Лорд Панмор писал генералу Симпсону, что и в Англии волна неприязни к лорду Раглану пошла на убыль. И в этом немалая заслуга все той же «Таймс». Теперь газета сменила тактику. Она писала о том, что англичане должны осознать свою ответственность перед историей, о том, что мисс Найтингейл не должна рисковать собой и бросаться в безрассудную поездку в Крым из Скутари. Именно благодаря «Таймс» сменилось правительство, был организован Военный фонд, а комиссия Робука приступила к опросу в палате общин лиц, ответственных за первые военные неудачи. Газета продолжала отвоевывать свой авторитет. В конце февраля она признала, что командующий регулярно посещал войска. Позже было объявлено, что лорд Раглан бывает в подчиненных дивизиях ежедневно, и если он не делал этого раньше, то, наверное, тому были причины. «Наверное, во всей Англии не найти другого офицера, – писал всем уже известный Рассел, – которому приходилось бы иметь дело с такой кипой разнообразных документов, как нашему командующему. Я могу подтвердить, что в редкую ночь он ложился спать раньше двух или трех часов».
Но, несмотря на все перемены, произошедшие с газетой, лорд Раглан был не склонен забывать все нападки, которым благодаря ей он подвергался со стороны общества и правительства. Он говорил генералу Брауну, что старается выбросить все это из головы. Он никогда не упоминал о прошлых обидах в беседах с офицерами штаба. О том, как глубоко его ранила несправедливость, он писал своей жене и ее сестре. 12 марта Раглан написал леди Уэстморленд:
«Даже теперь мне трудно осознать, сколько лжи было высказано в мой адрес. «Таймс» ополчилась на меня за мою деятельность в Крыму; эти нападки с готовностью подхватили в правительстве. И те и другие просто не имели под рукой никого другого, на кого можно было бы свалить вину и за непогоду, и за зиму, за нехватку палаток, за болезни, за лишения солдат – словом, за все трудности зимней кампании… В те времена, когда все ополчились против меня, я не получил [от правительства] ни слова с выражением поддержки, симпатии. Во всех этих длинных письмах содержались признания в том, что я во всем виноват. Против герцога в свое время тоже было выдвинуто множество обвинений, но он, по крайней мере, пользовался полной поддержкой тогдашнего кабинета; все старались ободрить его. К тому же это был в полном смысле слова великий человек. Он имел настолько сильный ум и твердый характер, что вовсе не нуждался в чьей‑то поддержке. Он мог оставаться один».
Через две недели, в следующем письме, Раглан снова возвращается к этой очень волнующей его теме:
«Холера, болезни, немилосердные сюрпризы погоды – все это легло если не на мои плечи, то на плечи людей, выполнявших мои приказы… Прочие офицеры предпочли переложить свою вину на командующего, публично обвинив его в невыполнении того, что входило в круг их собственных обязанностей. Я не могу понять, как можно обвинять своего генерала в том, что его приказы заставляли их выполнять обязательства перед собственными подчиненными… Все, чего мне сейчас хочется, – это покоя и освобождения от чувства несправедливости, которое так трудно выносить».
Одиночество и депрессия заставляли Раглана мечтать о возвращении домой. «Он постоянно думает о всех вас, – писал генерал Эйри Шарлотте, – он так хочет, наконец, вернуться домой и обрести долгожданный покой. Если этому человеку и можно поставить что‑то в вину, так это то, что он всегда был слишком джентльменом и обладает чересчур добрым характером».
У Раглана все еще были причины для беспокойства. С ужасами зимы было покончено, и на него больше не обрушивались с публичными обвинениями. Но до победы все еще было далеко; иногда она казалась совсем недостижимой.
И хотя от армии, наконец, отступили болезни, она, по словам генерала Симпсона, «мало напоминала тех прекрасных солдат, которые когда‑то отправились к берегам Крыма». Тысячи великолепных солдат были мертвы, а те, что прибыли вместо них, хотя и обещали со временем тоже превратиться в настоящих бойцов, пока, как презрительно отмечал корнет Фишер, больше напоминали «несчастных мальчишек» и никуда не годились с военной точки зрения. «Я хотел бы, чтобы сюда присылали людей постарше, – писал на родину Раглан, – некоторым из новичков чуть больше шестнадцати лет; в гвардии есть один такой солдат, призвавшийся девять недель назад, который, несмотря на свои шестнадцать, выглядит как четырнадцатилетний».
