Еще большей проблемой было укомплектовать сформированные дивизии грамотными, обладавшими соответствующим опытом командирами. Как оказалось, только два из пяти командиров дивизий имели опыт боевых действий против регулярных войск в составе более батальона, и только один из них был моложе шестидесяти лет. Последний, однако, не имел опыта участия в боевых действиях. Им был тридцатипятилетний герцог Кембриджский. Внук короля Георга III и кузен королевы, полковник ганноверского гвардейского полка в девять лет и генерал‑майор в двадцать шесть, он сразу же был назначен командиром 1‑й дивизии, в состав которой входили три пехотных полка и горно‑стрелковая бригада. Он был энергичным, обладал прекрасным характером, пользовался всеобщей любовью. Значило ли это, что он сможет повести за собой людей в бой, еще предстояло выяснить.
Командиром 2‑й дивизии был назначен, почти вдвое старше герцога Кембриджского по возрасту, сэр Лэси Ивэнс. Он был самым опытным и, судя по дальнейшим откликам французского главнокомандующего, самым лучшим командиром дивизии. Генерал родился в Ирландии в 1787 году. В 1806 году он добровольцем вступил в армию. Сражался в Индии, Америке, затем некоторое время успешно командовал Британским легионом в Испании, за что в 1837 году получил рыцарское звание. После этого посвятил себя политике. Представлял интересы партии аграриев и вестминстерской группы. Отличался крайне радикальными взглядами. Лэси Ивэнс был очень своеобразным человеком. Умный, несколько старомодный и бесцеремонный, с вьющимися волосами и темными глазами – обладал обликом одновременно артиста и судьи.
Командир 3‑й дивизии сэр Ричард Ингленд также был ирландцем. Он родился в Канаде в 1793 году в семье генерала колониальных войск. За участие в ряде колониальных войн в 1843 году получил рыцарский титул, а еще через восемь лет звание генерал‑майора. Это был, несомненно, талантливый командир с безупречной репутацией.
|
Командовать 4‑й дивизией был назначен известный в военных кругах шестидесятилетний генерал Джордж Кэткарт. В возрасте пятнадцати лет он получил чин корнета от отца, генерала Эола Кэткарта, в то время посла в Санкт‑Петербурге. С 1826 года командовал 7‑м гусарским полком. С тех пор ничем себя не проявил. Необразованный, грубый и прямолинейный, он, как это было впоследствии признано, оказался скверной кандидатурой для такого назначения. Однако еще более неподходящей кандидатурой для командования дивизией был генерал Джордж Браун.
Джордж Браун был, наверное, самым непопулярным пехотным командиром в армии. Как выразился один из молодых офицеров, «старого негодяя ненавидела, наверное, вся армия». «Он ругает, измывается и проклинает все, что возвышается на высоте более одного дюйма», – заявил другой офицер. Третий подчиненный генерала, выражая общее мнение, назвал его «старым грубым идиотом». Это был свирепый служака, сражавшийся под командованием Мура в Ла‑Корунье и получивший знак отличия за 43‑й форт. И его подчиненные не должны были ни на минуту забывать об этом. Он свято верил в силу дубинки и упрямо отвергал даже малейшие реформы в военном деле. Лорд Панмор отозвался о нем как о человеке, «искренне ненавидевшем любые перемены». Такая рьяная борьба с военными реформами еще год назад привела бы его к отставке. Он отзывался о принце как о молодом штатском, которому не следовало бы так активно вмешиваться в военные дела. Но, несмотря на всеобщую неприязнь, генерал пользовался репутацией храброго человека и лихого рубаки. Это и послужило главной причиной его назначения командиром легкой дивизии.
|
Кавалерийскую дивизию возглавил пятидесятичетырехлетний генерал Лекэн, настоящий военный маньяк. Как и Джордж Кэткарт, он путем различных махинаций оказался во главе полка, не имея ни опыта, ни заслуг для такой должности. В том же году, когда Кэткарт купил себе командование 7‑м гусарским полком, Лекэн за 25 тысяч фунтов стерлингов приобрел патент командира 17‑го уланского полка. Его солдаты были прекрасно обмундированы, но командование превратилось у него в навязчивую идею. Лекэн, храбрый офицер, который работал день и ночь, был крайне непопулярен за свое упрямство, узколобость, ущербность и мстительность.
