернандес, и даже сам Пасторини позволяли себе лишнее, просто ради того, чтобы показать: ничего не изменилось. Биллингс и Фернандес были у них в отделе записными шутами. Вечно кого-нибудь подкалывали. Придумывали и разыгрывали в лицах ссоры между людьми. Например, «Мэдден ругается с продавцом в продуктовом на углу». И разворачивали целую историю, а потом ходили и всех спрашивали, кто какие делает ставки: Мэдден победит или продавец? Какие у каждого сильные и слабые стороны? Каждую неделю они придумывали новое состязание. И каждую неделю объявляли победителя. Народу почему-то эта игра ужасно нравилась.
Но Мэдден сейчас не об этом думает. Он надевает очки и начинает печатать. Выделяет цветом все самое важное. Отдельно составляет список вопросов, которые собирается задать подруге Кристен, Керри Пинклоу. Это ей Кристен звонила незадолго до смерти. Рапорт основан исключительно на дневниковых записях девочки и рассказах родителей. Мэдден прикладывает к делу выписки из дневника. Те записи, в которых содержится важная для расследования информация. Двадцать пять страничек, исписанных аккуратным девчачьим почерком.
Двадцать пять страниц, пять месяцев. Начинается все с операции в ноябре и заканчивается в последних числах марта. Примерно за месяц до этого, в феврале, Кристен переспала с врачом, который ее оперировал. Странная история. Со дня операции прошло довольно много времени, и вдруг Кристен оказывается у хирурга дома. После вечеринки, пьяная, почти ничего не соображающая. Ее туда притащила подруга, Керри. Не хотела везти Кристен к себе в таком состоянии — боялась родительского гнева. А состояние было не очень. Коган согласился оставить девочку на ночь в спальне для гостей. А потом переспал с ней, несмотря на то что в гостиной осталась ночевать Керри.