Случались и забавные происшествия. Доктор Робинсон, ослабевший от расстройства желудка, отправился спать в нижнем белье, поскольку грязный мундир отдал в стирку. В это время ветром сдуло его палатку, а самого доктора, похожего на огромную бабочку, носило по лагерю в подштанниках и одеяле. К счастью, вскоре слуге удалось поймать его и швырнуть под защиту стены, прямо в грязную холодную лужу. Гардемарин Вуд из бригады морской пехоты, как и доктор мучимый диареей, пытался ползком добраться под защиту небольшой каменной стены, у которой хранились ящики с порохом. Но ветер несколько раз сдувал его, пока лейтенант и два матроса волоком не доставили гардемарина в убежище. Когда все четверо спрятались за стеной, мимо них стали пролетать различные предметы военного быта, в том числе два полковых барабана, которые с ужасающим грохотом бились друг о друга.
В палатке генерала Буллера обломился столб, и он оказался в западне, как «крыса в крысоловке». Генерал чувствовал себя настолько беспомощным и несчастным, что бессильно опустился на грязную насыпь для защиты от ветра лошадей. Адъютант тщетно пытался заставить Буллера пройти в расположенный рядом старый полуразрушенный дом. Остальные старшие офицеры были одинаково возмущены непогодой. Джордж Браун вел себя так, будто природа смертельно его оскорбила. Генерал Эсткорт с уязвленным выражением лица боролся с пытавшейся улететь палаткой. Ему помогал капитан Четвуд в нижнем белье и рубашке. На бравом капитане красовалась по ошибке надетая фуражка сержанта.
Корреспондент «Таймс» находился в гостях у одного из докторов, который был уверен, что его великолепная палатка выдержит любые капризы природы. Когда столб палатки затрещал под порывами ветра, испуганный репортер пытался разбудить и поднять хозяина:
|
|
– Вставайте, доктор! Палатка падает.
Доктор спокойно поднялся с постели, задумчиво посмотрел на палаточный столб и снова отправился спать со словами:
– Не волнуйтесь! Этот столб простоит века.
Но как только он устроился под одеялом, столб затрещал, и палатка рухнула на двух обитателей.
Но если на земле борьба со стихией носила порой комический характер, в бушующем черном море матросы боролись за спасение своих жизней. Находясь на борту парохода «Южная звезда», миссис Даберли смотрела на гавань, кипевшую от пены прибоя. Брызги обрушивались на многометровые громады холмов и падали обратно тяжелым дождем. Даже держась за что‑либо руками, было очень трудно удержаться на ногах. Рядом, ужасающе скрипя, пытался бороться с бушующим морем пароход «Медвей». Более мелкие суда были мгновенно брошены на скалы и затонули. Небольшой клипер «Штормовая волна» безнадежно пытался победить ревущий шторм. По палубе метались три стюарда, безуспешно пытаясь поймать канат, который им бросали со скалы остальные члены экипажа. Двое из них были смыты за борт; третьему удалось поймать конец каната и выбраться на берег как раз в тот момент, когда судно скрылось в ревущих волнах, гнавших на берег обломки мачт, чемоданы, ящики и прочие пожитки. Корабли «Прогресс», «Странник», «Кенилуорс», «Решительный», «Рип Ван Винкл», «Маркиз» и «Мэри Энн» были разбиты о скалы. В морскую пучину ушли сотни тонн артиллерийского пороха, миллионы патронов и огромное количество различного имущества. Прекрасный парусно‑моторный корабль «Принс», имевший на борту 150 человек команды, потеряв два главных якоря, пытался удержаться на последнем дополнительном. Капитан опрометчиво приказал рубить мачты, которые, упав за борт, вывели из строя винт. Корабль понесло на скалы, после удара о которые он затонул. Были безвозвратно потеряны 40 тысяч шинелей, огромное количество обуви и другого военного имущества. Из всей команды спаслось всего 3 человека.
|
|
«Реституция» потерял оба якоря и был спасен только благодаря искусству капитана, который, приказав бросить за борт орудия верхней палубы, продолжал бороться со штормом. На борту корабля находился герцог Кембриджский; он рассчитывал пожить там некоторое время и оправиться от нервного потрясения после Инкермана. Острый на язык корнет Фишер рассказывал, как видел герцога, хватавшего за руки стюарда и с побелевшим от страха лицом выкрикивавшего:
– Неужели все идет к концу? Ах! Ах! Мы пропали!