Ему все больше и больше приходилось рассчитывать на французов, армия которых росла и крепла день ото дня. Однако ему очень не хотелось полагаться на французскую армию, так как французское командование медленно сползало в стадию атрофии.
Глава 18
КАНРОБЕР И ПЕЛИСЬЕ
Пришел момент превысить число 45.
Наполеон III
I
Император принял решение лично прибыть в Крым и принять командование своей армией.
Еще в начале февраля, когда это решение было принято, французский военный министр маршал Ваиллант отдал приказ о сосредоточении в районе Константинополя большого количества свежих войск, которые под командованием императора должны были сначала отрезать снабжение от осажденного Севастополя с севера, а потом и завершить осаду города.
До прибытия ничего не должно было предприниматься. Это подчеркивало важность и трудность поставленной перед войсками задачи, которую должен был решить победитель Наполеон III. В конце января в Камышовую бухту прибыл генерал Ниел; он сразу же приобрел мрачную известность среди французов. Сначала о его миссии ничего не знал даже сам Канробер. Он, конечно, уважал мнение этого человека, облеченного полномочиями «советника императора», однако не мог догадаться, почему тот так настойчиво пытается подчинить себе его, Канробера, и воздействовать на ход осады. Канробер оказался в трудном положении. Его собственные подчиненные обвиняли его в намерении растянуть эту вялую войну до середины будущего года. Англичане предъявляли ему претензии, что он выступает против любых предложений союзников. Ниел одергивал его всякий раз, когда он пытался преодолеть навязываемую ему осторожность и дать волю своему темпераменту.
Русские полностью использовали предоставленную им отсрочку. С середины ноября в Севастополе и вокруг него у них было более 100 тысяч солдат и почти 10 тысяч рабочих. Оборона города была организована превосходно, и осажденные стали постепенно овладевать инициативой. Перед основной линией укреплений они построили вспомогательную, оборудовали дополнительные укрытия для стрелков, и не раз среди ночи в окопы осаждающих врывались отряды добровольцев‑охотников. Русские инженеры прослушивали шумы, которые производили французы, готовившие подкоп под Флагманский бастион. Громкие звуки, которые производили работавшие в туннелях команды союзников, немедленно открывали их планы противнику.
Тотлебен был великолепным минером. Он дождался, пока французы почти закончат свои подземные работы, а затем приказал уничтожить их туннель контрвзрывом. Тогда французы решили произвести взрыв на одном из участков туннеля, чтобы устроить гигантскую воронку, которую позже можно было использовать как передовую траншею. Однако, как только такая воронка была готова, она была сразу же захвачена русскими солдатами.
После этого французское командование решило сосредоточить усилия не на Флагманском бастионе, а на Малаховом кургане. Дивизия Боске была переброшена на правый фланг, заняв траншеи, в которых прежде находились редкие подразделения англичан. Таким образом, английская армия оказалась зажатой двумя флангами французов, располагаясь напротив редана. И вновь Тотлебен разгадал замысел противника. В одну из ночей три батальона русских предприняли наступление на северо‑запад, в сторону Инкермана, и захватили там ключевую высоту, которая контролировала не только позиции недавно развернутых французских батарей, но и участок земли, с которого предполагалось начать штурм Малахова кургана. На следующую ночь французы попытались выбить русских из нового редута, но атака была неудачной. Вскоре Тотлебен построил на этой высоте второй редут.
В начале марта состоялся совместный военный совет французов и англичан. Среди присутствовавших находился и генерал Ниел. Совещание продолжалось несколько часов и не дало никаких результатов. Французы считали, что, даже если русские предпримут новые вылазки, их будет нечем остановить. Новый совет должен был состояться через два дня. Однако и на нем ничего не удалось решить. Последовала новая отсрочка.
