Несколько минут спустя мимо командующего проходил сержант 7‑го полка. Когда он вытянулся, приветствуя генерала, с его головы пролетевшим мимо ядром сбило фуражку. Сержант поднял головной убор, тщательно отряхнув его, снова надел на голову и наконец торжественно отдал честь командующему.
– Совсем близко, мой мальчик, – улыбаясь сержанту, промолвил Раглан.
– Да, милорд, – ответил тот, – но промах врага одинаково хорош, независимо от того, насколько он промахнулся.
Были и другие, куда менее забавные сцены. Снаряд попал в живот лошади полковника Сомерсета и взорвался там. Всех стоявших рядом офицеров обдало душем крови и кусков внутренностей. Еще через минуту ядро оторвало ногу генералу Странгвейсу как раз в тот момент, когда он разговаривал с Рагланом. Генерал был сухощавым пожилым человеком, вежливым и смелым. Артиллеристы, которыми он командовал, любили его на зависть многим офицерам. Раглан, который вместе со Странгвейсом воевал при Ватерлоо, позже признался, что у него слезы выступили на глазах при виде того, как старик наклонился, чтобы посмотреть на свою ногу, которая повисла на лоскуте кожи и куске материи. При этом прядь седых волос упала ему на лоб, нарушив безукоризненный пробор. Однако пожилому джентльмену и в этой ситуации не отказала выдержка.
– Не будет ли кто‑нибудь любезен, – попросил он как ни в чем не бывало, – снять меня с лошади?
Через два часа старый генерал умер.
Примерно в тот момент, когда генерал был смертельно ранен, артиллеристы батарей Внутреннего холма усилили темп стрельбы, как бы отдавая прощальный салют своему командиру. Перед ними подобно вулканической лаве растекались все новые и новые ряды солдат противника, изготовившегося к наступлению. Лежа на склоне между орудиями, немногочисленные английские солдаты ждали нового штурма. Вместе с 7‑м французским полком и 60 добровольцами‑зуавами солдаты 57‑го полка наблюдали за наступавшими колоннами вражеской пехоты, которая на время прекратила стрельбу. Как только британские стрелки почувствовали, что пришел момент, когда они максимально эффективно могут использовать оставшиеся боеприпасы, они открыли огонь. Русские, которые, казалось, спокойно шли на пушки, заколебались, однако вскоре уверенно двинулись дальше. Расстояние между ними и защитниками холма постепенно сокращалось. Снаряды и ядра пробивали бреши в плотных рядах наступавших; винтовочные залпы почти целиком выкашивали передние шеренги; идущие сзади наступали на трупы погибших товарищей, но огромная серая масса русской пехоты упрямо катилась вперед.
Впервые за всю кампанию Раглану показалось, что противник обязательно прорвется. Он поделился своими сомнениями с сидящим в седле генералом Канробером.
– Нет, милорд, – успокоил тот командующего, – надеюсь, что этого не произойдет.
Солдаты французского 7‑го полка, которые вели прицельный огонь по наступающей русской колонне, тоже решили, что уже не смогут остановить атаку вражеской пехоты. Когда русские солдаты достигли подножия холма, некоторые из них, не обращая внимания на команды офицеров, двинулись назад. Другие стали поглядывать им вслед, готовые в любой момент присоединиться к отступавшим. Офицеры храбро вышагивали перед дрогнувшим строем. Криками, руганью и ударами сабель плашмя они пытались остановить готовых обратиться в бегство солдат. За строем полка британские офицеры подбадривали союзников криками на ломаном французском. Решив, что все прочие средства исчерпаны, один из французских офицеров с саблей наголо и висящей на ней фуражкой встал прямо под пули противника, который находился примерно в тридцати шагах. К нему присоединились офицер и два английских солдата.
– Барабанщики, вперед! – последовала команда на французском языке откуда‑то из глубины строя.
Как в былые героические времена, барабанщики и горнисты вышли на передний край изготовившегося к рукопашной схватке строя. В это время русские пехотинцы, взяв ружья наперевес, пошли в штыковую атаку.
