Перед вторым курсом я выбрал экономическую географию, потому что она выглядела более комплексной, фактически охватывающей и природные условия. К тому же я сомневался в своей пригодности к тяжёлой полевой работе и экспедиционному быту, предпочёл иметь дело с природой более косвенно. Экономикогеографы Московского университета тогда ещё любили природу, были хорошими полевиками и разбирались в физической географии. Под влиянием трудов Н.Н. Баранского, с которыми меня познакомил мой однокурсник Ю.С. Макаров, я решил заняться комплексными географическими описаниями. Я выбрал кафедру Советского Союза, потому что хотел видеть объект своими глазами, а не изучать его заочно, как невыездные географы-зарубежники, обслуживавшие дипломатов и разведчиков. Я не надеялся, что меня когда-либо выпустят за границу.
Но все-таки я отдал дань зарубежным странам. В начале второго курса мы на основе «Дружной шестёрки» совершенно самостоятельно сколотили группу для комплексного описания Тибета силами пяти студентов разных кафедр, среди которых был и ботаник, и гидролог. Нашим руководителем согласился стать профессор П.И. Глушаков из МГИМО. К Новому 1952 г. наша группа распалась, мои товарищи занялись кафедральными темами; только И.С. Михайлов и Э.В. Рогачёва сохранили верность Тибету и подготовили о нём материалы для Музея землеведения в строившемся высотном здании МГУ, а я остался без курсовой работы, но не без дела.
Я всё ещё находился под впечатлением о Крымской общегеографической практике, полной незабываемых приключений. Я попал в Крым летом 1951 г. в результате интриг моих лучших друзей, потерял полевой дневник в Большом Каньоне, после один объездил весь полуостров на 17 попутных автомашинах. Я называл Крым изящным географическим музеем, он стал для меня самым любимым регионом (видимо, после Подмосковья). Отчёт о практике перерос у меня в трактат о том, каким должно быть комплексное географическое описание. Этот опус я показал Ю.Г. Саушкину, а он передал его Н.Н. Баранскому, и мне это зачли задним числом как курсовую работу. Так состоялось мое личное знакомство с основоположником советской экономической географии. Он даже хотел мое сочинение напечатать отдельной брошюрой, но оно опубликовано мною только в 2020 г. в Интернете, на порталах «Асademia.edu» и «Проза.ру».
В награду за проявленную склонность к научной работе меня отправили на лето не на учебную практику во Владимирской области (под руководством Н.Я. Ковальской), а под опеку О.Э. Бухгольц в Прикаспийскую экспедицию НИИ Географии МГУ. Мы изучали замечательный, потрясающий район – дельту Волги. Там у меня сформировались представления о мозаичных районах как результатах пересечения множества зон, в том числе высотных, вызванных разной затопляемостью земель при паводках. Эти идеи я впервые изложил в письмах к Ю.В. Ласис. Начальник отряда, аспирант и участник ВОВ В.Г. Крючков, был мною недоволен, а профессор А.Н. Ракитников называл меня туристом (это слово у географов и геологов тогда было почти бранным). Однако последовавшая курсовая работа «Типы населенных пунктов в дельте Волги» А.Н. Ракитникову, оказавшемуся моим руководителем, очень понравилась. Она теперь тоже есть в Интернете, и на неё были отклики читателей.
Весной 1953 г. я шёл по уставленному столами широкому коридору старого здания Геофака на Моховой улице, где потом помещался психологический факультет, и увидел, как А.Е. Федина, хорошенькая аспирантка Н.А. Гвоздецкого, раскрашивала карту районирования Кавказа. Тогда я решил, что оформлять эту схему надо иначе, дабы отразить разнообразные аналогии и симметрию в расположении районов. В таком духе я раскрасил и снабдил таблицей картосхему климатических областей мира Б.П. Алисова и пришёл с ней на экзамен, за что получил от Е.Н. Лукашовой двойку (поговаривали, что она мстила мне за критическую статью в факультетской стенгазете «Наши горизонты»; я возражал против сплошного мелкомасштабного изучения всего мира и настаивал на разномасштабном и выборочном). Так родилась моя самая фундаментальная тема «Формы районирования».
Любовь к дальним странствиям толкнула меня в Бурят-Монгольскую экспедицию Совета по изучению производительных сил (СОПС) Академии наук СССР. Там было много студентов Геофака. В то время как мои однокурсники, почвоведы и геоморфологи, выезжали в горы, я покидал брезентовую палатку, чтобы в здании Совета Министров переписывать от руки пятилетний план развития народного хозяйства. Однажды вечером в субботу я зашёл в тамбур вагона в скором поезде, доехал до Байкала, и за 16 часов, пройдя 80 км, пересек хребет Хамар-Дабан. Возвращался в Улан-Удэ товарным поездом, который вёз скот на бойню из Монголии. За прогул понедельника отделался выговором. Написал письмо Н.Н. Баранскому с сомнениями, правильно ли я выбрал профессию.