Легкой бригадой в дивизии Лекэна командовал его шурин граф Кардиган. Этому человеку были присущи все недостатки и не свойственно ни одно достоинство его командира. Он был еще менее популярен среди подчиненных. Кроме того, генералы искренне и взаимно ненавидели друг друга.
Командование тяжелой бригадой было поручено Джеймсу Скарлетту, являвшему собой полную противоположность двум вышеназванным офицерам. Этот искренний и приятный в общении человек вызывал всеобщее восхищение. Считалось, что его здравый смысл позволит дивизии сохранить сплоченность рядов.
|
Грамотные штабные офицеры были не меньшей проблемой, чем командиры. Лорд де Рос, назначенный генерал‑квартирмейстером армии, а значит, взваливший на себя огромное множество разнообразных обязанностей, был, по общему мнению, «любопытным малым». Эксцентричность его манер и одежды вызывала изумление. Трудно было найти более неподходящего офицера на роль начальника штаба и генерал‑квартирмейстера одновременно. Он не только не обладал необходимым для этого опытом, но и не стремился приобрести нужные знания, поскольку был слишком ленив.
Получивший должность генерал‑адъютанта бригадный генерал Джеймс Бакнел Эсткорт был более энергичен. Но и он не имел военного опыта. Он никогда не участвовал в боевых действиях и больше интересовался вопросами географии. Ранее он участвовал в экспедиции, занимавшейся поисками путей из района Персидского залива в Индию. Один из подчиненных отозвался о нем как о человеке чрезвычайной доброты и такта. Однако это не были главные качества, необходимые генерал‑адъютанту, отвечающему за вопросы дисциплины в армии. Генерал Эсткорт был слишком добрым и мягким. В то же время следует признать, что он выполнял свои обязанности гораздо более профессионально, чем многие другие генералы и офицеры, получившие назначения в штабы армии и дивизий.
Самой большой проблемой, как позже признал военный министр, было «полное отсутствие кадров для создания полноценных штабов». Несмотря на то что в военном колледже уже долгое время готовили офицеров штабных специальностей, они были крайне непопулярны в среде молодых офицеров. Считалось, что служить в штабе хорошо для француза или немца, но не для настоящего джентльмена.
И в действительности самые непопулярные в армии управления были отданы на откуп гражданским ведомствам. И никому не приходило в голову усомниться в мудрости решения о передаче военного тыла и транспорта в ведение министерства финансов. Никто не подумал о том, что сверх меры обюрокраченным и педантичным чиновникам Комиссариата не под силу справиться с задачами снабжения армии численностью 30 тысяч человек. Лорд Раглан и прежде нередко получал жалобы на скудные возможности этого ведомства и на нераспорядительность его чиновников. Руководил ведомством отозванный из отставки шестидесятилетний Джеймс Филдер.
Считалось, что на должность командующего армией могли претендовать четыре генерала. Однако впоследствии выяснилось, что один только лорд Раглан еще не переступил семидесятилетнего рубежа. К тому же вся страна помнила, что его учителем был великий герцог, а это само по себе рассматривалось как залог победы. Поэтому оказалось, что отдавший армии почти полвека и популярный в военных кругах Раглан остался единственной реальной кандидатурой. Кроме всего прочего, он обладал отменным здоровьем, считался умным дипломатом и прекрасно говорил по‑французски, что было немаловажно для общения с союзниками. Находились, правда, и те, кто сомневался, что человек, который никогда не командовал подразделением крупнее батальона и последние сорок лет провел за чтением бумаг, способен успешно командовать армией. Однако, как выяснилось, и они не могли назвать достойную кандидатуру. Таким образом, менее чем через три недели после начала войны генерал Раглан отправился на конференцию в Париж, а оттуда – в Турцию, чтобы возглавить то, что газета «Таймс» гордо назвала «лучшей армией, когда‑либо покидавшей берега Англии».
Глава 3
СКУТАРИ
Заманив нас сюда, русские сделали из нас дураков. Скверно!