Ответственность за нерешительность союзников лежала не только на французах. Будь на месте Раглана генерал с более твердой волей, возможно, ему удалось бы добиться от союзников более решительных действий, несмотря даже на очевидную слабость английской армии. Адмирал Хьюстон‑Стюарт, критикуя английского военачальника, заметил, что Раглан отдавал французам инициативу даже в тех вопросах, в которых чувствовал свою правоту. Французский адмирал Бруа неоднократно спрашивал английского коллегу, известно ли тому что‑нибудь относительно собственных планов лорда Раглана. Тот ничего не мог на это ответить.
8 марта состоялось уже третье по счету совещание командования союзных армий. Теперь французы заявляли, что не станут ничего предпринимать до прибытия помощи от Омер‑паши, войскам которого удалось отразить наступление русских в районе Евпатории с большими потерями для атаковавших. Лорд Раглан мягко возразил им, заявив, что дальнейшее промедление было бы бесполезным и даже опасным. Но он не сумел настоять на своем, и снова не было принято никакого решения. Через два дня русские уже имели на своих двух новых редутах 22 орудия. К 21 марта они расположили на Мамелоне, господствующей высоте на подступах к Малахову кургану, 10 24‑фунтовых орудий, за которыми во второй линии располагались еще 12 пушек.
Следующей ночью русские особенно яростно атаковали позиции союзников. Против англичан были предприняты две неожиданные вылазки, которых те не ожидали и, как следствие, понесли тяжелые потери. Основная атака, в которой участвовали 5500 русских солдат, была направлена против французов. Прежде чем она была отбита, те успели потерять до 600 человек убитыми и ранеными.
После этого союзное командование приняло решение не атаковать русские позиции до тех пор, пока они не будут подвергнуты новой бомбардировке. Серьезные сомнения относительно целесообразности бомбардировки высказал генерал Ниел. По его мнению, это было бы «очень сложное мероприятие», так как оно потребует организации взаимодействия всей союзной артиллерии.
Тем не менее возражения генерала не были приняты во внимание; ранним утром 9 апреля, несмотря на дождь и туман, началась новая бомбардировка города, в которой приняли участие более 500 орудий союзников. Она продолжалась с перерывами в течение недели. В первый же день Флагманский бастион практически сровняли с землей. Французы обстреливали его снарядами‑болванками, вызывавшими большие разрушения и значительные людские потери. В тот же день был «превращен в руины» Мамелон. К концу второго дня были уничтожены два инкерманских редута; укреплениям был нанесен такой ущерб, что русские впервые не смогли восстановить их за ночь. Им пришлось разместить пехоту в районе развалин, где солдаты ждали немедленного решительного штурма. К 18 апреля Флагманскому бастиону также были нанесены разрушения, исключавшие его немедленное восстановление. Лафеты орудий были разбиты, амбразуры и бойницы разрушены. Была уничтожена также большая часть передовых позиций пехоты. Генерал Тотлебен (в то время полковник) вспоминал: «Мы ожидали, что пехота противника вот‑вот перейдет в решительное наступление. У него были все шансы захватить Флагманский бастион, что означало потерю Севастополя».
Он не знал, что командование союзников приняло решение временно отказаться от штурма города. На совещании 14 апреля, продолжавшемся четыре часа, французы настояли на том, что в ближайшее время штурм города невозможен. Лорду Раглану пришлось согласиться с их мнением, тем более что пушки англичан, несмотря на все усилия офицеров передовых батарей, в частности капитана Олдершоу, так и не смогли причинить сколь‑либо значительного ущерба редану. И все же через два дня, когда казалось, очередная атака на укрепления русских в районе Инкермана увенчается успехом, генерала Канробера удалось убедить в необходимости общего штурма. В тот же день генерал Ниел написал маршалу Ваилланту в Париж:
«Я попытаюсь убедить наших командиров отказаться от этой попытки, которая может оказаться столь же бесполезной, как и опасной. Надеюсь, у меня это получится».
