И я расплакался, и Синди подошла успокоить меня. Переживая такую потерю, она успокаивала меня. Мне было стыдно, я чувствовал, что она оказывает мне честь. Взяв мое лицо в ладони, она сказала, глядя мне в глаза:
‑ Знаете, вы оба герои ‑ и мой муж Марк, и вы, Фред. Вы тоже герой. Спасибо, спасибо вам, что приехали и лично мне все рассказали. Я знаю, чего вам стоило приехать сюда и в лицо сказать мне, что мой муж погиб, но вы достойный человек. Вы дали обещание и сдержали его. Немногие так поступили бы. Спасибо вам.
Я сидел потрясенный. Я не чувствовал себя героем, но эта скорбящая женщина говорит мне, что я герой и достойный человек. А я чувствовал только вину и злость: вину, потому что я выжил, а ее муж, отец ее дочерей, умер, и злость, всепоглощающую злость на бессмысленность и жестокость войны, приносящей такие потери. Я не мог простить ни свою страну, ни себя. Но передо мной была женщина, которая перенесла такую утрату, лишилась мужа и все же простила меня, благодарила меня. Я не мог этого слышать.
Меня охватил страшный гнев на правительство. Почему никто не приехал сказать этой женщине о смерти ее мужа? Где тело Марка Колдуэлла? Почему оно не здесь, почему не было похорон и траура? Почему? Почему?
Потом я сказал:
‑ Я привез тело Марка в Южный Вьетнам и уверен, что с вами свяжутся насчет его похорон. Мне жаль, что меня здесь не будет, но, прошу вас, знайте, что я буду думать о вас. Я буду всегда вас помнить.
Мы еще посидели, а потом я спросил Мейнарда, не подвезет ли он меня на автобусную станцию. Мне нужно было вернуться в Даллас. У меня был отпуск, и я хотел напиться, как следует надраться.
Фредерик Э. Пале Третий
|
|
Вспоминая мисс Мерфи
Прошлым летом, утомившись от скорости и однообразия езды по шоссе, мы с мужем решили поехать на пляж по менее известной дороге/Остановка в маленьком, ничем не примечательном городе на восточном побережье Мэриленда привела нас к встрече, которая навсегда останется в нашей памяти.
Все началось довольно просто. Мы стояли, ожидая зеленого сигнала светофора, и я посмотрела на блеклое кирпичное здание интерната для престарелых. На переднем крыльце в белом плетеном кресле сидела пожилая дама. Ее внимательный взгляд, устремленный на меня, казалось, звал, почти приказывал, чтобы я подошла.
Загорелся зеленый. Внезапно я выпалила:
‑ Джим, остановись за углом.
Взяв мужа за руку, я направилась к дорожке, ведущей к интернату. Джим остановился.
‑ Минуточку, мы же никого там не знаем.
Я мягко убедила мужа, что неспроста иду туда.
Дама с магнетическим взглядом встала из кресла и медленно пошла нам навстречу, опираясь на трость.
‑ Я рада, что вы остановились, ‑ благодарно улыбнулась она. ‑ Я молилась об этом. У вас найдется несколько минут посидеть и поговорить? ‑ Мы поднялись за ней на крыльцо и устроились в тени.
Природная красота нашей хозяйки поразила меня. Она была стройной, но не тощей. За исключением морщинок в уголках ее ореховых глаз, мраморная кожа была гладкой и словно прозрачной. Ее серебристо‑седые волосы были забраны в аккуратный узел.
‑ Многие проезжают мимо, ‑ начала она, ‑ особенно летом. Смотрят из окон машин и не видят ничего, кроме старого здания, в котором живут старые люди. Но вы увидели меня, Маргарет Мерфи. И нашли время для остановки. ‑ Маргарет задумчиво продолжила: ‑ Некоторые считают стариков слабоумными, а дело все в том, что мы просто одиноки. ‑ Затем, посмеиваясь над собой, прибавила: ‑ И еще мы, старики, любим поболтать, а?
|
|
Теребя красивую овальную камею в обрамлении бриллиантов, которая украшала ее хлопчатобумажное платье в цветочек, Маргарет поинтересовалась, как нас зовут и откуда мы едем. Когда я ответила, что из Балтимора, ее лицо прояснилось, а глаза заискрились.