Капитан Найджел Кингскот, шотландские стрелки
I
Войска высадились у берегов Дарданелл и оказались в совершенно ином мире. Галлиполи был «комом грязи на краю света» и очень напоминал трущобы ирландских городов с их невзрачными глиняными домиками. По провонявшим отбросами узким улицам носились сотни чумазых ребятишек и стаи одичавших собак. Здесь можно было встретить армян и евреев, греков в фесках и широких шароварах и турок с ножами и пистолетами за поясом. Все спешили по своим неведомым делам. Иногда мимо проходило существо женского пола – пара кожаной обуви, увенчанная ворохом всевозможных пестрых одеяний. При этом было невозможно определить, была ли женщина молода и привлекательна или наоборот. По обочинам дорог на деревянных возвышениях сидели старые турки в свободных одеждах и зеленых тюрбанах. Эти потомки пророка молча курили, пуская клубы дыма через свои казавшиеся не очень чистыми бороды. Они с молчаливым подозрением смотрели на красные мундиры английских солдат, на оживленно переговаривавшихся французов. Моментальный интерес вызывали осторожно проходившие мимо европейские женщины, независимо от того, была ли это английская леди, жена солдата или хорошенькая искательница приключений.
После стольких лет вражды англичане и французы относились друг к другу лучше, чем можно было ожидать. Как вспоминал один из ветеранов 7‑го полка, «мы очень сдружились с французами, особенно с зуавами, которые оказались очень веселыми парнями». Языковой барьер никак не служил помехой дружеской беседе. То здесь, то там можно было наблюдать, как группа французов, с неимоверной скоростью выстреливая слова, пытается что‑то объяснить английским солдатам; при этом те, в свою очередь, отвечают не менее оживленно. Не важно, что ни одна из сторон не понимает, что говорит другая.
Случались, конечно, и трения. Так, первые партии прибывающих английских войск очень злились на своих французских союзников за то, что те, прибыв в Галлиполи первыми, заняли лучшую часть города с ее конторами, магазинами и ресторанами. В свою очередь, французов раздражала наивная манера англичан постоянно переплачивать местному населению при покупках. Каждый был согласен с тем, что «турки грязный, ленивый и неблагодарный народ», а «греки еще хуже», поскольку являются «самыми большими обманщиками». И все же из‑за англичан цены на рынках сразу подскочили, поскольку те платили слишком щедро, подчас не торгуясь отдавали за еду, напитки, лошадей и т. д. столько, сколько с них запрашивали местные жители. Вино, которое еще несколько дней назад стоило 4 или 5 пенсов за бутылку, теперь стоило 2 шиллинга, голландские сыры продавались за 8 шиллингов, ветчина стоила 1 фунт стерлингов, дрянное местное пиво выдавалось за английский эль, и за него запрашивали полтора шиллинга за бутылку. Вскоре французы потеряли терпение и стали устанавливать твердые тарифы на отдельные виды товаров. Кроме того, они стали своего рода посредниками в покупках англичан: например, если английский офицер покупал лошадь, француз вынуждал торговца‑грека продать ее по гораздо более низкой цене, чем тот сначала предлагал.
Предметом зависти англичан был гораздо более высокий уровень оснащения французской армии. Вид французских домиков на колесах, санитарных повозок, ящиков с лекарствами и медицинским оборудованием, палаток и досок для строительства бараков, аккуратными рядами сложенных в порту, заставлял английских офицеров безнадежно мечтать о том, чтобы французы пришли и завоевали их страну. Ведь британской армии приходилось довольствоваться малым, и многим даже в голову не пришло бы, как много существует полезных для войны вещей. Единственное, в чем англичане не уступали французам, – великолепные винтовки Минье, которыми была вооружена почти вся английская армия, за исключением 4‑й дивизии[3].
Отношение англичан к войне напоминало энтузиазм неопытных новичков. Было похоже, что многие рассматривали войну на Востоке как некую разновидность кровавого спорта. Как отмечал командир 1‑й французской дивизии, английская армия как будто вернулась на сто лет назад. Английские офицеры были перегружены багажом[4]. Они везли с собой костюмы, слуг, некоторые приезжали с женами. Многие солдаты тоже везли с собой женщин: статистика говорит, что в среднем на 100 мужчин приходилось 6 женщин. Предполагалось, что эти женщины в дальнейшем станут работать в солдатских столовых и госпиталях, однако ни по подготовке, ни по дисциплине они не могли сравниться с наемными работницами, выполнявшими эти обязанности во французской армии.