19 апреля Канробер отправился к Раглану и заявил ему, что передумал. Захват этих русских фортов, как он теперь полагал, «мало способствует общему успеху союзников».
Тогда Раглан понял, что Канробером движет не что иное, чем собственная нерешительность или нежелание помочь союзникам. Поэтому на совещании 23 апреля он уже с заметной иронией выслушал очередное предложение французов начать штурм города в конце месяца, после двухдневной артиллерийской подготовки. Раглан немедленно согласился. Тогда, видимо поняв, что поспешил, Канробер зачитал ему выдержку из письма императора, в котором тот инструктировал французское командование «не связывать себя окончательными обязательствами». Теперь Раглан был уверен, что к моменту окончательного штурма француз снова найдет причины для очередной задержки.
Так и получилось. Через два дня после беседы с Канробером и за день до начала бомбардировки к нему приехал генерал Ниел. Он показал английскому командующему письмо, в котором говорилось, что 10 мая планируется прибытие свежих резервов французских войск из Константинополя. Ниел предложил в очередной раз отложить начало штурма до прибытия подкреплений. Про себя Раглан отметил, что письмо из министерства французского морского флота было датировано 7 апреля. Это значило, что уже по крайней мере неделю назад француз знал о его содержании. Однако теперь, когда он догадывался о причинах, побуждавших союзников медлить с началом штурма, у него не было иного выхода, кроме как «с глубоким сожалением согласиться с их решением». Хорошо понимая, что французы теперь рассматривают англичан всего лишь в качестве «младших партнеров», Раглан сознавал, что у него нет мер эффективного давления на них. Несмотря на то что состояние здоровья его солдат «соответствовало ожидаемому в полевых условиях», англичан было значительно меньше, чем французов; к тому же они были гораздо хуже оснащены. Даже если бы политические соображения потребовали от английских войск предпринять самостоятельные действия, они просто физически не были бы на это способны из‑за собственной малочисленности. По меткому выражению капитана Биддульфа, англичане были вынуждены «играть партию второй скрипки», даже если эта роль им не нравилась.
Генерал Боске заявил: «Франции скоро придется воевать одной». И это почти соответствовало действительности. Французские солдаты были больше заинтересованы в продолжении войны, чем англичане, армия которых намного слабее. Об этом знали и русские. Французские солдаты заслужили уважение противника, который предпочитал действовать на более узком участке траншей англичан.
«По‑моему, я никогда и ни от чего прежде не уставал так, как сейчас», – вспоминал английский офицер, храбро провоевавший всю кампанию. Рекруты производили «удручающее впечатление». Транспортируя орудие из Балаклавы, один из них со вздохом сказал артиллеристам: «Лучше отвезите эту пушку назад, домой, а оттуда вместо нас привезите новую партию идиотов». Подобные едкие замечания не были редкостью.
Испытывая нечто вроде ревности к растущему авторитету французов и вместе с тем понимая собственную слабость, в британской армии снова стали относиться к союзникам как к «болтунам и позерам». Один из артиллерийских офицеров заметил: «Они ничем не лучше нас как солдаты. Все это сплошь болтовня и бравада. Единственные настоящие командиры у них – это генералы Боске и Пелисье, командир 1‑го корпуса. А Канробера я вообще бы переименовал в Немощного Роберта[32]».
Недовольство англичан своими союзниками достигло апогея после событий 4 мая, явившихся катастрофой для генерала Канробера.
II
Русские всегда помнили о необходимости контролировать Керченский пролив, ключ к Азовскому морю. Непогода и сильное течение не позволили им перегородить его, затопив там свои корабли. Однако пролив простреливался мощным огнем артиллерийских батарей с крымского берега.
