Игры на скоростном шоссе

За исключением Доннер-Пасса, все остальные участки дороги от Сан-Франциско до Солт-Лейк-Сити были уто­мительно скучными. Стенли проезжал здесь добрую сотню раз и не сомневался, что знает теперь Неваду, как свои пять пальцев — этот бесконечный извилистый серпантин среди зарослей полыни.

— Когда Бог закончил творить ландшафты, — часто по­вторял Стенли, — в Неваде все еше было много пустого места, и тогда Бог сказал: «Ну и черт с тобой!» — так и ре­шилась дальнейшая судьба Невады.

Сегодня Стенли пребывал в ленивом настроении, осо­бо спешить в Солт-Лейк было незачем, поэтому, чтобы развеять скуку, он принялся за скоростные игры.

Сперва он сыграл в «синего ангела». На одном из подъ­емов Сьерра-Невады нагнал два автомобиля, которые шли бок о бок со скоростью пятьдесят миль в час, и пристроил свой «датсун-260Z» рядом с ними. Так они и шпарили рядком на скорости пятидесяти миль в час, занимая все три полосы шоссе. Сзади стала создаваться пробка.

Игра удалась — двое других водителей быстро проник­лись ее духом. Когда средняя машина вышла вперед, Стен­ли чуть притормозил, чтобы идти вровень с крайним пра­вым водителем, и они продолжили двигаться вместе. То выстраивались по диагонали, то менялись местами, как в танце, — и так добрых полчаса. Стоило одному из них чуть вырваться вперед, как на свободное место мгновенно устремлялись обезумевшие водители сзади.

В конце концов игра наскучила Стенли, несмотря на удовольствие, которое ему доставляли разъяренные гудки и сумасшедшее мигание фарами. Он просигналил два ра­за, весело помахал рукой соседу, нажал на газ и рванулся вперед на скорости семьдесят миль в час. Впрочем, потом сбросил скорость до шестидесяти, и мимо промелькнули десятки машин, торопившихся наверстать упущенное вре­мя, или просто отвести душу после вынужденного промедле­ния. Многие водители, поравнявшись с ним, притормажива­ли, гудели, включали фары и делали непристойные жесты. Стенли в ответ лишь усмехался.

К востоку от Рено ему опять стало скучно.

На этот раз он решил поиграть в «погоню». Прямо пе­ред ним со скоростью около шестидесяти миль в час дви­гался желтый «хорнет-АМ». Хорошая скорость. Стенли пристроился сзади на расстоянии примерно трех корпу­сов. За рулем сидела женщина, ее темные волосы нещад­но трепал ветер, врывавшийся в открытые окна машины.

«Интересно, когда она заметит преследование», — по­думал Стенли.

Она заметила через две песни (обычно Стенли во время езды использовал именно эту единицу измерения време­ни) и через половину рекламы лака для волос. И сделала попытку оторваться. Стенли похвалил себя за хорошую реакцию: даже когда она разгонялась до семидесяти, он по-прежнему оставался рядом, женщине не удалось ото­рваться ни на корпус.

Радиостанция Рено уже затихала, а он все еще напевал себе под нос старую песню Билли Джоэла. Потом поискал другую станцию, но попадались только кантри и вестер­ны, а их он терпеть не мог. Поэтому продолжал преследо­вание в тишине. Женщина в «хорнете» сбавила скорость.

Она ехала теперь не быстрее тридцати миль в час, а он по-прежнему держался рядом. Стенли усмехнулся. Сей­час она наверняка воображает самое страшное. Он — на­сильник, грабитель, похититель и решил добраться до нее. Она то и дело посматривала в зеркало заднего вида.

— Не бойся, дамочка, — сказал Стенли. — Я просто обыч­ный парень из Солт-Лейк-Сити, и мне захотелось немно­го поразвлечься.

Она сбросила скорость до двадцати, но он по-прежне­му шел рядом. Она резко прибавила, разогнавшись до пяти­десяти, но ее «хорнету» было не тягаться с «датсуном».

— Для фирмы я заработал сорок тысяч долларов, — на­певал Стенли в полной тишине, — а мне досталось только шесть.

«Хорнет» пристроился в хвосте тяжелого грузовика, который медленно поднимался в гору. Оставалась еще одна свободная полоса, но «хорнет» по ней не поехал, очевид­но, надеясь, что ею воспользуется Стенли. Стенли ею не воспользовался. Тогда «хорнет» вырвался вперед, порав­нялся с грузовиком и шел с ним рядом, пока не закончил­ся подъем.

— Ах вот как, — сказал Стенли, — играем в «синих ан­гелов» с тихоокеанским горным экспрессом!

И продолжил преследование.

На вершине холма объездная полоса кончилась. В са­мый последний миг «хорнет» вырвался вперед и пристро­ился прямо перед грузовиком, на расстоянии каких-ни­будь нескольких ярдов. Для Стенли места не оставалось, и он оказался на встречной полосе, по которой прямо на него шла машина.