Огромную пропасть в отношении французов и англичан к своей армии проиллюстрировал случай с прибытием в начале мая в Галлиполи командира 3‑й французской дивизии. Это был кузен императора Наполеона III по прозвищу Плон‑Плон. Высокий, тучный и шумный, с прической, копировавшей прическу великого Бонапарта, постоянно бряцающий саблей, в наряде, обильно украшенном золотыми галунами и перьями, он походил скорее на актера, чем на солдата. И все же, когда он впервые ступил на причал, его приветствовал почетный караул и салют пушек пяти французских боевых кораблей, стоявших на рейде.
Лорд Раглан прибыл в город несколькими днями раньше. Как обычно, он был одет в длинный синий сюртук. Раглана никто не встречал. Его сопровождала госпожа Эсткорт, супруга генерал‑адъютанта, а также четыре помощника, все его племянники. Генерал напоминал туриста, сошедшего на восточный берег в окружении нескольких молодых друзей.
Еще через неделю прибыл герцог Кембриджский, невозмутимый джентльмен в твидовом пиджаке.
II
Вечером того же дня, когда прибыл в Галлиполи, лорд Раглан отправился морем через Босфор в Константинополь (Стамбул).
Как заметил один из его офицеров, вид города с моря «поражал изысканной красотой». Поросшие кипарисами склоны, минареты, куполообразные крыши мечетей, поблескивающие в лучах солнца, сад дворца султана, окруженный морем цветов и экзотических растений, спускающихся к самой кромке воды и, как казалось, поднимающихся прямо в голубое небо. Аисты, молчаливо и грациозно парящие в небе среди мачт кораблей. Дельфины, с шумным плеском выныривающие из воды; хрупкие суденышки, украшенные причудливой резьбой, беспорядочно, но грациозно передвигавшиеся в разные стороны. Глядя на эти суда сверху вниз, офицеры с удовольствием обнаружили, что лежавшие на матрасах на палубах женщины не столь тщательно скрывали от чужих глаз свои прелести, как это было в Галлиполи. Турчанки постарше курили; те, что помоложе, ели сладости или потягивали лимонад и, улыбаясь и мигая крашенными хной веками, смотрелись в маленькие зеркальца или поглаживали белые шелковые одежды тонкими пальчиками с ногтями, покрытыми красным лаком.
Однако сам город, как с сожалением написал в своих воспоминаниях Хью Эннсли, офицер шотландской гвардии, всех разочаровал. По узким грязным улицам невозможно было ходить, не уставившись глазами в дорогу. Иначе каждый рисковал упасть, споткнувшись об один из разбросанных повсюду камней.
Носильщики с огромными тюками на головах, раскидывая во все стороны острые осколки камней, прижимали людей к стенам. Если вы не наступили на мертвую собаку, то обязательно наступите на мертвую крысу. «Вряд ли вы где‑нибудь еще встречались с подобным зловонием», – заметил капитан Клиффорд. «Редко встретишь симпатичную турчанку», – жаловался другой офицер. Турецкие женщины оставляли открытыми для мужских взглядов только лодыжки, которые не радовали изяществом форм. Солдаты вскоре обнаружили в узких улочках грязными подворотнями множество сомнительных кофеен и борделей, где вино и женщины стоили очень дешево и где молодые армянки «проделывали невероятные вещи». За шесть пенсов там можно было напиться, а за шиллинг – приобрести сифилис. Врач 55‑го полка докладывал, что венерические заболевания стали его основной проблемой. А ведь эта часть считалась одной из наиболее дисциплинированных в армии.
По словам одного из адъютантов лорда Раглана, другим бичом английских войск стало пьянство, приобретшее ужасающие масштабы. Согласно докладу полковника Стерлинга, в одну из ночей было задержано около 2400 пьяных английских солдат. «Армия спивается, – горько заметил он, – нам не к чему придраться в поведении наших людей, когда они трезвы. Когда же они напиваются, устраивают избиения турок. Нам пришлось высечь одного из солдат для примера остальным».