Когда после яркой многодневной поездки к вольфрамово-молибденовым рудникам Холтосона мы вернулись в Улан-Удэ и меня послали на паровозо-вагонный завод с анкетой из 15 вопросов: «Как называется ваше предприятие? Какую продукцию выпускаете?» и т.д., я не выдержал – отказался «заниматься ерундой». Тут кстати пришел пространный ответ от Н.Н. Баранского. Он меня понял и поддержал. Я спровоцировал увольнение, побывал в Москве на открытии высотного здания МГУ на Воробьёвых горах 1 сентября 1953 г. и поехал в Хибины, где познакомился с А.Е. Осетровым и Н. Н. Карповым (автором песни «Дым костра создает уют»), ходил с ними в маршруты и снова почувствовал себя географом. Моей курсовой работой на зиму 1953/54 г. с благословения Н.Н. Баранского стали «Формы районирования».
Я позволял себе отклоняться от учебного плана, слушал спецкурсы на других кафедрах (например, дешифрирование аэрофотоснимков у Г.В. Господинова, физикогеографическое районирование у Н.И. Михайлова), но игнорировал «наши» дисциплины (например, географию промышленности А.Т. Хрущёва). (Советскую промышленность я ненавидел по многим причинам). Весной 1954 г. я не явился на экзамены, потому что не закончил курсовую работу. Меня спас Н.Н. Баранский. Он, по преданию, стукнул кулаком о стол в деканате. Я ликвидировал «хвосты» только через полгода, после того, как увидел на 18-м этаже приказ об исключении, подписанный деканом К.К. Марковым. Университет я окончил, так и не сдав несколько зачетов и экзаменов. Н.Н. Баранский устроил меня в Географгиз (в аспирантуру брали только комсомольских работников).
Глава четвёртая
ГЕОГРАФГИЗ И АСПИРАНТУРА
4.1. Географгиз
В издательстве, наполненном учениками Н.Н. Баранского и Ю.Г. Саушкина, меня встретили хорошо. Поручили редактировать научный сборник «Вопросы географии», № 39, «Физико-географическое районирование», где публиковалась и моя дипломная работа – не только первая, но и до сего дня самая объемистая научная статья в моей жизни – более трёх авторских листов! Была в этом сборнике и полностью созревшая к тому времени схема районирования Кавказа Н.А. Гвоздецкого и А.Е. Фединой. Я получил неограниченные возможности улучшать не только тексты, но также таблицы и карты. Несмотря на плохую бумагу и отсутствие цвета, я считаю эти сборники полиграфическими шедеврами научной литературы благодаря логичности и наглядности шрифтов и текстовых карт. В 1955 – 1965 г. через меня прошли в качестве авторов почти все что-нибудь значившие в то время советские географы – от академиков до моих однокурсников (за всю мою жизнь около 200 персон).
В Географгизе у меня были некоторые приключения и скандалы, связанные с работой. В 1956 г. я тщетно противился включению в книгу «Таджикская ССР» фиктивного соавтора, академика И.К. Нарзикулова. Основной автор, Д.А. Чумичёв, впоследствии подарил мне одну из своих книг с надписью: «Борису Борисовичу – честному и мужественному». В том же году я отказался редактировать к 40-летию Октябрьской революции серию книжек о союзных республиках, потому что они были написаны одинаково, как заполненные анкеты. Руководство считало такую стандартизацию своим остроумным изобретением, а я – глумлением над географией. В книге М.И. Ростовцева и В.Ю. Тармисто (1957) я убрал слова «Эстонская ССР» везде, кроме переплёта и первых трёх страниц, и заменил их словом «Эстония». Потом то же проделал с Латвией (Э. Вейс, В. Пурин. 1957). После выхода книг в свет это заметили, но оставили без последствий.
С переплёта книги Е.К. Мархинина «Цепь Плутона» (1965) я убрал все надписи, дабы не портить оформление художника Б.А. Алимова. За этот абстракционизм нас ругал грозный директор издательства «Мысль» А.П. Порываев, а кондитер ресторана «Берлин» («Савой») воспроизвел сей рисунок на торте, заменив только синий цвет на шоколадный. Я вставил в сборники «Вопросы географии» оглавление на эсперанто и несколько лет его держал, пока новый цензор догадался, что это не испанский язык. Но то были невинные штучки по сравнению с тем, что переживали другие редакторы, и у нас, и по всей стране. Иных доводили до инфаркта, до поседения и даже до смерти. Однако до вхождения географии в издательство «Мысль» (1963) обстановка в маленьком Географгизе была тёплой, начальство (П.Н. Бурлака, Б.В. Юсов, И.К. Мячин) – сравнительно человечным и доступным.
Небольшое число отредактированных мною книг (всего 24 за семь лет штатной работы и три года внештатного сотрудничества) свидетельствует о кропотливости, медленности и тщательности моей работы, и о том, что нас не стесняли нормами и сроками, а многочисленные домашние дни использовались и для личных дел. Я более трёх месяцев готовил рецензию на рукопись П.С. Макеева «Система природных зон и ландшафтов», по существу написал полемическую антимонографию. Советовался с другими географами, в частности с Е.Н. Лукашовой.