— Вот сука! — пробормотал Стенли.

Мгновенно Стенли решил, что ей не удастся обвести его вокруг пальца. Стоило ему начать сердиться, и он уже не отступал от задуманного. Он снова попытался вкли­ниться между грузовиком и «хорнетом».

Места там не было. Водитель грузовика загудел и уда­рил по тормозам. Женщина, испугавшись, прибавила ско­рость. Стенли успел свернуть как раз вовремя, чтобы дать проехать встречной машине, в которой отец семейства вез жену и кучу бойких детишек, оцепеневших от страха при виде неизбежного, только чудом не состоявшегося столк­новения.

— Думаешь, ты самая умная, сучка, да? Но у Стенли Говарда есть еше порох в пороховнице!

Чушь какая чушь! И все равно он пропел эту фразу несколько раз на разные лады, продолжая погоню за жен­щиной, которая двигалась теперь со скоростью шестьдесят пять миль в час в двух корпусах от него. У «хорнета» были номера Юты; должно быть, она давно уже едет по этой дороге.

Стенли стал лениво размышлять о всяком-разном, от номерных знаков Юты перешел к воспоминаниям о том, как однажды обедал у Алиото и сделал судьбоносное за­ключение: несмотря на близость к причалу, рыба у Алиото ничуть не лучше той, что подают у Браттена в Солт-Лейк. Он решил, что скоро туда заедет, чтобы еще раз проверить правильность своих выводов. Потом стал думать, стоит ли вообше приглашать Лиз, раз она даже не скрывает, что ей с ним скучно. И согласится ли Женевьева, если он ее пригласит.

А «хорнет» куда-то пропал.

Стенли ехал со скоростью сорок пять миль в час, а сза­ди, разогнавшись на прямом отрезке дороги, к нему уже приближался грузовик «PIE» Впереди открывались изви­вы горного перевала — женщине, должно быть, удалось ускользнуть, когда он упустил ее из виду. И все же он прибавил скорость, потом еще, но так ее и не увидел. Наверное, свернула где-то на обочину и остановилась.

Стенли усмехнулся, представив, как она сидит в маши­не, тяжело дыша, с сильно бьющимся сердцем, и смот­рит, как он проезжает мимо.

«Какое должно быть, она испытала облегчение», — по­думал Стенли. Бедняжка. Какая подлая игра! И он радо­стно, но беззвучно захихикал, содрогаясь всем телом.

В Элко он остановился на заправке и купил в автомате пакет печенья. Он стоял у своей машины, когда заметил, как мимо проехал тот самый «хорнет». Он махнул рукой, но женщина его не заметила. Однако он увидел, что она свернула чуть дальше на автозаправку Амоко.

Это быта просто блажь. «Я слишком далеко зашел», — думал он, поджидая, пока она выедет с заправочной стан­ции. Она выехала; какую-то секунду Стенли колебался, думая, не прекратить ли погоню, потом нажал на газ и двинулся по главной утице Элко на расстоянии несколь­ких корпусов от «хорнета».

Женщина остановилась у перекрестка.

Когда зажегся зеленый, Стенли очутился рядом. Он заметил, как она посмотрела в заднее зеркало и напряг­лась. В глазах ее был страх.

— Не бойся, дамочка, — сказал он. — Я теперь вовсе не за тобой еду. Я просто возвращаюсь в свой милый дом.

Не просигналив, женщина резко свернула на парковочную площадку. Стенли спокойно проследовал дальше.

— Вот видишь, — сказал он. — И вовсе я не за тобой.

Отъехав от Элко несколько миль, он свернул с дороги.

Он знал, чего ждет, хотя не признавался в этом даже са­мому себе.

«Просто отдыхаю, — говорил он себе. — Просто сижу здесь, потому что мне незачем торопиться в Солт-Лейк-Сити».

Но было жарко, а салон стоящей без движения маши­ны не охлаждало ни малейшее дуновение ветерка. Ужасно глупо. «Зачем и дальше мучить бедную женщину? — спра­шивал он себя — Какого черта я здесь торчу?»

Он все еше стоял там, когда она проехала мимо. Заме­тила его, прибавила скорость. Стенли включил передачу, вырулил на трассу, быстро нагнал ее и пристроился сзади.

— Я полное дерьмо, — объявил он вслух. — Самое отвра­тительное дерьмо на всем шоссе. Меня надо расстрелять.

И он действительно так думал. Но все равно продол­жал ехать за женщиной, осыпая себя проклятьями.

В тишине машины (шум ветра в счет не шел, а шума мотора он и вовсе не замечал, так к нему привык) он вслух отсчитывал, как растет скорость. «Пятьдесят пять, шесть­десят, шестьдесят пять на повороте, мы что, совсем спя­тили, дамочка? Семьдесят, ох, нет, нас уже поджидает где-нибудь патруль штата Невада». Они брали повороты на бешеных скоростях, иногда она резко останавливалась, но реакция Стенли всегда срабатывала безукоризненно, и между ними неизменно оставалось расстояние в несколь­ко машин.