‑ Моя сестра, благослови Господи ее душу, всю жизнь прожила в Балтиморе на Гораш‑авеню.
Я возбужденно объяснила:
‑ В детстве я жила всего в нескольких кварталах оттуда, на Хоумстед‑стрит. Как звали вашу сестру? ‑ И тут же я вспомнила Мэри Гиббоне. Она была моей одноклассницей и лучшей подругой. Более часа мы с Маргарет делились воспоминаниями о нашей юности.
Мы оживленно беседовали, когда появилась сестра со стаканом воды и двумя маленькими розовыми табле‑точками.
‑ Извините за вторжение, ‑ приветливо сказала она, ‑ но время приема лекарства и вашего дневного сна, мисс Маргарет. Нам надо поддерживать ваш моторчик. ‑ Она с улыбкой подала Маргарет лекарство.
Мы с Джимом переглянулись. Маргарет без возражений приняла таблетки.
‑ Можно мне еще немного посидеть с друзьями, мисс Бакстер? ‑ попросила она. Однако сестра мягко, но твердо отказала. Потом помогла Маргарет подняться из кресла. Мы заверили ее, что заедем к ней через неделю, на обратном пути. Лицо Маргарет прояснилось. ‑ Это было бы чудесно, ‑ сказала она.
|
|
После целой недели солнца уезжали мы с Джимом в облачный и сырой день. Под свинцовыми тучами интернат показался особенно неприглядным.
После нескольких минут ожидания к нам вышла мисс Бакстер. Она передала нам коробочку и письмо. Пока Джим читал его, она держала меня за руку:
Мои дорогие!
Прошедшие несколько дней были самыми счастливыми в моей жизни, с тех пор как два года назад умер Генри, мой любимый муж. У меня снова была любящая и внимательная семья.
Вчера вечером врача как будто обеспокоило состояние моего сердца. Однако я чувствую себя чудесно. И пока я испытываю такое счастье, я хочу поблагодарить вас обоих^за радость, которую вы принесли в мою жизнь.
Беверли, дорогая, я дарю вам камею, которая была на мне в день нашего знакомства. Мне подарил ее мой муж в день нашей свадьбы 30 июня 1939 года. Она принадлежала его матери. Пусть она доставит вам удовольствие, и надеюсь, что в один прекрасный день вы передадите ее своим дочерям и их детям. С этой брошью я отдаю вам свою безграничную любовь.
Маргарет
Через три дня после нашего прошлого визита Маргарет тихо скончалась во сне. Взяв камею, я не смогла удержаться от слез. Осторожно перевернула ее и прочла выгравированную на серебряном ободке надпись: «Любовь ‑ это навсегда».
Как и воспоминания, дорогая Маргарет, как и мои воспоминания.
Беверли Файн
Все еще живет маленькая девочка
Приведенное нюке стихотворение бьшо написано женщиной, которая работала сестрой в отделении для престарелых Королевской больницы в Монтрозе, Шотландия. Сначала оно было напечатано как анонимный материал в больничном журнале для персонала. Через несколько месяцев персонал больницы Эшльюди, рядом с Данди, нашел среди вещей умершей старой пациентки рукописную копию этого стихотворения. Оно настолько поразило персонал, что списки с него широко разошлись по больнице и за ее пределами. В конце концов отыскался автор стихотворения. Она умерла во сне в возрасте 80 лет.
Что ты видишь, сестра, что ты видишь?
Разве ты не думаешь, глядя на меня, ‑
Вот лежит старуха, не очень умная,
Неловкая, с отсутствующим взглядом?
Которая роняет пищу и не отвечает,
Когда ты громко говоришь: «Постарайтесь же!»
Которая словно бы не замечает того, что ты делаешь,
И все время теряет то чулок, то туфлю?
Которая, хочет она или нет,
Позволяет тебе делать, как ты хочешь,
И чей долгий день заполнен купаниями и кормлениями?