Лорд Раглан решил, что чем скорее он поведет армию на север, тем будет лучше. Штаб английской армии располагался на улице Скутари в небольшом деревянном домике, выкрашенном в красный цвет. В маленьком дворике было тесно, там располагались лошади многочисленных штабистов и посетителей. Здесь же гнездились воробьи и ласточки. Командующий дни и ночи проводил за работой в кабинете, через все одиннадцать окон которого было видно море, кучи ила и мусора на берегу. Там среди мертвых птиц и гниющих отбросов бродили стаи собак. Недалеко от здания находился лесистый холм, на котором располагалось кладбище с белеющими посреди зелени надгробиями. Мимо фонтана медленно проходили водоносы, а также группы турок, армян и греков, попыхивающих трубками и о чем‑то монотонно беседующих между собой.
За зданием располагался лагерь охраны, затем – турецкие бараки, в которых впоследствии находился знаменитый военный госпиталь. Еще далее, за бараками, был разбит лагерь легкой дивизии. По всей территории, занятой англичанами, бродили, позвякивая кожаными кошельками, евреи‑менялы. Они выкрикивали на ломаном английском: «Джонни, менять деньги! Джонни, менять деньги!» Здесь же были и греки из расположенных неподалеку грязных дощатых хижин. Торговцы лошадьми пытались выгодно сбыть своих костлявых кляч, которых, для того чтобы придать им свежий упитанный вид, надували с помощью соломинки. Мальчишки торговали сладостями, лимонадом, шербетом и сигарами. Некоторые пытались торговать своими сестрами. Вся эта снующая взад и вперед, галдящая, обменивающаяся подзатыльниками и пинками толпа пыталась заработать.
Так прошел май. Пришла жара. Лорд Раглан, по словам весельчака‑грубияна капитана Найджела Кингскота, «слегка осунулся». Он работал за десятерых, и климат очень изматывал его. Своей любимой старшей дочери Шарлотте, или Мопсику, как он ее называл, он писал:
«В моем доме невыносимо жарко. Здание построено из дерева, и в каждой комнате бесчисленное количество окон. К тому же то ли ветром, то ли течением сюда несет грязь и вонь со всего Константинополя. Запах стоит настолько ужасный, что последние десять дней я предпочитаю не появляться в своем кабинете и работать в спальне».
Необычная для этого человека депрессия была вызвана не столько жарой и расстройством желудка, от которых страдала почти вся армия, сколько озабоченностью за судьбу солдат и недовольством французским командованием.
Ill
Первые разногласия с французами возникли по поводу того, как будет использоваться в войне турецкая армия.
Командующий французской армией маршал Сент‑Арно решил, что турецкие войска должны подчиняться ему, как старшему по званию среди союзников. Его одолевали амбиции. Джордж Браун отозвался о французском командующем как о «ветреном малом, полагаться на слово которого нельзя ни в коем случае». Еще молодым человеком, вступив в Иностранный легион в Алжире, Сент‑Арно решил: «Я должен прославиться или погибнуть». Всю свою последующую жизнь он провел в погоне за славой. Смелый, веселый и находчивый, но непостоянный и необязательный, этот человек в 1851 году помог императору утвердиться на французском престоле. За это ему был пожалован жезл маршала Франции, а теперь было поручено командование французской экспедиционной армией. Однако император решил не оставлять вновь назначенного командующего без присмотра. Постоянным советником маршала Сент‑Арно и его спутником стал старший адъютант и доверенное лицо императора полковник Трошу. В английской армии ходили упорные слухи о том, что он и является настоящим командующим у французов.
Тем не менее с помощью лорда Стратфорда Раглану удалось убедить маршала Сент‑Арно соблюдать трехстороннее соглашение о том, что каждая из союзных армий будет иметь собственное командование. Изменив тактику, Сент‑Арно потребовал, чтобы при совместных действиях французской и английской армии последней инстанцией являлось французское командование. Лорд Раглан вежливо заметил, что не вправе следовать чьим‑либо приказам, кроме приказов британского правительства.
