Но, как признался в беседе со своим адъютантом сам Раглан, все эти меры напоминали попытку залатать решето: с каждым днем обнаруживались все новые и новые вопиющие недостатки. Приказы, рекомендации, новые правила, предложения по улучшению работы поступали из штаба во все армейские департаменты. Однако почти всегда они попросту игнорировались. Ведь невозможно с помощью бумаг изменить природу человека и мгновенно реформировать организацию работы армейских служб. Конечно, все понимали, что такие реформы необходимы, что они придут, но пока многие люди страдали, дожидаясь необходимых всем изменений. Что можно сделать, в отчаянии восклицал Раглан, если тыловик недоуменно пожимает плечами в ответ на указание командующего армией упростить процедуру получения шинелей для солдат, которая предусматривает заполнение двух десятков бумаг в двух экземплярах? Что делать, если офицеры‑тыловики всеми силами цепляются за букву уставов мирного времени, согласно которым солдат должен был получать новую шинель не чаще чем один раз в три года?
«Если бы даже Раглан обладал гением герцога Веллингтона, – сочувственно заявлял капитан Кемпбелл, – то и тогда он ничего не смог бы улучшить в материальном снабжении армии. Для этого ему пришлось бы ежедневно присутствовать в Балаклаве, которая была в руках «банды сумасшедших».
Ill
Какой бы страшной ни была царившая в Крыму неразбериха, в Лондоне дела обстояли во сто крат хуже. Для того чтобы попасть в нужные руки, любой армейский документ проходил по сложнейшему лабиринту столичной бюрократии. Например, срочный запрос на получение имущества должен был преодолеть до восьми различных инстанций, прежде чем выяснялось, имеется ли необходимое на складах. Если имущество не могло быть поставлено немедленно, чиновники начинали поиск среди армейских поставщиков и вели с ними бесконечные переговоры, которые продолжались до тех пор, пока сторонам не удавалось договориться о приемлемых ценах и сроках. Наконец все были удовлетворены, комиссионные уплачены, споры разрешены. Теперь приходил черед недель и даже месяцев ожидания, пока удавалось получить выполненный заказ.
Но даже наличие необходимого имущества на армейских складах вовсе не означало, что запрос экспедиционной армии будет выполнен без задержек. Зачастую у Адмиралтейства не было транспортных судов для доставки его в Крым. Как ни удивительно это звучит, но у величайшей морской державы, владевшей половиной мирового морского транспорта и имевшей крупнейший в мире флот, не хватало судов для выполнения срочнейших военных перевозок. Об этом лучше, чем кому‑либо другому, было известно генералу Эйри. По мнению многих, неустанный труд генерала Эйри на тыловом поприще позволял ему добиться того, что «было бы не под силу никому другому». Однако многие считали, что «энергия генерала была бы более уместна в окопах».
28 ноября 1854 года Эйри отправил в Англию запрос на 3 тысячи армейских и 100 госпитальных палаток и другое имущество, в частности штыковые и совковые лопаты и кирки. 4 апреля 1855 года эта поставка все еще была предметом обсуждения в Уайтхолле.
Секретарь Управления вооружений тщательно объяснял ситуацию помощнику государственного секретаря по военным вопросам:
«Поставщики оказались не в состоянии обеспечить необходимое количество запрошенных армией палаток… Они объясняют это отсутствием достаточного количества квалифицированных рабочих, так как до войны потребности рынка в этом товаре были минимальными. 28 марта пароходом «Уильям Беккет» в Крым была доставлена тысяча армейских палаток. Судно было предоставлено Адмиралтейством по запросу нашего управления от 13 января… еще тысяча палаток все еще не поставлена в армию, в связи с чем направляем в адрес вашего управления повторный запрос».
В следующем письме, отправленном помощнику секретаря 23 апреля, сообщалось, что Адмиралтейство все еще не предоставило транспортное судно для доставки армейского имущества в Крым.