Ты об этом думаешь, ты это видишь?
Тогда открой глаза, сестра, ты смотришь на меня.
Я скажу тебе, кто я такая, что сидит тут так неподвижно,
Двигается по твоему знаку,
Принимает пищу по твоему желанию…
Мне десять лет, у меня есть отец и мать,
Любящие друг друга братья и сестры;
Юная девушка шестнадцати лет, летящая, как на крыльях,
Мечтающая о любви, которую скоро встретит;
Двадцатилетняя невеста с бьющимся сердцем,
Помнящая клятвы, которые она обещала выполнять;
В двадцать пять лет у меня уже свой ребенок,
Для которого я должна построить надежный, счастливый дом;
Женщина тридцати лет, мой второй сын так быстро растет,
Связанный со мной неразрывными узами;
Мне сорок, сыновья выросли и покинули дом,
Но рядом со мной муж, который не дает мне грустить;
В пятьдесят вокруг меня снова играют малыши,
У нас снова дети ‑ у моих дорогих и у меня.
Пришли темные дни, умер мой муж,
Я смотрю в будущее и содрогаюсь от ужаса,
Потому что мои младшие уже сами растят своих детей,
А я вспоминаю о годах и любви, которую знала.
Теперь я старуха, а природа жестока ‑
Она любит сделать так, чтобы старый человек казался дураком.
Тело разрушается, грация и сила уходят;
И там, где у меня когда‑то было сердце, теперь камень.
Но внутри этого старого остова
Все еще живет маленькая девочка,
И мое ожесточившееся сердце снова переполняется чувствами.
Я помню радости, я помню боль,
Я снова люблю и живу,
Я думаю о годах, которых было так мало
И которые пролетели так быстро,
И принимаю неумолимый факт, что ничто не вечно.
Поэтому открой глаза, сестра, открой ‑ и увидишь
Не раздражительную старуху,
Присмотрись ‑ ты увидишь меня!
Филлис Маккормак Предоставлено Рональдом Далстеном
Reprinted by permission of Michael McCormack. © Michael McCormack.
Последнее прощание
‑ Я собираюсь домой в Данию, сын, и хотел только сказать, что я тебя люблю.
В последнем телефонном звонке моего отца эта фраза повторилась семь раз за полчаса. Я плохо слушал. Я слышал слова, но не понимал их глубинного смысла. Я думал, что мой отец проживет больше 100 лет, потому что мой двоюродный дед прожил 107. Я не почувствовал его сожалений по поводу маминой смерти, не понял его отчаянного одиночества в «пустом гнезде», не осознал, что большинство его друзей уже давно покинули наш мир. Он постоянно требовал, чтобы мы с братом обзавелись детьми, чтобы он мог стать преданным дедом. Я был слишком занят антрепренерством, чтобы вслушаться в его слова.
‑ Папа умер, ‑ со вздохом сообщил 4 июля 1982 года мой брат Брайан.
Мой младший брат ‑ толковый юрист, у него отличное чувство юмора и быстрый ум. Я думал, что он разыгрывает меня, и ждал кульминации ‑ ее не последовало.
‑ Папа умер в кровати, в которой родился, ‑ в Роз‑кельде, ‑ продолжал Брайан. ‑ Похоронные агенты отправят гроб с папиным телом и его вещи завтра. Нам надо готовиться к похоронам.
Я не мог произнести ни слова. Это не должно было случиться таким образом. Если бы я знал, что это последние папины дни, я бы предложил поехать в Данию вместе с ним. Я разделяю девиз хосписов: «Никто не должен умирать в одиночестве». При переходе из одной реальности в другую рядом должен сидеть любимый человек и держать тебя за руку. Я бы предложил ему утешение в последний час, я бы действительно слушал, думал и был бы настроен на вечность. Папа, как мог, объявил о своем уходе, а я не понял. Я почувствовал скорбь, боль и угрызения совести. Почему меня не было с ним рядом там? Для меня он всегда был здесь.
