Оглядываясь на прошлое, я выше всего ценю свою раннюю работу «Формы районирования». В ней была развернута такая географическая логика, которая позволила бы углубить возможности тематических географических карт, лучше приспособить их к задачам составления универсальных земельных кадастров и мониторинга окружающей среды и ко всему прочему, что теперь называют геоинформатикой. По данным ВИНИТИ, полученным через Ю.В. Медведкова, то была совершенно уникальная тема, не имевшая аналогов в мировой науке.
В шестидесятых годах я предсказал возможность автоматического синхронного районирования, когда районизации и классификации время от времени мгновенно возникают на экране и скачкообразно перестраиваются вслед за постепенными изменениями наблюдаемой среды. Мой приоритет в этом вопросе был признан за рубежом и не случайно именно в те годы мои статьи о районировании переводились на разные языки и переиздавались не только в США. Тогда мне казалось, что я обслуживаю своих соотечественников – физикогеографов-ландшафтоведов и картографов. Я много лет стучался в двери их лабораторий, расположенных рядом с нашей кафедрой, ездил с ними в экспедиции, но на научном уровне они меня проигнорировали.
Глава пятая
СЛУЖБА НА ГЕОФАКЕ
В 1965 г. Ю.В. Ласис рекомендовала меня вместо себя в лабораторию районирования к Т.М. Калашниковой как специалиста, более готового заниматься новой в те годы непроизводственной сферой экономической географии. Декан А.М. Рябчиков опасался взять меня на Геофак, встревоженный поступившими «сигналами», но Ю.Г. Саушкин его убедил: «Кто из учёных не отличался странностями? В конце концов, нам нужны мозги». Так я вернулся на родную кафедру. Моя первая и большая работа о микрогеографии городской торговли оказалась на эту тему и последней; «географию обслуживания» после меня основательно подняли С.А. Ковалев и В.В. Покшишевский, со мной остались только выходы в теоретическую географию. После 1991 г. все предложенные мною способы совмещения уличной торговли с транспортными узлами и пешеходными потоками осуществились автоматически сначала в виде толпы торговцев, потом в ларьках и, наконец, в супермаркетах.
Зато к другой теме, «отдых и туризм», я прирос навсегда: она увлекает меня и конкретно-содержательной стороной, потому что хорошо соответствует моим интересам и образу жизни. Я начал заниматься рекреационной географией раньше, чем В.С. Преображенский, Ю.А. Веденин и И.В. Зорин, в те годы, когда первый был ещё «чистым» физикогеографом, второй – архитектором-озеленителем, а третий – студентом нашей кафедры. Мои пионерные работы о рекреации отразились в докладах (1967, 1969, 1971), но были опубликованы слишком поздно (1969, 1971) и не попали в периодические итоговые библиографические списки.
На географическом факультете МГУ я в 1965 – 1984 г. прошёл службу от старшего инженера до старшего научного сотрудника. В 1966 г. защитил кандидатскую диссертацию о формах районирования. Защита была многолюдной и триумфальной, с большим участием физикогеографов. Однако в тематику нашей кафедры эта тема не вписывалась. У экономикогеографов никогда не было потребности в таком дробном и сложном районировании, их представления о расчленении пространства очень примитивны. Принадлежность к кафедре обязывала, и мои скелеты стали обрастать социально-экономическим мясом, менее оригинальным, более удобоваримым и похожим на престижную продукцию зарубежных географов. Весь мой дальнейший творческий путь можно рассматривать как постепенную утрату оригинальности и растворение в периферийных, российских областях мировой науки. Моим Золотым семилетием на Геофаке я считаю годы 1967 – 1973, а Серебряным десятилетием 1974 – 1983.
Во второй половине шестидесятых годов в советской географии закончился бум районирования и начался количественно-математический и системно-методологический ажиотаж. Наибольшую активность проявляли Ю.Г. Саушкин, Ю.В. Медведков и В.С. Преображенский. Тематическое преображение и интеллектуальное омоложение некоторых учёных плодотворно и далеко не случайно совпало с крутыми переменами в их личной жизни. Это помогло им увлечь за собой молодежь. Переворот в умах произвела и переведённая с английского языка книга американского учёного В. Бунге «Теоретическая география» (1967). Блистательный термин подхватил и застолбил Ю.Г. Саушкин, а тем, кто не попал в его компанию или рассорился с ним, как В.А. Анучин, ничего не оставалось, как отрицать теоретическую географию или противопоставить ей что-нибудь своё. Географы-природоведы не без основания упрекали «теоретиков», что они говорят от имени всей географии, хотя представляют только узкий круг экономикогеографов.