После войны, выступая перед комиссией в Челси, генерал Эйри приводил и другие случаи задержек военных поставок. Например, запрос на поставку 2 тысяч тонн сена от 13 сентября 1854 года был выполнен только через восемь месяцев, когда почти все лошади в армии погибли. Раглан указывал правительству на недопустимые задержки в поставках имущества в трех официальных депешах и четырех частных письмах. Так, например, запрошенная 8 ноября плавучая пекарня прибыла в Крым только в конце мая следующего года. 24 июня 1854 года Раглан обратился в Лондон с предложением о создании в крымской армии штатной транспортной бригады. 20 января герцог Ньюкаслский прислал командующему депешу, из которой следовало, будто бы идея создания этой части исходила из правительственных кругов.
«Видя тот беспорядок, который царит даже в столице торговли Лондоне, – заявил генерал Эйри с понятным негодованием, – правительство, несомненно, верно оценит трудности, которые приходится преодолевать тем, кто внезапно оказался в Крыму, среди снегов и грязи».
Но, несмотря на значительные усилия, предпринимаемые Рагланом, Эйри и генерал‑адъютантом Эсткортом, нападки на них и на весь штаб становились с каждым днем все более ядовитыми. Ведь кто мог быть лучшим объектом для критики, чем сам командующий и его «трусливый штаб»?
17 ноября корнет Фишер пишет: «Лорд Раглан потерял доверие армии. Даже генерал Канробер пользуется у английских солдат и офицеров лучшей репутацией, чем собственные генералы: ведь он еще не успел выставить себя глупцом».
«Каждый знает Канробера, – вторит ему капитан Шекспир, – будь то англичанин или француз… Он на все имеет собственное мнение и никогда не теряет присутствия духа. Британские солдаты приветствуют его с большим энтузиазмом, чем кого‑либо другого».
Во многом виной этому был сам Раглан. Он всегда пытался проскакать через лагерь своих солдат незамеченным, в сопровождении не более трех офицеров. Он предпочитал перемещаться в темноте, одетый в неизменный длинный плащ, присланный ему из Вены леди Уэстморленд. Солдаты, которые встречались с командующим и даже общались с ним, были зачастую убеждены, что разговаривали с гражданским лицом, с гостем. Леди Фримантл однажды спросила своего родственника, молодого офицера, вернувшегося с Крымской кампании, верно ли то, что пишут в газетах, будто «Раглан недостаточно известен собственным подчиненным». Молодой человек ответил, что в армии, как и в газетах, обсуждали подобные слухи. Он лично разговаривал с офицером, который заявил, что понятия не имеет о том, как выглядит командующий.
«Я никогда не видел его», – говорил тот офицер. Тогда я сказал ему: «Да вот же он, его везут в госпиталь». – «Так это и есть лорд Раглан? – в изумлении воскликнул офицер. – Да я видел его сто раз, но понятия не имел, что это наш командующий». Раглан, на самом деле, предпочитал перемещаться по лагерю в сопровождении всего одного адъютанта. Никому из тех, кто его не знал, и в голову не приходило, что этот незаметный джентльмен в темном платье был их командующим».
Генерала Канробера, который не был столь тщеславным, как маршал Сент‑Арно, тем не менее постоянно сопровождали 6 – 8 штабных офицеров, 1 или 2 ординарца‑спаги и эскорт из 20 гусар под французским флагом. Увидев его, солдаты как французской, так и британской армии поднимались и вытягивались в приветствии. А как раз этого Раглан постоянно избегал. Поэтому офицеров нельзя было винить за то, что они пребывали в уверенности, что командующий ни разу не наведался в их расположение. Они писали об этом родственникам и знакомым.
Вначале от этого не было особого вреда. Но вскоре эту тему подхватили газеты, она стала обрастать все новыми подробностями, а затем этим слухам начинали верить так же, как официальным сообщениям.
25 ноября корреспондент «Таймс» начал свою депешу в газету следующими словами:
«Льет дождь. Небо покрыто облаками чернильного цвета. Ветер с завываниями пробует на прочность палатки. Траншеи наполнены грязной жижей. В палатках воды по колено. У солдат нет теплой осенней и зимней одежды. Они проводят в траншеях по 12 часов без перерыва, испытывают на себе все бедствия зимней кампании. Но никому нет дела до того, чтобы позаботиться об их комфорте или хотя бы об их жизнях».
Это было началом нападок прессы на командование.
Глава 15
ВОЙНА ГЛАЗАМИ ЧАСТНОГО ЛИЦА
Наконец, я обрушился на лорда Раглана и на генеральный штаб.