29 апреля генерал Канробер согласился с предложением Раглана провести рейд против русских батарей, нацеленных на пролив. В случае удачи это открыло бы кораблям союзной эскадры выход к Севастополю. Однако уже через несколько часов французский генерал, как обычно, засомневался в успехе. Он сообщил Раглану, что получил донесение от своего агента, в котором тот предупреждает, что силы русских в Керчи насчитывают не 9 тысяч солдат, как считалось раньше, а 27 тысяч. Он снова предложил отложить операцию. Лорд Раглан попытался рассеять опасения Канробера, аргументируя свою правоту следующими соображениями, изложенными на прекрасном французском языке:
«Операцию следует проводить немедленно, иначе она потеряет всякий смысл. Противник намерен перегородить пролив. Если ему это удастся, мы потеряем надежду войти в Азовское море, чему оба наши правительства придают огромное значение. Конечно, было бы лучше, имей мы возможность отрядить в рейд большее количество войск; однако я полагаю, что в данном случае гораздо важнее быстрота проведения операции. Поскольку нашей целью является не занять Керчь, а всего лишь разрушить оборонительные укрепления противника, считаю, что для достижения результата будет достаточно 10 тысяч солдат. Возможно, у противника больше войск, однако они не сосредоточены для отражения рейда. Прежде чем он успеет сделать это, мы завершим операцию».
Лорд Раглан пытался более настойчиво, чем обычно, отстаивать свою точку зрения, так как он собирался отправить в Керчь 3 тысячи своих лучших солдат под командованием генерала Джорджа Брауна. Сюда должны были войти горная бригада, 700 морских пехотинцев, несколько рот стрелковой бригады и лучшие инженеры. Обуреваемый дурными предчувствиями, Канробер все же согласился направить в рейд более 7 тысяч своих солдат. Экспедиционный корпус был загружен на корабли вечером 3 мая. Для того чтобы обмануть противника, флотилия сначала взяла курс на Одессу, а с наступлением темноты повернула в сторону Керчи.
Через несколько часов в ставку Раглана прибыл генерал Канробер, который «находился в состоянии крайней взвинченности». Командующий английской армией встретил его усталой улыбкой. Он, казалось, ожидал визита своего французского коллеги и знал, что тот собирается ему сообщить.
Всего неделю назад между Варной и Крымом была налажена связь по подводному кабелю, и теперь французский император имел полный доступ к тому, что полковник Стерлинг назвал «новым средством для распространения глупости». Канробер показал Раглану телеграмму, в которой ему предписывалось дождаться прибытия из Константинополя резервной армии. Кроме того, Канробер получил указание немедленно отменить приказ о рейде в Керчь.
Это случилось около десяти часов вечера. В течение следующих трех часов Раглан убеждал француза не отменять прежнего приказа до тех пор, пока тот «не поймет, что у него нет другого выхода». В полной уверенности, что ему по крайней мере один раз удалось настоять на своем, Раглан отправился спать. Без четверти два в штаб буквально ворвался французский адъютант с письмом Канробера и новой телеграммой от императора.
Текст телеграммы был довольно любопытным. «Пришел момент, – говорилось в ней, – превысить число 45. Для наступления абсолютно необходимо иметь по крайней мере 450». Даже сами французские шифровальщики не могли сначала понять, о чем идет речь, но вторая фраза телеграммы недвусмысленно ставила все на свои места. В ней говорилось: «Как только прибудут резервы, соберите все силы и не теряйте больше ни одного дня».
Канробер, как он сам впоследствии вспоминал, был поставлен перед «абсолютной необходимостью» отдать адмиралу Бруа приказ о возвращении в Камышовую бухту. К моменту прибытия адъютанта в штаб англичан он уже успел сделать это.
Но лорд Раглан даже теперь был не склонен возвращать своих солдат. Он отправил послание командующему экспедицией адмиралу Лайонсу, в котором объяснил случившееся и добавил, что «всегда готов поддержать генерала Брауна, если тот изъявит желание отправиться в рейд без поддержки французов, и взять на себя ответственность за любые действия, которые тот намерен предпринять». Депеша командующего была доставлена на флагманский корабль англичан скоростным катером. Однако ни Лайонс, ни сам Браун не были склонны выполнять поставленную перед ними задачу без поддержки французов. Экспедиционный корпус вернулся обратно.