Вражеские колонны только приближались к строю французов, когда полковник Добени с 30 солдатами 55‑го полка ударил им в правый фланг. Строй русских был настолько плотным, что полковник оказался лицом к лицу с русским офицером. Ни тот ни другой не могли даже пошевелить рукой. Русский и англичанин улыбнулись друг другу, как бы извиняясь за причиненные неудобства. В этот момент рослый сержант, прокладывавший себе путь через вражеский строй прикладом, кулаками и даже ногами, освободил полковнику дорогу. Он с примерно половиной солдат прошел русский строй от фланга до фланга. Ущерб, который они причинили наступавшим, был ничтожным, но психологический эффект превзошел все ожидания. Почувствовав движение в задних рядах, передние шеренги наступавшей пехоты решили, что на них напали с тыла. Как по команде, наступающие остановились.
Пеннифасер понял, что у него появился шанс. По его команде защищавшие холм англичане и французы одновременно бросились на врага. Русские снова побежали вниз. Одновременно атакой 21‑го и 63‑го полков удалось сбить прикрытие правого фланга атаковавших; прикрытие левого фланга было рассеяно артиллерийским огнем.
Но находившихся на плато войск союзников все еще было недостаточно для развития успеха. Вскоре русская пехота возобновила наступление. Наступавшие на правом склоне ущелья 6‑й и 7‑й французские полки вновь отходили назад к Внутреннему холму под ударами теснивших их нескольких русских полков. Слева от французов отводил назад 21‑й полк полковник Хейнс, принявший командование у смертельно раненного полковника Эйнсли. На вершине новый командир 4‑й дивизии генерал Голди, назначенный на эту должность вместо убитого Кэткарта, предпринимал титанические усилия для того, чтобы отбиться от наседавших со всех сторон врагов. В его распоряжении находилось пестрое воинство, состоявшее из солдат различных полков, расположившихся в густом кустарнике по обе стороны от построенной 2‑й дивизией стены для защиты передовых пикетов. В дальнейшем эта стена получила название Барьер и стала ареной не менее ожесточенных боев, чем позиция батареи в недостроенном здании на участке, обороняемом гвардией.
Генерал Голди отправил майора Рамси Стюарта со срочным донесением генералу Пеннифасеру. «Если мы не получим подкрепления, – писал Голди, – нас разорвут на клочки». Это была правда. Но у Пеннифасера совсем не осталось резервов. Майору Стюарту удалось собрать не более 200 солдат. Часть из них он нашел в лагере 2‑й дивизии; другие, заблудившиеся во время преследования русских, постепенно возвращались на вершину холма. Эти солдаты были немедленно брошены в бой, и русских снова удалось оттеснить назад. В бою был убит генерал Голди. Его сменил майор Рупер, но и он вскоре был тяжело ранен. Командование принял полковник Хейнс, прибывший в район Барьера с ротой солдат 77‑го полка. Благодаря удивительной храбрости, энергичности и мастерству этого офицера удавалось сдерживать все атаки превосходящих сил противника до прибытия свежих сил союзников, после чего картина битвы полностью изменилась.
VIII
Прошло почти два часа с тех пор, как Раглан скомандовал перебросить в район Инкермана два 18‑фунтовых осадных орудия. Адъютант, который вез приказ командующего, по ошибке передал его не тому, кому он предназначался. Молодой офицер вручил его не командующему осадной артиллерией полковнику Гамбиеру, а командующему батареями полевой артиллерии, расположенными на Внутреннем холме, полковнику Фитцмайеру. Фитцмайер, справедливо полагая, что с его стороны было бы безумием бросать свои позиции и отправляться за осадными орудиями в район Севастополя, где было достаточно грамотных офицеров, способных выполнить распоряжение Раглана. Поэтому, пытаясь перекричать грохот пушек, он коротко крикнул адъютанту: «Невозможно!»
Адъютант передал ответ Раглану, который вежливо выразил свое удивление столь категоричной формой отказа, а затем отправил адъютанта туда, куда тот должен был отправиться с самого начала.
К счастью, два 18‑фунтовых орудия давно были подготовлены для передачи в распоряжение полевой артиллерии. Полковник Гамбиер передал пушки и людей для их транспортировки, поскольку у него не было вьючных животных. Каждая из пушек весила более 2 тонн, и расчеты уже совершенно измучились, пытаясь толкать их по неровной местности, когда вдруг выяснилось, что орудия везут в неверном направлении.