— На самом деле я хороший, — обращался он к этой женщине, которая оказалась вполне симпатичной, как он успел заметить, когда она проехала мимо в Элко. — Если бы мы с тобой встретились в Солт-Лейк-Сити, я бы тебе понравился. Я мог бы пригласить тебя куда-нибудь. И если ты не какая-нибудь засушенная мормониха, мы бы здорово повеселились. Точно говорю, я хороший.

Она была симпатичной, и, следуя за ней («Что? Со скоростью восемьдесят пять миль в час? Вот уж не думал, что «хорнет» способен на такую скорость!»), он начал фан­тазировать Он представил, как у нее кончится бензин и она запаникует, потому что здесь, на безлюдном участке дороги, окажется в руках сумасшедшего, который давно преследует ее. Потом он представил себе, что у нее окажет­ся пушка и хозяйкой ситуации станет она. Приставит пи­столет к его голове, отберет ключи от машины, потом заставит раздеться, запихает его шмотки в багажник «датсуна» и уедет в его машине.

— А ты, дамочка, тоже не промах! — говорил Стенли. Он мысленно проигрывал этот сюжет несколько раз, и всякий раз она оставалась с ним все дольше и дольше, прежде чем бросить на дороге — голого, охваченного не­выносимым желанием, рядом с «хорнетом», в котором кончился бензин.

Стенли понял, куда завели его эти фантазии.

— Я слишком долго оставался один, — сказал он. — Слишком долго был совсем одинок, а Лиз даже пуговки не расстегнет без специального на то разрешения!

От слова «одинок» ему сделалось смешно, вспомнились какие-то жалкие вирши, и он запел «Нет, не хороните меня в одинокой степи, где гуляет вольный ветер да воют койоты».

Он преследовал женщину много часов. Теперь уж она должна была догадаться, что это просто игра. Теперь-то она наверняка понимает, что ничего плохого на уме у него нет. Он ни разу не сделал попытки заставить ее остано­виться. Он просто ехал следом.

— Как ласковая собачка, — говорил Стенли. — Ав. Рр-гав. Гав-гав.

Так он фантазировал, как вдруг заметил ослепитель­ный свет огней Уэндовера и понял, что уже стемнело. Он включил свет. «Хорнет» сразу прибавил скорость, на секунду ярко вспыхнув задними фарами, а потом слился с обшим потоком огней и дорожных знаков, напоминаю­щих, что остался последний шанс потратить деньги прежде, чем начнется Юта.

При самом въезде в Уэндовер, на обочине, мигая огня­ми, стояла полицейская машина Какого-то беднягу пой­мали за превышение скорости. Стенли подумал, что женшина догадается притормозить, остановиться рядом с по­лицейской машиной и подождать, пока преследователь минует границу штата и покинет пределы юрисдикции Невады.

«Хорнет», однако, проскочил мимо полицейских, к то­му же прибавив скорость, и Стенли на мгновение расте­рялся. Она что, с ума сошла? От страха, должно быть, совсем голову потеряла, ведь перед ней была реальная возможность спасения, которую она упустила.

«Ну конечно, — размышлял Стенли, выезжая из Уэндовера вслед за «хорнетом» на длинную прямую дорогу над Солт-Флэтс, — конечно, она не остановилась. Бедняж­ка наверняка испугалась, что сама превысила скорость, и возможное объяснение с полицейскими ее ужаснуло».

Сумасшедшая. Стенли решил, что люди в стрессовой ситуации способны на сумасшедшие поступки.

Шоссе тянулось во тьме прямой лентой. Луны не было, дорогу освещал лишь слабый свет звезд. По обеим сторонам не попадалось ничего примечательного, машины неслись вперед, как в туннеле, только странная, почти призрачная линия огней тянулась слева, да свет фар маячил сзади, да фонари — впереди.

Какой у «хорнета» объем бензобака? Отсюда, с Солт-Флэтс, до ближайшей заправки совсем неблизко. Некото­рые из заправок желают выжать максимум из светлого времени суток и работают до одиннадцати, другие — до десяти, но все равно многие сейчас уже закрываются. «Датсуну» Стенли после заправки в Элко с лихвой хватит бензина до самого дома в Солт-Лейк, а вот у «хорнета» он может кончиться.

Стенли вспомнил свои дневные фантазии, и теперь, ночью, они приобрели новый смысл. Он представил, как женщина запаниковала, как в руке ее в свете фар сверкну­ло оружие. Эта дама вооружена и опасна. Она везет в Юту наркотики и думает, что он — из конкурирующей банды. Она, должно быть, решила, что он собирается разделаться с ней на пустынном участке в Солт-Лейк, на расстоянии многих миль от ближайшего жилья. Теперь она, наверное, проверяет затвор своей пушки.

Восемьдесят пять, показал спидометр.

— Торопимся куда-то, леди, — сказал он.