Когда мне было девять лет, он входил в дом утром, проработав 18 часов в пекарне, и будил меня в пять утра, почесывая мне спину сильными, мощными пальцами и шепча: «Пора вставать, сын». К тому моменту, как я одевался и был готов в дорогу, мои газеты уже были сложены и сунуты в корзинку велосипеда. При воспоминаниях о щедрости его души на глазах у меня выступили слезы.
Когда я участвовал в велогонках, он каждый субботний вечер проезжал 50 миль до Кеноши, штат Висконсин, чтобы смотреть, как я соревнуюсь. Он был рядом, чтобы поддержать меня, если я проиграю, и разделить мою радость, если выиграю.
Потом он сопровождал меня на все местные выступления в Чикаго, когда я выступал в разных учреждениях и церквях. Он всегда улыбался, слушал и гордо заявлял сидящим рядом: «Это мой мальчик!»
Сердце мое разрывалось от боли, потому что папа был рядом со мной, когда мне это было нужно, а меня с ним не оказалось. Мой смиренный совет ‑ всегда, всегда делитесь своей любовью с близкими вам людьми и предлагайте присутствовать рядом с ними в тот священный момент, когда наша физическая жизнь преображается в духовную. Если вы окажетесь рядом в момент смерти дорогого вам человека, вы подниметесь на новую, более высокую ступень существования.
Марк Виктор Хансен
Сделай это сегодня!
Если вы собираетесь скоро умереть и можете позвонить только одному человеку, кому вы позвоните и что скажете? И чего вы ждете?
Стивен Левайн
Когда я работал инспектором школ в Пало‑Альто, штат Калифорния, Полли Тайнер, председатель нашего попечительского совета, написала письмо, которое опубликовали в газете «Пало‑Альто тайме». Сын Полли, Джим, совершенно не справлялся с учебой. Его считали неспособным к овладению знаниями, и от его родителей и учителей требовалось огромное терпение. Но Джим был счастливым мальчиком, чья улыбка буквально освещала комнат}'. Его родители сознавали его неспособность постигать учебный материал, но всегда пытались помочь сыну видеть свои сильные стороны, чтобы он мог ходить с гордо поднятой головой. Вскоре после окончания средней школы он разбился на своем мотоцикле. После его смерти мать направила в газету письмо.
Сегодня мы похоронили нашего 20‑летнего сына. В пятницу вечером он попал на мотоцикле в аварию и погиб на месте. Как жаль, что, разговаривая с ним в последний раз, я не знала, что этот раз ‑ последний.
Если бы я только знала, я бы сказала: «Джим, я люблю тебя и очень тобой горжусь».
Я бы не пожалела времени оценить все то добро, что он сделал любившим его людям. Я бы насладилась его прекрасной улыбкой, звуком его смеха, его истинной любовью к людям.
Положив на одну чашу весов все хорошее, а на другую то, что раздражало, ‑ радио, которое всегда играло слишком громко, прическу, которая нам не нравилась, грязные носки под кроватью, ‑ то раздражающего набирается немного.
У меня уже не будет возможности сказать своему сыну все то, что я хотела бы сказать, но у вас, у других родителей, такая возможность есть. Скажите вашим детям все, что вы захотели бы сказать, узнав, что этот разговор последний. В последний раз я разговаривала с Джимом в день его гибели. Он позвонил мне, чтобы сказать: «Здравствуй, мама! Я просто позвонил сказать, что люблю тебя. Мне пора на работу. Пока». Он подарил мне сокровище на всю оставшуюся жизнь.
Если в смерти Джима есть хоть какой‑то смысл, может, он заключается в том, чтобы заставить других больше ценить жизнь и научить других, особенно родственников, не забывать проявлять друг к другу заботу и любовь.
Другого случая вам может не представиться. Сделайте это сегодня!
Роберт Ризонер
Верные слова
После обширного инфаркта мой брат лежал в коме в реанимационной палате кардиологического отделения. С помощью трубок и проводов он был подсоединен к аппарату, который поддерживал в нем жизнь. На мониторе светились волнистые линии, обозначавшие неровное биение его сердца. Единственным звуком в палате было ритмичное шипение насоса, нагнетавшего воздух в легкие брата. Радом стояла не знающая чем помочь его жена.