Орудия прибыли на позиции в 9.30 утра. Во время перевозки орудий полковник Гамбиер был ранен, и командование батареей принял полковник Коллингвуд Диксон, который, не теряя времени зря, сразу же открыл огонь по врагу. Пристрелявшись за несколько минут, орудия вступили в артиллерийскую дуэль с батареями русских на Внешнем холме. Те ответили ураганным огнем. Ядра с корнем вырывали деревья; в дыму свистели тысячи осколков. В течение четверти часа Диксон потерял убитыми и ранеными около 20 человек из 50. Но, вдохновленные присутствием Раглана, который прискакал на батарею и остался там, чтобы разделить с артиллеристами опасность, солдаты не обращали внимания на потери и вели огонь точно и методично.
Каждый выстрел находил свою цель на вражеских позициях на Внешнем холме. Сквозь рассеявшийся дым были видны обломки укреплений противника, повозок, оторванные орудийные колеса и перепаханная взрывами земля. С оглушительным грохотом взорвался склад боеприпасов. Погибло еще несколько английских артиллеристов, но на смену им пришли другие, и орудия не умолкали ни на минуту. Русские предпочли отвести свои пушки с открытых позиций и перенести их на противоположный склон холма. Но и здесь англичане не оставляли их в покое: английские офицеры сразу же сумели вычислить местонахождение батарей противника. Вскоре французы тоже сумели перебросить на поле боя батарею из 6 тяжелых орудий, а затем еще 6 пушек. К тому времени, когда прибыл генерал Боске с подкреплениями, огонь русской артиллерии был практически подавлен, и французы получили возможность действовать в относительной безопасности.
IX
Французский генерал был удивлен картиной, открывшейся перед ним после прибытия на Инкерманские высоты. Не было слышно не только канонады артиллерии русских, но казалось, что куда‑то исчезла вся британская армия.
– Так я и знал! – воскликнул генерал, когда полковник Стил передал ему просьбу Раглана о помощи. Он вспомнил, как утром генералы Браун и Кэткарт гордо отвергли его предложение о помощи.
Генерал проехал мимо групп английских солдат, получавших боеприпасы. Неподалеку прохаживался офицер в мохнатой шапке; чуть дальше спали еще несколько англичан. Штабные офицеры проезжали мимо с озабоченными лицами: по всей видимости, они были обременены важнейшими поручениями. Ничто не напоминало о том, что здесь только что закончились тяжелейшие бои. С первого взгляда можно было подумать, что здесь вообще не происходило никаких серьезных событий.
Несмотря на свои тревожные ощущения, генерал Воске проехал через позиции англичан, не поговорив предварительно ни с Пеннифасером, ни с Рагланом. Повсюду его энергично приветствовали британские офицеры, которые были благодарны за поддержку солдатам двух французских полков, участвовавших в боях. Вскоре показалось подкрепление. Сначала пришли четыре французские пехотные роты под командованием низкорослого толстого капитана, который нес фуражку на острие обнаженной сабли, что вызвало веселые шутки английских солдат. Затем под грохот барабанов подошли Алжирский полк, полк зуавов, полк французской кавалерии и с ним две сотни солдат легкой кавалерийской бригады англичан под командованием Пейджета, которым удалось выжить в последнем бою.
Не считая кавалерии, в распоряжении Воске было 3 тысячи пехотинцев и 24 орудия. Никто не сомневался в том, что генерал сумеет очистить поле боя от русских.
Сам Воске имел все основания сожалеть о том, что предварительно не проконсультировался с командованием союзников. Не обнаружив союзных солдат во время движения по плато, он решил, что англичане расположились вдоль правого края ущелья. Генерал отправил войска в длинный путь между ущельем и батареей в полуразрушенном доме. Солдаты растянулись в длинную линию фронтом на запад. Такое расположение войск было не только опасным, но и бесполезным.
Они находились позади позиций противника и представляли собой прекрасную цель для вражеских артиллеристов. Левый фланг оставался неприкрытым; правый фланг прикрывал крутой утес, нависавший над рекой, раскинувшейся 200 метрами ниже. Войск противника впереди не было.
Пытаясь найти английскую пехоту, генерал поскакал вперед вдоль поспешно построенных боевых порядков своих войск. Миновав длинную пустынную впадину, он въехал на вершину холма над ущельем и увидел колонну русской пехоты, которая двигалась прямо на него.