Мое положение в контексте теоретической географии оказалось двойственным. С одной стороны, мои ранние, совершенно не зависимые от зарубежных, сочинения доказывали самобытность и приоритет отечественной науки. Своим предшественником в России я считаю В.П. Семёнова-Тян-Шанского. С другой стороны, из-за тематического родства переводной географической литературе я сделался удобной мишенью и жупелом для борьбы с «буржуазными», антимарксистскими влияниями, что тоже вменялось в обязанность советским учёным.
Идеологическая борьба в географии, к счастью, не доходила до лысенковщины. У нас был плодотворный плюрализм, вызванный главным образом соперничеством между москвичами и ленинградцами, а также между МГУ и Институтом географии в Москве. И на съезде Географического общества, и на защите диссертации В.А. Анучина кипели такие страсти! В них были вовлечены даже студенческие массы. (Защита Анучина шла в актовом зале два дня). Но в эту бурю в стакане воды партия и правительство не вмешивались.
В то время как ученики и, особенно, ученицы Н.Н. Баранского и Ю.Г. Саушкина в многочисленных университетах и пединститутах принимали меня на «ура», ленинградец Б.Н. Семевский и его клеврет из Челябинска М.И. Альбрут до самой своей смерти клеймили меня как идеологического врага, запутывавшего умы неискушённой молодежи, смыкавшегося с идейными истоками фашистской геополитики и т.д. Им вторили К.И. Геренчук и А.Г. Исаченко (впрочем, достаточно справедливо оценивший мой вклад в теоретическую географию). И, наконец, с высокой трибуны меня долбил сам президент Географического общества С.В. Калесник. Как мне относиться к этой критике? Ю. Г. Саушкин сказал: «Гордись! Вырежь их фразы и носи на груди, как орден».
Между тем, безжалостно уничтожался природный ландшафт, в котором прошла моя молодость. С озабоченности судьбой Западного Подмосковья в связи со строительством города-спутника Зеленограда начался мой большой дрейф в сторону экологии. Немалое влияние оказала отредактированная мною книга Д.Л. Арманда «Нам и внукам» (1964), одна из первых в России по природоохранным проблемам. Важнейшим выходом из науки в утопию стала предложенная мною в 1970 г. территориальная модель сосуществования городов и природного ландшафта – «поляризованная биосфера», конструктивная вершина моей темы «Территориальные ареалы и сети».
В первые 13 – 15 лет я занимался наукой в одиночестве, моими единственными читателями были научные руководители и покровители Н.Н. Баранский, Д.Л. Арманд, Ю.Г. Саушкин. Прочие научные работники, аспиранты, студенты моих докладов не понимали. В шестидесятых-семидесятых годах у меня появились младшие поклонники и читатели, которые пришли ко мне сами и стали моими друзьями: М.Р. Сигалов, М.П. Крылов, В.Л. Каганский, В.А. Шупер, С.А. Тархов. Из географов моего поколения особо отмечу Л.В. Смирнягина, рекламировавшего меня среди студентов, которые его обожают, и А.Е. Осетрова, от которого я сам многого набрался в полевой, походной обстановке, да и он в последнее время стал понимать мои концепции. На меня и А.Е. Осетрова влиял юрист и экономист Л.Б. Шейнин. В 1994 – 1999 г. для меня много сделал А.Е. Левинтов: возил в экспедиции, рекомендовал как лектора и эксперта, дал заработать на заграничные путешествия. И, наконец, мне постоянно помогал мой ровесник Ю.Г. Липец (конференции, публикации, моральная поддержка, а в постсоветское время – поездки по Финляндии и скандинавским странам).