Шторм, сопровождаемый ливневым дождем, бушевал все утро, но примерно к двум часам дня его сила стала ослабевать. Солдаты, кутаясь в мокрые одеяла, выбирались из своих убежищ. Они были с ног до головы покрыты грязью, в глазах застыло отчаяние. Весь лагерь и земля вокруг были усеяны обрывками брезента, кусками веревки, порванными одеялами, разбитыми ящиками, мебелью, посудой. У осевших разорванных госпитальных палаток лежали мертвые; вокруг бродили, пощипывая разбросанные охапки сена, сорвавшиеся с привязи лошади.
К пяти часам похолодало. Ветер и дождь сменились обильным снегопадом. Капитан Кемпбелл, направляясь из передовых траншей, где его подчиненные провели по колено в грязи и воде последние сутки, в лагерь 46‑го полка, мучился сомнениями, сможет ли он заставить их идти туда обратно. Ему пришлось оставить в траншее семь человек; двое из них были без сознания. Остальные четыре часа шли под снегом обратно в лагерь. Там они обнаружили, что госпитальные палатки снесены ветром, а раненые и больные лежат на снегу.
|
|
Вечером солдаты пытались заново установить палатки. Их движения были медленными и неуверенными: пальцы не слушались на холоде[22].
Один из старших офицеров 1‑го полка вспоминал:
«Словно в насмешку, нам выдавали зеленые кофейные зерна. Никаких средств для того, чтобы обжарить зерна и помолоть их, ни огня, ни сахара. Наверное, предполагалось, что мы будем жевать кофейные зерна, как лошади жуют овес. Не знаю, что еще можно было сделать с этими зернами, кроме как швырнуть в грязь, как нередко и поступали мои солдаты. Как терпеливы были эти люди! Их поведение заслуживает восхищения. Молча боролись они со всеми лишениями. Вот они идут, по колено в грязи, мокрые до нитки, в траншеи. Британский солдат вызывает восхищение своей дисциплиной. Таков он во всей своей славе.
Во дворе резиденции Раглана люди, как селедки в бочке, заполнили все, что могло быть использовано в качестве укрытия. Баню, в которой размещалась конюшня, заполнило множество молчаливых фигур, которые мрачно смотрели, как снег падает на дорогу, как он сыплется сквозь дыры в крыше. Здесь были больные из госпитальных палаток; турки, молча курившие трубки, французы, гусары из отряда охраны командующего. Лошади, потревоженные таким скоплением незнакомых людей, кусались и лягались. Все замерзли, были злы и голодны. Среди ночи те немногие, которым удалось уснуть, были разбужены громом канонады. Сквозь щели в крыше и трещины в стене были видны вспышки орудий.
Русские устроили вылазку на передовые траншеи французов. Французы контратаковали с такой яростью, что захватили несколько пушек на передовых позициях русских».
Война продолжалась.
Глава 14
ХАОС
Необходимо предпринять что‑то для того, чтобы поднять снабжение армии до удовлетворительного уровня.
Лорд Раглан
I
23 ноября полковник Белл записал в дневнике: «Дожди превратились в настоящие потоки воды, которые, подобно горным рекам, текли в долину. Земля размокла, дороги превратились в непроходимую грязь. Солдаты работают до изнеможения; ежедневные рационы продолжают уменьшаться. Солдаты ходят в траншеи и обратно мокрые, по колено в грязи. Непонятно, как они вообще умудряются выживать».
Осада теперь велась очень пассивно. Каждый день с той и другой стороны звучало всего по нескольку выстрелов. Постоянные дожди сделали получение боеприпасов из Балаклавы почти невозможным. «Используемые в качестве транспорта быки и лошади умерли или настолько ослабли, что не могут работать, – писал домой 27 ноября адъютант генерала Буллера, – повсюду в грязи лежат мертвые или умирающие животные. В каждом кавалерийском полку от холода и голода ежедневно умирают в среднем по три лошади. Лошади отгрызают друг у друга хвосты. Сегодня я видел лошадь, которая ела покрытый грязью кусок брезента».