Джон Делейн
I
Главный военный корреспондент «Таймс» Уильям Говард Рассел, крупный неунывающий чернобородый ирландец тридцати пяти лет, большой любитель вкусно поесть и выпить бренди, находился в экспедиционной армии с самого начала войны. Он заслужил репутацию «своего парня» на солдатских пирушках; рассказы о его многочисленных нелепых злоключениях на войне, сдобренные богатым ирландским юмором, пользовались неизменным успехом у британских военных, не избалованных развлечениями. Рассел находил самый теплый прием в палатках молодых офицеров. В его присутствии те всегда открыто высказывались о своих бедах и страданиях, об опасениях за исход кампании. В отличие от большинства говорунов, сосредоточенных только на собственной персоне, Рассел умел слушать других. Кроме того, он умел хорошо излагать свои мысли на бумаге. Его репортажи, написанные простым, ясным и острым языком, живые и язвительные, охотно читали все мало‑мальски грамотные жители Лондона.
Конечно же были и такие, кто не любил его и не доверял его статьям. Их раздражал неизменный оптимизм Рассела, они находили едкий сарказм репортера проявлением дурного вкуса. Их обижали прямые высказывания Рассела в адрес генералов и офицеров штаба. Такие люди старались не замечать его, избегая даже здороваться с ним. «Если сообщить миссис Диксон, – писал отцу офицер 7‑го полка, – что корреспондент «Таймс» Рассел ирландец по национальности, она сразу же поймет, можно ли доверять его рассказам».
Капитан Клиффорд высказывался еще более открыто: «Это вульгарный ирландец, католик (которого, впрочем, мало заботят вопросы религии). Но этот человек, несомненно, обладает хорошо подвешенным языком и имеет бойкое перо, прекрасно поет, с удовольствием пьет чужой бренди, готов выкурить столько чужих сигар, сколько ему позволят эти глупые молодые офицеры. Большинство в лагере считает его веселым и компанейским парнем. У него несомненный дар выуживать информацию, особенно у тех, кто помоложе. И я уверяю вас, что не один дворянин задумывался над тем, стоит ли протянуть руку для пожатия джентльмену с такой сомнительной репутацией. Откровенно говоря, он не принадлежит к числу тех, кто пользуется авторитетом и уважением в нашем кругу».
Рассел не скрывал своей неприязни к генералам, которые не удостаивали его даже рукопожатия, и в особенности к лорду Раглану. И у него были все основания для такой неприязни. Так, например, перед поездкой в Крым редактор Джон Делейн уверял Рассела в том, что лорд Хардиндж лично распорядился предоставить ему место на пароходе вместе с гвардейцами. Но когда журналист прибыл в Саутгемптон, выяснилось, что никто понятия не имел о его прибытии. Поэтому Расселу пришлось самостоятельно добираться до Мальты. С большим трудом, с помощью одного из служащих порта Рассел получил место на транспортном судне, отправлявшемся в Галлиполи. В Турции ему отказали в жилье и питании, а когда он обратился к армейскому командованию с просьбой предоставить ему место на пароходе, то вновь получил отказ. «Мне приходится голодать, – жаловался Рассел Делейну, – на случай, если армия остановится лагерем вне населенного пункта, у меня нет даже палатки. Но если бы она у меня и была, я очень сомневаюсь, что сэр Джордж Браун позволит мне установить ее в расположении войск. Все мои попытки получить лошадь не увенчались успехом… Мне приходится жить в свинарнике».
Через месяц Рассел узнал, что Делейну удалось получить для него разрешение жить и питаться с армией. Но к тому времени критические статьи по поводу организации и управления армией рассорили его со всеми старшими офицерами. Несмотря на то что пока еще не назывались конкретные имена, Рассел успел раскритиковать медицинское управление «за постоянное отсутствие внимания к больным», службу генерала Джорджа Брауна «за подготовку к размещению войск в Галлиполи, которую даже нельзя было назвать подготовкой». Службе генерал‑квартирмейстера досталось за неудачный выбор места для военного лагеря, а генерал‑адъютанту – за постоянное пьянство британских военных, которое «успело превратиться в самое большое зло в армии союзников». Управление войсками было «неудовлетворительным», контраст с французами – «поразительным». Большинство из приведенных Расселом фактов были правдивыми, но журналист не очень удивился, когда купленная им и установленная в лагере легкой дивизии палатка вскоре была унесена ветром. Возможно, это произошло потому, что она была бракованной и не отвечала армейским стандартам. Но многие считали, что это произошло из‑за того, что палатка принадлежала грубияну журналисту «этой чертовой «Таймс».