В семидесятых-восьмидесятых годах, благодаря научным связям В.А. Шупера и В.Л. Каганского, я чувствовал себя как рыба в воде в составе неформального «незримого колледжа», насчитывавшего несколько десятков человек, где подвизались математики, филологи, биологи, а тон задавали философы и методологи науки. Выдающееся место среди интеллектуалов высшего уровня занимает С.В. Чебанов. Он, в частности, и мои сочинения понимает с полуслова, мгновенно схватывает любую идею. В то же время мне кажется, что с моими теоретическими работами хорошо знакомы самое большее четыре или пять человек. Остальные воспринимают меня с подачи ближайших коллег, по устным выступлениям и полупублицистическим статьям.
Начиная с середины восьмидесятых годов, моими защитниками, покровителями, работодателями становятся люди гораздо моложе меня. Так, много сделали для меня М.Е. Карпель и В.А. Шупер, а В.Л. Каганский отчасти превратился из опекаемого в опекуна. М.Р. Сигалов устроил мне в 1991 г. грандиозное двухнедельное авиапутешествие по Дальнему Востоку, Сибири и Уралу, с пересечением самых ярких мест на теплоходе и в поезде. В.П. Чижова и Е.Г. Королева (Шитова) возили меня на конференции, приобщали к молодёжи. В Эстонии то же делал Ю. Мандер. А.Н. Замятин набрал мою монографию «Территориальные ареалы и сети» на компьютере. С.Н. Ловягин сканировал мой «Атлас картоидов» и, более того, собирался его издать на свои средства. Однако немногих из перечисленных лиц я мог бы назвать своими учениками в обычном, традиционном смысле слова. И уж точно ни для кого из них я не был начальником. Они никогда от меня не зависели. Я никому не давал распоряжений и поручений. У меня вообще не было подчинённых, и я, как ни странно, этим горжусь.
Мое отношение к преподаванию противоречиво. С одной стороны, меня и на службе в университете не допускали к студентам, дабы я не сказал лишнего и не подвёл моих благодетелей, Ю.Г. Саушкина и Т.М. Калашникову, поручившихся за меня перед начальством. Однако с их же позволения некоторые самые младшие преподаватели иногда уступали мне часы кафедральных семинаров и спецкурсов. Меня хотя бы раз показывали каждому курсу студентов как известную достопримечательность, привлекали к защите курсовых и дипломных работ в качестве оппонента, но к руководству – довольно редко. Незнакомые студенты боялись ко мне идти, да их и отговаривали, иногда запугивали мои коллеги по кафедре. Познакомиться со студентами я мог в неформальной обстановке, например, при выездах на практики, на экскурсиях. Зато те немногие, которые решили ко мне обратиться, об этом не пожалели.
Мои студенты все были талантливы и достаточно самостоятельны, руководство ими оказывалось почти номинальным и сводилось к слабому покровительству. Со студентками получалось наоборот. Они сразу устраивали так, что я писал за них тексты и чертил карты, не получая в награду ничего более серьёзного, чем обыкновенные поцелуи. Я не боялся, но совестился злоупотреблять своим положением. Более близкие отношения с девушками если и возникали изредка, то после окончания ими университета и главным образом через туристские походы, поездки, прогулки, в которые я звал всех. Мою жизнь надолго украсили две-три подруги, приобретённые таким образом.
Озабоченный своей судьбой в науке и охваченный методологической рефлексией, я создал спецкурс «Элементы общего науковедения», полагая, что должен же кто-нибудь в «Храме науки» рассказать студентам, что такое Наука вообще. Меня более всего занимали особенности личности учёного и их непонимание обывателями. Мне дали самую неподходящую аудиторию – группу вечерников, главным образом девушек, заниматься наукой не собиравшихся. Их главная задача была в том, чтобы пораньше вернуться с занятий домой. Они потом говорили, что лекции мои были интересными (забавными), но не могли толком припомнить, о чём я им рассказывал.
Всё же одна большая польза от этих лекций для меня явилась. В 1982 г. я прочитал тот же курс науковедения на факультете повышения квалификации преподавателей вузов. С ними пришла в нашу аудиторию и некая аспирантка из МГПИ им. В.И. Ленина. Я произвёл на неё сильное впечатление, но она постеснялась ко мне подойти. Мы познакомились только в 2010 г. на конференции в Ростове-на-Дону. Татьяна Ильинична Герасименко – ныне доктор географических наук, профессор, заведует кафедрой, была и деканом в Оренбургском университете.