Как священнику мне часто приходилось бывать в семьях при подобных обстоятельствах. Пытаясь утешить их, я искал тогда нужные слова, идеально подходящий отрывок из Священного Писания, слова надежды. Но сейчас это было совсем другое дело.
В те трудные дни мы с моей невесткой разрывались между надеждой и смирением. Мы радовались каждому посетителю. Были благодарны за их рассказы о людях, которые вышли из комы и вернулись к нормальной жизни. Мы прислушивались к тем, кто с пониманием говорил о разных ступенях скорби. Мы понимали, что они относятся к нам с душой. Но многие входили говоря и все продолжали говорить. Может, и я так же справлялся с нервозностью, когда не знал, что сказать?
Потом пришел какой‑то приятель брата. Он встал рядом с кроватью, глядя на него. Долго молчал. Затем, переполняемый чувствами, внезапно произнес: «Я сожалею». И снова наступила тишина. Наконец он обнял мою невестку и повернулся ко мне пожать руку. Он задержал ее в своих руках на секунду дольше, чем необходимо, и сжал чуть сильнее, чем принято. На глазах его выступили слезы. А потом он ушел. Спустя неделю мой брат умер. Прошли годы, а я до сих пор вспоминаю того посетителя. Я не запомнил его имени, но я никогда не забуду, как он разделил с нами нашу скорбь, тихо и искренне, без всякой неловкости. Его несколько слов стоили целых томов.
Роберт Дж. Макмаллен‑младший Предоставлено Дейвом Поттером
Доброе дело для разбитого сердца
Я всего лишь один человек. Но тем не менее я ‑ некая единица. Я не могу сделать все, но кое‑что мне все же по силам. И поскольку я не могу сделать всего, я не откажусь сделать то, что могу.
Эдвард Эверетт Хейл
Мы с моим мужем Ханоком написали книгу «Добрые дела: как совершить революцию добра», которая вызвала большой интерес в Америке. Эту историю рассказал нам один человек, не назвавший себя. Он позвонил во время радио‑ток‑шоу в Чикаго.
‑ Привет, мама, чем занимаешься? ‑ спросила Сыози.
‑ Делаю запеканку для соседки, миссис Смит, ‑ ответила ее мать.
‑ Зачем? ‑ спросила Сьюзи, которой было всего шесть лет.
‑ Потому что миссис Смит очень грустно, она потеряла свою дочь, и у нее разбито сердце. Мы какое‑то время о ней позаботимся.
‑ Зачем, мама?
‑ Понимаешь, Сьюзи, когда человеку очень‑очень грустно, ему не до обычных вещей, например не до приготовления ужина. А поскольку мы члены одной общины, а миссис Смит наша соседка, мы должны помочь ей. Миссис Смит уже больше никогда не сможет поговорить со своей дочерью, или обнять ее, или заняться каким‑нибудь чудесным делом, каким матери занимаются вместе с дочерьми. Ты очень сообразительная девочка, Сыози, может, ты придумаешь, как позаботиться о миссис Смит?
Сьюзи серьезно обдумала этот вопрос и через несколько минут уже стучалась в дверь соседки. Миссис Смит открыла дверь и поздоровалась со Сьюзи.
Девочка не услышала в голосе миссис Смит обычной певучести. И еще миссис Смит выглядела так, словно плакала, потому что глаза у нее потускнели и опухли.
‑ Тебе что‑нибудь нужно, Сьюзи? ‑ спросила миссис Смит.
‑ Моя мама говорит, что вы потеряли дочку и у вас разбито сердце. ‑ Девочка протянула руку, на ладошке у нее лежал пластырь. ‑ Это для вашего разбитого сердца.
Миссис Смит ахнула, сдерживая слезы. Присев, она обняла малышку и сказала сквозь слезы:
‑ Спасибо тебе, милая девочка, это очень поможет. Миссис Смит приняла добрый поступок Сыози и даже
пошла дальше. Она купила маленькое колечко для ключей с брелоком в виде пластмассовой рамочки ‑ в нее можно вставить фотографию. Миссис Смит поместила в эту рамочку принесенный Сьюзи пластырь, чтобы каждый раз при виде его немного залечивать свою рану. Она прекрасно знает, что на это требуется время и поддержка. Пластырь стал символом ее излечения, но при этом она никогда не забудет радость и любовь от общения со своей дочерью.