Рассел хотел встретиться с Рагланом, но адъютант командующего заявил, что у генерала нет времени на эту встречу. Журналист навсегда запомнил это оскорбление. «Мне ясно дали понять, – жаловался он редактору, – что Раглан не намерен признавать прессу… Обещания, данные в Лондоне, здесь ничего не стоили».
Рассел был не единственным корреспондентом, которому в британской армии оказали холодный прием. Сомерсет Калторп писал:
«Не знаю почему, но репортеры английских газет очень непопулярны в армии. Они стараются повсюду отыскать недостатки и обвинить в них английские власти, как будто их целью является дискредитировать нас в глазах союзников. Они ко всему подходят критически, пишут обо всем в брюзгливой манере… Несколько дней назад в штаб явились два корреспондента. Они потребовали палатки, еду, лошадей и прочее для себя и своих слуг. Когда им указали, что армия не может удовлетворить такие непомерные требования, репортеры заявили, что оскорблены подобным обращением».
Пытаясь оградить Раглана от внимания назойливого журналиста, адъютанты оказали командующему плохую услугу. Такое пренебрежительное отношение к представителю самой влиятельной газеты в мире было бы немыслимым в современной армии. Однако в те времена не все еще понимали могущество прессы. Еще герцог Веллингтон однажды высказался о газетах как о «нонсенсе» в жизни военных. У Раглана же были основания рассматривать их как нечто гораздо худшее. Он, конечно, не предпринимал попыток избавиться от многочисленных военных корреспондентов или установить в армии цензуру. И это несмотря на то, что прессу можно было обвинить в многочисленных случаях разглашения секретной информации противнику. Он предпочел игнорировать ее. «Единственным способом уменьшить вред, который приносят корреспонденты, – писал он герцогу Ньюкаслскому, – это не обращать внимания на их репортажи».
Если бы он не игнорировал прессу, и особенно Рассела, свет не увидел бы такого количества клеветы, которую пишущая братия обрушила на военных и на самого Раглана. Рассел в своих репортажах пользовался фактами, полученными в беседах с молодыми офицерами. Если бы ему дали возможность увидеть, как работает командующий и его штаб, если бы ему рассказали о фактах откровенного пренебрежения, преступной медлительности и неразберихи в Лондоне, о фатальном несовершенстве структуры военного ведомства, он, возможно, не допустил бы тех ошибочных оценок, которые были характерны для его репортажей. Но прессе было отказано даже в кратких контактах с командованием и штабом. А сам Рассел так ни разу и не поговорил с человеком, в смерти которого, как позже заметил редактор Делейн, «он был в немалой степени виновен».
При этом Делейн забыл прибавить, что и он сам виноват в травле Раглана. Вплоть до начала декабря Рассел выражал критические замечания в адрес командования в форме частных писем, которые редактор Делейн регулярно передавал членам кабинета министров. В одном из таких писем, датированном 8 ноября, критика Рассела была особенно убийственной. Он писал, что командующий, этот «изящный джентльмен», вел себя в сражении под Инкерманом как сторонний наблюдатель. «Я убежден, – писал Рассел, – что лорд Раглан абсолютно непригоден для того, чтобы возглавить армию при выполнении сложных боевых задач… Одной из главных причин его серьезнейших неудач является то, что он никогда не появляется в войсках. Он не посещает подразделения, чтобы ободрить своих солдат. Солдаты его совсем не знают… Я уверен во всех фактах, которые сейчас перечислил». В другом письме Рассел сообщал Делейну, что Раглан «уже месяц не появляется в Балаклаве», что он «ни разу не был в балаклавском госпитале и никогда не появлялся в расположении подразделений гарнизона».