Девяносто показал спидометр

«Конечно, — догадался Стенли. — Так и есть, у нее за­канчивается бензин. Она хочет разогнаться как можно сильнее и оторваться, чтобы хватило инерции спуститься по склону, когда бензин закончится. Это безумие. Сей­час, в темноте, бедняжка, должно быть, совсем потеря­ла голову от страха. Я должен остановиться. Это стано­вится опасным. Уже темно, это опасно, и дурацкая игра тянется уже четыреста миль. Я и не собирался играть так долго».

Стенли миновал указатели, возвещающие о том, что впереди — большой поворот. Многие из плохо знакомых с Солт-Флэтсом заблуждаются, думая, что он все время идет прямо. Но там есть изгиб, причем в самом неожидан­ном месте, еще не доезжая до гор. А предупредительный знак, как это принято в Дорожном департаменте штата Юты, поставили прямо посреди поворота. Стенли ин­стинктивно притормозил.

А женщина за рулем «хорнета» — нет.

При свете фар своей машины Стенли увидел, как «хорнет» съезжает с дороги. Он ударил по тормозам. Проез­жая мимо, он успел заметить, как «хорнет» нырнул носом вниз, перевернулся, подскочил, еще раз перевернулся и приземлился на крышу. Прошло мгновение. Стенли оста­новил машину и посмотрел через плечо назад. «Хорнет» полыхнул ярким пламенем.

Стенли постоял еще минуту. Он тяжело дышал, его била дрожь. Он был охвачен ужасом. Так он убеждал себя, повторяя: «Что я наделал! О боже мой, что я наделал!»

Но даже повторяя себе, что смертельно напуган, Стен­ли не мог не сознавать, что испытывает сильнейший ор­газм, что все его тело сотрясает мощнейшая, никогда преж­де не испытанная, эякуляция. Всю дорогу от самого Рено он только и делал, что пытался взять этот «хорнет» за зад­ницу, и вот наконец добился своего.

Он поехал дальше. Ехал двадцать минут и остановился на заправке с платным телефоном. Выбрался из машины в липких мокрых штанах, нашарил в липком кармане липкий десятицентовик, опустил в телефон и набрал номер службы спасения.

— Я… Я видел машину на Солт-Флэтс. Она горела. Примерно в пятнадцати милях от заправки Шеврон. Силь­но горела.

Он повесил трубку. И поехал дальше. Через несколько минут он заметил патрульную машину: мигая огнями, она быстро неслась в противоположном направлении от Солт-Лейк-Сити — в пустыню. А еще через некоторое вре­мя мимо проехали «скорая помощь» и пожарная машина. Стенли вцепился в руль. Они все узнают. Они заметят следы колес, оставшиеся, когда он тормозил. Кто-нибудь расскажет, что «датсун» от самого Рено все время ехал за «хорнетом», и вот в Юте женщина за рулем «хорнета» по­гибла.

Но даже посреди этих тревожных размышлений он по­нимал, что никто ничего не узнает. Он к ней не прикасал­ся. На ее машине не осталось ни единой царапины.

Шоссе перешло в улицу с шестиполосным движением, по обеим сторонам тянулись мотели и дешевые забегалов­Ки. Он миновал шоссе, проехал над железнодорожным полотном и двинулся дальше, по улице Норт-Темпль до Второй авеню. Слева — школа, знак снизить скорость, все в полном порядке, все нормально, так, как и было рань­ше, как бывает всегда, когда он возвращается домой из дальней поездки. Эль-стрит, апартаменты Шато-Леман. Он поставил машину в подземный гараж и вышел. Открыл двери своим ключом. В комнате все оказалось в порядке.

«А чего, интересно, я жду? — спрашивал он себя. — За­вывания сирен? Что дома меня дожидаются пятеро детек­тивов, чтобы упрятать за решетку?»

Женщина, эта женщина погибла. Он попытался почув­ствовать себя прескверно. Но единственное, что всплыва­ло в памяти, единственное, что имело значение, это сла­достное содрогание и ощущение того, что оргазм никогда не кончится. В мире больше ничто не могло с этим срав­ниться.

Он быстро уснул и спал спокойно.

«Я — убийца?» — спрашивал он себя, засыпая.

Но это слово уплыло из сознания, спрятавшись в таком дальнем уголке памяти, откуда его было уже не достать. С такими мыслями жить невозможно. И он перестал ду­мать.

 

На следующее утро Стенли заметил, что ему не хочется заглядывать в газеты, — поэтому заставил себя просмотреть почту. Эта новость не занимала первых полос, она прита­илась где-то в разделе местных событий. Ее звали Алекс Хамфриз. Ей было двадцать два года, она жила одна и работала секретарем в одной юридической фирме. На фотографии была изображена молодая симпатичная де­вушка.

«Очевидно, водитель заснул за рулем, таковы данные полицейского расследования. Машина двигалась со ско­ростью свыше восьмидесяти миль в час, когда произошел несчастный случай».

Несчастный случай.

Видели бы вы, как она горела.