Украинский палеонтолог И.Г. Пидопличко и московский физикогеограф П.С. Макеев были антигляциалистами, они отрицали покровные материковые оледенения, считали веру в них пережитком «библейской теории катастроф». Их аргументы были интересны, но противоречили тому, чему меня учили на Геофаке, и я закончил рецензию неэтичным выводом, что эту книгу печатать не следует. Начальство похвалило меня за прекрасную рецензию и передало её автору, но концовку заменили: в ней от моего же лица следовал вывод, что книгу публиковать надо. И её напечатали.
Павел Семёнович Макеев жил в крохотной комнате коммунальной квартиры на Шаболовке. В Москве он не котировался, но числился профессором в Ярославском пединституте и ездил туда в поезде читать залповые лекции.
Серьезно рецензировал я и случайно попавшие к нам опусы детей и взрослых графоманов, отвечал на письма сумасшедших. Одно такое письмо, о происхождении человека от зверя-медведя, я опубликовал на «Проза-ру». Один мальчик с Дальнего Востока написал приключенческий роман, и мне пришлось заниматься им несколько дней. Я ужасно не люблю, не хочу и не могу оценивать чьи бы то ни было сочинения. Это самое мучительное для меня занятие.
Титанический труд я вложил в сборники «Вопросы географии» и в первое издание книги И.В. Никольского «География транспорта СССР» (1960); она меня пагубно отвлекла от аспирантуры. Легко, весело и с любовью пропускал книгу Ю.Г. Саушкина «Москва» (1964) и с разрешения автора вписал в неё около трети листа своего текста, который сохранялся и в последующих изданиях. (Драгоценный экземпляр с моими пометками красными чернилами я подарил в 2021 г. «главному хранителю памяти о Ю.Г. Саушкине» смоленскому профессору А.П. Катровскому). Зато в творениях И.М. Забелина мне не пришлось менять даже пунктуацию, его любимые троеточия...
Трудясь в Географгизе, я не забывал о «Формах районирования». В отличие от методологии географических описаний, Н.Н. Баранский суть этой темы не ухватил, но он поддерживал меня интуицией настоящего ученого. Мои работы о районировании понял Д.Л. Арманд. Я сам пришёл к нему со своими сочинениями в апреле 1955 г. Теперь уже трудно вспомнить, сколько раз в течение следующих двадцати лет я обновлял и готовил к печати монографию на эту тему, сколько собрал отзывов и составил планов-проспектов. Десятки книг вышли под моей редакцией, но ни одна книга, в которой я был бы единственным автором, так и не была напечатана в советское время!
Аспирантура
В 1958 г. я поступал в аспирантуру Геофака МГУ на кафедру физической географии СССР. М.А. Глазовская принимала у меня экзамен очень благосклонно (в природоведческом образовании у меня были большие пробелы), но старая большевичка З.П. Игумнова провалила на истории КПСС. Отец мой, обаятельный мужчина, к тому времени уже скончался; уламывать З.П. Игумнову пришла ещё более старая большевичка, моя родная тётка, но это не помогло.
Зато год спустя в пику Геофаку меня взяли в аспирантуру Института географии к Д.Л. Арманду. Время очной аспирантуры я истратил легкомысленно. Лето проводил в разных поездках и экспедициях, даже с почвоведами и гляциологами; пожил на ледяном куполе Эльбруса; зимой для заработка редактировал книги Географгиза; написал трактат о любви и девушках, который друзья называли второй диссертацией. В Днепропетровской экспедиции МГУ (под руководством К.В. Зворыкина и под непосредственным командованием А.Е. Осетрова) беременные колхозницы рыли для нас почвенные ямы, а я тайно от товарищей съездил в Крым и потом подсказал В.А. Червякову тему измерения роста оврагов по аэрофотоснимкам, из чего выросли дальнейшие научные работы этого сибирского учёного. О моём пребывании в экспедиции И.Н. Олейников написал поэму, начинавшуюся так: «Практики с теорией союза / Служит доказательством тот факт, / Что на разведенье кукурузы / Бросил свои силы Геофак».
Благодаря аспирантуре, я ходил с ружьём по тундре, скакал на лошади и, надев кошки, карабкался на ледник, однако в самом здании Института географии моё пребывание прошло почти бесследно и принесло Д.Л. Арманду скорее неприятности. Я не общался с коллегами по отделу физической географии. Моим противником там был В.И. Орлов, основоположник динамической географии. В дирекции института на моём удалении настаивал славный герой разведки, бывший военный комендант Праги Г.Д. Кулагин. Он кстати опубликовал в 1962 г. в газете «Правда» статью о том, что в Советской стране не может быть учёных-одиночек. Академик А.А. Григорьев, услышав мой доклад, сморщился, как от зубной боли. Э.М. Мурзаев отмечал бедность моего языка и мышления. С директором института, академиком И.П. Герасимовым, я разговаривал только раз, когда меня принуждали к общественной работе агитатора. Я согласился, но работать в Институте географии меня не оставили; зато с распростертыми объятиями принял обратно Географгиз.