Постепенно частные письма Рассела стали приобретать силу официальных документов. Нападки на армию из общих превращались во все более конкретные. 23 декабря «Таймс» сообщала, что «величайшая армия, которая когда‑либо отправлялась от британских берегов, становится жертвой неумелого командования. Под Севастополем царят некомпетентность, аристократическое высокомерие, летаргия, равнодушие официальных лиц, рутина и глупость… Как бы нам этого ни не хотелось, мы вынуждены отметить, что уже давно никто не видел и не слышал командующего».
Еще через неделю «Таймс» вернулась к этой теме. В передовой статье газеты говорилось:
«Есть люди, которые считают, что финалом развития событий может стать то, что из окрестностей Севастополя вернутся только командующий и его штаб. Они единственные выживут, получат все положенные награды и почести и вернутся домой, где будут почивать в довольствии и почете на костях 50 тысяч солдат. Официальные лица и все общество должны почувствовать беспокойство, проявить волю и назначить новых лиц на места тех, которые сейчас держат в своих руках судьбу армии».
Несколько дней спустя Делейн написал Расселу: «Возможно, еще до того, как вы получите это письмо, вы услышите, что, наконец, я обрушился на лорда Раглана и на генеральный штаб. Ведь только из‑за некомпетентности и вялости командования армия несет такие ужасные потери».
Обрушившись на генерала и его окружение, репортеры с каждым днем усиливали натиск. Все чаще и чаще раздавались голоса, критикующие царившие в армии порядки привилегий для аристократии. Обиженные офицеры, которых заверили, что их замечания обязательно будут опубликованы, писали горькие письма, полные неприглядных фактов. «Таймс» читали и обсуждали практически все. Газета писала о солдатах, умиравших в холодной грязи в то время, как «их джентльмен‑командующий со своим аристократическим штабом» созерцали сцены упадка и разрушения со «спокойствием философов». До того как об этом начала писать пресса, «человек, на котором лежит вся ответственность за ситуацию, сложившуюся в армии, едва ли связывал себя со всеми лишениями, на которые были обречены его солдаты. Ему, аристократу, не было никакого дела до безопасности армии в Крыму». Через пять дней появилась статья, в которой высказывалось предположение, что лорд Раглан «ведет праздный образ жизни в окружении остатков армии», что вскоре он и его аристократическое окружение вернутся домой вместе со своими «лошадьми, посудой, слугами‑китайцами, поварами‑немцами и тоннами имущества. При этом они не забудут сделать официальное заявление о том, что последний британский солдат пал на поле боя, а позиции британской армии заняли их храбрые союзники».
Опубликованные письма британских военных дышали не меньшим сарказмом, чем статьи журналистов. Как говорилось в письме, полученном неким джентльменом от своего сына‑офицера, опубликованном 2 января, «все ворчат и жалуются». «Повсюду беспорядок и неразбериха… Каждый надеется, что за него его обязанности выполнит кто‑нибудь другой, и в результате никто не делает ничего. Лорда Раглана не видели уже три недели. Ходят слухи, что он отправился зимовать на Мальту. Он преуспел лишь в том, что сделал каждого недовольным собой».
На следующий день «Таймс» опубликовала письмо еще одного «офицера‑фронтовика, имя которого широко известно». В нем говорилось, что «лорда Раглана (если только он еще не вернулся в Лондон) давно никто не видел. Неизвестно, имеет ли он представление о том, что происходит в его армии… И все же ему присвоили звание фельдмаршала. Это звание он получил не благодаря своим способностям, а благодаря тому, что его солдаты и офицеры проливали за него кровь».
Цитировали также «гвардейского офицера», который якобы написал: «Лорд Раглан очень быстро приобрел скверную репутацию во всей армии за свое безразличие ко всему. Еще долго люди будут помнить об этом… Английская армия хоронит в день по 60 – 70 человек. Вина Раглана в том, что его абсолютно не волнует, обеспечены ли его солдаты одеждой и жильем. Он ничего не делает для армии даже тогда, когда может ей помочь».
Другие офицеры обвиняли Раглана в том, что он позволил своему штабу ввести себя в заблуждение. Штабу якобы удалось убедить командующего в том, что все идет нормально и ему не о чем беспокоиться.
Когда копии этих писем, якобы написанных гвардейскими офицерами, достигли лагеря англичан в Крыму, Сомерсет Калторп раздраженно заметил, что «трудно поверить в то, что английские джентльмены способны написать такое». Прочитав одно из писем, адъютанты Раглана попытались отыскать его автора. Офицеры гвардии пользовались репутацией «вечно всем недовольных», однако «написать такое было слишком нелепо даже для них». Были опрошены все офицеры гвардейской бригады, но автор писем так и не был обнаружен.