Гибли не только лошади. «Сообщается, что в ночь после урагана от переохлаждения умерли несколько человек, – написал для одного из лондонских журналов капитан Годфри, – некоторые не могут без посторонней помощи покинуть траншеи. Похоже, что дела идут скверно». «Люди умирали целыми группами, – вспоминал Тимоти Гоуинг, – из‑за отсутствия убежища от холода, одежды и пищи. Лагерь похож на огромную свалку, траншеи заполнены грязью и водой по колено. Солдаты умирают на посту от истощения… Рационы еды урезаны наполовину – полфунта мокрых галет и полфунта солонины (говядины или свинины). Выдавали и кофе, но в сыром виде. Не было ни малейшей возможности готовить его. Почти не было дров для обогрева, только немногим счастливцам удавалось отыскать несколько кусков дерева». Солдаты, качаясь, возвращались из траншей в лагерь, мокрые и голодные. Они получали свои отсыревшие галеты и кусок солонины. Иногда мясо было настолько жестким, что хотелось рубить его топором. Сцены были просто душераздирающими.
Тыловая служба, продолжал он, «была полностью дезорганизована». И это была ужасная правда. Дорога к складам в Балаклаве была усеяна трупами лошадей, мулов и волов, находящихся в различной стадии разложения. Капитан Клиффорд с удивлением обнаружил, что ему пришлось потратить целый день на то, чтобы съездить в Балаклаву и вернуться обратно в лагерь 2‑й дивизии. Солдатам приходилось нести на себе продукты, боеприпасы и имущество, так как измученные вьючные животные просто не могли справиться со всем потоком грузов, необходимых для того, чтобы обеспечить хотя бы минимальные потребности армии. Солдатский паек, который газета «Таймс» когда‑то называла «превосходным и разнообразным», к концу месяца уменьшился почти в четыре раза.
В самой Балаклаве царила полная неразбериха. Адмирал Боксер, отвечавший за транспортное сообщение с Константинополем, не смог справиться с этим хаосом. Капитан Шипли, находившийся в балаклавском госпитале после ранения на Альме, писал матери, что «в Балаклаве отсутствует руководство, точнее, оно есть, но имя ему адмирал Боксер. Создается впечатление, что этот человек за всю свою жизнь так и не сделал ничего путного». Корабли и транспортные суда приходили в переполненную гавань без предварительного уведомления; никто никогда не знал заранее, какой груз они везут. Иногда корабли делали по два рейса из Константинополя в Балаклаву неразгруженными. Адмирал Боксер никогда не знал точно, сколько судов имеется в его распоряжении, где они будут разгружены и получат ли топливо. Бывало, что пустые корабли спокойно стояли в ожидании на рейде, а адмирал в ответ на запросы военных заявлял, что у него нет сейчас свободного транспорта. Он никогда не вел учетных записей. Раглан писал об этом человеке: «Во всем, что касается адмирала Боксера, я бессилен. Кажется, что этот человек просто не способен выполнять свои обязанности». Суда целыми днями и даже неделями ждали на внешнем рейде, когда они получат разрешение на вход в Балаклаву и разгрузку. Когда они, наконец, заходили в гавань, команды, привычные к тому, что можно было увидеть в восточных портах, тем не менее поражались. После шторма бледно‑зеленые воды порта напоминали выгребную яму, в которой можно было увидеть то, что не могло нарисовать никакое воображение. Бледные разбухшие тела мертвых людей, верблюдов, лошадей, мулов, волов, кошек, собак, грязь и нечистоты, производимые целой армией и многочисленными госпиталями. Все это плавало среди обломков мачт, ящиков, кип сена, галет, коробок от лекарств и медицинских инструментов, разлагающихся внутренностей и шкур скота, выброшенных за борт судовыми поварами.