Мелэди Маккарти
Увидимся утром
Благодаря мудрости своей матери я не боюсь смерти. Мама была моим лучшим другом и самым главным учителем. Каждый раз при расставании, будь то перед сном или когда один из нас отправлялся в путешествие, мама говорила: «Я увижу тебя утром». И всегда сдерживала свое обещание.
Мой дед был священником, а в те времена, на рубеже веков, когда кто‑нибудь из прихожан умирал, тело покойного выставлялось для прощания в гостиной священника. Восьмилетнюю девочку это могло здорово напугать.
Однажды дед подвел мою маму к стене гостиной и попросил потрогать ее.
‑ И что ты почувствовала, Бобби? ‑ спросил он.
‑ Она твердая и холодная, ‑ ответила мама. Тогда он подвел ее к гробу и сказал:
‑ Бобби, мне очень трудно попросить тебя сделать то, что я сейчас попрошу. Но если ты это сделаешь, ты никогда не будешь бояться смерти. Я хочу, чтобы ты коснулась лица мистера Смита.
Поскольку мама любила своего отца, моего деда, и доверяла ему, она выполнила его просьбу.
‑ Ну и как? ‑ спросил он.
‑ Папа, ощущение такое же, как от стены.
‑ Совершенно верно, ‑ сказал он. ‑ Это старые стены, наш друг мистер Смит просто переехал, так что, Бобби, нет причин бояться старого дома.
Этот урок пустил корни и прошел через всю жизнь моей мамы, и она совершенно не боялась смерти. За восемь часов до того, как нас покинуть, она высказала в высшей степени необычное пожелание. Мы стояли у ее кровати, пряча слезы, а она сказала:
‑ Не приносите мне на могилу цветов, потому что меня там не будет. Когда я избавлюсь от этого тела, я улечу в Европу. Ваш отец так и не свозил меня туда.
Комната взорвалась смехом, и остаток вечера мы уже не плакали. Когда мы целовали ее, желая спокойной ночи, она улыбнулась и сказала:
‑ Я увижу вас утром.
Однако в 6.15 утра ее не стало. Мне позвонил врач: она начала свой полет в Европу.
Два дня спустя, разбирая мамины вещи в родительской квартире, мы наткнулись на большую папку с рукописями. Когда я открыл ее, один листок упал на пол.
Это были приведенные ниже стихи. Не знаю, сама она их сочинила или с любовью сохранила чье‑то произведение.
Наследство
Когда я умру, отдай то, что от меня останется, детям.
Если тебе надо поплакать, поплачь ради своих братьев, идущих рядом с тобой.
Обними всех и отдай им то, что ты хотел отдать мне.
Я хочу кое‑что тебе оставить, кое‑что получше слов и звуков.
Ищи меня в людях, которых я знала и любила.
А если ты не можешь без меня жить, то пусть я продолжу жизнь
в твоих глазах, твоем разуме и твоих добрых делах.
Больше всего любви ты подаришь мне, если пожмешь
чью‑то руку и отпустишь детей, которым нужна свобода.
Умирают люди, но не любовь.
А так как все, что от меня осталось, ‑ это любовь…
Отдай меня…
Мы с папой улыбнулись друг другу, ощутив ее присутствие, и снова было утро.
Джон Уэйн Шлаттер
Любовь никогда вас не покидает
Я рос в самой обычной семье, у меня были два брата и две сестры. И хотя тогда у нас было мало денег, я помню, что родители всегда вывозили нас по выходным на пикники или водили в зоопарк.
Моя мама была очень любящим и заботливым человеком. Она всегда была готова помочь ближнему и часто приводила домой бездомных или раненых животных. Несмотря на то что у нее было пятеро детей, она всегда находила время помочь другим.