Леди Уэстморленд была убеждена, что письма сфабрикованы в Лондоне. Многие, включая Найджела Кингскота, соглашались с ней. Другие, хотя и не сомневались в подлинности писем, отмечали, что их авторы были «жестоки и непростительно неблагодарны».
Один из ветеранов 43‑го полка в письме к своей кузине в Окленд так высказывался о «лживых письмах корреспондента «Таймс»:
«Если вы зададитесь целью найти самого благородного и добросердечного человека, настоящего друга солдата, достаточно произнести имя Раглан. За этим именем стоит не только храбрый воин, но и человек исключительных моральных качеств. Я говорю так не только потому, что люблю его всем сердцем, но и потому, что столько лет прослужил под началом этого славного человека и солдата, который даже после гнусных нападок газетного писаки предстает во всем величии и славе, заслуженных верностью своей королеве и стране, которую он сделал еще более могучей. Простите меня за многословность, но моя кровь солдата кипит от негодования на «Таймс» и другие зловредные газеты».
«Некоторые из писем офицеров написаны настолько оскорбительным тоном, – заявил Генри Клиффорд, – что стыдно даже публиковать их… Если бы молодой джентльмен, в своем письме домой обвиняющий во всем лорда Раглана, лучше выполнял свои обязанности по службе, для большинства из его жалоб не было бы оснований… Меня приводит в ярость вид полковых офицеров, распространяющих дурно пахнущие сплетни по поводу провалов, в которых они сами же виноваты».
Значительная часть гнева фронтовых офицеров, несомненно, была вызвана спокойным, бесстрастным тоном приказов лорда Раглана, усвоенной им от герцога Веллингтона практикой стараться пореже читать нотации офицерам, сосредоточившись на генералах и штабах. Письма часто начинаются с жалоб на «равнодушие» командующего, на аристократическое «бездушие и безразличие к страданиям простых людей». «Армия разочарована тем, как хладнокровно Раглан наблюдал за кровавым боем при Инкермане», – сетовал капитан Кемпбелл из 46‑го полка. «Как и сам герцог [Веллингтон], – жаловался артиллерийский капитан, – лорд Раглан считается со всеми родами войск, абсолютно игнорируя артиллерию. Это вызывает недовольство среди нас». Гвардейцы тоже полагали, что с ними обращаются незаслуженно плохо. Полковник гренадеров даже посчитал своим долгом составить официальную жалобу на командующего.
Но даже если допустить, что командующему можно предъявить претензии в старомодности и невнимании, то некоторые из обвинений в его адрес совсем непонятны. Так, некоторым из офицеров он представляется чуть ли не монстром, по вине которого случаются все их беды и мелкие неприятности. Раглан был виноват и в том, что их карьерный рост шел слишком медленно, что снабжение было организовано плохо, что почта постоянно задерживалась. Например, корнет Фишер, долгое время не получая писем от родителей, предположил, что его лордство пользуется его корреспонденцией для разведения огня. Спустя две недели, когда выяснилось, что задерживается письмо домой самого корнета, тот, недолго думая, заявил, что «это чудовище» Раглан желает задержать все письма, в которых английские солдаты и офицеры могут пожаловаться на то, что в их дивизии пища была доставлена с двухдневным опозданием, а мясо – даже с трехдневным.
Капитан 8‑го гусарского полка Даберли писал своей знакомой, которая была замужем за членом парламента, о том, что после бури начальник тыла доложил лорду Раглану, что в связи с трудностями в снабжении армии кавалерию необходимо отправить зимовать в Скутари. Ответ Раглана был таков: «Даже если солдаты будут есть колышки своих палаток, ни один кавалерист не покинет этих мест, пока не будет взят Севастополь».