На основе лекций о науке я написал большую статью и послал её в новосибирский журнал «Эко», по тем временам передовой и сравнительно либеральный. Ответ был не отрицательным, но каким-то неопределённым. Переписка с редактором тянулась несколько лет (!). В 1999 г. моя статья «Наука как нравственно-психологический феномен» была опубликована в двух номерах журнала «Здравый смысл» Российского гуманистического общества, с драгоценным для меня послесловием академика Г.И. Абелева. Прошло ещё несколько месяцев или лет – и мне написали из Новосибирска о желании получить что-то о науке, но я не стал с ними связываться.
В течение 19 лет (1965 – 1984) я был на факультете чуть ли не единственным научным сотрудником, не имевшим постоянной педагогической нагрузки. Моей аспиранткой хотела стать только одна Л. В. Алексеева (Башкирова) с темой «Экономическая география заповедников», но ректорат не разрешил мне руководить аспирантами с резолюцией: «Не имеет своего научного направления».
С другой стороны, я сам не люблю и не стремлюсь преподавать: 1) это тяжёлая и опустошительная психологическая нагрузка; 2) засилье лекций – примитивный, варварский способ обучения с тех пор, как изобретено книгопечатание, и уж тем более после появления Интернета; студенты должны больше работать самостоятельно; 3) монолог – насилие говорящего над слушающим, а к диалогу с не близкими и не любящими меня людьми я не готов; 4) меня угнетает мысль, что многие слушатели собрались на мою лекцию не по своей воле (так обычно бывает со школьниками и студентами). Напротив, я радуюсь, если на мой доклад добровольно придёт молодой человек, ради меня отказавшийся от возможности веселее провести вечер.
В начале лета географы разъезжались по экспедициям, а тех, кто подобно мне был не востребован в поле и не замешан в делах приёмной комиссии, убирали из университета на три месяца. Благодаря незанятости преподаванием, административной и общественной работой и абитуриентами, я круглый год пользовался изумительной свободой.
На Геофаке власть и влияние Ю.Г. Саушкина не выходили за пределы трёх экономико-географических кафедр. На общефакультетском учёном совете мне провалили защиту докторской диссертации в 1973 г. Ходил слух, что так мстили за А.Е. Федину, которую завалил Ю.Г. Саушкин: «Отольются Родоману Шурочкины слёзы!». Обстановка на защите была необычной. На нашей кафедре почти все искренне и наивно ждали триумфа и готовились к большому празднику. Ю.Г. Саушкин ликовал заранее. Присутствовало более трехсот человек, молодёжь стояла на подоконниках. Хозяин советской невоенной картографии К.А. Салищев, концепции которого я усердно развивал, усмехался в первом ряду и постукивал пальцем по виску. Один член учёного совета заглянул в дверь. «Кто там защищается? А, этот... Типичный параноик!». Проголосовал против и убежал. Аргументированно опрокинуть меня было поручено К.В. Зворыкину, с которым я, как мне казалось, много лет успешно сотрудничал. Остальные выступавшие мою работу только хвалили. В результате я не набрал в свою пользу даже простого большинства голосов.
На следующий год учёный совет разделился, и наша секция готова была меня принять, но мне опротивела эта возня, я отдыхал два года, предаваясь другим увлечениям. Я влюбился в ещё одну девушку, бегал за нею и с ней по лесам и лугам родного Подмосковья, висел ночами перед её окном на пожарной лестнице. Родители спохватились, оторвали её от меня, выдали замуж за хорошего мальчика.
Меня закружили роковые перемены в семейном положении, вынужденный переезд на новую квартиру и т.п. Лишь в 1981 г. я вторично представил докторскую диссертацию к защите, но в тот момент мой намечавшийся оппонент Ю.В. Медведков заявил о намерении эмигрировать, его лаборатория экологии человека была разогнана, над коллегами и учениками сгустились тучи. Меня отправили на перевоспитание в вечерний университет марксизма, но я так и не смог себя заставить его посещать.
После первого провала докторской диссертации ярким всплеском оказалась работа о картоидах (1977), очень фундаментальная, но слишком малотиражная и долгое время никем не замеченная. Всё на эту тему я опубликовал только в 2007 г., в книге «География, районирование, картоиды». Само слово «картоиды» К.А. Салищев запретил, поэтому его подчинённый A.M. Берлянт применял термин «теоретико-географическая модель». Но у моего понятия «картоид» объём больше, он не всегда включает теорию.