На самой пристани порядка было не больше. Кучи угля сваливались поверх мешков, из дыр в которых сыпалась мука; тюки с бельем использовались как островки в непролазной грязи; разбитые ящики, гниющие мясные туши, боеприпасы, тысячи палаточных кольев, части сборных деревянных домов – все это без всякой системы хранилось на складах или прямо на улице. Солдаты садились покурить на бочонки с порохом. Зловоние было ужасным. Повсюду бродили крысы и бездомные собаки. Турецкие солдаты умирали от ран и от голода прямо на улицах. «Прежде мне никогда не приходилось видеть, как умирает человек», – с горечью признался один из очевидцев. Почти все здания маленького городка были заняты госпиталями. Сквозь двери и окна, завешанные грязными гниющими бинтами, доносились стоны и крики раненых и умирающих, на которые, впрочем, никто больше не обращал внимания. Люди привыкли к виду страданий и смерти. В таких «больницах» турецкие солдаты «умирали как мухи», и каждый день невозмутимые могильщики волокли мертвые тела на местное кладбище, где уже с трудом можно было отыскать место, чтобы выкопать новую яму для очередной дани смерти. Из наспех вырытых неглубоких могил высовывались человеческие кости и полуразложившиеся тела.
В этот городок, в котором, казалось, воплотились самые страшные ночные кошмары, прибывали солдаты и офицеры боевых частей, чтобы уговорами, мольбами или угрозами получить необходимое для себя и для товарищей имущество. Тыловые офицеры пытались рассматривать каждый запрос в соответствии с уставами, к чему их долго и тщательно готовили.
Вот типичный пример аргументов и контраргументов в таких диалогах. Офицер‑врач с парохода‑госпиталя на берегу беседует с тыловиком, у которого пытается получить печку.
– Трое больных этой ночью умерли от холеры. Это произошло потому, что на пароходе жутко холодно. Если не исправить положение, то очень скоро умрет еще много людей.
– Вам необходимо заполнить соответствующий запрос, подать его по команде в штаб, а затем получить оттуда подписанный экземпляр.
– Но пока я буду этим заниматься, умрет еще несколько больных.
– Ничем не могу вам помочь. Я должен получить заполненный запрос.
– Еще одна такая ночь будет последней для многих моих людей.
– Я действительно не могу ничего поделать. Мне нужен этот документ, чтобы выдать вам печку.
– Ради всего святого, дайте мне ее на время. Я готов взять на себя полную ответственность за ее сохранность.
– Мне искренне жаль, но я не могу этого сделать.
Тыловой офицер искренне верил, что действительно не может этого сделать. Перед ним стояла сложная дилемма. Если он сейчас поможет этому доктору, кто поручится, что завтра не придут другие и не потребуют того же? У него на складе хранится строго учтенное небольшое количество печек. Возможно, на кораблях, которые пришли под разгрузку, пришли еще печки для армии; но суда приходили в Балаклаву без всякой системы, и никто не мог знать точно, что именно они везут. Возможно, потребуется несколько дней, чтобы добраться до контейнера с печками, который может лежать где‑нибудь на дне трюма. Что в таком случае делать с остальным выгруженным имуществом? Ведь на складе нет для него места. И в конце концов, учетом и распределением прибывающего имущества занимается совсем другая служба.
Офицерами тыла двигала не тупость, как писали газеты, и не равнодушие, как уверяли фронтовики. Они сами считали, что поступают так, как того требует устав и интересы службы. Оказалось, что вся система снабжения построена так, что в условиях войны становилась недееспособной. И требовались не дни и даже не месяцы для того, чтобы усовершенствовать систему управления и снабжения в армии, которую оторвали от сладких грез о былом величии и бросили в действительность, в которой одного героизма было недостаточно.
А солдаты тем временем продолжали умирать, и с этим нужно было что‑то делать.
II
«Необходимо что‑то срочно предпринять, – писал Раглан в меморандуме на имя начальника тыловой службы армии генерала Филдера, – для того, чтобы организовать нормальное снабжение армии, иначе это приведет к самым худшим последствиям. Я получаю жалобы ежедневно. Необходимо устранить все бюрократические барьеры». Далее он привел рапорт офицера, который прибыл в Балаклаву за овощами и получил от тыловых офицеров отказ с комментариями, что они не могут удовлетворить запрос на количество менее 2 тонн[23].
«Я надеюсь, – продолжал Раглан, – что это неправда. Если же это соответствует действительности, то такой ответ – нонсенс, и мне хотелось бы знать, кто дал тыловым офицерам право так себя вести… Мне хотелось бы думать, что здесь имеет место редкий случай легкомыслия, тем не менее недопустимого в то время, когда необходимо мобилизовать все возможности для организации нормального снабжения войск».