Боске сразу же отправил адъютанта за артиллерией. Два орудия были развернуты немедленно, но, прежде чем они успели открыть огонь, перед ними появилась вражеская пехота. Одна из пушек сразу же была захвачена и сброшена вниз. Сам генерал, его эскорт и знаменосец не пострадали. Адъютант объяснял это тем, что русские были слишком заняты орудием и не обратили на них внимания. Как только группа, захватившая орудие, снова скрылась внизу, подошедшие новые колонны русской пехоты заполнили все плато вдоль левого фланга французских войск. Одновременно другие подразделения русских развернулись в тылу полка зуавов.
Французы оказались в окружении, и, если бы русские решились немедленно вступить в бой, союзникам пришлось бы сражаться, имея за спиной отвесную пропасть. Они были бы лишены путей к отступлению. Но в отличие от русских, которые слишком поздно поняли свое преимущество, французы среагировали мгновенно. Прежде чем русские успели осознать, что в ловушке оказалось 3 тысячи вражеских солдат, те немедленно бросились назад на плато, под защиту артиллерии.
Но французская артиллерия сама попала под огонь орудий русских, которые теперь были недосягаемы для пушек англичан.
– Мы под огнем, – заявил французский артиллерийский офицер полковнику Диксону и тут же добавил с присущей французам беспечностью, которая так восхищала англичан: – Что ж, такова война.
Тем не менее он тут же отвел свои пушки назад.
Канробер с волнением ждал, что русские станут преследовать отступавших французов. Он уже отдал команду кавалерии подготовиться к самоубийственной атаке на врага, которую собирался возглавить лично. Но разрывы русских снарядов заставили отступить и кавалеристов.
Офицер французского штаба обратился к полковнику Диксону:
– Спасайте орудия! Все пропало!
Шли минуты, а русские не преследовали отступавших. К союзникам вернулось самообладание. Прибыли три свежих французских полка под командованием генерала Д'Атемарра. Боске сразу же решил отплатить врагу за свое недавнее унижение. Оставив вновь прибывшие войска в своем распоряжении, он приказал Алжирскому полку и зуавам атаковать русские колонны, угрожавшие их тылу.
– Покажите себя, дети огня! – крикнул он по‑арабски алжирцам, и те с громкими криками бросились в атаку. К ним присоединилось подразделение британских гвардейцев. Острыми штыками алжирцы, после нескольких минут боя, обратили уцелевшую пехоту русских в паническое бегство. – Это пантеры, – восторженно воскликнул Боске, – это настоящие пантеры на охоте в лесу!
X
Для французской армии наступил момент триумфа. Раглан протянул Боске левую руку и заявил, что ему не хватило бы и обеих рук, чтобы выразить свое восхищение молодым французским генералом.
– Благодарю вас от имени всей Англии, – добавил Раглан.
Канробер, еще несколько минут назад находившийся на грани отчаяния, приободрился. Он получил легкое ранение в руку. Во время битвы на Альме он был ранен в другую руку, которую держал на перевязи, и теперь шутил, что противник решил оставить его без рук.
Раглан надеялся убедить Канробера немедленно развить достигнутый успех. Он отправил генерала Калторпа к Пеннифасеру, чтобы узнать мнение своего генерала. Пеннифасер заявил, что такой возможностью следует немедленно воспользоваться, что, получив подкрепления, он «немедленно сметет русских ко всем чертям». Когда мнение Пеннифасера передали Раглану, он немедленно перевел своеобразную оценку генерала на вежливый французский язык.
– Какой смелый человек! Отличный генерал! – восхищенно воскликнул Канробер. Но когда генерал Пеннифасер лично доложил Раглану и Канроберу о плачевном состоянии своей 4‑й дивизии, пыл французского генерала несколько поубавился. В распоряжении Канробера в тот момент было от 7 до 8 тысяч солдат, и он не хотел рисковать, бросая их в наступление.
В то время как французы пребывали в нерешительности, английские войска вписали в сражение за Инкерман еще одну героическую страницу. Этого эпизода будет достаточно для того, чтобы с гордостью вспоминать об этой битве.