Оглядываясь назад, на свое раннее детство, я вижу своих родителей не мужем и женой с пятью детьми, а влюбленными молодоженами. День они отдавали нам, а ночь была их временем.
Помню, как‑то ночью я лежал в постели. Это было воскресенье, 27 мая 1973 года. Я проснулся, когда родители вернулись с какой‑то вечеринки. Они смеялись и шутили, и когда я услышал, что они легли, я перевернулся на бок и уснул, но спал в ту ночь плохо, меня мучили кошмары.
Утро понедельника, 28 мая 1973 года, выдалось облачным. Мама еще не встала, поэтому мы все собрались сами и ушли в школу. Весь день внутри у меня была какая‑то пустота. Вернувшись домой после школы, я с порога позвал:
‑ Мама, привет, я дома. ‑ Ответа не последовало. Дом казался очень холодным и пустым. Я испугался. Дрожа, поднялся наверх и подошел к родительской комнате. Дверь бьша приоткрыта, но что делается внутри, мне видно не было. Я позвал маму и толкнул дверь. Мама лежала рядом с кроватью. Я пытался ее разбудить, но она не просыпалась. Я понял, что она умерла. Я спустился вниз и сидел на диване, пока домой не пришла старшая сестра. Она увидела меня, сидевшего там, и сразу же бросилась наверх.
Я сидел в гостиной и смотрел, как отец разговаривает с полицейским. Смотрел, как санитары выносят на носилках тело моей матери. Я только сидел и смотрел, я не мог даже плакать. Я никогда не считал своего отца стариком, но в тот день он показался мне таким старым, как никогда после.
Во вторник, 29 мая 1973 года, был мой 11‑й день рождения. Не было ни песенки, ни вечеринки, ни торта, мы просто сидели молча вокруг обеденного стола и смотрели на еду. Это все из‑за меня. Если бы я пришел раньше, она была бы жива. Если бы был старше, она была бы жива. Если бы…
Многие годы я носил в себе чувство вины за мамину смерть. Я все вспоминал, что должен был делать и не делал. Все дерзости, которые я ей наговорил. Я действительно верил, что, поскольку был непослушным ребенком, Бог наказал меня, забрав мать. Больше всего меня волновало то, что я не смог с ней попрощаться. Я никогда больше не побываю в кольце ее теплых рук, не вдохну сладкого запаха ее духов, не получу поцелуя перед сном. Меня наказали, отняв у меня все это.
В свой 27‑й день рождения, 29 мая 1989 года, я чувствовал одиночество и пустоту. Я так и не оправился от последствий, связанных со смертью матери, и не мог совладать со своими чувствами. Мой гнев на Бога достиг своего апогея. Я плакал и кричал Богу: «Почему ты забрал ее у меня? Ты не дал мне возможности попрощаться с ней. Я любил ее, а ты забрал ее у меня. Я только хотел обнять ее в последний раз. Ненавижу тебя!» Плача, я сидел в гостиной. Я чувствовал полное опустошение, когда вдруг на меня снизошло ощущение теплоты. Я физически почувствовал, что меня обнимают две руки. Я почувствовал знакомый, давно забытый аромат. Это была она. Я ощущал ее присутствие. Почувствовал ее прикосновение и ее аромат. Бог, которого я ненавидел, выполнил мое желание. Моя мать пришла ко мне, когда я нуждался в ней.
Сегодня я знаю, что моя мама всегда со мной. Я по‑прежнему люблю ее всем сердцем и знаю, что она всегда будет пребывать в нем. Как раз в тот момент, когда я сдачся и смирился с тем, что она ушла навсегда, она дала мне знать, что ее любовь никогда меня не покинет.
Стэнли Д. Моулсон
Самый красивый ангел
Сердце глупца у него на языке, но язык мудрого человека у него в сердце.
Бенджамин Франклин
За последние 20 лет я выступал в образе Бенджамина Франклина перед самыми разными аудиториями. Хотя по большей части я работаю с корпоративными и профессиональными группами, я по‑прежнему люблю выступать в школах. Работая с корпоративными клиентами за пределами Филадельфии, я прошу их проспонсиро‑вать мои выступления в двух школах.