Да, Стенли отправился на работу как обычно, как обыч­но заигрывал с секретаршами и даже вел машину совсем как всегда — аккуратно и вежливо.

Но вскоре он снова принялся за игры на шоссе.

По дороге в Логан он играл в погоню, и женщина за рулем «хонды-сивик» на полной скорости врезалась в гру­зовичок-пикап, в то время как сам он по-идиотски пы­тался обойти на вершине холма в Сардин-Каньон другую машину. В полицейских отчетах не упоминалось, что жен­щина эта пыталась уйти от «датсуна-260Z», безжалостно преследовавшего ее на протяжении восьмидесяти миль, — об этом никто не знал. Ее звали Донна Уикс, у нее оста­лись двое детей и муж, они ждали ее в тот вечер в Логане. Ее тело не удалось целиком извлечь из машины.

На перевале к Денверу семнадцатилетняя лыжница не справилась с управлением на снежной дороге, ее «фолькс­ваген» врезался в гору, перевернулся и рухнул со скалы. Удивительно, но одна лыжа в багажнике ее «жука» оста­лась совершенно целой, тогда как другая превратилась в щепки. Ее голова пробила ветровое стекло. А тело оста­лось в машине.

Дороги между факторией в Камероне и Пажем в Ари­зоне были самыми ужасными в мире. И никого не удиви­ло, что погибла восемнадцатилетняя блондинка — модель из Феникса, врезавшись в припаркованный у обочины микроавтобус. Она ехала со скоростью свыше ста миль в час, ее друзья этому ничуть не удивились и сообщили, что она часто превышала скорость, особенно если ехала ночью. В микроавтобусе погиб спящий ребенок, осталь­ные члены семьи попали в больницу. О «датсуне» с но­мерными знаками Юты не упоминалось.

И Стенли стал вспоминать. В его памяти не осталось больше тайников, где бы можно было все это хранить. Он вырезал из газет фотографии жертв. Они снились ему по ночам. И в этих снах они постоянно ему угрожали, поэтому заслуживали такого конца. И каждый раз сон оканчивался оргазмом. Но самые сильные спазмы экстаза он переживал тогда, когда на шоссе случалось столкнове­ние.

Шах. И мат.

Прицел, пли.

Три, четыре, пять, я иду искать.

Игры, игры, а потом — момент истины.

«Я болен».

Он сосал кончик своей биковской четырехцветной ручки.

«Мне нужна помощь».

Зазвонил телефон.

— Стен? Это Лиз.

«Привет, Лиз»

— Стен, ты что, не хочешь со мной разговаривать?

«Иди к черту, Лиз».

— Стен, в какие игры ты играешь? Не звонишь девять месяцев, а когда я сама звоню и пытаюсь поговорить, тупо молчишь.

«Переспи со мной, Лиз».

— Я с тобой разговариваю, а?

— Да, со мной.

— Ну и почему же ты молчишь? Стен, ты меня пуга­ешь. Ты в самом деле меня пугаешь.

— Извини.

— Стен, что случилось? Почему ты не звонил?

— Ты была так мне нужна.

Ах какая мелодрама. Но это правда.

— Стен, я знаю. Я вела себя, как последняя сука.

— Нет, нет, вовсе нет. Просто я хотел слишком мно­гого.

— Стен, я скучаю по тебе. Я хочу быть с тобой.

«Нет, не хороните меня в одинокой степи, где гуляет на свободе ветер да воют койоты».

— Давай сегодня? У меня?

— Хочешь сказать, что сегодня снимешь священный пояс целомудрия?

— Стенли, не будь таким гадким. Я по тебе скучаю.

— Я приду.

— Я люблю тебя.

— Я тоже.

Спустя несколько месяцев Стенли уже не был до конца в этом уверен, вовсе не был. Но Лиз стала для него соло­минкой, за которую хватается утопающий.

«Я тону, — сказал себе Стенли — Умираю. Мorior*. Moriar. Mortuus sum».

* Моriог — умереть (лат.) Далее идет склонение латинских слов

В те времена, когда он встречался с Лиз, когда они еще были вместе, Стенли не играл в игры на скоростном шоссе. Стенли не смотрел, как умирают женщины. И ему не приходилось прятаться от самого себя даже во сне.

«Caedo**. Caedam. Cecidi».

** Caedo — убить (лат.)

Вранье, вранье. Когда это случилось в самый первый раз, он еще встречался с Лиз. Он перестал только после того, как… после того… Лиз не имеет к этому ни малей­шего отношения. И ничто ему не поможет.

«Despero***. Desperabo. Desperavi».

*** Despero — отчаяться (лат.)

Потом он сделал то, чего хотел меньше всего. Он встал, оделся, сел в машину и поехал на шоссе. Он пристроился за женщиной в красной «ауди». И стал ее преследовать.