На Геофаке вторым апогеем моей деятельности и всего Серебряного десятилетия стал выход в свет сборника «Географические границы» (1982) под моей редакцией совместно с Б.М. Эккелем. То был обычный по форме сборник работ молодых учёных (под руководством и с предисловием одного немолодого), но необыкновенный по неожиданной новизне заявленной темы. Провозгласить лимологию – учение о границах полагалось корифеям, но они его проморгали, как когда-то – теоретическую географию. Получился скандал. Наших противников особенно раздражало, что первой в сборнике была статья В.Л. Каганского. Публикация сборника была признана идеологической ошибкой. Зато мы, авторы и редакторы, взяли себе почти весь тираж и распределили его рационально; поток цитирования этой книги был заметным.
В конце 1978 г. я прилетел из аэропорта Быково в Иваново на семинар-совещание агрономов и ботаников с докладом «Сохранение красоты загородного ландшафта». Так появилась ещё одна большая тема, впоследствии публиковавшаяся в журналах и сборниках под заглавием «Пейзаж России». В Иванове у меня на многие годы завязалось знакомство с местным доцентом М.П. Шиловым. Ему лишь в 1990 г. удалось напечатать мой «пейзаж» в виде тонкой брошюрки без указания автора на титуле, а на его обороте названного только составителем, но и такое жалкое издание в СССР было для меня достижением.
После Иваново я посетил Палех, Южу, Холуй. Уложив пальто в рюкзак, с портфелем в руке, пошёл пересекать границу области по ещё не крепкому льду реки Клязьмы. Меня заметил местный житель, догнал на мотоцикле, вернул в село, устроил переезд во Владимирскую область на автомобиле. В Москву я уехал поездом из Коврова. Вот так я постигал особенности административных границ, столь важные для моей теоретической географии.
В 1982 г. скончался мой покровитель Ю.Г. Саушкин. Дни моего пребывания в МГУ были сочтены. При очередной переаттестации в 1984 г. новый заведующий кафедрой экономической географии СССР А.Т. Хрущёв, заручившись поддержкой декана Г.И. Рычагова, изгнал меня из университета – по одной из версий, для того, чтобы взять на мое место С.П. Москалькова. На сей раз не помогла мне и обычная поддержка Т.М. Калашниковой, и положительное заключение всей кафедры. Соратник мой Б.М. Эккель отрёкся от меня на партбюро и тоже проголосовал за моё увольнение. Впоследствии этот талантливый и подававший надежды учёный изменил науке и занялся коммерцией, стал антикваром. О своём научном прошлом он теперь даже говорить не хочет.
В 2021 г. мне рассказали, что главным инициатором моего изгнания был глава факультетского партбюро геоморфолог Р.С. Чалов.
Летом того же злополучного 1984 г. директор ЦНИИ теории и истории архитектуры Ю.П. Бочаров пытался взять меня в свой институт, но их учёный совет эту затею провалил, а через четыре года и самого Бочарова в этом учреждении уже не было.
Меня подобрали эстонцы, пригласили на летнюю молодёжную школу в заповеднике Матсалу. Я приготовил огромный картоид с надписями на эстонском языке. В таком виде он демонстрировался на многих последующих докладах и на защите докторской диссертации в 1990 г.
В сентябре я зашёл на Геофак за трудовой книжкой, поклявшись, что ноги моей больше там не будет. И клятву свою я сдержал. Я сохранил хорошие и деловые отношения с некоторыми товарищами с нашей кафедры (А.А. Агирречу, А.И. Алексеев, В.Е. Шувалов), но и только. В их стенах меня больше никогда не видели.
Глава 6
ПОСЛЕ УНИВЕРСИТЕТА
Новые крыши
В «Литературной газете» (20 марта 1985 г.) в мою защиту выступил Б С. Хорев, безуспешно метивший на место А.Т. Хрущёва или Г.И. Рычагова. В диссидентских кругах мне предсказывали длительную безработицу, карьеру истопника и писательство в подполье, но диссидентом я не был, лишь молча льнул к радиоприемнику. Мои публицистические статьи, напечатанные в Латвии, прозвучали на радио «Свобода» в самом конце Перестройки, когда это уже было для меня не опасно.