В британских газетах «Таймс», «Дейли ньюс», «Морнинг геральд» и других постоянно цитировались подобные письма и слухи. Лорд Раглан, не обращая внимания на злобную клевету плохо информированных газетчиков, тем не менее заметил в ней симптомы всеобщего разочарования, первые дуновения приближающейся бури. В длинном ответе на письмо королевы, в котором она выразила свое огорчение по поводу «позорных статей в прессе», Раглан написал:
«Нападки на армейских офицеров, которыми сейчас пестрят колонки газет, имеют цель не просто очернить их перед Вашим Величеством и общественным мнением. Они направлены на то, чтобы изменить сами основы воинской службы, передать командование из рук Вашего Величества, которому все мы с гордостью служим и повинуемся, под непосредственный контроль парламента. Более четверти века я, лорд Раглан, был одним из высших руководителей армии. За это время случались периоды, когда страна была охвачена политическими волнениями, для погашения которых привлекались военные. Во все времена для британского военного были характерны стойкость, верность и дисциплина. Ни при каких обстоятельствах английский солдат ни в малейшей степени не демонстрировал приверженность той или иной политической партии, несмотря на то что над армией всегда стояли джентльмены различных политических воззрений».
Будучи консерватором до мозга костей, Раглан далее писал о «совершенстве существующей армейской системы», о том, что, пользуясь представившимся случаем, надеется на то, что в ней не произойдет изменений, которые могли бы отвратить юных джентльменов от профессии, которой они хотели и могли бы служить верно и честно на благо короне.
Это письмо вызвало немедленную и очень всем понятную реакцию. По какому праву, позже гневно обрушивалась королева на прессу, «Таймс» третирует офицеров? Теперь она была полностью согласна с тем, что армия стала «объектом злостных и бесчестных нападок со стороны корреспондентов газет». Руководство армией «всегда было одной из главнейших прерогатив королевы». Она была «полностью согласна с важностью сохранения своих позиций в армии… с тем, чтобы не дать парламенту узурпировать военную власть».
Лорд Раглан поблагодарил королеву за то, что она «благосклонно согласилась ознакомиться с его замечаниями». Он «все более и более убеждался в их правильности». По его мнению, как бы удивительно это ни звучало, но «генерал Канробер неоднократно соглашался с Рагланом в его оценке назначения прессы и выражал надежду на то, что демократические перемены никогда не коснутся британской армии. Порочность демократии, по мнению Канробера, очевидна, несмотря на некоторые исключения, в частности случаи, когда выходцы из рядовых делают военную карьеру»[24].
Откровенный консерватизм Раглана, так явно продемонстрированный им в переписке с королевой, разделяло большинство армейских офицеров. И если бы они узнали, что Раглан был прав в предположении, что настоящей целью критики прессы было изменение военного законодательства и передача власти над армией парламенту, то, вероятно, пришли бы в ужас оттого, что доверчивые родственники, не спрашивая их разрешения, передают полные отчаяния и боли письма из‑под Севастополя в газеты и тем самым способствуют достижению этой цели. Более умные, хотя и не разделяли теории Раглана о всеобщем заговоре, в то же время понимали, что множество гневных писем военных публикуются в газетах совсем не из тех альтруистических соображений, которые провозглашали их хозяева и редакторы. Они понимали, что, когда армия в тяжелом положении, объектом для обвинений и критики становятся ее командиры, что человек, стоящий впереди, в таких случаях всегда выглядит воплощением всех огрехов системы и несет ответственность за то, в чем виноваты все.
«Я вижу, – писал домой капитан Элтон, – что «Таймс» отзывается о Раглане все более неприязненно. Я понимаю, что людям свойственно искать виновного во всех грехах, что они ищут выход своему гневу и разочарованию. Но я уверен и в том, что сейчас на Раглана пытаются взвалить вину тех, кто находится гораздо ближе к дому».
Многие, подобно капитану Элтону, понимали, что, «если море начинает штормить, для каждого кита найдется свой Иона». И они сознавали, что Раглан не самая главная кандидатура на роль жертвы. «Настоящий виновник во всем не кто иной, как наше собственное правительство», – заявил майор Джослин. «Я считаю, – писал другой офицер, – что Раглан здесь ни при чем. За все должен ответить этот предатель Эбердин. Если бы он появился здесь, я не много поставил бы за сохранность его шкуры. Думаю, его съели бы живьем без соли». «Правительство, – заметил позже полковник Белл, – признало свою вину за наши беды и неудачи. Но они не горят желанием признаться в этом публично, в прессе».