Она была молодой, но машину вела хорошо. Он шел за ней от Шестой Южной до того места, где шоссе разветвляется, I-15 идет дальше на юг, а I-80 сворачивает на восток. До самого последнего момента она держалась в крайнем правом ряду, потом резко свернула и, переско­чив через две полосы, оказалась на I-80. Стенли не соби­рался так просто ее упускать. И рванул наперерез. Громко загудел автобус, раздался скрежет тормозов, «датсун» Стенли занесло на двух колесах, он потерял управление. Мимо промелькнул фонарь.

А Стенли оказался на I-80, он ехал за «ауди» на рассто­янии нескольких сотен ярдов. Он быстро сокращал раз­рыв.

«А дамочка шустрая, — говорил себе Стенли. — Ты шу­страя, дамочка. С тобой я, похоже, ничего не добьюсь. Сегодня никто. Сегодня никто».

Он хотел сказать, что сегодня никто не умрет, и пони­мал, что именно это он и говорит (надеется, отрекается), но не разрешил себе произнести это вслух. Он вел себя так, будто в машине у него висел микрофон, записыва­ющий каждое его слово для потомства.

«Ауди» двигалась в потоке машин со средней скоростью в семьдесят пять миль в час. Стенли не отставал. Время от времени место, куда он намеревался пристроиться, оказывалось занято. Он находил другое. Но отстал от нее на добрую дюжину машин, когда она свернула к послед­нему выезду с шоссе, резко поднимающегося отсюда в гору, в каньон Парли. Она двигалась на юг по I-215, Стен­ли пристроился за ней, хотя ему пришлось резко затормо­зить, чтобы вписаться в узкий поворот с одного шоссе на другое.

Она быстро проехала по шоссе I-215 до самого конца, а потом повернула на узкую двухполосную дорогу, кото­рая обвивалась вокруг подножия горы. И, как обычно, по этой дороге со скоростью тридцать миль в час тащился груженный щебнем грузовик, рассыпая во все стороны мелкие камешки, как перхоть. «Ауди» пристроилась в хвост грузовику, а Стенли — в хвост «ауди».

Дамочка сообразительная. Она не стала обгонять. Не на такой дороге.

На перекрестке, откуда дорога поднималась к каньону Биг-Коттонвуд, к горнолыжным курортам (сейчас, весной, они были закрыты, а дорога пустынна), женщина, казалось собиралась повернуть направо, на бульвар Форт-Юнион и обратно на скоростное шоссе. Но вместо этого свернула налево. Стенли предвидел такой вариант и тоже повернул налево.

Они совсем немного проехали по извивающейся вдоль каньона дороге, когда Стенли вспомнил, что дорога ни­куда не ведет. В Сноуберде она заканчивается, делает петлю и поворачивает обратно. Дама, такая сообрази­тельная на первый взгляд, совершает глупость.

И тут он подумал, что сможет ее поймать. Он сказал:

— Девчонка, я смогу тебя поймать. Смотри в оба.

Что он станет с ней делать, если поймает, он и сам не представлял. Наверное, она вооружена. Скорее всего во­оружена, иначе не стала бы так его дразнить.

Она срезала повороты на жуткой скорости, и Стенли приходитесь пускать в ход все водительское мастерство, чтобы не отставать. Никогда еще игра в погоню не была такой трудной. Но в любую секунду она могла закончить­ся — девушка разобьется на одном из поворотов или же врежется во встречную машину.

«Будь осторожна, — думал он. — Будь осторожна, будь осторожна. Это всего лишь игра, не бойся, не паникуй».

Не паникуй? Едва эта женщина заметила, что он ее преследует, она все время хитрила, дразнила его легкой добычей. В ней не чувствовалось и намека на смятение, которое охватывало остальных. Эта — живая. Когда он ее поймает, она будет знать, что делать. Эта будет знать. «Veniebam* Veniam Vemes» Он засмеялся своей шутке.

* Возможно, от латинского venia — благодеяние, милость.

И вдруг резко оборвал смех, крутанул руль вправо, ударил по тормозам. Лишь короткая красная вспышка мелькнула на повороте справа. Лишь короткая вспышка, но этого ему было достаточно. Сучка в красной «ауди» ду­мает, что сможет его обхитрить. Думает, что увернется на повороте, а он поедет дальше.

Он забуксовал на гравии, но вскоре выровнял машину и уверенно поехал вперед по грязной проселочной дороге.

«Ауди» остановилась в нескольких сотнях ярдов от пово­рота.

Остановилась.

Наконец-то.

Он подъехал совсем близко, уже взялся за ручку двер­цы. Но она не собиралась здесь останавливаться. Она ду­мала спрятаться, чтобы он тем временем проехал мимо. Он оказался для нее слишком умным и все видел. И вот теперь она одна — на пустынной горной дороге, все еще сырой от растаявшего снега. Вокруг — только деревья, для лыжников слишком тепло, для любителей погулять слиш­ком холодно. Она хотела его перехитрить, но сама попа­лась в ловушку.

Она поехала дальше. Он — за ней. На грязной неров­ной дороге двигаться даже со скоростью двадцать миль в час было непросто. Она же двигалась со скоростью три­дцать миль. Его трясло от бешеного напряжения, но от­ступать он не собирался. Ей не удастся уйти от Стенли. Ее «ауди» сладострастно манила.