К полковнику Хейнсу, который вел оборонительные бои в районе Барьера, теперь присоединился его друг полковник Вест с солдатами 21‑го полка. Вест подошел к лейтенанту Актону из 77‑го полка и приказал ему:
– Я вижу здесь группу ваших солдат. Соберите их вместе.
Затем он собрал еще две роты и, указав в направлении одной из вражеских батарей на Внешнем холме, скомандовал:
– Атакуйте эту батарею.
Актон немедленно провел короткое совещание с командирами двух прибывших рот.
– Вы ударите во фланги, а я буду наступать с фронта.
Но два офицера не были готовы следовать рискованному приказу полковника Веста и отказались поддержать лейтенанта Актона.
– Даже если вы мне не поможете, – заявил Актон, – я все равно выполню приказ и пойду в атаку с солдатами 77‑го полка.
Он приказал солдатам идти вперед, но те не двинулись с места.
– Что ж, – выкрикнул лейтенант в отчаянии, – я все сделаю сам! – И отправился вверх по склону холма.
Актон не успел сделать и нескольких шагов, как один из рядовых окликнул его и заявил, что пойдет вместе с ним. Потом к ним присоединился солдат из другой роты. Вскоре вся рота Актона отправилась за своим командиром.
50 или 60 солдат под огнем пушек бросились вверх по холму. Полковник Диксон приказал батарее 18‑фунтовых орудий поддержать их огнем. К наступающим ротам 77‑го полка присоединились две роты, командиры которых ранее отказались участвовать в атаке. Боясь потерять свою батарею, русские были вынуждены отвести орудия. Солдаты роты Актона поднялись на холм и заняли опустевшую позицию батареи. К ним присоединились солдаты одной из рот 49‑го полка. Вскоре один из штабных офицеров уже руководил построением оборонительной позиции на отвоеванном участке земли.
XI
Было час дня.
Завершилась последняя атака битвы. Это произошло вскоре после героического наступления полков алжирцев и зуавов на бесстрашного, многочисленного и хорошо обученного противника. Русские командиры не обладали достаточной гибкостью и воображением для того, чтобы противостоять контратакам небольших, изолированных друг от друга, но действовавших смело и решительно групп противника. Теперь трудно сказать, действительно ли командование русских опасалось, что союзники вот‑вот бросят в бой свежие войска; правдивы ли слова русского генерала о том, что он отступал в Севастополь под убийственным артиллерийским огнем в спину. По словам генерала Канробера, он запретил преследовать отступавшего противника. Битва закончилась.
Глава 13
БУРЯ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
На самом деле все произошло гораздо быстрее, чем я вам рассказываю.
Казначей Королевского фузилерного полка Генри Диксон
I
Прибывший 11 ноября в Балаклаву к новому месту службы в 46‑м полку офицер обнаружил, что армия «погружена во мрак». Вновь подтвердилась справедливость замечания капитана Шекспира, который писал, что, «наверное, Англия должна потерять всю армию для того, чтобы добиться хоть какого‑то порядка».
В сражении при Инкермане британская армия потеряла убитыми и ранеными около 8 тысяч человек. По оценкам Раглана, русские потеряли там до 11 тысяч солдат, но, как горько прокомментировал это капитан Биддульф, «они могут позволить себе такое». Севастополь стоял перед союзниками незыблемой твердыней, и многие стали склоняться к мысли, что этот величественный город и его бесстрашные защитники не сдадутся.
Британским солдатам внушали, что защитники города страдают не меньше, чем союзники, однако захваченные пленные не производили впечатления страдающих от истощения. Иногда, правда, северный ветер приносил из города ужасные запахи.
Через три дня после окончания битвы англичане все еще хоронили убитых. Союзники предложили князю Меншикову отправить им в помощь русские похоронные команды, однако тот заявил, что по правилам войны павших хоронит тот, за кем осталось поле боя. Убитые русские были похоронены союзниками в общих могилах. Похороны проходили без торжественных церемоний: турки за ноги волокли трупы к ямам и закапывали.
Многие убитые были похожи на живых. Смерть застала их в самых разнообразных позах: одни пытались руками заслониться от удара; пальцы других сжимали ружья; рты были открыты, зубы оскалены, мышцы шеи напряжены. Они погибли внезапно, во время выполнения повседневной солдатской работы. К удивлению солдат похоронных команд, некоторые мертвые сжимали зубами землю, дав почву для размышления над смыслом выражения «цепляться за землю зубами».