Позже генерал Канробер признался, что никогда не сможет забыть это фиаско. Через много лет он написал, что это событие было кульминацией в серии несчастий, преследовавших его в злосчастные месяцы командования армией. Несколько дней казалось, что он потерял рассудок. Он решил покончить с собой и однажды в полной парадной форме и в шляпе с белым пером направился в сторону вражеской траншеи. В течение нескольких секунд он стоял перед ротой русских пехотинцев, пока офицеры штаба силой не увели генерала назад. Тогда Канробер попытался убедить генерала Пелисье принять у него командование армией. Но тот возразил, что должен занять пост командующего только в случае смерти или серьезной болезни Канробера. В конце концов Канроберу удалось уговорить генерала Ниела поддержать его прошение об отставке. Перед этим Ниел направил маршалу Ваилланту телеграмму с пояснением поступка Канробера. Там говорилось: «Он очень утомлен. Ответ дайте телеграфом. Генерал Пелисье готов принять командование».
Несколько недель Раглан ждал отставки Канробера и, как он говорил офицерам штаба, даже надеялся, что она последует. В письме сыну Раглана Ричарду Кингскот был очень этим удивлен, так как, по его мнению, два генерала очень подходили друг другу по характеру, несмотря на многочисленные разногласия между ними. Канробер не раз заявлял, что прекрасно понимает Раглана. Англичанину прощали даже то, что он часто по привычке, оставшейся с прошлой войны, говорил вместо «русские» «французы». Правда, потом он сам первым смеялся над своей ошибкой. Кроме того, Раглан всегда подчеркивал, что он очень высокого мнения о французской армии.
С 19 мая, к огромному облегчению Канробера, командующим французскими войсками в Крыму был назначен генерал Пелисье. Этот человек был полной противоположностью своему предшественнику. Прямолинейный и решительный, жесткий и храбрый настолько, насколько осторожным был прежний командующий, он без малейших колебаний был готов посылать своих солдат на смерть. Генерал Пелисье скорее походил на своего отца‑сержанта, чем на командующего армией. По выражению фотографа Роджера Фентона, внешностью новый командующий чем‑то напоминал дикого кабана. Найджел Кингскот писал, что генерал был настолько толст и имел такую короткую шею, что его фигуру можно было сравнить с «бутылкой из‑под имбирного пива». Короткие толстые ноги не позволяли генералу ездить верхом, и он объезжал свой лагерь на двуколке.
Возможно, генерал Ниел никогда не одобрил бы замену покладистого и тактичного Канробера на Пелисье, если бы не решение французского императора отказаться от мысли лично возглавить армию в Крыму. Императору намекнули, что в такое неспокойное время было бы неразумно надолго покидать пределы Франции. Месяц назад французская императорская чета посетила с официальным визитом Англию. Волнующий всех вопрос о намерении императора отправиться в Крым обсуждался в узком кругу на самом высоком уровне в отведенных гостю покоях в Виндзорском замке. Французскую сторону представляли сам император, маршал Ваиллант и французский посол в Лондоне. Глава английской делегации принц Альберт прибыл в сопровождении премьер‑министра, министра иностранных дел, посла Англии в Париже, а также лордов Хардинджа и Панмора. Как заявил Панмор, все согласились с тем, что поездка императора в Крым была бы нецелесообразна. Переговоры были продолжены через два дня в Букингемском дворце в присутствии королевы. Королева нашла, что августейший гость «очарователен и обладает массой разнообразных достоинств, очень спокоен, прекрасно владеет собой… обладает большой притягательной силой и по характеру напоминает скорее немца, чем француза». Но и она не одобрила его намерения командовать армией лично. Через несколько дней после возвращения в Париж Наполеон III поблагодарил ее за гостеприимство и сообщил, что в связи со сложной ситуацией в самой Франции «считает необходимым отказаться от первоначальных планов». 28 апреля во время прогулки верхом по Елисейским Полям на него было совершено покушение. К началу мая окончательно выяснилось, что император не покинет пределов Франции.