Почти каждый день командующий получал жалобы и также ежедневно писал многочисленные указания, приказы, меморандумы, депеши, рекомендации, выговоры и инструкции. Кроме того, он взял на себя тяжкий труд лично извещать родителей всех погибших офицеров о смерти сыновей. Он разработал новый вариант медицинской повозки взамен нескольких, прибывших из Англии и оказавшихся слишком тяжелыми и ненадежными. Каждый документ, прибывавший в штаб, командующий изучал лично. Каждый документ, отправленный из штаба, он проверял тоже лично, а большинство таких документов писал сам. Многие вопросы, которыми должны были заниматься другие, ложились на плечи старого генерала. Он никому не позволял наводить порядок в своих бумагах. Многочисленные документы, казалось, были без всякой системы разбросаны на его рабочем столе, на кровати и даже на полу, но Раглан за несколько секунд мог найти нужную ему бумагу. Он поднимался в шесть часов утра и при свете свечи работал до восьми часов. После завтрака он проводил совещания с генерал‑квартирмейстером, генерал‑адъютантом, командующими инженерными войсками и артиллерией, начальником службы тыла и главным инспектором госпиталей. Выслушав доклады подчиненных, Раглан вновь возвращался за письменный стол и работал до обеда. Во второй половине дня он встречался с командирами дивизий и со всеми офицерами, желающими обратиться к нему. С этих встреч он возвращался один, реже в сопровождении двух адъютантов и конного ординарца и вновь работал с документами до восьми часов вечера. После ужина, который был чуть ли не единственной возможностью пообщаться с французскими союзниками и обменяться с ними мнениями, Раглан опять шел к себе в комнату и вновь работал над своими бумагами в молчании и одиночестве. Никто не знал, сколько времени он проводил по ночам за письменным столом. Но почти всегда за полночь, а иногда и в час, и в два часа ночи в комнате командующего горела свеча. И даже когда Раглан ложился спать, еще долго часовой слышал, как он переговаривается с генералом Эйри, комната которого была отделена от спальни командующего деревянной перегородкой. Командующий позволял себе нарушать строгий распорядок рабочего дня только по воскресеньям, когда он читал Библию и принимал у себя священника.
Он вникал в каждую мелочь армейского быта и глубоко переживал страдания, которые испытывали его подчиненные. Однажды он узнал, что жена капрала 23‑го полка родила дочь и ютится с ней в землянке. Раглан приказал доктору навестить женщину и передать ей продукты из его собственных запасов. На следующий день он лично навестил молодую мать. День выдался настолько холодным, что офицерам, писавшим домой, казалось, что чернила замерзают на кончике пера. Ветер с воем бросал в лицо Раглана комья снега со льдом. Подъехав в лагерь легкой дивизии, Раглан обнаружил молодую женщину и ее мужа стоящими на коленях перед входом в их убогое жилище. Оставив им продукты и теплую одежду, на следующий день генерал отправил им утепленную палатку, которую получил в подарок от друзей из Англии.
Никто лучше командующего не был осведомлен о том, в каком опасном положении находилась армия, какие лишения и страдания испытывали ее солдаты. Но позже, когда в адрес Раглана посыпались обвинения в ее многочисленных бедах, никто, кроме его приближенных, не знал, как упорно он работал, пытаясь побороть их.
Задолго до высадки в Крыму он просил предоставить ему больше наземного транспорта, но эта просьба была проигнорирована. В день высадки он приказал генералу Эйри срочно запросить в Англии пресованное сено. 8 августа Раглан доложил герцогу Ньюкаслскому о том, что при существующем снабжении имуществом и продовольствием армия вряд ли сможет зимовать в Крыму. 12 октября он приказал генералу Филдеру создавать в Скутари запасы топлива. На все восторженные поздравления и призывы из Лондона Раглан отвечал сдержанно и осторожно. Но когда перед битвой за Балаклаву он письменно предупредил Лондон о том, какими суровыми бывают крымские зимы, получил в ответ письмо от герцога Ньюкаслского, в котором тот сообщал, что лорда «ввели в глубокое заблуждение». Герцог даже прислал книгу, где было написано, что крымский климат, вне всякого сомнения, относится к самым мягким и благоприятным на земле. В первых числах ноября, когда еще было неизвестно, кто победит при Инкермане, Раглан отправил одного из офицеров на южный берег Черного моря для закупки древесины, из которой планировал построить дома для всей армии. В Лондоне обещали обеспечить армию сборными домами, но так и не сделали этого. В Синоп, Самсун и Трапезунд были отправлены суда для закупки досок.