Лица некоторых мертвых солдат союзников искажали гримасы гнева, страха и ненависти: так же как на Альме, русские штыками добивали раненых.
К Меншикову был отправлен парламентер с официальным протестом против подобного варварства, однако князь не признал обвинения справедливыми. По его словам, «отдельные случаи жестокости к раненым союзникам были вызваны религиозными чувствами русских солдат, которые пришли в ужас, узнав, что французы разграбили православную церковь в Карантинной бухте».
Русские солдаты, видимо, в самом деле считали союзников чуть ли не чудовищами. Раненые выкрикивали ругательства, когда санитары пытались перенести их в полевой госпиталь, их товарищи, по выражению корреспондента «Таймс», нападали на медиков из зарослей «с жестокостью диких зверей». Им внушили, что в плену их подвергнут мучительной смерти. Раненые неохотно протягивали руки в мольбе дать им воды, а напившись, смотрели на своих благодетелей со стыдом, что им приходится принимать помощь от таких злодеев.
7 ноября в зарослях кустов все еще находили раненых русских солдат. Иногда они испускали дух сразу же после того, как их грузили на мулов, чтобы отвести в лазарет. Генерал Пеннифасер вспоминал, что «никогда прежде не слышал ничего ужаснее, чем предсмертные крики и стоны несчастных. День и ночь они лежали около моей палатки прямо на мокрой земле, умирая от ран, голода и жажды».
Казалось, что таким сценам не будет конца. Земля была густо покрыта ранеными солдатами неприятеля. Специальные эвакуационные команды пытались собирать их и доставлять в полевые лазареты, где большинство этих несчастных умирали под ножом хирурга. Трупы тут же уносили в сторону, а на их место укладывали новых умирающих.
Госпитали были слишком плохо оборудованы, а медики слишком немногочисленны для того, чтобы справиться даже со своими ранеными, у них просто не хватало сил лечить тысячи русских солдат. Еще до битвы в британской армии было столько больных, что вся медицинская служба оказалась парализована. Как, возможно несколько преувеличивая, жаловался Тимоти Гоуинг, «врачи не обращали внимания на солдат, которые жаловались на плохое самочувствие».
Обстановка всеобщего страдания привела к сильному падению морали в армии. Как писал в своем дневнике на следующий день после битвы доктор Робинсон, «всеобщее отчаяние и беспросветность делают людей бессердечными». Один из солдат 63‑го полка рассказывал сестре: «Ночь за ночью мы проводим в траншее. По утрам получаем дневной рацион и отправляемся на поиски дров, чтобы приготовить себе пищу. Зачастую это очень скудное количество солонины и галет. Иногда, когда удается доставить дополнительные запасы провизии, мы получаем положенные два стакана рома, кофе, сахар и рис. Варить кофе и готовить приходится самим. С 12 августа бритва не касалась моего лица. По‑моему, я стал похож на еврея. Дай бог, чтобы все это поскорее кончилось».
Отчаяние и уныние были повсеместными. Генерал Буллер, временно командовавший 4‑й дивизией, высказал общее мнение генералов о том, что «настоящее англо‑французских союзников неопределенно, а будущее – мрачно». Лэси Ивэнс посоветовал Раглану отказаться от осады города и эвакуировать армию из Крыма. Многие офицеры подумывали о том, чтобы отказаться от службы и уехать по домам, а некоторые так и сделали. 11 ноября полковник Пейджет оставил командование 4‑м драгунским полком и на пароходе отправился к молодой жене, на которой женился всего за несколько дней до начала кампании. Не многие обвиняли его[21].
Лейтенант Ричардс писал матери: «Мы все очень устали от этого бардака, который почему‑то называют осадой».
От злости и отчаяния каждый обвинял в своих бедах каждого. Чего можно было ожидать от армии, которой командуют такие генералы и такой штаб? Джон Бэргойн был «пьяницей», герцог Кембриджский – «безмозглым безумцем», Колин Кемпбелл «слишком суетлив». Такое же мнение сложилось о Джордже Брауне, который, помимо прочего, «был самым большим дураком во всей армии». Последнее определение он разделял с генералом Бентинком. Что касается штабных офицеров Раглана, все они были ленивыми идиотами, которые «не пожелали оторваться от позднего завтрака во время битвы за Инкерман».