В один из вечеров на следующей неделе полковник Трошу неожиданно явился в дом Раглана и потребовал срочной встречи. За несколько дней до этого Сент‑Арно, Раглан и турецкий командующий Омер‑паша пришли к соглашению, что союзные войска должны пересечь Черное море и высадиться в окрестностях болгарского города Варны, неподалеку от которого русские войска осадили город‑крепость Силистрию. Теперь Трошу объявлял, что французы не готовы к немедленному выступлению, и требовал от англичан приостановить погрузку войск на десантные суда и их отправку в Варну. К этому времени легкая дивизия англичан уже отбыла к пункту погрузки.
Лорд Раглан спокойно и вежливо, но твердо высказал свое несогласие. Он упомянул об обещании, данном султану, которое не считал себя вправе нарушить. Полковник Трошу уехал ни с чем после двух часов бесполезного спора.
На следующий день английского генерала посетил сам маршал Сент‑Арно. Он заявил, что разработал для французской армии совершенно новый план. Теперь он намерен отправить в Варну всего одну дивизию. Остальные войска должны занять оборонительные позиции к югу от города Бургаса и быть готовыми в любое время немедленно выступить на северо‑восток Балканского полуострова. Французский командующий предложил Раглану согласиться с новым планом. На самом деле французские войска в это время уже находились на марше. И вновь Раглан вежливо, но твердо и аргументированно отклонил предложение союзников. Вслед за этим Сент‑Арно повел себя несколько странно. Он попросил лист бумаги и изложил причины изменения плана, который собственноручно утвердил всего несколько дней назад.
Как имел возможность убедиться Сент‑Арно, спорить с таким человеком, как Раглан, было очень сложно. Генерал‑квартирмейстер британской армии вспоминал, что любой человек, общаясь с ним, попадал под его влияние. И в этом не было ничего общего с манерой подавлять собеседника в споре или с особым даром убеждения, которым в совершенстве владеют, например, адвокаты. Причиной была скорее спокойная уверенность в собственной правоте, а также мгновенно возникающее у собеседника нежелание вызвать огорчение или недовольство этого человека. Самый младший из его адъютантов лейтенант Сомерсет Калторп записал в своем дневнике, что «лорд Раглан, несомненно, обладает огромным влиянием на маршала Сент‑Арно и Омер‑пашу».
Итак, французский маршал без слов вручил бумагу Раглану и покинул его кабинет. В этом кратком документе, в частности, говорилось, как «важно не вступать в бои с русскими, за исключением случаев, когда имеются все шансы на успех и достижение решительных результатов. Если каждый из союзников будет иметь в районе Варны всего по одной дивизии, никому и в голову не придет упрекать их в нерешительности и нежелании участвовать в боях за Силистрию. Если же союзных войск будет больше, им придется вести бои с русскими, не успев предварительно подготовиться к ведению тяжелых боев».
Конечно, француз был прав в том, что союзники не имели хорошо укрепленной и оборудованной базы для ведения войны. Но лорд Раглан был уверен, и теперь всем прекрасно известно, что он был прав, русские тоже не были готовы вести войну в Болгарии. Их положение сильно осложнилось после того, как австрийские войска под угрозой союзного флота бежали из района Черного моря. Теперь русские дивизии в районе Силистрии остались один на один с сильной турецкой армией и не смогли бы выдержать решительного удара. Кроме того, высадка английских и французских войск в Болгарии имела большое политическое значение и давала союзникам огромное психологическое преимущество, чего нельзя было сказать о предлагаемом французами варианте с медленным продвижением в глубь Балкан. И наконец, была еще одна причина, которая в понимании Раглана перевешивала все остальные: он дал слово турецкому султану.
На следующее после визита маршала Сент‑Арно утро полковник Трошу прибыл в английский штаб, чтобы узнать о решении англичан. Непоколебимый в своей уверенности, лорд Раглан отклонил план французов. Еще через три дня отвечавшего за связь с армией союзников генерала Роуза пригласили в штаб французской армии. Там его поставили в известность о том, что французы готовы идти в Варну.
Найджел Кингскот записал в своих заметках, что у него сразу возникло ощущение каких‑то премен.