После бесконечной тряской езды горы вдруг расступи­лись, впереди открылась небольшая долина. Дорога стала ровной, хотя вовсе не прямой. А «ауди» набрала скорость до немыслимых сорока миль в час. Женщина не хотела сдаваться. И великолепно владела рулем. Но и Стенли был прекрасным водителем.

«Пора кончать», — произнес он в невидимый микро­фон.

Но все не кончал и не кончал.

Кончилась дорога.

Он обогнул поросший деревьями поворот и увидел, что дороги нет. Только просвет между деревьями и на расстоянии нескольких сотен ярдов — противоположная сторона ущелья. Краем глаза Стенли успел заметить спра­ва, там, где дорога резко поворачивает назад, стоит «ауди». В зеркале заднего вида он успел заметить лицо, как ему показалось, перекошенное от ужаса. Именно поэтому Стен­ли обернулся, чтобы получше его разглядеть, вывернул шею в отчаянной попытке рассмотреть лицо и не видеть, как изящно склоняются к нему деревья, как вздымаются навстречу скалы, разрастаясь и закрывая все вокруг. Ост­рый камень рванулся вперед и пропорол насквозь и его, и «датсун-260Z».

 

Она сидела в своей «ауди», охваченная дрожью, ее сотрясали рыдания — от облегчения и ужаса. И облегче­ние, и ужас, все одновременно. Но теперь она уже научи­лась понимать, что ее трясет не только от волнения, но и от экстаза.

«Надо с этим кончать», — молча взывала она к самой себе.

Четверо, четверо, четверо.

«Четверых довольно», — говорила она, изо всей силы ударяя по рулю.

Потом сумела взять себя в руки, от мощного оргазма остались только легкая дрожь в бедрах и редкие спазмы, развернула машину и стала спускаться вниз по ущелью, —направляясь в Солт-Лейк-Сити, где ее ждали уже целый час.

 

Гробница песен

Во время дождя она сходила с ума. Уже четыре недели подряд почти каждый день шел дождь, и в лечебнице Миллард-Каунти пациентов не выводили на прогулку. Это, разумеется, никому не нравилось, а особенно несладко приходилось сестрам: им приходилось все время выслуши­вать жалобы и требования людей, которые хотели, чтобы их развлекали.

Элен, однако, не требовала, чтобы ее развлекали. Она вообще почти никогда ничего не требовала. Но дождь пе­реносила еще хуже остальных. Возможно, потому что ей было всего пятнадцать, и она была единственным ребен­ком в заведении, куда помещали обычно только взрос­лых. Скорее всего, она так плохо переносила дождь из-за того, что для нее были очень важны прогулки на открытом воздухе, и, несомненно, она получала от прогулок больше удовочьствия, чем другие. Обычно ее приподнимали в крес­ле, обкладывали со всех сторон подушками, чтобы она сидела прямо, и кто-нибудь быстро катил кресло к стек­лянным дверям, а Элен кричала:

— Быстрее, быстрее!

И так ее вывозили на улицу. Мне рассказывали, что на улице она обычно мало говорила. Просто тихонько си­дела в своем кресле на лужайке, наблюдая за тем, что проис­ходит вокруг. А потом ее везли обратно.

Я часто видел, как ее возвращали в дом раньше време­ни, потому что я пришел ее навестить, но она никогда не жаловалась, что из-за этого пришлось сократить прогулку. Я смотрел, как ее катят к дому, а она так жизне­радостно улыбалась, что я воображал, будто она привет­ственно машет руками — этот жест как нельзя более подхо­дил к ее детской счастливой улыбке. Я представлял, как мелькают ее ноги, когда она бежит по траве, рассекая воз­дух, словно тяжелые волны. Но там, где полагалось быть рукам, были воткнуты подушки, чтобы она не упала на бок, а ремень на ее поясе удерживал ее от падения вперед, потому что у нее не было ног.

Дождь шел четыре недели, и я чуть не потерял ее.

Моя работа — одна из самых тяжелых во всем штате, я должен по очереди посещать шесть лечебниц в шести граф­ствах, на посещение каждой отводится неделя. Я «про­водил терапию», когда администрация лечебницы реша­ла, что таковая необходима. Я так и не понял, чем они руководствовались, принимая подобное решение, ведь все до одного пациенты были не в своем уме: у большинства было безнадежное возрастное безумие, у некоторых — ду­шевная мука калек и инвалидов.

Тот, кто проявил недюжинные способности в коллед­же, не станет работать обычным терапевтом на государст­венной службе. Иногда я притворяюсь, что не проявил особых способностей в учебе только потому, что не хотел плясать под чужую дудку. Но это неправда. Как объяснил один добрый профессор — мягко, и в то же время жесто­ко, — я просто не создан для научной деятельности. Зато я создан для терапии, не сомневаюсь. С тех пор, как я уте­шал свою больную раком мать весь последний год ее жиз­ни, я уверился — у меня есть определенный дар, умение вправлять людям мозги. Я сделался всеобщим наперсни­ком.