Как это часто случается, после окончания битвы на генералов посыпался поток обвинений за их поведение. В первую очередь, их обвиняли в том, что в районе Инкермана противнику удалось застать англичан врасплох, за то, что там не было построено никаких оборонительных укреплений, за исключением недостроенной позиции артиллерийской батареи, на которой оказалось всего две пушки, и нескольких стен, за которыми должны были укрыться пикеты. О необходимости усилить систему обороны предупреждал едва ли не каждый офицер в армии, но генерал Бэргойн игнорировал эти предложения. Еще более странным казалось то, что после того, как 26 октября войска полковника Федорова атаковали позиции 2‑й дивизии, всем генералам было известно, где русские намерены сосредоточить основные усилия. Но никто, тем не менее, не был готов отразить новое наступление противника. Артиллерийский офицер писал: «Этот старый осел Раглан (никто в армии уже не сомневается, что он заслужил это прозвище) решил, что, попробовав один раз, русские не станут наступать снова. Инженеры советовали ему усилить оборону, но всезнайка лорд, видимо снова впав в детство, отмахнулся от них: «Ерунда, они не осмелятся напасть снова».
Раглана собирались произвести в фельдмаршалы. Некоторые офицеры сомневались в том, успели ли его вообще вовремя разбудить к битве. Другие, пытаясь быть объективными, выражали сомнение, что кто‑либо вообще был способен руководить войсками в таком тумане.
Нападки на командующего продолжались. Иногда они были безосновательны и противоречивы, иногда просто злобны. Молодые офицеры, чьими горькими упреками пестрели газеты, обвиняя командующего и армейскую систему, просто не способны были реально оценить ситуацию из‑за своего крайне ограниченного опыта. Им были неведомы сомнения командующего, сложности отношений с французскими союзниками, титанические усилия, предпринятые с целью избежать зимней кампании. Они считали, что старый лорд почивает на лаврах прошлой славы в своем удобном доме, окруженный толпой слуг и прихлебателей из штаба. Ими был создан портрет самовлюбленного надменного аристократа, недалекого и упрямого, который вначале был воспринят как карикатура. Но постепенно среди англичан сложился именно такой образ командующего крымской армией.
II
В эти ранние ноябрьские дни, когда к злости и разочарованию, во власти которых находилась британская армия, добавились новые упреки переживших сражение при Инкермане, когда погода портилась с каждым днем, а грохот осадных орудий становился все слабее, иногда замолкая совсем, война шла своим чередом.
13 ноября полковник Белл записал в дневнике: «Люди проводят в траншеях, в воде и грязи, по 24 часа. В палатках, куда они возвращаются, ничем не лучше. Часто у них нет даже прутика, чтобы сварить кусок солонины. Рационы скудны из‑за трудностей с транспортом. Все безрадостно».
На следующий день, словно природа захотела посмеяться над людьми и еще больше усугубить их страдания, произошло очередное несчастье.
Предыдущая ночь была холодной и сырой. Но около пяти часов утра безостановочно ливший дождь неожиданно прекратился. Стоя возле палатки, казначей Диксон подумал, что никогда не видел такого прекрасного утра. «Потеплело. На небе сияли звезды и светила луна. Вскоре над рекой, над кроваво‑красными облаками встало солнце». Но через полчаса дождь полил с новой силой. К шести утра шум дождя стали перекрывать порывы ураганного ветра и хлопанье брезента палаток. Неожиданно послышался ужасающий свист и треск, и палатки буквально оторвало от земли. Они летали в воздухе, похожие на листки бумаги. Камни катились по земле и сносили все на своем пути, калечили людей, рвали брезент, разбивали стекло. Тяжелые ядра гоняло по земле, как крикетные шары. Ураган переворачивал повозки и волочил волов, как котят. Ветер переломал колья и сорвал госпитальные палатки. Больные остались лежать под открытым небом, пытаясь спастись от холода и дождя под грязными одеялами. Чтобы их не унесло ураганом, солдаты привязывали себя друг к другу, прятались за стенами и в ямах. В Балаклаве по улицам катались вырванные с корнем стволы деревьев. Часть крыши дома, где располагался Раглан, была оторвана и унесена порывом ветра прочь.