Тем не менее разработанный Наполеоном III план ведения боевых действий продолжал претворяться в жизнь, хоть и с некоторыми изменениями. Довольно простой в целом, он изобиловал многочисленными деталями, требующими сложной, кропотливой работы. Согласно плану, армию союзников следовало разбить на три части. Первая армия должна была оставаться на месте и продолжать блокировать Севастополь и защищать базы союзников южнее города. Второй армии предстояло обойти город и связать русскую полевую армию на высотах к востоку от Севастополя. Третью армию планировалось высадить в противоположной части Крымского полуострова. Предполагалось, что она выступит в сторону Симферополя, отрежет коммуникации противника и, соединившись со второй армией, примет участие в решительном штурме города с севера.
«Все это, – считал лорд Раглан, – невозможно без широких приготовлений, значительных поставок имущества, что, в свою очередь, потребует задействования огромного количества транспортных средств». Сам он всегда считал, что отрезать русских от снабжения из континентальной части России действительно необходимо. Но, по его мнению, это было бы удобнее сделать из Евпатории. План французского императора предполагал распыление сил союзников на огромной территории, что сделает очень сложной организацию связи и взаимодействия между ними. В случае осложнения ситуации на одном из участков фронта у союзников неизбежно должны будут возникнуть трудности с оказанием помощи нуждающимся в ней войскам. План предусматривал, что и без того малочисленный английский контингент тоже будет раздроблен. Раглан не мог допустить этого. Он настаивал на том, что его силы слишком незначительны, к тому же французские солдаты не горят желанием занять траншеи, освободившиеся после того, как он поведет вторую армию в обход Севастополя навстречу полевой армии русских.
Панмор прямо назвал все эти предложения «дикими и невыполнимыми». Со своей стороны, Пелисье был полон решимости закончить войну собственными силами, не дожидаясь помощи императора. Поэтому он тоже мало нуждался в его планах.
То, как независимо держался Пелисье, удивляло многих. Казалось, на него не производят никакого впечатления многочисленные телеграммы, письма, приказы и депеши, которыми Наполеон III выматывал нервы Канробера. Он небрежно совал полученные бумаги в карман, и многие были уверены, что новый командующий вовсе не читает их. Даже генерал Ниел, который заранее предвидел, что общение с этим «сердитым коротышкой» будет нелегким, был поражен таким неуважением. Когда Ниел в очередной раз выступил с протестом против игнорирования командованием планов императора, Пелисье вышел из себя и заявил, что не намерен потом бороться с неприятностями, которые непременно последуют после выполнения такого плана.
Он не считал нужным скрывать, что ни во что не ставит военные проекты Наполеона III и не намерен им следовать. Пелисье полагал, что после того, как интенсивным артиллерийским огнем удалось почти полностью разрушить систему обороны русской армии, Севастополь следует атаковать фронтальным ударом, не дожидаясь заумных указаний из Парижа. Он был согласен с Рагланом в том, что действительно было бы неплохо отрезать русских от тыла, однако если и наносить такой удар, то из Евпатории. Он был заодно с Рагланом и в том, что ни в коем случае не следовало отзывать войска, отправленные в рейд в сторону Керчи. Пелисье поддерживал многие идеи Раглана. Он испытывал симпатию к англичанину и уважал его. По словам первого лорда Адмиралтейства Чарльза Вуда, Пелисье даже предлагал Раглану стать главнокомандующим объединенными силами союзников. Французский генерал подружился с вежливым английским аристократом, так не похожим на него самого, той искренней и самоотверженной дружбой, на которую редко способны столь жесткие и несентиментальные люди.
Два генерала решили между собой предпринять новый рейд на Керчь. Операция под командованием генерала Брауна прошла блестяще. Никто не препятствовал высадке союзных войск 26 мая; русские батареи были уничтожены. Через четыре дня после прохода через Керченский пролив союзной эскадры кораблями союзников в Азовском море было потоплено более 200 транспортных судов русских. Примерно столько же русские моряки были вынуждены потопить сами. Но когда основные силы отправились в Еникале, оставив в городе лишь небольшой гарнизон солдат и матросов, которому были поручены охрана Керчи и уничтожение нескольких расположенных там предприятий, по городу прокатилась настолько ужасная волна грабежей и насилия, что местные жители до сих пор вспоминают о тех днях с ужасом и отвращением.