Друзья направили ко мне «соискателя» из одной юго-восточной республики. В течение года доход от него был таким же, как от моей зарплаты в МГУ. Факультет присудил моему клиенту докторскую степень, в которой было отказано мне. Я встретил этого коллегу в 2019 г. в его стране, он там процветал и недавно издал в новой версии всё ту же книгу, которую я помогал ему делать.
Осенью 1984 г. М.Е. Карпель приютил меня на временной работе в Институте генеральных планов Московской области, в отделе охраны природы. Благодаря Г.Г. Шевелёвой я дважды ездил в командировки от журнала «Знание – сила» на конференции, организованные Институтом географии, а для моих поездок в Эстонию добывали средства коллеги из Тарту (Ю. Мандер, X. Аасмяэ). (Хардо Аасмяэ был мэром Таллина в 1990 – 1992 г.).
В 1986 г. благодаря Ю.А. Веденину, И.В. Зорину и А.С. Путрику меня взяли в Лабораторию туризма и экскурсий на Сходне. В 1991 г. эту лабораторию ликвидировали, а меня Р.Л. Крищюнас и О.М. Чумакова устроили в учреждение, которое впоследствии называлось Московским институтом развития образовательных систем (МИРОС).
Когда мне предложили это место, я воскликнул:
– Но я же ненавижу школу!
А мне ответили:
– Вот такие люди нам и нужны.
Да, «время было такое», как говорят в подобных случаях. Лихие девяностые…
Я решил сделать учебное пособие «География Центральной России» – осуществить давнюю мечту о комплексном географическом описании. Но я же теоретик, а тут надо рыться в библиотеках, отбирать и проверять факты. Я пригласил в помощники младшего друга М.Р. Сигалова, кандидата географических наук и доцента разных вузов, и он взялся за дело с большим рвением.
Рецензент Л.В. Смирнягин восторгался нашей рукописью, и я получил даже какую-то похвальную грамоту в присутствии самого Дж. Сороса, курировавшего тогда российскую науку и образование, но учителя нашу работу забраковали. Грант Сороса мы всё же получили и в 1991 г. совершили сложное путешествие между Смоленском и Козельском с ночёвкой в будке для пастухов и с длинным переходом через лес. Но дело с книгой нашей заглохло и возобновилось только в XXI веке.
После изгнания из МГУ моя научная деятельность не ослабла, а в количественном смысле даже усилилась: на послеуниверситетский период приходится подавляющее большинство объёма публикаций и количества научных докладов. Однако по содержанию преобладали перепевы и углубление прежних тем, их популяризация среди негеографов и для новых поколений. В конце ХХ века моими главными трибунами были: семинар по новым методам исследований в Московском филиале Географического общества (руководитель В. М. Гохман), российско-эстонские школы по охране природы (В.П. Чижова, Э. Вареп, X. Мардисте), школы-семинары по теории классификаций (В.Л. Кожара) и по теоретической биологии (С.В. Чебанов), ежегодный симпозиум Московской высшей школы социальных и экономических наук (Т.И. Заславская, Т. Шанин).
Не университет, а Географическое общество было главным центром моих научных занятий в семидесятых и восьмидесятых годах. Туда, в его Московский филиал, фактически руководимый Ю.К. Ефремовым, я выносил каждую новую идею и обсуждал её в самой благоприятной, тёплой, праздничной обстановке. Увы! всему приходит конец... В последний раз я выступал в МФГО в 1989 г., а с 1995 г. не поддерживаю с Русским географическим обществом никаких связей.
Мои отношения с разными журналами и продолжающимися изданиями тянулись по нескольку лет, подобно любовным романам, а потом так же необъяснимо и навсегда обрывались. Мои сочинения неоднократно публиковали сборники «Вопросы географии», ежегодники «Земля и люди» (Г.П. Богоявленский), журналы «Известия Академии наук» и «Вестник МГУ» (серии географические), «Известия Всесоюзного географического общества», «Eesti Loodus» («Природа Эстонии») (Л. Поотс), «Знание–сила» (Г.Г. Шевелёва), «Свет» («Природа и человек»), «Здравый смысл» (В.А. Кувакин), еженедельник «География» (О.Н. Коротова, С.В. Рогачев), сборники «Куда идёт Россия?..» (Т.И. Заславская, Т. Шанин), а в XXI веке – журнал «Отечественные записки» (Т.А. Малкина). Самые фундаментальные статьи в переводе на английский язык опубликованы в США в журнале «Soviet Geography» в 1965 – 1983 гг. (Т. Шабад). Благодаря Н.И. Кузнецовой я публиковался в «Вопросах философии» и «Вопросах истории естествознания и техники».