В тот же день Раглан предупредил генерала Филдера о том, что армии придется зимовать в Крыму. Он просил генерала принять во внимание этот факт и в соответствии с ним планировать деятельность своей службы. Несколько дней спустя Филдер, в свою очередь, отправил послание в министерство финансов Чарльзу Тревильяну, в котором обратил внимание на две объективные трудности, которые его служба не в силах преодолеть:
«Я глубоко признателен за все, что делается с целью обеспечить армию всем необходимым на зиму… В эту переполненную небольшую гавань одновременно может заходить лишь небольшое количество наших судов… Учитывая то, что осада предполагает расход многочисленного имущества, мы можем обеспечить лишь небольшое количество, необходимое для деятельности наших войск. К тому же после прошедших дождей дорога из порта в места расположения частей стала практически непроходимой. Существующее положение еще более ухудшится с приходом зимы. Нам придется обеспечить снабжение армии топливом и многим другим имуществом. Одним словом, я очень обеспокоен и полон самых мрачных предчувствий».
Это письмо было написано 13 ноября. На следующий день разразился ураган, который унес много ценного имущества, и беспокойство генерала Филдера еще более усилилось. Так, например, он потерял двадцатидневный запас одного только сена.
Лорд Раглан отреагировал на произошедшее очень быстро. «Я настоятельно прошу, – писал он герцогу Ньюкаслскому, – срочно предпринять необходимые шаги для пополнения армейских запасов. Потери тыловых служб чрезвычайно велики. Генерал Филдер считает, что очень скоро армия будет испытывать недостаток в боеприпасах, продовольствии и фураже… В настоящее время необходимо срочно отправить в Крым судно с ружейными патронами».
На следующий день командующий с генералом Эйри выехали в Балаклаву, чтобы лично оценить ущерб от урагана. От увиденного в городе генералы пришли в ужас. По приказу командующего пострадавших поместили в госпитали; шкуры убитых животных было решено сохранить и использовать при постройке домов в качестве крыш; суда были срочно отправлены для закупки бревен. Следующим утром Раглан вновь обратился к герцогу Ньюкаслскому. «Вы не сможете обеспечить нас всем необходимым, – писал он, – ведь нам нужно так много разнообразного имущества».
18 ноября майор Ветеролл отправился в Константинополь с длинным списком того, что должен был там закупить. Филдеру было дано разрешение закупать сено и солому где угодно, по всему Черноморскому побережью, после того, как он в течение двух месяцев не мог получить фураж из Англии.
Раглан и Эйри оба понимали, что наличие необходимых запасов бесполезно при отсутствии хорошей дороги. Бэргойну поручили определить необходимое число рабочих для ее строительства. Он заявил, что для этого потребуется труд тысячи человек и два месяца времени. Но даже если бы людей удалось найти, добавил он, этого недостаточно – нужны инструменты, которых нет. За инструментами тотчас был отправлен в Константинополь офицер службы генерал‑квартирмейстера. Оставалось решить проблему нехватки людей.
«Не в моих силах заставлять людей, – писал Раглан герцогу Ньюкаслскому, – которые с первого дня высадки работали на пределе своих сил, еще и строить дорогу. В госпиталях в Крыму находится около 3 тысяч человек, в Турции – еще 8 тысяч. В отдельные дни количество способных держать в руках оружие, даже с учетом вернувшихся в строй, не превышает эти 11 тысяч. Из вернувшихся многие настолько слабы, что едва ли могут считаться полноценными солдатами. Люди несут службу в заполненных грязью траншеях, иногда по шестнадцать часов и даже целыми сутками. Они проводят там по пять‑шесть ночей в неделю».
Англичане попытались привлечь к строительству дороги турок. Те собирали камни и рыли ямы. Но турки были до такой степени истощены, что лопаты буквально выпадали из их рук. Они умирали сотнями. Попробовали нанимать рабочих, но те умирали еще быстрее, чем турки.
Обратились за помощью к французским союзникам. Но, как заявили те, у них достаточно собственных проблем. Раглан, по его словам, пытался оказать на них давление, насколько это позволяли правила вежливости. Те были непоколебимы. Он обратился лично к Канроберу, но и это не помогло.