Тем не менее, я никогда не предполагал, что моя жизнь будет посвящена попыткам оказать помощь безнадежным, да еще в той части страны, где даже у здоровых нет боль­ших оснований радоваться жизни. Но это все, на что я имел полномочия, и когда понял, что сумел преодолеть разочарования начального этапа, стал извлекать из своих занятий максимальную пользу.

Максимальной пользой оказалась Элен.

 

— Дождь, дождь, дождь, — такими словами приветство­вала она меня на третий дождливый день.

— Как будто я сам не знаю, — ответил я. — У меня все волосы мокрые.

— А у меня — нет, как жаль, — ответила Элен.

— Не о чем тут жалеть. Зато не простудишься.

— Не простужусь, — сказала она.

— Мистер Вудберри говорит, ты хандришь. Я пришел, чтобы тебя развеселить.

— Сделай так, чтобы кончился дождь.

— Я похож на Господа Бога?

— Я думала, может, ты просто выступаешь под чужой личиной? Я, например, — да, — сказала она. То была наша обычная игра. — На самом деле я — огромный бронено­сец из Техаса, которому пообещали исполнить одно-един­ственное желание. И я пожелала стать человеком. Но одно­го броненосца недостаточно, чтобы получился настоящий чеювек, поэтому получилась я.

Она улыбнулась. Я учыбнулся в ответ.

Ей было всего пять лет, когда перед машиной ее роди­телей взорвался бензовоз, оба они погибли, а ей оторвало руки и ноги. Она выжгла чудом и продолжала жить, что было чудовищной жестокостью. И при этом она остава­лась более или менее счастчивым человеком, всеобщей любимицей в клинике, чего я вообще не мог понять. Возможно, причина заключалась в том, что ей больше ничего не оставалось. Человеку, лишенному рук и ног, не так-то просто покончить с собой.

— Я хочу на улицу, — сказала она, отворачиваясь к окну. На улице было почти не на что смотреть. Несколько деревьев, лужайка, а за ней — забор, поставленный не для того, чтобы пациенты не разбежались, а для того, чтобы скрыть их от неприглядного любопытства жителей этого неприглядного города. Но вдалеке тянулись невысокие холмы, и почти всегда весело щебетали птицы. Теперь, разумеется, из-за дождя не было видно ни птиц, ни хол­мов. Не было и ветра, и деревья стояли не шелохнув­шись. Просто лил и лил дождь.

— В открытом космосе так же, как в дождливую по­году, — сказала она. — Такие же звуки, негромкий тихий шелест где-то неподалеку.

— Вообше-то нет, — сказал я. — В открытом космосе вообще нет звуков.

— А ты откуда знаешь? — спросила она.

— Там нет воздуха. А без воздуха не бывает и звуков.

Она презрительно взглянула на меня.

— Так я и думала. На самом деле ты ничего не знаешь. Ты ни разу в жизни там не был, ведь правда?

— Ты что, хочешь поссориться?

Она уже собиралась отпарировать, но спохватилась и просто сказала:

— Чертов дождь.

— Тебе, по крайней мере, не приходится ездить по такой погоде, — сказал я. Но взор ее затуманился, и я по­думал, что зашел в своих подтруниваниях слишком дале­ко.

— Эй, — окликнул я. — Как только распогодится, я по­везу тебя кататься.

— Это все гормоны, — сказала она.

— При чем здесь гормоны?

— Мне пятнадцать. Мне всегда не нравилось оставаться дома. Но сейчас хоть волком вой. Мышцы напряжены, желудок сжался, и я хочу выбежать на улицу и громко кричать. Это все гормоны.

— А твои друзья? — спросил я.

— Ты что, шутишь? Они все там, играют под дождем.

— Все?

— Разумеется, кроме Гранти. Он от воды растает.

— И где же теперь Гранти?

— В морозильнике, где же еще.

— Когда-нибудь его по ошибке примут за мороженое и скормят гостям.

Она не улыбнулась. Просто кивнула, и я понял, что ничего не достиг. Она и впрямь хандрит. Я спросил, не хочется ли ей чего-нибудь.

— Только не таблеток, — сказала она. — От них я все время сплю.

— Если дать тебе возбуждающее, ты на стенки поле­зешь.

— Ловкий трюк, — сказала она.

— Просто это очень сильное средство. Так что, дать тебе что-нибудь, чтобы ты отвлеклась и от дождя, и от этих жутких желтых стен?

Она покачала головой.

— Я стараюсь не спать.

— Почему?

Она лишь снова покачала головой.

— Не могу спать. Не могу позволить себе спать слиш­ком много.

Я повторил вопрос.

— Потому что, — ответила она, — я могу не проснуться.

Она говорила довольно резко, и я понял, что лучше больше не спрашивать ни о чем. Она редко сердилась