24 июня он присутствовал на «званом обеде» в палатке герцога Кембриджского. Повар герцога, француз по национальности, как обычно был на высоте. Закуски были так же хороши, как если бы их приготовили в королевском дворце. От турок не было никаких вестей, и ничто не нарушало спокойного веселья приглашенных. На следующий день Раглан пригласил герцога к себе. Его повар‑немец, конечно, не блистал талантами своего коллеги. Неожиданно вошел офицер, принесший срочные новости из Силистрии. Гости нетерпеливо смотрели на него. Однако новости оказались хорошими.
Осада была прорвана. Русские отступали вдоль Дуная. Через несколько дней турки, переправившись через Дунай, вплотную приблизились к русским войскам. Русские атаковали турок в районе Георгиева, но были разбиты. К 11 июля князь Горчаков спешно отступил к Бухаресту. Русские оставили Молдавию и Валахию. Таким образом, Турецкая империя была спасена и официальные цели войны достигнуты. «Русские сделали из нас дураков, – писал Найджел Кингскот, – они заманили нас сюда, а сами удрали».
Однако ему не следовало беспокоиться по поводу продолжения войны. Всем было понятно, что Англия и Франция воевали против России, а не отстаивали независимость Турции. В Лондоне и в несколько меньшей степени в Париже царил милитаристский энтузиазм. Никто не хотел окончания войны. Тех, кто пытался говорить о необходимости завершения боевых действий, освистывали. За миролюбивые высказывания лорд Эбердин удостоился карикатуры в журнале «Панч»: там изобразили, как он чистит сапоги русскому царю. Газета «Таймс» писала: «Великие политические цели войны не будут достигнуты до тех пор, пока существует Севастополь и русский флот». Военная экспедиция в Севастополь называлась «основным условием достижения вечного мира». Член палаты лордов Линдхерст во всеуслышание и при всеобщей поддержке заявил: «Мы должны пойти на заключение мира только в самом крайнем случае» – и добавил: «Было бы самым величайшим несчастьем для всей человеческой расы, если бы этой варварской нации, врагу любого прогресса… удалось закрепиться в самом сердце Европы». В полном согласии с этими высказываниями по улицам маршировали толпы людей со знаменами, выкрикивая патриотические лозунги и горланя воинственные песни. Любой выступавший против войны переставал считаться патриотом. Чарльз Кингсли объявил, что «война немедленно сметет грязное неверие нашего лживого прошлого и женоподобное легкомыслие настоящего, парализующее как мысли, так и дела». В беседе с королем Бельгии королева заметила, что «война стала популярнее веры». Лорд Гладстон был озабочен этим невиданным всплеском эмоций толпы. Он ясно дал понять, что поддержит войну только в том случае, если возникнет угроза безопасности Европы. Однако он занимал пост министра казначейства, а не иностранных дел. Дизраэли настаивал: «Мы собираемся воевать с царем для того, чтобы впредь он не брал на себя защиту христианских ценностей на территории Турции». Однако этот тип говорил и не такие вещи.
Жарким летним вечером 28 июня в Пемброк‑Лодж близ Ричмонда герцог Ньюкаслский, бывший министр по делам колоний, занимавший теперь пост военного министра, зачитал послание лорду Раглану, в котором наделял того соответствующими полномочиями для проведения операции по высадке в Крыму. Перед этим было зачитано множество самых пространных и нудных документов, поэтому чтение последнего сообщения не вызвало энтузиазма у членов кабинета. С копией частного письма Раглану, которое прилагалось к посланию, они успели ознакомиться раньше. В зале было душно, голос военного министра звучал монотонно. К его понятному раздражению, большинство слушателей успело заснуть прежде, чем он закончил чтение. Грохот резко отодвигаемого стула разбудил их, но ненадолго. Непреодолимая дрема вновь заставила их закрыть глаза. Позже, в другом зале, они признали, что содержание документа, с которым они так «внимательно» ознакомились, полностью их удовлетворяет.
Глава 4
ВАРНА
Кажется, никого особенно не волнует, едем мы в Севастополь или в Южную Америку или останемся на месте и не поедем вообще никуда.
Майор Клемент Уокер‑Хенедж, 8‑й гусарский полк
I
Войска отправились в Варну. Эта часть болгарского побережья, по словам Омер‑паши, славилась здоровым климатом.