К концу ХХ века почти все мои противники в учёных советах умерли, и в 1990 г. я наконец-то защитил докторскую диссертацию, когда это уже никого не задевало, в Институте географии АН СССР и всё еще надеялся, что меня туда возьмут на работу. Я десятки лет вращался вокруг отдела экономической географии, который некогда возглавлял А.А. Минц. Разнообразные узы связывали меня со многими сотрудниками этого отдела. При мне туда поступали свежие юноши и девушки, на моих глазах они становились солидными или увядали, уходили делать карьеру при правительствах или отправлялись на пенсию, а некоторые уже покинули этот мир. Я приходил в отдел как в родную семью, но чувствовал себя бедным родственником. За период с 1955 по 2015 г. я насчитал восемь событий, после которых меня можно было взять на службу в Институт географии, но этого не случилось. В двух толстых книгах по истории этого учреждения я не упоминаюсь.
6.2. О себе без хронологии
Главным источником моих теоретических моделей всегда были путешествия; несмотря на географическую профессию – не столько командировки и экспедиции за государственный счёт, сколько индивидуальный и самодеятельный познавательный туризм на деньги, выкроенные из стипендии, зарплаты, редких гонораров. Это было возможно благодаря дешевизне общественного транспорта, доброте и бескорыстию многих попутных шофёров, крестьян, комендантов общежитий. Практиковались и приезды в гости на научные станции, учебные базы, в лагеря к работникам экспедиций. В иные годы от трети до половины всех дней (выходные, праздники, отпуска, отгулы, прогулы) я проводил возле палаток и туристских костров. Довольно долго я жил припеваючи и фактически вне государства, без семейных уз и служебных обязанностей, в самоорганизованном автономном молодёжном мире походов и слётов. Таким же хорошим убежищем была и чистая наука. Однако и в профессиональных полевых экспедициях, и в суровых спортивных маршрутах мои информационные интересы не встречали понимания у товарищей. Зато мне посчастливилось иметь подходящих спутников для поездок и маршрутов вдвоём (А.Е. Осетров, И.М. Любимов, В.Н. Солнцев, В.Л. Каганский, М.Р. Сигалов, Ю.Г. Липец, А.Е. Левинтов). Но в каждой такой паре я играю подчинённую роль, покоряюсь и соглашаюсь, чтобы избегать конфликтов. Если спутник меня слишком подавляет, то я потом отдыхаю от него несколько месяцев. Я люблю путешествовать и один, но в этом случае не общаюсь с людьми. О местном населении мне рассказывает ландшафт.
Я видел Евразию от Атлантики до Берингова моря, посетил 80 регионов – «субъектов» Российской Федерации, не охватив лишь крайний Северо-Восток; побывал во всех союзных республиках бывшего СССР и в 40 странах Дальнего Зарубежья от Эквадора до Таиланда. Я сделался географом в Крыму, на Прикаспийской низменности и в дельте Волги, я видел эту реку от истока до авандельты. Я путешествовал по арктическим и дальневосточным морям, по Каспию и Аралу, по Печоре, Иртышу и Амуру, летел над Каракумами и Андами, пересекал пешком Хамар-Дабан, Большой Кавказ, Хибины и Гималаи, ходил по уссурийской тайге пешком, а по амазонским лесам на лодке, поднимался на вершины Карпат, Приполярного Урала и Восточного Памира. По нескольку дней жил в полном уединении в лесу и в катакомбах. Я видел Байкал и Иссык-Куль, вулканы и гейзеры Исландии и Камчатки, гренландские айсберги, посещал лежбища котиков на Командорских островах. Я жил на ледяном куполе Эльбруса, ехал на санно-тракторном поезде и делал замеры на ледниках Полярного Урала. Я созерцал одновременно, из одной точки, более двухсот заснеженных вершин Заалайского хребта. Но больше всего я любил и знал Москву и Подмосковье. Самые яркие идеи рождались весной на лыжных прогулках.