Дорога тогда так и не была построена. Почти все телеги и повозки пришлось бросить, животных стало нечем кормить. «Наши лошади быстро умирают, – писал Раглан, – но мы будем держать их столько, сколько сможем прокормить». Итак, тысячи тонн продовольствия гнили в Балаклаве на складах и в корабельных трюмах, в то время как солдаты были вынуждены носить на себе мимо разбитых телег, трупов животных, умерших и умирающих турок то немногое, что едва позволяло выживать. В госпитальных бараках и палатках стала ощущаться нехватка мест для растущего числа бледных, грязных, измученных болезнями людей, которые больше не могли выполнять свои обязанности.
Как и тыловая служба, медицинский департамент оказался не приспособленным для выполнения тех задач, которые ставила перед ним эта война. Раглан тратил много времени на попытки реорганизовать и сделать более эффективной его работу, на посещения больных и раненых, перед которыми чувствовал себя в неоплатном долгу.
Встречая полное непонимание со стороны главного инспектора госпиталей доктора Холла, который считал, что в работе его службы нет и не может быть серьезных недостатков, Раглан минимум один, а иногда и более раз в неделю объезжал госпитали. Во время каждой такой поездки он находил новые свидетельства равнодушия и некомпетентности персонала.
Доктор Джон Холл получил среди солдат прозвище Рыцарь Крымских Похоронных Команд и, как об этом с горечью отозвалась Флоренс Найтингейл, вполне ее заслуживал. Это был желчный, упрямый и самовлюбленный человек, который считал, что заслуживает более высокого поста, чем должность главного медика экспедиционной армии. Раглан не любил и не уважал его и вскоре после высадки армии в Крыму отправил назад в Скутари для составления доклада о состоянии тамошних госпиталей. Флоренс Найтингейл еще не приехала туда и не успела посетить эти заведения, где больные, как она позже обнаружила, «жили в грязи и нищете». Сам доктор Холл докладывал, что госпитальная служба на должной высоте и что больные там не испытывают нехватки ни в чем.
Затем он вернулся в Крым, где снова прокомментировал некомпетентность.
С 19 ноября в балаклавском порту стояло транспортное судно «Эйвон», прибывшее туда, чтобы забрать раненых. Через две недели оно было переполнено. Раненые и больные лежали на палубе, укрытые лишь собственной шинелью, иногда одеялом, под присмотром единственного молодого хирурга. Их страдания были ужасающими; было невыносимо грязно. Офицер, навещавший там одного из своих знакомых, был настолько рассержен и ошеломлен увиденным, что немедленно отправился с докладом к Раглану.
Он приехал в штаб после полуночи. Командующий послал за доктором Холлом и потребовал от него немедленных объяснений. Вскоре Раглан, решивший поднять медицинскую службу армии до должного уровня, уволил главного медика Балаклавы доктора Лоусона. Доктору Холлу был объявлен выговор в приказе от 15 декабря. В ответ на это Холл, уязвленный вмешательством командования в дела его службы, назначил доктора Лоусона начальником военного госпиталя в Скутари.
Получив в очередной раз свидетельства неудовлетворительной работы медицинской службы армии, Раглан писал:
«Командующий армией вынужден с сожалением отметить плохую организацию работы службы медицинского департамента, в чем он вчера имел возможность убедиться лично. Из расположения одной из частей больные были направлены в госпиталь в Балаклаву, о чем был заблаговременно предупрежден офицер медицинской службы. Однако службы госпиталя не сделали никаких приготовлений к приему больных. В результате больные были вынуждены провести несколько часов на улице при очень холодной погоде. Имя ответственного медицинского офицера известно командующему. Сейчас он не намерен называть его, однако требует от этого офицера не допускать подобного пренебрежения к своим служебным обязанностям в будущем. Заместителю главного инспектора госпиталей доктору Думбраку надлежит в дальнейшем оформлять все свои приказы медицинскому персоналу, ответственному за организацию приема больных, только в письменном виде. Впредь все больные будут следовать в госпитали Балаклавы или на госпитальные суда в сопровождении не только офицера медицинской службы, но и адъютанта штаба командующего, наделенного всеми полномочиями для организации их надлежащего приема и размещения».