Теоретическая география – не страноведение и не топография, но, тем не менее, за каждой написанной фразой стоит зрительное представление о конкретной местности. Это может быть и прототип, и иллюстрация моей модели, и точка, где мне пришла в голову данная мысль. У меня для любой информации применяется географическое кодирование. Путешествуя, я представляю себя букашкой на карте.
Мои отношения с временем такие же прекрасные, как и с пространством. Историю я вообще не отделяю от географии. Я радуюсь и удивляюсь тому, что живу на свете давно и был свидетелем огромной эпохи и великих событий. Всё прошлое кажется мне ценным и не потерявшим значения, а мои старые сочинения и знакомства – такими свежими, как будто они прервались только вчера. Я регулярно веду дневник с 1954 г. и обращаюсь к нему за справками.
Я циклотимик, моя работоспособность и настроение различаются по временам года и коротким периодам. Любимые сезоны наступают в феврале и в мае, тягостное время бывает в ноябре – декабре, самые счастливые дни в начале апреля и июня; фундаментальные научные работы пишутся в конце зимы. Моё самочувствие больше всего зависит от денег и женщин, меньше – от погоды и ландшафта; существен не настоящий момент, а перспектива. Смены моего настроения, как правило, запаздывают на одну-две недели по сравнению с вызвавшими их сезонными явлениями. Я могу с чистой совестью много дней подряд ничего не делать; по-видимому, так набираюсь сил на будущее.
Я не люблю рыться в книгах и приобретать их без самой крайней необходимости, предпочитаю справочники и энциклопедии, не привык работать в публичных библиотеках. Меня после студенческих лет было уже невозможно ни с того ни с сего заинтересовать новой темой, увлечь новым занятием. Мои интересы вырастают из моих прежних сочинений. Моя научно-литературная деятельность – одно сплошное дерево, без окружающего подроста и подлеска. У меня практически не было обломанных ветвей, ошибочных и тупиковых направлений.
И на прогулках в одиночестве, и при занятиях домашним хозяйством я постоянно разговариваю сам с собой и так сочиняю тексты, но от этого устаю. Я могу отдохнуть и отвлечься только в легкомысленном и веселом женском обществе. Меня оздоровляет визг и хохот смазливых и глупых девушек. Если на прогулках меня сопровождают учёные, то это не отдых, а работа, наподобие конференции. Но гораздо более тягостны обывательские дискуссии с демонстрацией взглядов и принципов. Я не люблю разговоров о детях и семейных отношениях, о болезнях, здоровье и правильном питании. Не выношу умолчания и ханжества в сфере эротики и секса. К сплетням об интимной жизни отношусь благосклонно, эта информация обобщена в моих трактатах. Я избегаю вынужденного общения, люблю уединение.
В моих зрительных представлениях все буквы алфавита, слова, цифры, многозначные числа, календарные даты, отдельные годы, десятилетия, столетия, времена года, месяцы, дни недели, части и часы суток имеют особый цвет, постоянный, но не уникальный, а прежде всего отличный от соседнего фона (как при раскраске политико-административной карты). Из цветных элементов складывается пространство, вмещающее все явления. Исторические события расставлены на полосчатой цветной дорожке неопределённой ширины. Весьма чётко окрашены звуки: от чёрных (очень низкие) через тёмно-красные и золотисто-жёлтые до серебристо-белых (очень высокие). Соответственно имеют свой цвет голоса людей и их имена. Когда я думаю и говорю, то представляю свои слова напечатанными на желтовато-белой бумаге шрифтом литературной гарнитуры строчными буквами без пунктуации. Моё мышление дискретно, графично и вербально. В нём нет тумана, полутонов и облаков. Нечётко обозначенные вещи для меня просто не существуют. В моём мировоззрении нет места для парапсихологии, религии, мистики и всяких суеверий. Мне кажется, что одна из причин моего долголетия – то, что я не маюсь дурью и голова моя не забита бредовыми идеями. Я разделяю негативное отношение моего друга, философа В.А. Кувакина, к идеям вообще: им человек не должен себя подчинять.